Дар не для продажи
Ефим Петрович наблюдал закат из своего окна. Он любил смотреть, как облака окрашиваются в красный цвет, благо четырнадцатый этаж и отсутствие высоких домов позволяли это делать. А времени… времени у Ефима Петровича уже давно было много, пенсия как никак. И одиночество.С тех пор, как десять лет назад умерла его любимая Клавдия Михайловна, его единственная Клавочка, Ефим Петрович был один. Детей у них не было. Клавочка не могла никак забеременеть, а Ефим Петрович и не думал о советах доброжелателей и даже совете собственной матери – найти нормальную бабу. Из детдома брать ребенка сначала не хотели – все надеялись, что свой появится. А потом, когда уже стало ясно, что не появится, то уже не хотели вообще. Больно неприятный чужой опыт стоял перед глазами.
Их хорошие знакомые усыновили ребенка гораздо раньше. Единственный был, любимый, всю нежность и заботу ему отдавали. Так этот единственный и любимый в четырнадцать лет захотел деньги прикарманить, что собирала семья. Однажды, когда отца семейства дома не было, а мать ушла в магазин, залез за деньгами. Но на несчастье мать что-то забыла и вернулась как раз тогда, когда подросток вытащил деньги. Что они друг другу сказали - неизвестно, но подросток накинулся на мать с ножом и убил, а сам с деньгами сбежал.
Такого Ефим Петрович не желал и поэтому уговорил жену оставить разговоры о детях. Ну, не дано, так не дано.
Жили они неплохо и без детей. Вот только тогда, когда остался Ефим Петрович один, иногда тоска все же наваливалась. Особенно, когда умерла их любимая кошка чуть больше года назад. Ефим Петрович думал взять другое животное, но решил, что не стоит. Возраст у него был уже немолодой, всякое могло случиться. А что с кошкой будет? Выкинут ее на улицу и все. Родственников у Ефима Петровича, как и друзей, не было. Уже не было - все уже ушли. Один он на свете почему-то зажился. Можно было, конечно, взять породистое дорогое животное, такого кота не выкинут, но у Ефима Петровича на это просто не было денег. Так и коротал он свои дни один.
Впрочем, Ефим Петрович не жаловался. Спокойно жил, тихо, никому не мешая. Много ли одинокому старику надо? Выходил разве что в магазин, да иногда, очень редко, в поликлинику. Ефим Петрович был не из тех, кто любил рассказывать о своих болячках, или ходить затем лишь, чтобы просто поболтать с доктором. Да и не жаловал он поликлиники, хотя в последнее время все чаще приходилось туда заглядывать. Всё-таки возраст за семьдесят давал о себе знать и давлением, и болями в сердце, и одышкой, и суставами, которые неприятно напоминали о себе в самый неудобный момент. А в последние годы вообще навалилась на старика какая-то слабость, которой раньше не было. Эта слабость особого вреда не приносила и выражалась лишь в том, что иногда не против был Ефим Петрович поспать часика два-три днем, чего раньше за ним не водилось. Ну, так это ерунда, время на это было. Ефиму Петровичу не на работу же спешить. Что поделаешь – возраст. И Ефим Петрович не жаловался. Он лишь жил спокойно в своей квартире и ждал, когда смерть отведет его к любимой Клавочке. Смерти он уже давно не боялся, хотя и в мистику особо не верил, не увлекался ни религией, ни новомодными учениями. Ефим Петрович просто знал, что так и будет. Что ТАМ его встретит жена, где бы ни было это ТАМ. Стоило лишь подождать. Наверное, совсем чуть-чуть.
Ефим Петрович смотрел на закат и медленно пил чай с шоколадной конфетой. Он всегда очень любил такие конфеты, за что и прозвала его Клавдия Михайловна сладкоежкой.
Закат догорал. Ефим Петрович зевнул, допил чай, верный своей аккуратности, помыл чашку, убрал со стола и отправился спать. В последнее время сон неожиданно стал для него отрадой, ибо снились ему сны яркие, наполненные легкостью и жизнью. Сами сны старик не помнил, лишь ощущение от них.
Очень скоро Ефим Петрович спал спокойным сном человека, которому не за что было винить себя перед окружающими и незачем решать какие-то неотложные проблемы.
***
Рух проснулся, когда солнце уже совсем скрылось за горизонтом. Рыжий, с темными полосками кот, потянулся, зевнул и с удовольствием вдохнул городские запахи, услышал городские шумы, почувствовал каждой шерстинкой своей шубы то непередаваемое чувство жизни и силы, к которому он, по идее, должен был привыкнуть, но никак не привык. Наверное, потому что привыкнуть к нему было невозможно. А может, потому, что не всегда он ощущал его в полной мере? Если бы Рух обладал аналитическим умом человека, то он, может быть, и заметил бы, что далеко не всегда на него обрушивается вся яркость этого мира, что бывают моменты, когда он, в общем, живет и что-то делает, но как-то живет, словно не в полную силу, словно он ощущает мир через мутное стекло. К счастью, таких моментов было немного и только днями.
