Анохарад
Я бежал уже день, бежал из этого проклятого места, забыв былую смелость и гордое бахвальство. Пустыня обдавала меня леденящим жаром, лишая сил и самой надежды на спасение. Рыжий ковёр песка, пребывавший в постоянном движении, покрывал все вокруг, скрывая горизонт и делая незаметным моё продвижение в этой пустоши. Силуэты редких подобий деревьев, высушенных до состояния хрупкой трухи, тоскливо чернели в отдалении, изредка возвышаясь скорбными надгробиями жизни над безграничной равниной смертоносной суши.Лошадь моя, как и все животные, наделённая большей, чем человек, чувствительностью к обстоятельствам сверхъестественного сорта, покинула меня, сбросив ненужную ношу в песок. Это случилось несколько часов назад, и совсем недавно я прошёл мимо её свежего трупа, ещё нетронутого ни разложением, ни насекомыми, если они были в этой мёртвой пустоте. С непривычным безразличием я наблюдал бездыханное тело этого животного, долгое время бывшего моим единственным спутником в далёких путешествиях по окраинам материка. Впрочем, после всего увиденного и испытанного здесь, это обстоятельство уже не казалось мне чем-то впечатляющим - скорее, мой ум озаботила тяжкая мысль о том, что теперь остаток пути мне придётся преодолеть пешком и в совершенном одиночестве. Тем не менее, побороть отвращение и отделить от трупа некоторые части, годные в пищу, я не смог, а потому оставил тело и дальше гнить в песках, превращаясь в очередное свидетельство гибельности этого места.
Теперь, будучи предоставлен самому себе в этой обители мук, я не могу не поразиться своей глупости, толкнувшей меня на путешествие в место столь зловещее и удаленное от очагов цивилизации. Впрочем, ключ к этому безумному поступку, вероятно, следует искать в самой моей натуре.
С детства я был склонен к тому, чтобы обследовать бескрайние леса, окружавшие богатую обитель моих благочестивых родителей. В этих походах, порой довольно продолжительных, я открывал для себя многие тайны чащи переплетенных ветвей и нередко поражал родню рассказами об обширных подземных могильниках в гуще ельника, надписи в которых были сделаны на языке, непонятном мне до сих пор, хоть я и сохранил в своей памяти несколько слов, начертанных на камне, чтобы позднее продемонстрировать их опытным лингвистам из Сентье. Однако после того, как я как-то под вечер поведал родне о загадочном Зеленом Человеке, в беседах с которым я проводил долгие часы, мои старшие родичи всерьёз обеспокоились моим душевным состоянием и поспешили перевезти меня в город, подальше от заповедных кущ с их неизведанными секретами.
По прошествии нескольких лет, я окончил исторический факультет университета в Шантойе, где получил и место при археологическом музее, славившемся своей коллекцией древностей. Став чем-то вроде корреспондента при этом мрачном учреждении, чьи коридоры были пропитаны запахом тлена, я получил возможность более не пылиться в городе, проводя драгоценное время за дряхлыми фолиантами, а заниматься любимым делом, получая при этом солидную плату, вполне покрывавшую мои дорожные расходы. В окрестностях города было мало того, что могло бы заслужить моё внимание, хоть старожилы и рассказывали о неком упавшем с неба чёрном камне, вросшем в склон холма где-то в глубине Нарк-Ганнильской топи, а проезжие путешественники порой говорили с заметной дрожью в голосе о леденящих душу воплях, доносившихся со стороны болот.
Таким образом я оставил родной край, вопреки увещеваниям праведных тетушек, и обратился к исследованию мест весьма отдалённых. Поначалу мои поездки, основанные на робких слухах немногословных жителей, носили хаотический характер. Я отправлялся на место, не зная толком, что мне предстоит там обнаружить и нередко не находил там вовсе ничего, кроме жалких руин времен Лаонельского королевства, некогда объединявшего земли от Центского моря до Каранельских гор, где в мрачном ущелье берет начало зловонная река Арнос.
