Уносящий детей
Павел Смирнов попивал горячий чай из пузатой голубой чашки и поглядывал на своего хитро щурящегося собеседника, сидевшего напротив него за полированным дощатым столом. Вкус травяного сбора, предложенного хозяином дома, был восхитителен и бодрящ. Чай как рукой снял Пашину усталость после долгого пути на поезде из Москвы и полуторачасовой тряски в «копейке» пенсионера.Вениамин Михайлович Карлов, пригласивший журналиста Смирнова в Волчью Александровку, всегда сам собирал полезные травки и не признавал никаких магазинных сортов чая и, боже упаси, кофе. Семидесятилетний одинокий старик поглаживал седую, аккуратно подстриженную бороду и сыпал историями своему столичному гостю, приехавшему за местными колоритными легендами о нечисти, воровавшей детей в девяностые и начале нулевых, а ныне обескровливающей домашний скот в забытой миром деревеньке в двадцать дворов. К слову сказать, к сегодняшнему дню в Волчьей Александровке не то что детей - молодёжи уже совсем не осталось. Все кто мог, давно разъехались по городам в поисках лучшей жизни. В деревне, по словам Карлова, остались старики, да старухи, доживать последние годы.
Однако детишки и даже взрослые и поныне, хоть нечасто, да продолжали таинственно пропадать уже из соседних деревень. Между тем, власти списывали всё происходящее на сложную криминальную ситуацию, на заповедник Змеиный, с наполнявшими его дикими зверьми, раскинувшийся труднопроходимым лесным массивом на сотни гектаров, и попросту на людей, добровольно ушедших из дома. По статистике в стране пропадают десятки тысяч людей в год. Правда, восемьдесят-девяносто процентов из них потом находятся живыми, еще процентов пять - погибшими. Здесь же, из пропавших местных – не нашелся ни один, ни в каком состоянии.
«Мистика и жизнь» конечно не «РенТВ» и не «ТВ3», но предприимчивый Павел, рассчитывал добыть потрясающий материал в захолустье и благодаря ему сделать карьеру именно на этом телеканале. Он предложил Вениамину Михайловичу аж пятьдесят тысяч рублей, если материал того будет стоить и заплатил треть авансом. Целое состояние по местным меркам.
Обрадованный вниманием и незапланированным доходом, пенсионер самолично встретил Пашу на проржавевшем до дыр синем «жигулёнке», припарковавшись возле железнодорожной станции. К слову сказать, на станции и людей-то не было, кроме скучающего кассира, бездомного алкаша и пары молодых людей - парня спортивного телосложения и худенькой девушки, которые спорили о чем-то своём. Настоящая глухомань. После бесчисленных подъёмов и спусков петляющей грунтовки, журналиста встретил деревянный дом Карлова, одиноко стоявший на отшибе Волчьей Александровки. Дом, построенный на пологой возвышенности, был не из тех новомодных «экологических» построек, которые массово клепают строители его знакомым на подмосковных дачах, а самый настоящий, прекрасно сработанный пятистенок из леса-кругляка, без единой трещинки и почернения на многолетнем дереве.
«Еще батя мой строил. На совесть вышло!» - гордо похвалился, подъезжая ко двору, Вениамин Карлович, оценив заинтересованный взгляд журналиста и добавил. – «Пойдём в дом, много чё интересного за чаем с бубликами расскажу. Про наш традиционный деревенский праздник поведаю, покажу его даже, наснимаешь от души своего видео. Сегодня уже поздновато, у меня заночуешь, а завтра к местным старожилам тебя сведу. Добавят они тебе историй к моим рассказам. Но мои истории – самые интересные. Запомни, Пашок!».
Павел недовольно поморщился при столь фамильярном обращении, но решил не одергивать старика, пусть называет, как хочет, лишь бы время и затраченные деньги себя оправдали. Начальству-то он счёт выставит, как минимум нолик приписав к расходам. Оттого и без оператора он попёрся к чёрту на кулички, чтоб потом бухгалтерша лишнего у болтливого Васьки не выспросила. Ваське только налей – сразу язык до колен, ничего в себе не держит. Паша не такой, Паша хитрый, скрытный и целеустремленный. Притащит главреду Егорычу эксклюзивчик, глядишь, и ему птица удачи кокетливо улыбнется с верхней жёрдочки карьерной лестницы. Егорыч его и так своим протеже считает, так что дело за малым.
Теперь он сидел напротив неумолкающего пенсионера и, попивая чаёк, глядел на моргающий красный индикатор видеокамеры, а Карлов, (ничуть не смущаясь направленного на него объектива импортной техники) рассыпался историями. Старик иногда переходил с одного рассказа на другой, вскакивал с места в особо волнительные моменты повествования, и Паша тут же просил его присесть и продолжить.