Но Рух человеком не был, поэтому просто жил, наслаждаясь моментами полной включенности в жизнь... Но что-то необычное он все же чувствовал, потому что стал гораздо больше спать днем, оставляя всю ночь для бодрствования.
Рух был небольшим, но сильным и гибким котом. Он был совсем еще молод, но уже успел зарекомендовать себя, как отчаянный забияка и удачливый охотник. Он дрался, ловил мышей, голубей, и даже однажды он смог поймать двух слишком увлеченных своей дракой воробьев. Своё имя он получил от того, что еще в детстве ему сильно порвали ухо в драке, и теперь, хотя и рана зажила, но одно ухо стояло торчком, а второе так и осталось висеть навсегда.
Но кота, понятное дело, и это не беспокоило.
Итак, он встал, с удовольствием вдыхая свежий воздух и пытаясь определить, где можно наполнить, давший знать о своей пустоте, живот.
Вот, кажется от мусорных баков в конце двора потянуло приятным запахом рыбы – наверняка выбросили кишки, или даже головы. Если это, конечно, выбрасывали две дамы из квартиры на втором этаже. Они частенько несли к себе домой рыбку – большую, с вываливающимися из пакетов хвостами, так соблазнительно пахнувшими. И они всегда выбрасывали головы.
Рух, соблюдая осторожность, выбрался из открытого подъезда и направился к бакам, стараясь по возможности держаться в тени. Так он добрался до баков. Ну, так и есть! Три просто огромных головы, каждая в половину кота. Теперь нужно было быстро схватить и… Не удалось. Черный и подранный Трер появился, как всегда, будто из самой тени. Он тоже учуял рыбный дух. Рух встал и выгнул спину горбом, устрашающе шипя. Он был меньше черного, но зато гораздо проворнее и быстрее. Они уже не первый раз дрались за еду, и удача была переменчива, иногда одному, а иногда другому приходилось в голоде зализывать раны. Кроме одного раза - когда они дрались, а дохлую крысу стащил кто-то третий. В сущности, еды сейчас было более чем достаточно еще для пары таких же котов, но, как уже было сказано выше, кошки не обладают аналитическим умом.
На этот раз рыжий победил, и ему достались трофеи в виде трех голов. Конечно, все три он съесть бы не смог, поэтому, наевшись, остатки перенес к себе, в тайное место, в подвале дома.
Сытый и вдохновленный удачей, он огляделся, выбирая, какому из потоков запахов доверить свою дорогу. Рыжий повел носом, пробуя воздух. Нет-нет, не то. Ага. Вот оно! Этот неповторимый женский аромат, мягкий аромат кошечки из соседнего дома. Вообще-то она домашняя, но живет на первом этаже и иногда позволяет себе прогулки ночами. И, конечно, у нее много кавалеров, жаждущих близкого общения. Самый настырный и опасный соперник рыжему – это большой, просто таки огромный бело-грязный кот с подранными ушами и носом, шрамами на лапах и морде, говорящими о том, что белый весьма опытный боец.
Но сегодня рыжий не боялся. Кошкам незнакомы сомнения, и они не пишут планы на случай неудач. Они просто идут туда, куда их ведет их кошачья судьба. В данном случае, здесь и сейчас кошачья судьба Руха предстала перед ним в виде манящего аромата кошки, и вела она только вперед, к ней, не смотря на все трудности.
Маленькая и пушистая черно-белая кошечка сидела на земле под деревом, и белый был, конечно же, тут. Рыжий почувствовал невдалеке острый запах страха, боли и обиды. А также увидел несколько пар блестящих глаз, отражающих свет луны. Похоже, белый отогнал всех соперников и даже изрядно потрепал некоторых. Но рыжему было наплевать. Он, подняв хвост трубой, направился к белому.
Кошки дерутся не так часто, как можно было бы подумать. Большинство драк заканчиваются после того, как соперники показывают друг другу себя в полной красе – свою стать и силу своего голоса. Это злобное, достигающее, кажется, ультразвука, мяуканье-переругивание может длиться довольно долго. И, чаще всего, у одного из соперников не выдерживают нервы, и он убегает. Но, в данном случае, никто из соперников не был готов уйти. Поэтому, покружив в странном и напряженном танце ненависти, они бросились друг на друга. Белый был сильнее и тяжелее, Рыжий быстрее и гибче. Драка, как и полагается, у кошек длилась недолго. И рыжий вышел из нее победителем. Белый капитулировал, а кошечка доверчиво подошла к рыжему, показывая свою покорность.