Подобные памятники старины, вероятно, были бы небезразличны многим археологам, но не мне - я интересовался следами цивилизаций куда более древних и темных. С годами, однако, мои поиски стали более закономерны и тщательны. Таким образом мне удалось обнаружить несколько мест действительно таинственных. Так, весьма интересны оказались катакомбы, обнаруженные мной под заброшенным особняком на болотистом берегу реки, где некогда стоял славный Раттенвиль, полностью уничтоженный пожаром почти двести лет назад, и с тех пор ставший лишь жалкой деревенькой с жителями, истощенными эпидемиями малярии и иных болезней, которые легко распространяются в сыром теплом климате. Местные подземелья или, вернее, норы были для меня чем-то вроде глотка свежего воздуха в вакууме пустобрешной мелочи, хоть и оказались по большей части завалены обломками потолка, изготовленного из неизвестного мне сорта керамики и украшенного костями, часть из которых, вероятно принадлежала человеку.
Огонь, словно поднимавшийся из глубин подземных ходов, уничтожил большую часть надписей на стенах, а влажность почвы довершила начатое. Полвека назад, когда здесь предпринимались масштабные строительные работы, целью которых было восстановление былого величия города, из небытия воскресла часть призраков прошлого, в лице весьма странных скелетов, обнаруженных на сравнительно небольшой глубине, что свидетельствовало об их недавнем захоронении... Однако разразившаяся в тот год эпидемия чумы свела на нет всё строительство и начавшиеся было изыскания, а потому Раттенвиль снова впал в то жалкое состояние, в котором пребывает до сих пор. Как бы там ни было, именно этот захолустный город послужил отправной точкой моих главных поисков, которые теперь, вероятно, станут причиной моей гибели.
Заприметив в полуразрушенном особняке с чудовищной печью несколько книг, которые чудом не были уничтожены огнем, я с величайшим тщанием изучил полустертые страницы подернутых плесенью томов, потратив несколько месяцев на расшифровку текста. Для этого дела мне пришлось даже писать в Сен Кифал, к почтенному господину Ланголье, знатоку древностей и ценителю старинных вещиц. Он, хоть и не слишком был сведущ в иных языках, однако ж, натолкнул меня на нужную стезю, указав на схожие письменные символы, найденные в разрушенных городах-капищах древних Кхонов за хребтом Онорэ на Новой Земле и на островах в Центском море.
Побывав на Новой Земле, я, увы, не смог в полной мере изучить останки местных культов, так как наша колониальная кампания здесь ещё не вполне успешна и, возможно, завершит полноценное закрепление на материке лишь к середине этого столетия. Не желая подвергать свою жизнь чрезмерной опасности, погружаясь в быт дикарей - о, боги, как я был наивен - я отплыл назад, предпочтя исследовать руины на относительно освоенных и вполне подвластных герцогству Центских островах. Здесь, в пещерах и расселинах гор, мало интересовавших наших доблестных коммивояжеров, я обнаружил следы капищ, проходивших подле пугающе реалистичных идолов, древность которых была весьма значительна и исчислялась, по меньшей мере, сотнями лет. Впрочем, главным, что объединяло между собой Раттенвиль, дикарей-каннибалов Онорэ и здешние горы, были катакомбы. Здесь они были чрезвычайно глубоки и уходили, вероятно, на многие метры вглубь земли. Однако я, до времени, не решился исследовать их конец, удовольствовавшись настенной резьбой ближе к поверхности.
Долгие часы я просиживал в полумраке этих ходов, расшифровывая при свете лампы закорючки надписей, пока не начинал задыхаться. Тем не менее, плоды моих трудов были весьма значительны. Моему познанию открылись обширные трактаты, схожие с частично расшифрованными фолиантами из Раттенвиля. В них говорилось, в основном, о неких Мертвых богах, населявших обширные подземные пространства, недоступные Смертным. Письмена гласили, что боги были низвергнуты своим повелителем с некой вершины, о которой говорилось весьма туманно, в бездну, где пребывали теперь. Будучи забыты большинством прежних почитателей, Мертвые боги стали слабы и уродливы, потеряв всякое сходство со своим прежним величавым обличьем. Они страдали от своей слабости и голода и призвали к содействию жутких тварей, что в изобилии населяют прослойку, разделяющую миры Смертных и ту темницу, в которую богов заключил их господин.
