Третий глаз
Не скажу за всю губернию, не слыхал так далеко, но в нашем уезде Д*** обычно происшествий хватает. Однако такого казуса, что приключился с гончаром Серафимом Кузьмичом, никто отродясь не видывал.Кузьмич был ремесленник знатный, а в те далёкие времена, когда был я молодым и охочим до разных знаний, подрядился я у него подмастерьем - опыту перенять.
Случилось это в воскресенье, в базарную неделю. Прибыли мы намедни с Кузьмичом из уездного городка К*** на ярмарку. Распродали целую телегу квасников, кубышек, пивняков, горшков, крынок да кувшинов и засобиралась домой. Давеча день был жарким, и сегодня с утра парило. В трактире перед обратной дорогою решили мы закусить знатными кулебяками. Кузьмич с утрянки обычно не усугубляет, а тут на радостях, что товар разошелся за три дня, заказал четвертинку и выкушал ее в один присест.
Поговорили мы за жизнь и тронулись в обратный путь. Кузьмич, как водится, взялся за вожжи и начал лошаденку понукать. Ещё толком и отъехать не успели, как выскочила из подворотни собачонка, тявкнула на кобылу, та возьми - и шарахнись в сторону. Гончар мой, разомлевши, не ожидал подвоха. Обычно правил твердой рукой, а тут рука его ослабла, дядька не удержался, с телеги соскочил и брякнулся лбом да об оглоблю. Фейерверк был, я вам скажу. Искры во все стороны! А Кузьмич как брякнулся, так и замолк. Лежит себе в пыли, на солнышке, глаза закрыты, не шелохнется. Я-то с перепугу так и подумал: все, помер дядька Серафим! Ей-богу, помер! От такого удара разве может человек жив остаться? Народ набежал, стоят хороводом вокруг дядьки, приговор выносят. Судили недолго. Решили, что дыхание есть, значит, обморок. Я даже обиделся за Кузьмича. Разве крепкий мужик похож на барышню, чтобы в обмороки падать?
Говорю:
- Не, мужики, вы как хотите, но срочно сыщите доктора, Серафима Кузьмича осмотреть надобно. Ежели я его домой живым не доставлю, меня супружница его пришибет да тут же, рядом с ним, и уложит.
Мужики вошли в мое положение, опять пошли приговор выносить о том, какого доктора ушибленному сосватать.
- Есть тут доктор, умный, при стекляшках в глазах, пенсне называется, но он все по господам специализируется. Знать, денег много запросит, - сказал рябой парень в косоворотке.
- Да, - вторил ему рыжий здоровенный детина, - этот точно три шкуры сдерет. И не обрадуется твой дядька, что жив остался.
Я совсем было огорчился, но тут чернявый мальчонка влез:
- Нечто к Кровопивцу его?
- Что это за кровопивец такой? - я насторожился. - Дядька Серафим и так в обмороке да с шишаком на лбу, а к нему хотят какого-то кровопивца приставить? Не, так дело не пойдёт, - начал возражать я.
- Да это так нашего местного лекаря прозвали, - оживился рябой, - он денег много не берет, не как господский доктор. А Кровопивцем кличут за то, что больно любит он кровь пускать. Говорит, все болячки от полнокровия, вот и колет всех болезных, чтоб дурная кровь вышла.
Я подумал про себя, что Серафим сегодня с утра четвертинку уговорил, значит, кровь его и впрямь подурнела от водки, и если этот Кровопивец кровь хмельную выгонит, авось, дядьке и полегчает?
Дал я добро на приход Кровопивца. Минут через двадцать, гляжу: ведут. Мужик как мужик. Без топора и ножа, не палач вовсе.
Аккурат, как лекаря, довели до распластанного тела, тело в себя приходить начало. Лекарь склонился над Серафимом, два пальца на руке выкинул прямо перед его носом, спрашивает:
- Ну-ка, больной, скажите, сколько пальцев?
Кузьмич глаза разлепил (а они у него почему-то раскосыми стали, один - туда, другой - сюда смотрит), долго моргал, тщательно, а потом, как глаза на место встали, вылупился он на докторишку и завопил:
- Аааааааа!!!