Рух ликовал. Если бы он был поэтом, он мог бы сказать нечто вроде: «Полной чашей я жизнь пью». Но он поэтом не был, поэтому лишь огласил окрестности своим ревом маленького рыжего льва, по повадкам так похожего на своего большого кошачьего брата.
***
- Вы уверены, что мы правильно идем? – поморщился высокий и худощавый человек, кутаясь в дорогой бежевый плащ, хотя на улице было не по-мартовски тепло. Он шел очень осторожно, словно опасаясь прикасаться к исписанным и грязным стенам подъезда, а его нос то и дело морщился, выражая омерзение, когда до него доходили миазмы кошачьей мочи.
- Вы мне не верите? – спокойно спросил второй человек. В отличие от первого, он был одет лишь в легкую черную куртку и простые, потертые местами, джинсы. Он был не так высок - на две головы ниже первого и, судя по всему, вовсе не чувствовал себя тут неуютно. Его не смущали ни грязь подъезда, ни запахи. Говорил он мягко и просто, в его голосе не слышалось пренебрежения.
- Нет-нет, что вы, - резко заговорил худощавый, сделав испуганные глаза.
- Ну, вот и ладно. А то я уже начал сомневаться, - так же спокойно и доброжелательно, как и раньше, сказал невысокий. - И вообще, следите за дорогой, а то споткнетесь, ногу сломаете… Шучу...
Первый испугано посмотрел вниз и тут, действительно, споткнулся на ровном месте, да так, что не успей он схватиться за перила, то полетел бы вниз по лестнице. Больше он не говорил. И даже морщиться перестал.
- Мы пришли, - сказал второй, когда они остановились перед зеленой дверью, достаточно крепкой на вид, но обшарпанной.
- И что теперь? - решился спросить худощавый.
Его собеседник вместо ответа лишь потянулся к кнопке звонка. Долго им не открывали, потом послышались шаркающие шаги.
- Кто там? - прохрипели из-за двери.
- Ефим Петрович Скурликов? – громко сказал невысокий. - Мы из социальной службы вашего района.
- Документы можете показать?
- Что? О, конечно.
Дверь открылась на цепочке, и из щели выглянуло лицо старика.
- Вот, пожалуйста, - невысокий собеседник показал корочку. - Иван Григорьев.
- Антон Ираклеев, - глухо представился сухощавый и тоже показал удостоверение.
Точнее, как и первый, он показал лишь бумажку. Белую бумажку, в которой старик увидел удостоверение.
- Проходите, - старик дружелюбно открыл дверь, впуская гостей внутрь.
Они прошли в зал под бдительным взглядом хозяина квартиры.
- Как видите, мне ничего не нужно, - сказал сухо Ефим Петрович. - Я хожу сам, пенсии хватает.
- Отлично, - воскликнул тот, что назвал себя Григорьевым, - но если вы стесняетесь…
- Я уже давно не стесняюсь, молодой человек, - сказал Ефим Петрович. - Мне нечего, да и некого стесняться.
- Ну, хорошо, - Григорьев внимательно осматривал небогатую, но чистую квартиру пенсионера. - Я вижу, вы и вправду можете довольно неплохо поддерживать жилище в норме. Но не сочтите за грубость, позвольте заглянуть в ваш холодильник. Все-таки некоторые…
- Как хотите, - прервал его Ефим Петрович.
Чувствовалось, что ему неприятен этот разговор и гости. И он хочет, чтобы они побыстрее ушли.
В холодильнике было молоко, сваренная вчера уха и даже фрукты.
«Социальный работник» Григорьев сделал вид, что удовлетворен и начал прощаться. Странно, но у Ираклеева это действие вызвало недоумение, хотя, казалось, они должны быть даже довольны, что тут нет проблем.
- Ну, вы позвоните, если возникнут проблемы, -сказал Григорьев и всучил Ефиму Петровичу визитку с отпечатанным номером телефона.
- Обязательно, - ответил старик и закрыл дверь за гостями.
- Но как? Почему? – назвавшийся Ираклеевым, недоумевал. - Это же старик? Просто старик, который скоро умрет. В нем нет силы. И такой дар! За что? Зачем? Да этот дед даже не соображает, что с ним происходит!
Они спускались по лестнице, проигнорировав лифт. Горигорьев почему-то жутко не любил лифты.
- Дар он на то и дар, что дается не за какие-то заслуги, а просто так, - задумчиво произнес Григорьев. В отличие от своего «коллеги» он был также, как и раньше, абсолютно спокоен. – И если говорить начистоту, то он помоложе нас с вами втрое.