Так в темных уголках Земли, малоизученных цивилизацией, возникли тёмные культы, посвящённые одной цели - обеспечить пищей Мертвых богов. Вовлеченные в них люди становились убийцами и палачами, а кровь и кости их жертв исчезали в прожорливых чревах узников катакомб. Признаться, попервоначалу я был поражён открывшимся мне знанием, служившим прямым подтверждением тому, что земля населена не только людьми, но и иными, куда более ужасными тварями. Однако в тот момент мною овладело особое чувство, приходящее вместе с открытиями и поисками, интригующими нас до невероятной степени и, порой, заглушающее мудрый голос разума, возвещающий об опасности. Таким образом, словно не заметив всех тех, вызывающих отвращение и страх у большинства людей, подробностей, я более всего обратил внимание на упоминания о таинственном храме в пустыне Анохарад, где, по словам неведомого автора резьбы, находился вход во тьму, где обитают Мертвые боги. Это название, несвойственное нашим землям, наводило меня на мысль о древности того места, куда - я уже не сомневался - мне предстояло отправиться.
Покинув душные островные пещеры, я возвратился на родину, снова припав к книгам, в том числе и к тем, что были привезены из Раттенвиля. Повторно обратившись за помощью к уже упомянутому собирателю древностей, я после долгой и кропотливой работы, наконец, смог отыскать упоминание об Анохараде в одном из средневековых трактатов, где говорилось, что это "пустошь огненного песка, где нет места ничему, что можно было бы назвать живым". Сопоставив этот трактат с географическими картами разных времен, я обнаружил, что Анохарад - архаичное название Синильской пустыни, что лежит к востоку от наших колоний в Ланграсе.
С превеликим трудом мне удалось выхлопотать денег на поездку, частью продав некоторые не слишком ценные вещи из моей коллекции, частью - запросив вперёд жалование в музее, где я исправно служил. Таким образом, спустя неделю приготовлений, я отплыл в Ланграс пароходом - путь по суше был, вероятно, дешевле, но отнял бы значительно больше времени. Естественно, на месте мне не удалось найти сколько-нибудь приемлемого проводника, который провел бы меня к храму - большинство местных, как и подобает простым Смертным, не знало о его существовании. Впрочем, многие из тех, кого я спрашивал о Синильской пустыне, приходили при упоминании этого места в неописуемый ужас и гнали меня прочь, что свидетельствовало о том, что сакральное значение этих песков было все же известно даже необразованным племенам собирателей тростника.
Оставив попытки что-либо разузнать об Анохараде и храме в пустыне, я, наконец, отправился в путь, подготовившись к длительной дороге. Моё путешествие осложнялось отсутствием карт и ориентиров, однако я верил, что некие сверхъестественные силы, почуяв моё рвение, сами приведут меня к древнему святилищу. Сложно сказать, на чем была основана моя уверенность, однако, как ни печально, она, возможно, оправдалась: на восходе солнца третьего дня, с того момента, как мой конь ступил на горячий песок Анохарада - как ни странно, мне все ещё приятнее называть это место так - я увидел в аловатой предрассветной дымке тёмные клинья и опухолеподобные округлости крыш, невероятно изогнутые минареты и башни. Чем ближе я был к храму, тем более странным он казался мне. Ранее упомянутые минареты имели вид гигантских угольно-черных змей, изогнувшихся в немыслимой предсмертной муке, отверзнув свои бездонные пасти. Грани и выпуклости прихотливо срощенных крыш были идеально гладки, однако солнечные лучи, казалось, избегали их, и на угольно-черной поверхности не было ни единого блика. Наконец, даже издали было заметно, что это место было заброшено давным-давно, и ни один из ониксовых жертвенников перед мрачным провалом входа не был зажжен, а чаши их были занесены песком... Но в то же время я ощущал невыразимое биение жизни в этом дряхлом святилище. Что-то, казалось, непреодолимо манило меня внутрь, в ледяную тьму этого города-храма.