- Так-так. Подождите, вы прервались на том месте, где вы на призрачного волка охотились в заповеднике тридцать лет назад, и перескочили на историю про чудовище, уносящее детей. Давайте по порядку, - недовольно пробурчал Павел и сделал тайминговые пометки на планшете. Он перевёл взгляд на окно, за которым постепенно смеркалось и травяные пологие холмы, начинающееся прямо под домом, заливались золотисто-оранжевым светом солнца, на две трети опустившегося за ломаную линию горизонта. Где-то там, между холмами, пряталась мелкая речушка Волчья, один из рукавов которой кольцом огибал деревню и вновь впадал в основное русло. Про реку Смирнову был также обещан увлекательный рассказ.
- Итак по порядку, детей ведь в деревне уже давно не осталось, а месяц назад одного мальчонку сволокли из Щербатовки, но ведь я не просто так перешел на уносящего детей, - хитро улыбнулся хозяин дома, пока Паша раздумывал о том, что ему надо еще местных пейзажей поснимать для полноты картины. – Он-то под вечер обычно и приходит, и ты его, Пашок, прямо сейчас услышать можешь.
- Услышать? – недоверчиво спросил журналист, всё ещё борясь с желанием выразить неудовольствие старику за фамильярность, даже со скидкой на то, что Вениамин Михайлович в три раза старше его.
Вместо ответа пенсионер встал из-за стола, подошел к окну, распахнул створку и приложил палец к губам. Смирнов снисходительно и несколько недоумевающе наблюдал за его манипуляциями. Но тот жестом попросил подойти Павла, всё так же сохраняя безмолвие. Журналист нехотя поднялся и приблизился к старому интригану.
Он уже собрался выдать нечто оскорбительное Вениамину Михайловичу, как вдруг услышал детский плач. Скорее даже младенческий, а не детский; слабый, но всё-таки четко различимый в вечерней безветренной тиши. И он с каждой секундой ставился всё громче, всё надрывнее. И столько горести и боли несли эти пронзительные звуки, что у Павла захолодило, заболело сердце.
- Чтоже мы тут…а там! – не договорив, журналист схватил со стола камеру и рванул из дома на улицу, спасать плачущее дитя. Ещё у окна он определил направление источника плача и теперь со всех ног летел к речушке, спрятавшейся в высокой траве в двухстах метрах от хозяйского сруба.
- Погоди, Пашок! – донёсся вслед ему крик старика. – Погоди, глупень ты московский, я же пошутил.
Но Павел не останавливался. Он перемахнул через низенький штакетник и бежал со всей скоростью, на которую был способен, сжимая в руке драгоценную камеру. Вот оно – действительно настоящее сверхъестественное! Его путь к успеху! Аркаша Самсонов и эта грудастая выскочка Эльвира будут локти кусать, когда он в Москву вернётся!
Однако не пробежал он и половины пути к речке, как внезапно стал столбом. Из-под его ног, едва не опрокинув бегущего назад, взмыла ввысь черная, в закатном свете, тень, хлопая большими крыльями и уронив добычу в густую траву.
Павел сначала не разобрал, что это за тёмно-серый, пищащий свёрток валяется прямо под ногами. А когда рассмотрел – истерически рассмеялся. Перед ним лежал, вытянувшись в струнку, крохотный дергающийся в агонии зайчонок.
- Ну ты ж мать твою… Бегун какой! – задыхающийся старик нагнал журналиста и тоже остановился, уставившись на затихший и переставший пищать предмет.
- Этот уносит детей? – ткнул Смирнов пальцем в далёкую тень, уносящуюся в быстро темнеющее небо.
- Да я же только собирался тебе рассказать, а ты припустил по-чемпионски, - Вениамин Михайлович восстановил дыхание. – Не обманул я. Детей аист уносит, только не людских, а заячьих. Это птица хищная, хоть вам городским, по-другому кажется.
- Михалыч, мне настоящие истории нужны, а не эта туфта, - зло пнул Павел носком кроссовка мертвую тушку, развернулся и побрёл обратно к дому.
- Будут тебе настоящие истории, сынок, - недобро сощурился старик, извлёк из кармана штанов мятый непрозрачный пакет, и осторожно положил туда мёртвое тельце зверька. После чего, почесав затылок, пенсионер последовал за гостем.
Остаток вечера прошёл в рассказах неумолкающего старика и периодическом позёвывании уже сонного Павла, только и успевающего менять карты памяти в камере. Пенсионер, заметив, что гость из столицы клюет носом и вот-вот вырубится прямо за столом, предложил ему пойти отдыхать, приготовив для него удобную деревянную кровать в отгороженной перегородкой комнате без дверей и маленьким квадратным окошком. Журналист поблагодарил деда и завалился на боковую, тут же огласив дом раскатистым храпом.