Ираклиев фыркнул, но продолжил:
- А почему мы ушли? Мы могли бы…
- Мы могли бы упустить дар, который хозяин должен передать нам по доброй воле! – вдруг неожиданно резко прорычал Григорьев. Ираклеев, кажется, спрятался в плащ, как черепаха в панцирь.
- А вообще, - проговорил Григорьев уже своим обычным спокойным тоном, - можно и силой. Но тогда… большая часть дара уйдёт. И мы получим лишь остатки. Вы любите объедки? Я – нет.
Ираклиев хотел что-то ответить, но слова застряли в горле.
-Так что будем думать, - сказал Григорьев. - Хотя… тут можно пойти и в открытую…
Ефим Петрович действительно чувствовал себя неуютно в присутствии служащих, и, самое главное, он понять не мог, почему. Неужели годы одиночества так сказались на его характере, что теперь ему сложно находиться в обществе людей? Или все-таки было что-то неприятное в этих господах? Особенно в долговязом, похожем на крысу. И вообще, работники ли они? Нужно позвонить, но Ефим Петрович потерял телефон. Наверное, случайно выронил бумажку, или сунул ее в ведро. Ну не в мусорке же теперь копаться? Да, ладно. Если нужно, он узнает телефон службы у Любочки – соседки, которая сможет выяснить его по интернету и не откажется помочь.
С этими мыслями старик пошел на кухню и выпил чаю. А потом решил, что можно и поспать чуть-чуть.
***
Рыжий красавец кот лежал на мусорном баке и наблюдал за улицей сквозь полуприкрытые веки. Он дремал особой кошачьей дремотой. На этот раз волна ощущений окружающего свалилась на него так внезапно, что кот подскочил, напугав пару дремавших около мусорника бродячих собак. Рух издал победный клич и вновь подпрыгнул на всех четырёх лапах, словно в них были не кости, а пружины. Он помотал рыжей головой, и тут его торчащее ухо уловило отдаленный звук кошачьей драки. И как он раньше не услышал? Ему определенно надо было пойти туда и разобраться. Так он и сделает, а потом пойдёт и поймает самого жирного и сочного голубя на собачьей площадке. Прямо под носом у домашних расфуфыренных породистых «гавгавок».
***
Ефим Петрович проснулся, ощущая во рту солоноватый и металлический вкус. Сначала он испугался, но почистив зубы, не обнаружил на щетке крови. Да и привкус пропал. Но вот ощущение жизни и яркости от сна осталось. При этом, как всегда, он не помнил свой сон, как и предыдущие. Что это было? Может, ему и стоило показаться врачу, но эти сны… Иногда Ефиму Петровичу казалось, что именно они дают ему силы жить, не впадая в депрессию.
Размышления старика прервал звонок в дверь.
Ефим Петрович пошел открывать. На пороге стоял Григорьев.
- Здравствуйте еще раз. Мы можем поговорить?
- Поговорить? Но вы же...
- Да не надо, - махнул рукой Григорьев. - Вы же догадались, что мы никакие не социальные работники.
- Ну, я думал об этом. Но тогда, что вам от меня нужно?
- Кое-что у вас купить. Кое-что, о чем вы даже не подозреваете. Для вас оно не представляет никакой цены.
Ефим Петрович задумался, а потом пригласил гостя в квартиру.
- Итак, вы не из социальной службы, - проговорил Ефим Петрович, - и вы хотите что-то у меня купить? Но я даже не представляю.
- Но вам все же любопытно? – спросил Григорьев, мягко и солнечно улыбаясь.
- Признаться, да, - сказал старик.
- Ну… - Григорьев задумался.
Он думал с минуту, а потом встряхнул растрепанными волосами, словно пытался скинуть что-то с головы. В его голубовато-серых, но при этом удивительно теплых глазах, появились искорки веселья.
- На самом деле, то, что я хочу купить, совершенно нематериально. И, как я сказал, вряд ли представляет для вас ценность.
- Если вы сейчас скажете, что вы посланник дьявола, пришедший по мою душу – я вам не поверю.
- Вы не верите в душу?
- Я не верю в дьявола.
- Интересно, а почему я посланник, а не сам… князь темных сил? Не тяну по внешней важности? Не обижайтесь. Мне просто любопытно.
- Я не обижаюсь. Но думаю, моя душа не столь много значит, чтобы сам дьявол лично пришел за ней. Если она вообще ему зачем-то понадобилась.
Григорьев запрокинул голову и от души, совсем по детски, рассмеялся. Отсмеявшись, сказал:
- Вы только что говорили, что не верите в дьявола. И следующей фразой уже начинаете обсуждать, как он, по-вашему, должен действовать.