Лишь приблизившись на расстояние нескольких сотен локтей, я смог в полной мере оценить истинно невероятные размеры этого архитектурного сооружения, не принадлежавшего, как я теперь убедился, к эпохам истории, известным современной науке и вряд ли бывшего делом рук человеческих. Достаточно сказать лишь, что с того расстояния, на котором я находился, крыши и минареты храма уже закрывали от меня солнце, неестественно расположенное в зените, а циклопический вход, ранее казавшийся мне сопоставимым с крепостными воротами в Центфорте, оказался высотой, по меньшей мере, с семиэтажное здание. Пожалуй, такая арка действительно была предназначена не иначе, как для богов и им подобных. В чашах жертвенников же, как можно было видеть, свободно уместился бы, пожалуй, весь тысячный гарнизон вышеупомянутой крепости, и я невольно содрогнулся при мысли о том, какие жертвы могли здесь приноситься неведомым чудовищам...
Моя лошадь, до этого ведшая себя смирно, по мере приближения к храму, начала проявлять беспокойство и испуганно ржала, отклоняясь от пути, так что мне пришлось даже спешиться в некотором отдалении от здания, привязав животное к обломку некоего покрытого резьбой столба, на несколько локтей выступавшего из тёмного от гигантской тени, закрывавшей небосвод, песка.
Теперь, когда я возвышался над землёй не более чем на свой собственный рост, впечатление величия сооружения, представшего передо мной, только усилилось. Я невольно испытал сверхъестественный трепет перед его создателями и - не приведи боже - обитателями. Вместе с этим в мою душу впервые закралось ощущение противоестественности, неправомочности происходящего... Однако, я, как и прежде, пренебрег голосом разума и лишь ускорил свои шаги. Дорога показалась мне чрезвычайно долгой: храм, расположенный на идеально ровной поверхности, где песок, казалось, был искусственно распределен для достижения гладкости рельефа, был будто бесконечно отдален от меня, даже по прошествии довольно значительного временного отрезка. Затем, вдруг, я, шедший с опущенной от усталости головой, вдруг ощутил перед собой темноту и, с удивлением и ужасом, подняв взгляд, увидел над собой мрачную громаду циклопической входной арки, словно вырезанной из единой монолитной скалы и лишённой всякого подобия сочленений меж частями общей конструкции.
Ввиду отсутствия естественного освещения, я был принужден воспользоваться масляной лампой. В её боязливо корчившемся свете мне предстали безмерно огромные, уходившие, казалось, в саму бездну неизвестности, стены первого зала цитадели, чей анабиотический сон я осмелился нарушить. Все здесь указывало на великое предназначение этого места, от которого, признаться, захватывало дух. Только сейчас я в полной мере ощутил, сколь великое открытие было сделано мною. Я не был уверен в том, какой эффект оно произведёт в высших научных кругах, однако, сам факт существования рядом с нашими утлыми городами подобных величественных твердынь уже казался мне достойным изумления.
Наконец, поборов свою робость, я двинулся вперёд, освещая свой путь лампой. Постепенно стены сужались, пока, наконец, не оказались настолько близко друг к другу, что я мог коснуться обеих, вытянув руки в разные стороны. Благодаря этому действию, мне удалось обнаружить, что вся поверхность стен от пола и, вероятно, до самого верха, была покрыта неизмеримым числом букв и пиктограмм, тщательно вырезанных на неизвестном камне. Как ни странно, это ускользнуло от меня, даже когда я подносил лампу к самой поверхности стен, так что теперь я понял, сколь значительные объёмы информации я пропустил, пройдя так далеко в глубь храма, и сколь огромные труды останутся никогда непрочитанными, ибо никто не сможет подняться до потолка этого здания и прочесть здешние письмена в полном объёме.
При воспоминании об этом, я с невольным содроганием представил, какие твари могли бы вырезать все эти надписи в кромешном мраке. На несколько мгновений мне показалось даже, что воздух наполнился гулом и пошлепываниями сотен лап и скрежетом тысяч кропотливых когтей... Однако наваждение исчезло, и я, списав все на несколько угнетающее воздействие темноты и затхлого воздуха, приступил скорее к тактильному чтению резьбы. Откинув прочь мысли о том, кто до меня мог касаться этих стен, я весь обратился в чувство. С некоторым трудом я проецировал в сознании изображение того или иного символа, сопоставляя его с тем, что нащупывал на стене. Большинство местных фраз было мне понятно по книгам Раттенвиля и рисункам Центских островов.