Лекарь ему опять:
- Сколько?
А Кузьмич ещё пуще:
- Ааааа! Святые угодники! Спасите! Упырь!
Резво перевернулся, стал на четвереньки, башкой потряс, поднялся, шатаясь, шапчонку свою из пыли поднял, обернулся, посмотрел ещё раз на лекаря и припустился, прихрамывая, к нашей телеге, вопя на ходу:
- Ааа! Бежим, Никола! Вурдалаки!!!
Да такую прыть обнаружил, что я за ним еле угнался и на бегу запрыгнул в быстро отъезжающую телегу.
- Дядь Серафим, - говорю, - какая пчела тебя ужалила? Ты что ж это помчался, как угорелый?
А гончар мой лошадь хлещет, назад оборачивается каждый миг и крестится, не переставая! Глазища на выкате, лицо перекошенное. Ни дать, ни взять, ополоумел вконец!
За околицу выкатили, дядька ходу поубавил, отдышался и затарахтел:
- Слышу голос: "Сколько пальцев?", а видеть - ничего не вижу. Когда проясняться начало, гляжу: стоит надо мной ... упырь! Бороденка жидкая, козлиная, глаза кровью залиты, а изо рта клыки торчат, да такие огромные, что больше, чем у моего двухгодовалого боровка Борьки! Тычет этот Кровопивец мне в нос своим когтями и вопрошает: "Сколько пальцев?" Ты ж рядом стоял, Николка! Неужто сам не видел эту образину, а?
Я подумал, что дядька совсем с глузду съехал. Говорю ему:
- Нет, Кузьмич, не видал образины. То был лекарь местный. Мужик как мужик. Ну, тощий, как жердь, ну, с бородкой козлиной, ну, белый, как зад у попадьи. Но без клыков и когтей. Это я тебе точно говорю! Наверное, у тебя мозги в голове перевернулись от ушиба, вот и примерещилось.
Кузьмич аж зашелся от возмущения:
- Ей-Богу, не вру. Вот, как тебя сейчас, видел этого щучьего сына!
Дядька вдруг натянул вожжи и уставился на меня. Я уже было начал думать, что в его глазах тоже стал при клыках и когтях, однако, гончар слез с телеги, подошёл ко мне, двигаясь опасливо, бочком, склонил голову набок и спросил:
- А что, Николай, с тобой приключилось? Чтой-то ты сияешь весь, как будто внутрь тебя сотню сальных свечей затолкали и зажгли?
Дядька подкрался поближе, заглянул мне за левое плечо, потом за правое и встал в раздумье, придерживая шишкатый лоб рукой.
Я насторожился. Несёт Кузьмич чушь, но так, как будто уверен в своем видении железно! Нехорошо мне стало, неспокойно. Вытянул я одну руку вперёд, затем другую, перевернул ладоням вверх. Ничего. Руки как руки. Скосил глаза. Нос как нос, никаких зажженных свечей не нашел. Видать, мозги у Кузьмича все в шишку на лбу переместились, стекли туда, вот поэтому ничегошеньки в голове у мужика не осталось, пустота одна. Что ж поделать, пустоголовый он или нет, но доставить обратно к жене я его обязан.
- Ладно, - говорю, - учитель, свечи - так свечи, пущай будут, раз так тебе охота, только поехали уже.
Ехали молча. Кузьмич смотрел вокруг стеклянными глазами, а я пребывал в раздумье о том, куда лучшее податься для его скорейшего выздоровления: к местной ведьме Власихе или к батюшке Тихону? Так в думках и переживаниях мы и добрались до нашего городишки.
Дальше началось светопреставление. Кузьмич было направил лошаденку к дому, где в садочке под окнами копошилась евонова супружница Степанида. Баба, едва завидев нас, подняла руку, замахала нам в приветствии, мол, вижу вас, но Кузьмич вдруг хлестанул лошаденку и, как ошпаренный, пронесся мимо дома, только пыль из-под лошадиных копыт столбом - да на лопухи осадком. Телега несётся, грохочет по дороге. Кузьмич глазами-блюдцами по сторонам зыркает, крестится и бубнит под нос себе что-то.