- Да, считайте, что вы меня поймали, - хмыкнул старик, - но, может, вернёмся все же к началу нашего разговора? У меня полно времени, но у вас, молодой человек, полагаю, его гораздо меньше.
От взгляда Ефима Петровича не ускользнуло то, как скривился Григорьев при слове «человек». Впрочем, всего лишь на секунду.
- Скажите, Ефим Петрович, - начал Григорьев, - с вами не происходило ничего странного в последний год? Да, полагаю, именно год, не больше. Странные сны, странные события, дежавю?
- Сны? – Ефим Петрович вдруг почему-то заволновался. Он даже подумал, что зря сделал, что пустил этого странного гостя. - Вы хотите купить мои сны?
- Нет, зачем?
- Тогда…
Григорьев вздохнул и вдруг резко встал, оказавшись совсем рядом с Ефимом Григорьевичем. Тот даже не успел отодвинуться. Не успел отвести взгляд от глаз Григорьева, взгляд которых вдруг стал острым и колким, но невероятно притягательным. А потом… потом на Ефима Петровича обрушилась память. О своих снах. И он понял, почему он так остро чувствовал жизнь после них. Ведь он и сам был существом, полным жизни и силы во сне. Старик вспомнил, как во сне путешествовал по городу, наслаждаясь океаном звуков, запахов и ощущений, как вступал в драки, которые не всегда выигрывал и иногда приходилось уползать, зализывая раны. Но все равно... это было восхитительно, ибо это и была сама жизнь. Он вспомнил вкус охоты и крови только что пойманной жертвы. Он вспомнил такой манящий запах самки.
Старику потребовалось несколько минут, чтобы справиться с ощущениями и вернуться в нормальное состояние. Когда он пришел в себя, он заметил, что Григорьев вновь задумчиво сидит на кресле в противоположном конце комнаты.
- Кто вы? - хрипло прошептал Ефим Петрович.
Григорьев пожал плечами.
- Разве это важно? Можете называть нас, как хотите. Зелеными человечками, демонами, духами, пришельцами. Хотя мы не имеем никакого отношения ни к кому из этих уважаемых господ.
- Не хотите говорить?
- Это действительно неважно. Главное то, то у вас есть дар. Этот дар, если бы вы его развивали, помог бы вам в очень многом. Но год назад он проявился случайно. Часть вашей души, так скажем, обрела новое тело. И, когда вы спите, она... ну, опять так скажем, находится там полностью. Этот дар нам и нужен. Мы используем его с большей пользой, поверьте. А ваша душа вернется навсегда в одно тело - ваше.
- С пользой для кого вы используете?
Ефим Петрович почувствовал резкий укол тоски, ощущаемый почти физически. Вернется? И не будет больше этих снов? Не будет ощущения жизни и силы? Этого потрясающего чувства яркости и красочности мира по утрам?
- Для нас, конечно. Мы не благотворительная организация. Просто… давайте начистоту. Вы ведь не вечны. И пусть через десять лет, но ваш дар просто уйдёт, как и вы. Неужели не обидно? И, кстати, завтра-послезавтра вы совершенно забудете о том, что я вам показал. И вновь будете жить, как и раньше, а мы предлагаем вам…
- Но вам нечего мне предложить, - вдруг неожиданно сказал Ефим Петрович, с каким-то непонятным для самого себя злорадством, наблюдая, как на спокойном лице Григорьева мелькнула тень искреннего удивления.
- Вам действительно ничего не нужно?
- Вы и сами видите, наверное, - сказал Ефим Петрович. - Я просто старый человек, ждущий окончания жизни. И… пусть я забуду эти сны, но то ощущение, которое я испытываю каждое утро после такого сна… оно неповторимо. Оно помогает мне жить и не бояться, и не прыгать с балкона. Я и раньше об этом подозревал, но теперь понял окончательно. Я просто жду… Не зову, а жду. Скорее всего, я буду рад даже, когда та, кого я жду, придет. Но я не тороплю это событие. И, кроме этих снов, у меня, по большом счету, ничего нет.
- Ждете? – спросил Григорьев. - Ну… ждать можно слишком долго. И вы знаете, мы можем и силой забрать этот дар.
- Тогда почему вы не забираете?
- Потому что тогда большая часть дара пропадет, - вздохнул Григорьев.
- Вы пугаете меня?
- Просто предупреждаю. Как я говорил, ждать можно слишком долго.
Григорьев встал и направился к выходу.
- Уже уходите? – спросил старик
- Ненадолго, - сказал, улыбнувшись Григорьев. - Я всего лишь хочу, чтобы вы кое-что увидели и поняли. А потом мы поговорим еще раз.