Вениамин Михайлович взглянул на спящего Павла и покинул комнату, задернув на входе в спальню плотную занавеску, играющую роль двери. Пенсионер взял с полки мятую пачку сигарет и вышел подымить на крыльцо сруба, с удовольствием разглядывая округу и редкие огоньки окон, поочередно зажигающееся в остальных деревенских домах. К скудному свету от окошек и десятка фонарей вскоре добавилась луна, поднявшаяся над заповедными лесами и затопившая призрачным светом окрестности.
Этого было достаточно старику, чтобы разглядывать всю деревню. Ох и любил же он эти ночные виды, как и всё, что находилось вокруг него. И товарищей-пенсионеров любил, и каждое деревце, и каждый куст, и каждую животину. Даже перестал сердиться на гостя за безжалостный пинок убитого аистом детёныша. Докурив, Карлов затоптал бычок сигареты и побрёл к своему старому другу Мирону, решив нанести тому ночной визит и поделиться новостями. Но перед этим на минутку заглянул в дом и захватил небольшой подарок. Не с пустыми же руками идти…
Тем временем, поначалу крепкий и приятный сон Павла Смирнова, наполненный полуголыми загорелыми девушками на мальтийском пляже, сменился новыми тяжелыми повторяющимися картинами на фоне знакомых деревенских пейзажей. Дневные события, произошедшие с молодым человеком, причудливо переплелись с неожиданными, пугающими образами, настойчиво привязавшимися к спящему.
А снилось журналисту следующее:
Вот он едет рядом с Карловым от ж/д станции бесконечными полями на его дряхлой машинке, а старик изливает на него поток бессвязных, ничего не значащих слов, не отрываясь взглядом от пыльной дороги. А потом, пенсионер внезапно поворачивается к Паше и лицо у него не своё, а Пашиного директора – Егорыча. Мало того, что лицо чужое, так ведь и глаза у псевдоначальника желтые, змеиные, с коричневыми вертикальными зрачками. В самую глубину души журналисту заглядывают эти глаза. А душонка-то, не без греха!
Раззевает клыкастый рот начальник и давай корить Пашу за его намерения лишних денег себе в карман положить, и за то, что оператора без премии оставил, за брошенную им пять лет назад девку беременную, и за прочие грехи. Молодой человек силится выпрыгнуть из подскакивающего на кочках автомобиля, но у него не выходит, ручка дверцы намертво заклинила. Хватает водитель цепкими руками Пашу за шею и душит. Смирнов кричит во сне, и наваждение тут же переключается на момент стремительного бега журналиста на звук младенческого писка у речки. Добегает он до берега, а треклятый аист не улетает, и не аист это вовсе, а худой-прехудой высокий человек с птичьей головой, который в клюве настоящего младенца за ножку держит. А тот трепыхается и жалобно хнычет. Глядит это страшилище на москвича углями красных глаз, шипит, да руками-палками, подобно птице машет, но только не взлетает, а на месте стоит. И Паша тоже стоит столбом, в шаге от чудища, помертвевший от ужаса, с отнявшимися ногами и руками, словно загипнотизированный.
Журналист проснулся, весь покрывшись холодной испариной. В доме заметно посвежело, сквозняк постукивал приоткрытой форточкой в соседней комнате, с улицы доносилось пение ночных птиц. Молодой человек сел на кровати, оглядел полумрак помещения, вытерев ладонью лоб от липкого пота. Протянул руку к телефону, который с вечера положил рядом с собой на стул, стоявший возле кровати. Рука наощупь поелозила по сиденью стула, но телефон не обнаружила.
Паша чертыхнулся, подумав, что всё-таки оставил мобильник на столе, там, где записывал истории Михалыча. Встал с кровати, натянул штаны и футболку, и, хватаясь за стенку, медленно двинулся в большую комнату. На порожке, разделяющем комнаты, зацепился ногой, но смог устоять. Журналист старался не шуметь, чтобы не разбудить хозяина дома, который должен был отдыхать на диване. Но диван был пуст.
«Интересно, куда это черти понесли Карлова среди ночи?» - пронеслась мысль в голове у Паши, дотянувшегося до выключателя на косяке двери. Кнопка выключателя сухо щелкнула, но свет не зажегся. Пользуясь тем, что лунный свет, попадающий внутрь дома, дает хоть какое-то освещение, молодой человек подошел к столу и осмотрел его поверхность. Но и там, ни телефона, ни камеры не было. Красная спортивная сумка с вещами и документами, оставленная им под столом, тоже отсутствовала. В сознании журналиста тихонько начала закипать злость. Не иначе дед упер дорогостоящее оборудование и вещи, а потом свинтил из дому. Он тут теперь будет торчать как дурак, без телефона, документов и денег (потому что банковские карты были запихнуты в кармашки чехла телефона). И ждать неизвестно чего. Ведь все доказательства связи с Карловым остались в сетевой переписке, даже полиции вот прямо сразу и предъявить нечего. Пароли к соцсетям Смирнов менял так часто, что давно уже перестал запоминать их, безгранично доверяя браузеру. Правда, ещё оставалась робкая надежда, что старик просто по привычке убрал куда-то вещи гостя.