Поначалу я не мог обнаружить ничего особенно нового и интересного - как я понял, все, что я изучал до этого, было лишь первоначальными фрагментами из огромной книги, которой и являлся храм в песках Анохарада. Наконец, знакомые строки кончились, уступив место совершенно новым, доселе неизведанным знаниям. Я с горечью осознавал, что упускаю значение текста, так как не могу ознакомиться с его "страницами" целиком... Но и доступного мне было довольно. Здесь, в этой угольной черноте, дававшей приют запретным знаниям, мне впервые встретились три названия, как я понял, дополнявшие друг друга и объединявшиеся в одно целое. Первое из них - Тартар - обозначало вместе два других. Второе - Ленаар - насколько я мог судить по обрывкам строк, служило названием чему-то вроде "верхних чертогов" загадочного Тартара. И, наконец, третье - Цхендер - которому здесь было уделено несколько исполинских столбцов текста, являлось ужасной темницей под Ленааром, где влачили свое тяжкое существование Мертвые боги.
С особым тщанием неведомый автор резьбы распространялся о муках и ужасах, что ждут каждого, кто осмелится нарушить пределы Цхендера и ступит в воды загадочной реки Райхлан - реки мертвецов и матери всех рек. Лампа моя, забытая и только машинально удерживаемая мною в руке, успела уже почти погаснуть, когда на словах "К'хоц ан эранес дег'ца кханоц'ри унер гак'хоранек", относившихся к весьма распространенному в отдельных фрагментах этого гигантского текста кантарскому диалекту, и означавших примерно "чьи воды полны мертвых тел, что поток приносит со всего света", строки оборвались, уступив место рельефной арке, обрамлявшей огромную дверь из столь же чёрного и столь же гладкого, как и камень, металла. От неожиданности я поскользнулся на полу, неожиданно ставшем покатым и, тщетно пытаясь справиться с головокружением, покатился вниз. Глаза мои, привыкшие к темноте, успели различить ещё множество циклопических дверей в стене, прежде, чем я совершенно неожиданно оказался погружен в мутные воды мерно текущего потока. Поначалу я растерялся, от длительного качения и удара о воду, и начал было тонуть, теряя драгоценный воздух. Однако собрав все оставшиеся силы, я вынырнул на поверхность... Боже, ни о чем в жизни не доводилось мне жалеть так, как я пожалел об этом спасении.
Я обнаружил себя в обширной пещере, всю нижнюю половину которой, от края до края, занимала мутная река, текшая в направлении, противоположном моему взгляду. Слева от меня чернел проход, откуда я, вероятно, выпал. В отдалении, в стенах виделись схожие отверстия, одно из которых даже, как мне показалось на мгновение, озарилось светом... Стоит отметить также, что пещера, несмотря на явную необработанность стен и потолка, была освещена неким тусклым светом, источника которого я пока не мог видеть.
От воды исходило ужасное зловоние, и его причина скоро обнаружилась: повсюду, показываясь то тут, то там, среди волн плыли бесчисленные мертвые тела. Часть из них, казалось, была недавно оставлена жизнью, иные были в крайней степени разложения. Я едва смог сдержать крик, когда прогнивший и кишащий задохнувшимися и разбухшими от воды червями труп проплыл совсем рядом, задев меня плечом. Лишь присущее мне от природы хладнокровие и вечно трезвый рассудок помогли мне не сойти с ума в этом ужасном месте, которое, как я понял, и было той самой загадочной рекой Райхлан - рекой мертвецов и матерью всех рек.
Движимый неким противоречивым любопытством, которое, вероятно, присуще людям по странной прихоти природы и практически непреодолимо даже в ситуациях, где, казалось бы, следует бежать и спасаться, а не предаваться исследовательским восторгам, я повернул голову в направлении течения реки. Меня переполняли отвращение и страх, однако, вышеупомянутое любопытство оказалось все же сильнее... Открывшееся мне зрелище так же, как и уже виденное мною сегодня, происходило, словно из серии работ безумного художника, поставившего своей целью изображать лишь полные безысходного ужаса циклопические пейзажи, полные мерзких подробностей и тошнотворных деталей.