Григорьев ушел, оставив Ефима Григорьевича в недоумении. Что он имел в виду? Впрочем, старик не очень долго думал об этом. Он, прежде всего, решил записать то, что испытал, надеясь, что потом, после того, как он забудет, записи вновь помогут ему вспомнить. Как раз во время записей он, наконец, смог понять, что, скорее всего, был котом. Этаким уличным задирой.
Ну а после старик, съев свой нехитрый ужин, отправился спать.
- И что, неужели никак? – спросил Ираклеев.
Его лицо выражало полнейшее недоумение, и он сам чуть ли не подпрыгивал на месте.
- Подождите, - сказал Григорьев. - Нужно время, чтобы донести информацию до такого… клиента.
- Но все же…
- Нам нужно подождать.
Ираклеев хотел что-то сказать, но не решился.
***
Ефим Петрович проснулся рано утром. Он еле встал с кровати. Всё тело отзывалось болью, словно он разгружал машины ночью. Голова кружилась, а одышка не давала сделать и нескольких шагов, без остановки на то, чтобы продышаться. Ефим Григорьевич еле дошел до кухни, где держал прибор для измерения давления и с трудом, но все же смог нацепить рукав на дрожащую руку и нажать кнопку. Да, теперь понятно. Давление шибануло за двести. Старик выпил таблетку и собирался уже идти полежать еще, но не смог пройти и несколько шагов. Пришлось прилечь на диванчик в кухне. Может, стоит вызвать скорую? Но давление отпустило быстро.
С трудом преодолевая боль в суставах, не желающих гнуться, Ефим Петрович кое-как сделал себе завтрак и начал неспешно есть. Он смотрел в окно кухни на жизнь, которая была ему недоступна вот уже… Он и не помнил, с какого времени перестал выходить из квартиры. А с какого времени он перестал следить за собой и чистотой в доме? Давно, потому что он уже привык к мерзкому запаху, пропитавшему все жилище. И он уже не считал ни дни, ни часы. Всё было, как всегда: каждый день та же боль, скука, бесцветное существование в четырех стенах. Он не мог выйти на улицу, он не мог читать, или смотреть телевизор, потому что глаза начинали слезиться уже через пять минут после просмотра или чтения. Он не мог слушать радио, так как почти ничего не слышал. Единственное, что оставалось, так это сидеть и смотреть на улицу. Так как дома смотреть было не на что. Да и страшно было видеть, как он опустился.
Так и сидел старик в вонючей, давно не стиранной одежде, в вонючей комнате, где слоями лежала пыль, мусор. И над всем этим бегали тараканы. Сидел и смотрел на улицу, а по щекам катилась соленая вода. То ли глаза слезились, то ли душа.
Ефим Петрович проснулся в холодном поту. В первый раз в жизни он понял, что это не просто красивая идиома. Он потянулся, с облегчением обнаружив, что нет той адской боли, которую недавно испытывал так явно. Не без страха открыл глаза, чтобы увидеть, что его комната чиста – никаких залежей грязи. Ефим Петрович прошел на кухню, не без удовольствия сделал себе какой-то сложный бутерброд, поставил чайник, прочитал пару статей во вчерашней газете и позавтракал, смотря какую-то программу по телевизору. Он даже не обратил внимания, что это за программа, больше прислушивался к своим ощущениям. Нет, глаза не слезились, голова не кружилась, а тело говорило, что хоть оно уже не такое молодое, но вполне выдержит прогулку.
Да, так Ефим Петрович и сделал. Прогулка. Он вышел из дома, посидел во дворе под тенистым деревом, даже чуть покалякал с местной бабьей дивизией, которая весьма удивилась такому поведению. Потом, возвращаясь домой поздоровался с Любочкой и сказал ей пару комплиментов. Ему нравилась эта молодая женщина, которая всегда была на позитиве и никогда не отмахивалась от старика. Побольше бы таких людей. Так жаль, что она одна. Родители давно погибли в автокатастрофе, а мужа так себе второго и не нашла, да и не искала. Первого с его вечными пьянками и побоями хватило. Но все же, наверное, и ей иногда грустно и скучно, хотя никогда об этом не скажет. Был бы Ефим Петрович помоложе хотя бы на тридцать лет – наверняка смог бы убедить ее, что не все мужчины такие, как ее первый муж. Но…не сложилось.
А вот в квартире старика уже ждали гости. Конечно, Григорьев и Ираклеев, кто же еще. Один, как всегда спокойный, а второй – какой-то нервный и злобно смотрящий по сторонам.
- Как вы попали в квартиру? – спросил старик.
- Ну, у каждого есть свои маленькие секреты, - подмигнул Григорьев. И, не дожидаясь, пока Ефим Григорьевич что-то скажет, произнес. - Ну, как вы? Готовы принять наше предложение?