Пока Паша вскипал справедливым гневом и придумывал ужасные способы экзекуции подлому старику, с улицы, через приоткрытую входную дверь, донесся тихий разговор. Ни секунды не раздумывая, охваченный яростью, молодой человек рванул на крыльцо. Ну сейчас-то он выскажет пенсионеру, что он обо всем этом думает! Бить Михалыча, конечно нельзя, не дай бог помрет аксакал, но обматерить как следует за перемещение личных вещей непременно надо. И не «Пашок», он ему, а Павел Романович, как его в конторе величают коллеги.
Полный решимости, Паша выскочил на крыльцо, напряженно всматриваясь в залитый лунным светом двор. В следующее мгновение мир поплыл перед его глазами, а голову охватило страшной болью. Молодой человек рухнул с крыльца как подкошенный, ободрав при падении правую часть лица о посыпанную мелким щебнем дорожку. Четыре пары сильных рук тут же подхватили обмякшее тело журналиста и поволокли его к центру деревни. А вслед процессии, волокущей парня, смотрел Вениамин Михайлович, довольно потирая бороду и опираясь на увесистый обломок доски, которой минуту назад треснул выбежавшего на крыльцо Смирнова.
- Шо, Михалыч, работает старая схема? – донесся из темноты ехидный дребезжащий голос и от стены дома, отделилась худая фигура высокого старика, присоединяясь к стоящему у крыльца хозяину дома. Он выглядел куда старше Карлова, можно даже сказать куда древнее. Кожа его лица была настолько морщинистой и сморщенной, что выглядела неживой, ребристой маской, лишь немного двигающейся у уголков рта, когда старик говорил. А потом он широко улыбнулся, обнажая подпиленные треугольные зубы, и облизал сухие, растрескавшиеся губы неожиданно белым языком
.
- А то! Как видишь, уже третьего щенка за год нашему Отцу подарю, а ты только одну почтальоншу из Никифоровки притащил! – Карлов горделиво задрал подбородок.
- Ну ладно, ладно. Молодец, что тут скажешь. И за телефончик благодарствую, звонить мне некому, но ты же знаешь, коллекцию нужно пополнять, - осклабился зубастый собеседник.
- Дались тебе эти телефоны, Мирон, - миролюбиво сказал Милахыч и прислонил обломок доски к перилам крыльца.
- Ну ты же куришь свои дурацкие сигареты, хотя уже сто лет от них удовольствия не получаешь, - начал сердится Мирон. – Хорош препираться, пойдём, а то без Отцовской награды останемся.
Зубастый дед, с неожиданной для его возраста прытью, зашагал прочь из двора.
- Не сто, а сто шестнадцать, - тихонько пробурчал Вениамин Михайлович, запирая дверь дома. Затем прихватив пакет с дохлым зайчонком, направился вслед своему закадычному другу, раздумывая по пути о том, что Отец не брезгует такой мертвечинкой. Это детёныш ведь, а дети - лакомство для Уносящего детей, как издревле называли Отца. Хотя он ещё полвека назад запретил себя так местным называть, обозначив себя Хозяином и благодетелем, дарящим долгую-долгую жизнь.
«Как бы Отец не прознал, что я этого дурака аистом разыграл, назвав запретное имя» - сжалось медленно бьющееся сердце Карлова, когда он следовал к центру деревни, минуя редкие фонари с мутно светящими лампочками советских времен. Старик уверено шел к выкрашенному в желтый цвет сельсовету, самому освещенному месту в округе. Он опытным взглядом окидывал льющие тусклый свет фонари, провисшие электрические провода, прислушивался к звуку мерно тарахтящего где-то во тьме генератора. За электроэнергию в Волчьей Александровке отвечал он, и он же имел связь с начальниками из района, также получающими Отцовскую благодать. Правда, не в той мере, что местные. Местные – особая каста, самая счастливая по их же меркам, хоть и долгожительство сказалось на многих из них не самым добрым образом. Слабели рассудком со временем одаренные Отцовским благом и внешний вид изменился не в лучшую сторону. Вот, к примеру, Вениамин Михайлович был самым молодым из сельчан и самым разумным…
Начавшего приходить в себя Пашу Смирнова волокли без особых церемоний. Пару раз его и так гудящая после удара запрокинутая голова чувствительно приложилась затылком о позеленевший щебень некогда асфальтированной и единственной в деревне дороги. Он задергался, пытаясь вырваться из цепких рук несущих его. Но четверо людей, тащащих его к сельсовету, оказались столь сильны, что даже не заметили его попыток высвободиться.