Притормозили, едем мимо дома Власихи. Та на крылечке сидит, веники вяжет. Дядька только: "Свят-свят", - и дальше рвет.
Понеслись мимо кузницы. Савелий, кузнец наш, махнул было рукой, приветствуя, а полоумный дядька только: "Спаси-помилуй".
Мимо лавки несёмся, как угорелые. Емельян, лавочник наш, на ступенях стоит, цибаркой попыхивает, кольца пускает. Кузьмич притормозил было, но, как на лавочника глянул, посерел лицом и заголосил: "Етить- колотить, нечисть проклятая!" - и деру оттуда.
Так до самой площади и неслись. Всех курей на околице перепугали да всех собак собрали. Те нас до самого храма с лаем сопровождали, как царский эскорт.
Возле храма Кузьмич осадил лошадь, соскочил с телеги, шапку с головы стащил - да вприпрыжку, прямо во весь отшибленный дух, напрямки ко входу. Я - за ним. Неизвестно, что за зверь ему там примерещится.
Вбежал дядька внутрь, к алтарю припустился. Там батюшка Тихон как раз свечки обтаявшие собирал. Обернулся, поглядел молча. Встал, выжидая.
Кузьмич с разбегу в ноги батюшке бухнулся и запричитал:
- Слава Богу, батюшка, хоть ты - человек!
Я, грешным делом подумал, что сейчас у дядьки припадок начнется, будет по полу кататься да ногам дрыгать, как одержимый. Не угадал. Кузьмич повел себя смирно.
- Храни тебя, господь, Кузьмич, - пророкотал батюшка, - что за разговоры ведёшь странные?
Кузьмич устало прикрыл глаза, повел дрожащей рукой по лбу, дотронулся до шишака, чертыхнулся, выронил из рук шапку, опять поднял ее, пробормотал: "Прости, Господи", - и начал свой рассказ.
- Мы сегодня с Николкой, - кивнул в мою сторону Кузьмич, - с ярмарки возвращались. Утром решили тронуться, а то в ночь, батюшка, сам знаешь, не всегда спокойно, лихие люди на дороге, и добра лишиться можно, и головы. Так зашли в трактир, откушали, двинули. Случилось мне выпасть с телеги да об оглоблю лбом шандарахнуться...
И начал Кузьмич в красках да выражениях рассказывать, как встретил упыря:
- Ей-Богу, клычища во рту, аж до подбородка!
- Так дело было, Никола? - спросил батюшка.
- Так. Ехали. Упал. Только то был, батюшка, лекарь местный. Никакого Кровопивца не видал!
Тихон схмурил лоб:
- Употреблял, значит с утра, а, Серафим Кузьмич?
- Было, - говорит, - выкушал четверть.
- А дальше что ж? - батюшка продолжал хмуриться.
- А дальше я драпанул и домой заторопился. Только... - дядька оглянулся на меня и снизил голос до шепота. - Николка светиться начал. Изнутри. Как будто свечей в него зарядили сотню. Глянь, батюшка, он и сейчас, паршивец эдакий, стоит и сияет, как новенький серебряный рубль! Аль не видишь?
Тихон пристально посмотрел на меня. Хоть батюшка и хмурил тревожно лоб, но глаза его выражали благодушие и спокойствие.
- Понятно, - Тихон, перекрестил гончара, - храни тебя, Господь, - а дальше что?
- А дальше без приключений добрались до нашего городка. Я было домой собрался сразу да в садочке возле дома увидел Стешу. Только не она это. У мой бабы было две руки, когда я на базар уезжал, а тут баба шестирукая оказалась. Я с перепугу проскочил мимо. А дальше закрутилось.
На крыльце у бабки Власихи сидела она, но не она. Сущая ведьма. Нет, она, конечно, ведьма, это все знают, но три дня назад ведьма была без хвоста, а тут с хвостом сидит и нос отрастила до нижней губы. Я быстро ехал, но хвост и нос разглядел. Скажи, Николка.