- Почему я должен быть готов его принять? – спросил Ефим Петрович, хотя его сердце болезненно сжалось, потому что знало ответ.
- Ефим Петрович, Ефим Петрович, - покачал головой Григорьев, - ну неужели вы так и не поняли сегодня ничего? Я ведь вам говорил, что ожидание может быть слишком долгим… и весьма неприятным.
- Этот сон, это вы … - сказал старик, садясь на кресло. Ноги отказывались держать дальше. - Вы решили меня напугать?
- Что вы, - замахал руками Григорьев, - просто мы показали вам возможное будущее. Ваше возможное будущее. Если ожидание протянется слишком долго. А вот чтобы оно тянулось – это да. Это мы можем устроить.
- Значит, вы не покупатели, а шантажисты? - хмыкнул старик.
- Что делать, что делать? Если купить нельзя? – зевнул Григорьев. - Ну, так что же мы с вами решим?
Старик задумался. Все хорошее настроение, конечно же, мигом улетучилось, а взамен пришло чувство страха, такого же сильного, как сегодня утром. Когда он не мог поверить поначалу, что ему приснился такой дурной сон. А потом постепенно стали пробиваться и другие чувства. Омерзения и какой-то жуткой несправедливости. Да какое право они имеют, кто бы там они не были? Приходить к нему домой, запугивать? Отнимать то единственное, что у него есть по-настоящему? Ефим Петрович посмотрел на посетителей, которые сидели, ожидая его решения. Он посмотрел на улыбающуюся физиономию Григорьева, который, судя по всему, был уверен в своей победе. Это вызвало у Ефима Петровича приступ какого-то озорного упрямства. Не отдам и все тут! Старик даже почувствовал, будто помолодел лет на тридцать-сорок. Но вот только, что он может противопоставить этим… нелюдям?
А, да ладно, не отдам и все тут.
Видать, все эти эмоции и решение очень живо отобразились в глазах старика, потому что с лица Григорьева сползла улыбка, и он вздохнул.
- Ну, что же…Мы можем и подо…
- Да что ты возомнил о себе, ты?! ТЫ вообще ничего не понимаешь в мире! Ты недостоин такого дара! Ты должен быть благодарен… - Ираклеев вдруг вскочил и, брызжа слюной, буквально захлебнулся в истеричном монологе.
Он подскочил к старику и, схватив его одной рукой за горло, легко, как тряпичную куклу, поднял над полом.
- Прекрати! – зарычал Григорьев, изменившись в лице, но Ираклеев лишь сильнее сжал горло старика. Ефим Петрович не мог оторвать взгляд от глаз Ираклеева, ставших абсолютно черными, без зрачка, белка и радужки. Их этих глаз на Ефима Петровича, словно изливалась холодная волна, которая впиваясь в глаза старика, шла ниже, к сердцу, сжимая его в тисках и принося сильную боль. Боль окутывала рудную клетку, а холод сменился резким жжением. Потом боль стала на секунду совершенно невыносимой, и тело Ефима Петровича обмякло.
- Идиот! – закричал Григорьев.
Ираклиев отбросил тело старика. Он начал затравленно оглядываться, а в глазах было непонимание. Словно он и сам только что осознал, что натворил нечто непоправимое. Даже роста в нем, кажется, стало меньше, потому что он весь скукожился, пытаясь спрятаться, завернуться в плащ. Но это ему не помогло. Григорьев вдруг стал выше и навис над дрожащим напарником.
- П-п-п-простите меня… – проблеял Ираклеев тонким голоском.
- Бог простит, - ухмыльнулся недобро Григорьев, - а на счет вас… еще подумаем. Весь совет подумает. А пока… мы должны уйти отсюда.
- Но…
- Немедленно, - рявкнул Григорьев.
Он, правда, чуть помедлил. Наклонившись к телу старика, провел рукой над шеей. И удовлетворенно хмыкнул, когда увидел, что на горле не осталось никаких следов от пальцев. Разумеется, такие как он, полиции не боялись. Но и лишних проблем иметь тоже не хотели. А где-то доставать еще одно человеческое тело, особенно когда к этому уже привык – это была решаемая, но не очень приятная проблема.
Уже через минуту в квартире осталось только тело пожилого человека.
***
Когда высокий человек в плаще схватил его, то перед глазами Ефима Петровича заплясали цветные круги. Которые затмевали собой перекошенное в ярости лицо Ираклеева.
«Это смерть», - подумал старик. И тут же остро почувствовал желание жить. Безумное, невероятно сильное. Он не знал, сколько это продолжалось – время текло совсем по иному. Ефим Петрович начал терять сознание, или умирал, летя в какую-то пропасть. Колодец, состоящий из цвета, тепла и света.