Перед моими глазами предстала огромная пещера, сплошь залитая водой. Вероятно, площадь ее составляла несколько сотен акров, что вполне давало мне право назвать это место подземным озером. Изуродованные гигантскими трещинами, стены непрерывно исторгали в воду потоки темно-красной, почти чёрной субстанции, до ужаса напоминавшей кровь. Потолок пещеры, вероятно, источавший некое сияние - иных источников света я не мог обнаружить, сколько не старался - не был мне виден, так как все это величественное зрелище открывалось мне таким образом, что значительно более низкая арка тоннеля, по которому текла река, закрывала мне большую часть обзора, а тронуться со своего места я не смел, скованный неким неосознанным страхом. Более всего прочего моё внимание приковали странного вида гигантские буровато-серые скалы, возвышавшиеся посреди озера в количестве десятка или около того, вокруг которых в неспешном водовороте кружились мертвецы.
Главная странность этих камней заключалась, в основном, в форме: неизмеримо высокие, они уходили вверх, далеко за пределы моего поля зрения, при этом сохраняя весьма небольшую толщину на всем видном мне участке. Пару раз мне показалось даже, что некоторые из них двигались, совершая небольшие перемещения в воде, но я счёл это лишь игрой утомлённых сменой освещения глаз. С решимостью, присущей мне в трудных ситуациях, я, наконец, приготовился покинуть это пугающее место, рассчитывая взобраться по покатому спуску, приведшему меня сюда. Внезапно, моё внимание привлекли странные звуки, донесшиеся со стороны гигантской залы. Право, не знаю, во имя чего я обернулся, однако, то, что я увидел, вероятно, навсегда сохранится в моей памяти: на моих глазах ближайшие ко мне две скалы неторопливо передвинулись ближе к тоннелю, тревожа воду, а после... Сверху, подобно иссушенной временем ветви исполинского древа, оторванной от ствола и с треском устремившейся к земле, в мутное скопище мертвецов опустилась чудовищная пятипалая лапа, увенчанная короной длинных, прихотливо изогнутых когтей. С ужасающим спокойствием лапа загребла из воды несколько полуразложившихся тел, растекшихся отвратительным киселем по грубой бурой коже, казавшейся мне до этого камнем, и подняла вверх, откуда чуть погодя донеслись отвратительные звуки, напоминавшие сокращение немыслимых челюстей, сопровождавшееся хрустом многочисленных костей...
Не помня себя, я взобрался на скользкий уступ, с которого некогда упал в воду, и кинулся прочь, отчаянно цепляясь за покрытые резьбой стены. Я был ослеплен темнотой, двигаясь на ощупь, и это лишь способствовало работе моего воспаленного воображения, дополнявшего увиденное изображениями из прочитанных книг и наскальных надписей. Те чудовища, чьи ноги я принял за огромные пики скал, и чьи лапы достигали, вероятно, длины в сотни локтей, и были Мёртвыми богами... Воистину, я был счастлив избавлению от участи узреть их во всей их уродливой стати, ибо даже скупые черты рисунков, что мне довелось увидеть, бросали в дрожь. Теперь мой мозг, словно одержимый некой самоубийственной задачей слил воедино то, что было доступно моему зрению и то, что осталось за его пределами… Эти чудовищные вытянутые лица с горящими глазами, занимающими половину лица; эти пасти, полные тысяч чёрных зубов; эти тела с язвами в тех местах, где острые концы рёбер прорывали кожу - благодарение Создателю, что мне не довелось видеть всего этого, кроме как на бумаге и что старческий бред, возможно, избавит меня со временем от этого тошнотворного зрелища, намертво застывшего в моей памяти.
Обезумев от ужаса, я бежал прочь из прежде столь желанного храма, бежал мимо отверстых, словно пасти, исполинских дверей, где в темноте мерцали глаза невидимых чудовищ; бежал мимо неизмеримо высоких стен, покрытых тайной вязью резьбы; бежал мимо жертвенников и выбеленных солнцем костей, проступивших теперь через песок с ужасной ясностью. Я бежал, а вслед мне, казалось, звучал ужасный смех, порождённый вековой тьмой, и чей-то хриплый и непостижимо страшный голос нашептывал в самое ухо: - "Безумец, тебе не уйти сколь бы ты не хотел...".