- Уроды! Отпустите меня! Я вас всех пересажаю, клянусь! – вопил журналист, не прекращая попыток высвободиться из железной хватки похитителей. Но руки и ноги жертвы словно тисками зажали, причём негодяи довольно хихикали, упиваясь его бессильной яростью, что привело москвича еще в большее неистовство. Снедаемый гневом, он постарался разглядеть одного из преступников… и тут же перестал орать, в изумлении воззрившись на увиденный в лунном свете профиль лица, того, кто держал его правую руку.
Это был рослый, слишком рослый для обычного человека, лысый дед с крючковатым носом и бородищей до пупа. Сначала Павел не сообразил, что это так белеет на темном лице старика, а когда-таки понял, захлебнулся подступившим ужасом. Всё дело состояло в том, что значительная часть щеки деда, обращенная к нему, была начисто лишена плоти от глаза до нижней челюсти. Белели стиснутые зубы, черные бесформенные клочья свисали со скулы, а запах – от человека исходил такой запах, будто журналист как в детстве побывал ради любопытства с ребятней на разрытом собаками скотомогильнике. Паша завертел головой, пытаясь увидеть остальных. Вид остальных был не лучше, а у того, первого, пузатого старикана вообще полчерепушки не было. Вместо положенных в данных местах костей и плоти, чудовищную голову плотно обвил клубок тонких веток, похрустывающий при каждом шаге.
- Господи, помоги, - едва слышно зашептал Смирнов, перестав сопротивляться. А потом дед, которого он разглядывал первым, повернулся к нему, нацелив взгляд подсвеченных красным фосфоресцирующих глаз на помертвевшую от страха жертву. При этом, безмолвно разевая зубастый зев, лишенный губ. Когда из отвратительной пасти монстра высунулся бледный раздвоенный отросток, невероятно удлинился и шершаво лизнул лицо журналиста, тот, не выдержав, отключился. Вся четверка захрипела особым тембром и мелко затряслась на ходу, что видимо, обозначало смех.
Журналист пришел в себя от острой боли в кисти правой руки. Он выругался матерно, осознав, что привязан в полуголом виде к терпко пахнущему деревянному столбу. Все его тело до пояса было исцарапано, штаны оборваны по колено и стали похожи на бриджи, голова гудит как паровоз, но хуже всего эта проклятая боль в пальцах руки, заломленной за спину. Будто кто-то медленно сдавливал тисками безымянный палец и мизинец правой руки. Неподалеку от его ловушки брезжил желтым светом залепленный ночными насекомыми уличный фонарь, до слуха доносилось тарахтение генераторов, а в подступающем мраке шевелились, нерешительно топчась на месте, неясные людские силуэты.
Но Павлу было не до их разглядывания. Позади него что-то хрустнуло, зачавкало, довольно заурчало и боль прошила руку молодого человека насквозь. Он застонал, рванулся всем телом, но только лишний раз убедился, что привязан, а точнее пристегнут ремнями к столбу на совесть. Его судорожные рывки ни на миллиметр не ослабили путы. Однако боль в руке утихла, и конечность ниже локтя почти не ощущалась, занемев.
Зато перед столбом нарисовалась сгорбленная старушонка в растянутом до колен дырявом сером свитере и нахлобученном на голову цветастом платке, надвинутом на старческое лицо настолько, что были видны лишь жующий рот и подбородок, покачивающийся в такт двигающимся челюстям. Старуха на секунду прекратила жевать и, протянув костлявую ручонку к собственному рту, погрузила скрюченные пальцы в свой зев, что-то извлекая оттуда. Потом, к ужасу побледневшего Смирнова, вытащила на неровный фонарный свет и покрутила перед своим носом его, Пашин, обгрызенный до кости мизинец, и сплюнула себе под ноги чем-то черным и тягучим. Паша засипел, покрываясь холодной испариной и одновременно мучительно пытаясь сообразить, связана ли боль в руке и кошмарная бабка, выбросившая кусочек недогрызенной плоти. А если и так, то почему он больше не чувствует боли? И что с ним собираются сотворить эти гребанные сектанты? Других вариантов идиотской выходки местных у него не было.
- Аксинья, ах ты стерва, мать твою! – долетел могучий рык со знакомыми нотками до слуха пленника. – Сказано было же, не трогать мясо пока Отец не вкусИт его первым. Вот же дура старая!