«Но, все же, как хочется жить», - вслед за этой мыслью он увидел, словно через толщу воды, как на солнечном пятне, на траве лежит животное. Кот, кажется. Рыжий кот. Ефим Петрович рассмеялся, если бы смог. Как все просто, оказывается. Что там говорил этот Григорьев о возвращении души в одно тело? Ну, вот она и вернется. Правда, несколько не так, как он ожидал. Ефим Петрович сосредоточился и буквально почувствовал, как его обтекает тепло. Он не знал, тепло ли это его нового тела, или тепло солнца.
Он вскочил на лапы и издал победный клич. Запахи, звуки, ощущения обрушились на него, чуть ли не свалив с этих самых лап, проникая в самые потаенные уголки сознания, стирая память о странном, забавном старичке, который так любил смотреть за закат.
Скоро от этой памяти не осталось и следа. Ефим Петрович исчез. А Рух остался. Правда, он помнил, что должен что-то сделать. Что-то… Ах да, ему нужно, очень нужно оказаться в одном месте.
***
- Так вы хорошо его знали? – спросил полицейский.
- Не то чтобы... - проговорила молодая светловолосая женщина с чуть испуганным взглядом оленьих влажных глаз. – Но он был хорошим соседом. Сегодня все было в порядке. Я видела его сегодня. Он улыбался, даже шутил. А потом я решила занять у него масло – не хотелось иди в магазин и прерывать готовку. Ефим Петрович всегда покупал сливочное масло – любил… Я позвонила. Он не ответил. Хотя всегда дверь открывает. Даже если спал, просыпается от звонка... Просыпался. Вот я вас и вызвала. Все же немолодой человек…
Женщина всхлипнула. Чувствовалось, что ей было жаль старика.
Полицейский кивнул и сказал, что больше нет к ней вопросов, старик скончался самостоятельно, скорее всего. Сердце. Нет, потом проведут экспертизу, но тут, кажется, все ясно. И не его дело. Пусть вон скорая сейчас старика забирает.
Полицейский предложил женщине проводить ее до квартиры, надеясь на то, что ему все же предложат и в квартиру зайти. Уж очень понравились ему эти карие глаза.
Люба не отказалась. И они вместе вышли.
- Меня, кстати, Валентин зовут, - представился полицейский уже не по форме.
- Меня Люба. Впрочем, вы это знаете… Эй, посмотрите, - Люба указала куда-то в угол подъезда.
Валентин посмотрел туда и увидел, что из-за мусоропровода выходит небольшой рыжий котяра. Ну, настоящий бандит, судя по виду. Статный, глаза зеленые, горят, как фонари, по шерсти темные полосы, одно ухо торчком, а другое висит – видно, подрали уже где-то. Кот подошел к людям, не боясь, и потерся о ноги сначала одному, потом второму.
- Ну, надо же. Неужели домашний? - Люба присела на корточки и погладила кота, который не думал убегать, а лишь замурлыкал, так громко, что было слышно на весь подъезд.
- А у нас был такой кот… рыжий… когда я был совсем маленьким, - улыбнулся Валентин. – Пиратом звали.
- Ну да, этот точно пират, - Люба указала на подранное ухо. Потом поднялась и спросила. - Ну что, кошачья душа, пойдёшь со мной?
Обратившись к Валентину, Люба добавила:
- Всегда мечтала о кошке или коте. Но как-то никак руки не доходили. А теперь он сам до меня дошел. Мое предложение о кофе, кстати, не отменяется.
- А вот это радует, - сказал Валентин. И они оба, переговариваясь, словно и забыв на время о смерти, которая еще недавно прошла совсем рядом, направились в квартиру Любы. Кот последовал за ними.
Квартира Руху понравилась. Приятные запахи, приятные ощущения. Особенно от человеческой самки. Кот словно чувствовал что-то знакомое в ней. Что-то, что ему безусловно нравилось и успокаивало. Он не помнил и не понимал, да и не стремился понимать свои ощущения и отголоски памяти. Котам это ненужно. Они живут сегодняшним днём и доверяют свои чувствам. Он, кажется, готов был со всей кошачьей благосклонностью принять заботу этой женщины. Не то чтобы он собирался все время теперь проводить в квартире, нет. Но навещать теплую комнату, где, как он почему-то был абсолютно уверен, ему всегда дадут поесть и спрячут от дождя и снега, почему бы и нет? А там… ну, там что будет, то и будет.
Коты не задумываются о будущем и не строят планы. Им это ненужно.
Новость отредактировал Lynx - 10-02-2017, 01:42
Причина: Стилистика автора сохранена
Ключевые слова: Дар тело душа старик кот рыжий соседка авторская история