С поспешностью я вскочил на коня, охваченного страхом, в не меньшей степени, чем я, и, едва не оборвав удила, продолжил свое бегство теперь уже верхом. Сложно судить, насколько оно было успешным, однако, теперь, вынужденный брести через эти жуткие пески в одиночку, я искренне благодарен своему скакуну за то, что он столь долгое время нёс меня на своей спине.
***
Солнце уже клонилось к закату, между тем, как я, похоже, ни на йоту не приблизился к краю пустыни. Мои фляги с водой остались частью с остальными вещами - утопленными в волнах Райхлана, полных трупного яда, частью - разбитыми лошадью при её падении на раскаленные пески. На несколько часов я предался сомнительному спасению в виде воспоминаний о череде событий, приведших меня к моему нынешнему плачевному положению, однако, по прошествии этого времени, силы рассудка, и без того ослабленного произошедшим прежде, покинули меня, предоставив смертоносной действительности. Жажда и голод донимали меня до невероятности. Прежде мне доводилось читать о том, что человек способен прожить около месяца без еды и около недели - без воды, питаясь лишь внутренними ресурсами организма, однако, эти заключения учёных были, похоже, неприменимы не то ко мне, не то - к пустыне, в которой я находился. Это место, казалось, обладало некой сверхъестественной способностью истощать душу и тело путника, осмелившегося ступить на раскаленный песок, теперь казавшийся мне алым из-за дымки разорвавшихся в глазных яблоках сосудов, что происходило, вероятно, от недосыпа и длительного контакта со жгучим светом неумолимого солнца, от которого мне было нечем защититься. В попытках дать отдых глазам, на чьё зрение я уже не мог вполне полагаться из-за жутких видений, посещавших меня с пугающей частотой, я попробовал идти вслепую, заменив воспаленные и неспособные закрыться веки обрывком плаща, который повязал вокруг головы.
Однако, это лишь усугубляло дело: в наступившей темноте ужасные чудовища, порожденные моим покалеченным воображением, преследовали меня почти непрерывно, а ноги совершенно перестали меня слушаться, из-за чего я часто падал, обжигаясь при соприкосновении с песком. Кроме того грубое сукно плаща болезненно раздражало нежную поверхность моих глаз, что порождало почти невыносимый зуд, смешанный с болью. Совершенно вымотанный таким положением, я, в очередной раз упав и будучи не в силах подняться, принял решение снять повязку. Признаться, теперь я почти с сожалением задумывался о возможности исчезнуть навеки в зловонной пасти чудовищного божества, питающегося мертвечиной. В сравнении с моим нынешним положением, составлявшим медленное не то сгорание, не то гниение заживо, эта участь казалась мне едва ли не благословенной.
Надеясь на возможное облегчение, я, с трудом владея собственной рукой, приблизил иссеченные до крови пальцы к повязке - моему самодельному непреднамеренному орудию пытки - и с неимоверным трудом распустил узел, казалось, чуть было не лишивший меня ногтей. Несколько секунд после этого я лежал, будучи не в силах поднять головы, хотя и страдал от жара, исходящего от мертвой почвы. Внезапно, мой слух, лишённый всякой работы из-за царившей вокруг перманентной тишины, встревожило некое едва слышное заунывное пение. Начальные ноты его, казалось, звучали где-то на границе слуха, однако, постепенно спектр аккордов расширялся, а к голосу, казалось, добавилось звучание инструментов, в котором, впрочем, мало было от музыки - казалось, то были свист осеннего ветра, визг пилы, да стук пустотелых костей. Эта пугающая какофония, составившая бы, вероятно, усладу для слуха какого-нибудь безумного культиста, поначалу показалась мне лишь новой формой галлюцинаций, душивших меня - теперь я уже не сомневался - в мой предсмертный час. Однако, звуки не умолкали, становясь все более реальными. Казалось, я даже ощущал вибрацию, исходившую от бившихся друг о друга костей...