Старушка молча крутанула головой в платке, словно сова, на сто восемьдесят градусов и, развернувшись к жертве сгорбленной спиной, торопливо засеменила от жертвенного столба к сельсовету, злобно набалтывая монотонную чепуху, не складывающуюся в разборчивую речь.
Затем из темноты в направлении Павла зашагал Вениамин Михайлович, бережно неся в одной руке черный пакет, а в другой – грозного вида поблёскивающий тесак.
- Эй, дед, не надо, слышь?! Не надо! – слова стыли в горле у Паши, когда он представлял себе, что произойдёт дальше. Сейчас Карлов выпустит ему кишки, отрежет всё что можно и раздаст тем тварям, что топчутся толпой в темноте, выжидая своего времени.
- Не гоношись, еще не помираешь. Не прямо сейчас, по крайней мере,- хихикнул пенсионер, выудив из пакета мертвую тушку дохлого зайчонка, того самого, что он подобрал в поле, выроненного аистом. Он положил пакет на землю, распорол тесаком тушку и принялся намазывать, изрисовывать загустевшей звериной кровью торс журналиста, тщательно выводя замысловатые символы.
- Вениамин Михайлович, давайте договоримся. Я клянусь вам всем, чем можно, что я никому ничего не расскажу. У меня деньги есть, много денег. Я всё отдам, переведу вам на счет. Ну, пожалуйста, бога ради! - видя, что дед не реагирует на его просьбы и мольбы, москвич начал нести откровенную чушь, лишь бы выиграть время, оттянуть надвигающееся грозное нечто, которое точно близилось. – Ну хотите я вам других людей приведу? Хотите на вас буду работать? Только не убивайте!!!
Последняя отчаянная фраза заставила Карлова на секунду прекратить его изобразительные художества. Он уставился в лицо Павлу, а потом растянул узкий рот в торжествующей ухмылке.
- Ты что, столичный, глупее себя сыскать хочешь? Цыц! Не то отчикну тебе что-нибудь лишнее до прихода Отца, раз уж Аксинья уже кусок от тебя отщипнула, - старик вновь принялся рисовать каракули на теле пленника, а за его спиной из полумрака выступили пять или шесть фигур, почуяв запах человеческой и заячьей крови. - И так я добр к тебе, безбольного чая на тебя весь запас извел, чтобы не страдал сильно.
Пленник замолчал, поняв, что упрашивать пенсионера бесполезно. Только ненавидяще сверкал глазами,
- А ну осади назад! – коротко рявкнул на долговязые худые силуэты Карлов. Однако те не отступили, а лишь выстроились в неровный ряд вместе с ещё несколькими примкнувшими к ним. Павел насчитал одиннадцать мрачных истуканов, явно не желающих ему ничего доброго. Плюс Карлов и та старушка, отгрызшая ему палец.
Когда старик закончил мазать тело журналиста мертвой кровью и присоединился к толпе, местные подтащили почти к самому столбу две пустые железные бочки. Установив их вертикально, Карлов и еще какое-то полусгнившее существо неопределенного пола стали изо всех сил бить по металлу толстыми деревянными палками, выстукивая только им известный особый ритм. Стучали без устали минут пятнадцать и так громко, что Паше показалось, что он оглох.
А потом… со стороны темнеющей громады леса до сельсоветской площади раздался оглушающий, раздирающий барабанные перепонки вой, своей громогласностью перекрывший грохот пустотелых бочек, который тут же стих. Это адское завывание нарастало и нарастало, переливалось накатами, становясь схожим со звуком сирены гражданской обороны.
Теперь кошмарные аборигены, из которых относительно человеческий облик имел лишь заманивший Пашу пенсионер, расступились полукругом по бокам и сзади от окровавленной жертвы, почтительно склонив уродливые головы. Затем, местные по очереди бухнулись на колени и замерли в ожидании своего господина. Окровавленный пленник тоже перестал дергаться и стих, до рези в покрасневших глазах, вглядываясь в сгустившуюся темноту, где оглушительный вой оборвался и ночная тишина затопила деревню. Спустя несколько секунд её нарушил треск ломающихся ветвей и гулкий тяжелый топот приближающейся к сборищу огромной туши.
Гигантская обезьяноподобная фигура, отделилась от чернильной кромки леса, до которой было не более полусотни метров, и неумолимо зашагала к месту проведения ритуала. Даже сгорбленная, она возвышалась над шиферными крышами деревенских домов. Три ярко-алых миндалевидных глаза блестели фонарями на уродливой голове, поросшей россыпью шевелящихся отростков на скошенном затылке. Хрустнул под толстыми столбами-ногами чудища заваленный огородный плетень. Тощая кошка с истеричным мявом рванула в сторону из-под ног шествующего, зигзагом метнувшись сначала к зданию давно пустующего магазина, но и там её что-то напугало, заставив изменить траекторию и бежать облупившемуся клубу.
Когда тварь приблизилась к сборищу, окружившие Пашу местные вышли из молчаливого оцепенения, и принялись хором бормотать нечто похоже на молитву, а журналист всё неотрывно смотрел на приближавшуюся смерть. До этого момента у Паши ещё тлела надежда на чудесное спасение, несмотря на всё его бедственное положение. Но встретившись в упор взглядом с омерзительным божком, который оказался практически у столба, израненный человек утерял оставшуюся слабую веру. Москвич бессильно обмяк на врезавшихся в тело веревках, поблёк сознанием и закрыл глаза. Но даже такая детская уловка не помогла. Паша чувствовал, как пристальный взгляд монстра обжигает его. Словно третьим глазам он видел, как раздувающиеся ноздри перекрученного носа твари принюхиваются, с наслаждением вдыхая запах его крови и довольно урча в такт молитве местных ублюдков.
- Простите меня все… - едва слышно задвигал непослушными губами журналист, обращаясь к тем, кого обидел в своей жизни, кто был далеко от него сейчас и, к счастью, не увидит, каким кошмарным образом он сейчас умрёт. У Паши не было никакого сомнения, что способ его умерщвления будет вопиюще болезненным и не слишком быстрым. Не зря же аборигены устроили всю эту сцену с ритуалом и заманили его, жадного до денег и сенсаций идиота в подготовленный капкан. Тварь склонилась над жертвой, разинув зубастую пасть, и на пленника понесло могильной вонью.
Короткие сухие автоматные очереди разорвали сгустившийся ночной ужас. Вспышки выстрелов, не полностью скрытые пламегасителем штурмового оружия, методично поблёскивали с плоской крыши заброшенного магазина. Вот почему там не спряталась удирающая от чудовища перепуганная кошка, почуяв чужака.
Тем временем крупнокалиберные пули рвали на части деревенских служителей мрака, заставляя их в панике метаться на площади, натыкаться друг на друга и даже на своего хозяина. Вениамина Михайловича отбросило очередью на стену сельсовета с оторванной по локоть рукой и развороченным бедром, где он выл от боли, истекая густой, почти черной кровью. Способное пробивать стены и легкобронированную технику оружие зацепило и Уносящего детей, отхватив куски плоти от его мощного предплечья, но не причинив ему серьезной раны. Неподобающе быстро для столь массивных габаритов, монстр развернулся и понесся гигантскими прыжками в сторону засевшего на крыше здания стрелка. Рана на его конечности за секунду окуталась белёсой дымкой, которая заискрила, затягивая и восстанавливая поврежденную поверхность. Опомнились и несколько уцелевших деревенских жителей и немного запоздало устремились за своим хозяином, который покрыл уже добрую половину расстояния между ним и человеком, ведущим огонь спецпатронами, не уступающими по мощи дробовику.
Сменив магазин, неизвестный сосредоточил огонь на несущейся на него разъяренной твари, но пули теперь просто исчезали в окутавшем чудовище слое белой дымки. Зато, из-за кирпичной подсобки, рядом с магазином выскочил крепкого вида, коротко стриженый парень, и со всего маху, вогнал в бок ревущего божка нечто напоминающее средневековую пику. Широкое лезвие оружия на полметра погрузилось в чавкнувшую плоть чудовища. Уносящий детей взвыл, отшвырнул от себя на добрый десяток метров атаковавшего его наглеца, вырвал из брюха заплывшее черной тягучей жижей острие пики.
Грозной громадой монстр надвигался на ошарашенного, пытающего подняться с земли парня, пока его уцелевшие последователи забивались в самые укромные уголки деревенских покосившихся хат. Что же он напомнит им их трусливое предательство, их неуплаченную цену за необычное долголетие, но позже. Сначала Уносящий детей расправится с этим дерзким человечишкой, нанесшим ему чувствительную рану, потом вернется к стрелку на крыше, не прекращающем поливать автоматическим огнём его могучую спину. Пули – ерунда, но вот непривычная, горящая боль в боку злобного божества нарастала и нарастала, сковывала движения, распространялась по древним жилам, неслась в каждую клеточку тысячелетнего старого тела, созданного из плоти и магии кем-то давно забытым и куда более могущественным, чем сам Уносящий детей.
Прошагав половину расстояния до поднявшегося на ноги парня, монстр грузно осел на отнявшиеся и подкосившиеся ноги-столбы. Впервые за многие века чудовище ощутило страх, непонимание и даже некое подобие удивления. Он едва не рухнул мордой оземь но сумел удержаться, опершись на узловатые, покрытые клочьями редкой черной шерсти руки. Раны божка больше не затягивались. Бронебойные пули, посланные сообщником парня, теперь рвали его сгорбленную спину, щедро выплёскивая на пыльную землю гроздья отравленной черно-зеленой крови.