Преодолев боль и жар, я приподнялся на локтях, из последних сил посмотрев вверх, на неведомого певца и его музыкантов. До этого терзавший мой слух, он, видно, должен был теперь терзать и моё зрение: ужасная антропоморфная фигура его, облаченная в золоченые одежды, представляла собой уродливое сочетание из сплошь прогнившей головы грифа с выеденными глазами и клювом, сочившимся тлетворным ядом, с человеческим скелетом, чьи кости, убеленные песками, мрачно бренчали, повиснув над землёй. За спиной этой твари, словно в насмешку над всем её видом, болтались два перепончатых крыла, израненных цепями, впившимися в чешуйчатую плоть. Прочих музыкантов видно не было, и я не удивился бы, если бы узнал, что все звуки, издаваемые ими, были делом горла и тела чудовища, представшего передо мной.
Заметив, что я смотрю на него, певец прекратил свои завывания и обратился ко мне на наречии, слова которого прежде мне доводилось лишь читать на ощупь на чёрных стенах зловещего храма. С клекотом и хрипом он пронзал воздух этой мрачной тирадой и голова его, увенчанная блестящим колпаком, колебалась в такт обрывистым клочкам фраз. Этот чуждый язык был труден для восприятия моим утомлённым рассудком, однако, по какому-то неизъяснимому стечению обстоятельств я понял каждое слово говорившего.
- Я - дух пустыни Анохарад и хранитель Великой Обители богов Райхлана и Цхендера, - начал птицеголовый. С пронзительным убеждением он поведал мне о древности этих песков и храма, чьё спокойствие я посмел нарушить, о тайном значении жертвенников и дверей в бездонный мрак, которые я видел лишь мельком. Услышал я и о зловещих минаретах, напоминавших гигантских змей, и о тех, кому принадлежали все те кости, что усеяли песок подле храма... Наконец, когда я был уже на самой границе смерти и готов был навеки успокоиться средь раскаленных песков, дух, словно исполнившись некой силы, до этого недоступной ему, воззвал:
- Восстань, Смертный, чей разум завёл своего владельца в пучину гибели, преисполнившись тайного знания. Отныне ты, слабый человек, станешь носителем воли великих Мертвых богов и будешь до скончания своих дней в смирении и вере вершить деяния во славу Бессмертных и насыщать их благословенные чрева кровью и костями недостойных... Восстань! - возопил он, воздев руки к небу, казалось, почерневшему, подобно угольям в потухшем костре. Не в силах противиться неведомой воле существ, наделенных неизмеримым могуществом, я вдруг с удивительной лёгкостью поднялся на ноги, перестав чувствовать жар песков и неумолимого солнца.
Оглядевшись кругом, я с удивлением обнаружил себя не в пустыне, но в цветущем саду: на месте смертоносных песков росли изумрудные травы, чьи нежные побеги были усыпаны удивительными цветами; там, где раньше чернели жалкие обломки высохшего кустарника, теперь сияла изобильными плодами тенистая роща, откуда доносились неведомо прекрасные музыка и пение; под ногами моими тек ручей, чьи воды были чисты и холодны, а воздух вокруг наполнился неизъяснимо прекрасным благоуханием. Будучи на вершине блаженства, я узрел перед собой не чудовище, но мудрого старца, чьи благородные седины светились умом и благочестием. На устах его играла улыбка отца, принимающего в свою обитель блудного сына… С чувством великой благодарности, я заключил старца в объятия, чувствуя себя избранным, погруженным в Рай, расцветший на земле. Я ощущал, что теперь, будучи наделён всеми, окружающими меня благами, я должен творить полное добродетели дело в землях, которых сей земной Рай не достиг ещё своим благонравным цветением и привести как можно больше тёмных и невежественных душ в это царство Света и праведной Истины...
И, объятый силой творить добро, я двинулся, благословенный мудростью великого старца, по дороге, усыпанной лепестками роз, вперёд, к жестокому и исполненному смятения миру людей. Голову мою венчал благоухающий венок, сплетенный из ветвей верб и украшенный каплями драгоценного мирта... Лишь в глубине моего преисполненного чистотой сознания звучала надоедливым шёпотом фраза, вычитанная, кажется, мною когда-то давным-давно: "И ступивший раз в тлетворные волны реки Райхлан, более не покинет песков Анохарада".
Новость отредактировал Estellan - 4-05-2020, 01:31
Причина: Стилистика автора сохранена.
Ключевые слова: Пустыня река существа авторская история