- Получи, скотина! – с воплем подскочил к обессилевшей твари парень и вонзил в кривую ушную раковину на кошмарной голове тонкое лезвие причудливого кинжала с полыхающим красным камнем в навершии рукояти клинка. Уколол, немедленно вытащил и снова ударил, под самое основание уродливого черепа, увернувшись при этом от последнего взмаха гигантской лапы.
Пораженное смертельным ударом существо завалилось на спину, хрипя и булькая. Агонизирующее тело выгибалось, плясало белыми огоньками и человек, сразивший его, предпочёл за лучшее отойти на безопасное расстояние. Затем парень вернулся к магазину и помог спуститься вниз загадочному стрелку, оказавшемуся хрупкой, худенькой девушкой, чуть пониже его ростом. Девушка, едва очутившись на земле, тут же опасливо прицелилась в ближайшие, тронутые ветерком кусты, но напарник ей показал жестом убрать оружие.
- Они не сунутся без хозяина к нам, Ксюша, - рассмеялся он, отряхивая свою одежду от насевшей после падения пыли.
- Дядя велел быть настороже, даже если ты абсолютно уверен в их повадках, - приятный мелодичный голос девушки казался чем-то инородным в липкой от страха и крови местной атмосфере. Она насупилась, но оружие поставила на предохранитель и убрала за спину, что-то сказала противоречивое, дерзкое. Однако парень лишь улыбнулся, он давно привык к её подколкам. Так беззлобно препираясь, они направились к подвешенному на ритуальном столбе, ошалевшему от происходящего журналисту, миновав тающую кучу из шерсти, хрустящих и ссыхающихся костей – всё, что осталось от повелителя проклятой деревни.
Парень осторожно придерживал Павла Смирнова, пока девушка ловко перерезала ремни, впившиеся в тело несостоявшейся жертвы. Раны несчастного тут же были обработаны обеззараживающим и обезболивающим спреем, ловко перевязаны, а сам он одет в чистую футболку с розовым зайцем, которую девушка достала из небольшого рюкзачка. После нескольких глотков прохладного напитка в пластиковой бутылке, вынутого из того же рюкзака, москвич и вовсе пришел в себя и оглядел своих неожиданных спасителей.
- Вы кто такие? Откуда тут? Что это за твари? – завалил он парочку спешными вопросами. Покалеченная рука побаливала, из разбитых губ сочилась кровь, он был весь покрыт царапинами и синяками, но твёрдо решил добиться понятных ответов. Если такие, конечно, существовали. А еще – было бы неплохо получить материал, компенсирующий все его страдания.
- Тебе достаточно знать, что я – Артём, а эта заноза, - парень спрятал кинжал в покрытые рунами ножны и кивнул в сторону девушки, - Моя сестра Ксения. И мы спасли тебе жизнь.
- Случайно спасли, потому что следили за твоим другом Карловым и ждали очередного ритуала, - вставила свои пять копеек Ксюша, - Ты не первый, которого этот старикан подготавливал для дара своему господину.
- Он мне не друг! – зло ощерился Павел, бегло взглянув на вытянувшегося в предсмертной судороге Вениамина Михайловича. Старик, заманивший в Волчью Александровку столичного гостя, в последний раз содрогнулся и уставился пустыми, остекленевшими глазами в звездное ночное небо. – А как же остальные? С ними тоже надо что-то делать. Часть разбежалась.
- Без своего хозяина они никто и ничто, умрут быстро, а может быть – уже мертвы. Только Он поддерживал в них слишком долгую жизнь. Обречены все, кто хоть раз получил от божка дар. Так что наша работа здесь закончена, - отрезал Артём, - Твои вещи уже у нас в машине. Мы доставим тебя на станцию, а дальше ты сам по себе. О случившемся здесь болтать не рекомендую. Если не хочешь чтобы тобой заинтересовались психиатры или полиция.
- Но я заснял материал… - начал лепетать Смирнов.
- Это на котором истории убитого человека и которого ты видел последним? – холодно оборвала его девушка. – Мы забрали все носители. Пойдём уже, предприниматель, мой брат здесь приберется немного. Тёма, канистры за магазином, мы подождём тебя в машине.
Через полчаса тёмная «Нива» с тремя пассажирами неслась по едва заметной грунтовке, выхватывая фарами нужное направление, а позади них, над опустевшей, видевшей много зла и боли деревней, поднималось огненное зарево…
Новость отредактировал Estellan - 2-03-2021, 22:45
Причина: Стилистика автора сохранена.
Ключевые слова: Нечто ритуал существо авторская история