Я только руками развел:
- Тетку Степаниду, супружницу дядьки Серафима, я видел, Власиху тоже узрел, но без лишних конечностей.
- Так-так, - батюшка нахмурился пуще прежнего, - а дальше?
- Дальше, батюшка, как в преисподней! Проезжал мимо кузницы, а Савелий преобразился в черта, прости, Господи! - Кузьмич возвел глаза на образа и перекрестился. - Вот те крест, не брешу! Стоит такой себе, в Савелином переднике, лоб ремешком перепоясан, ну вылитый Савелий, но рожа волосатая, ручища волосатые, морда с рыльцем и рога торчком! Портки, бесстыдник, не надел. Зачем? У него и так волосья на ногах, что валенки, да копыта прилажены. Это точно разглядел.
Батюшка метнул на меня красноречивый взгляд, и я в ответ покачал головой.
- А у лавки наш лавочник обнаружился, только не Емельян, а самый настоящий живой волк. Не на четырех лапах, на двух. Я аж с перепугу припомнил, как матушка меня в детстве сказками стращала про оборотней. Вот он - он и есть. Зверинец ходячий! Главное, с цибаркой в пасти, в картузе, но с мордой волчьей. А ростом с медведя. Тут меня ноги сами в храм и понесли, батюшка.
Кузьмич помял шапку в руках, оглянулся по сторонам и опять зашептал:
- И тебя, отец Тихон, я вижу. У тебя нимб над головой, вон, как у святых на иконках. Отпусти мне грехи, батюшка. Помирать не страшно, а вот жить среди нелюдей - это не по мне. Я ещё раз готов об оглоблю, лишь бы это все закончилось!
- Так-так, - батюшка Тихон пригладил окладистую бороду, - видать, здОрово тебя тряхонуло, Серафим, раз такое тебе видится. Знавал я людей, которые пили горькую беспробудно. Вот рассудок их и мутился. Бесы им мерещились и прочая нелюдь. Бесы - они на слабостях человеческих играют. До тех пор, пока душу бесценную не загубят. Но ты-то, ты-то, Серафим Кузьмич, человек твердый, не злоупотребляешь,по праздникам чуток да в сезон на ярмарке в меру, так что не про тебя одержимость. Значится, дал Бог тебе возможность посмотреть на людскую суть иными глазами. А вот для чего дал - другой вопрос. И пропадет ли этот попустительство, не знаю.
Помню, в селе М*** крестьянин жил. Молния в него в поле ударила. Жив остался да стал голоса покойных слышать. Иные говорили, что это дар, третий глаз открылся. Сам посуди: когда и денно, и нощно голоса слышишь, это не дар , это крест! И нести его тяжко. Так крестьянин с ума съехал от этих голосов. Так что нет третьего глаза, мракобесие все это. Ступай с Богом, молись, и я за твою душу помолюсь, авось, Спаситель сжалится, отпустит.
***
Не отпустило. Никуда "крест" или "дар" его не пропал, наоборот, развивался активно и шустро, едва Кузьмич за ним поспевал, чтоб осмыслить, но со своей новой жизнью Серафим Кузьмич смирился и даже стал удовольствие получать от цветных картинок. Правда, иногда сетовал на то, что нечисть, которая была в городке в меньшинстве, куражилась над гончаром всякий раз, когда на глаза его попадалась. Власиха так просто излихостилась вся, донимая Кузьмича разговорами о том, что он и не черный, и не белый, а так, посередке застрял. Звала примкнуть с нечистой силе. Но Кузьмич скумекал, что вся нечисть без души. Даже тела человечьего у них не было, так, звериная оболочка одна, а душа давно заложена-перезаложена.
С годами дядька Серафим приноровился к своему "третьему" глазу. Понял, что свечение - это человеческая душа, которая простым смертным не видна. Цвет души разный у разных людей. У меня серебристую разглядел, у кого-то голубую, у иных - красную или жёлтую. Черные души видел. Это у тяжких грешников, которые злодеяния творят.
Слава о чудо-гончаре быстро разошлась по округе. Однажды даже мировой судья тайно приезжал за советом, просил посмотреть на душу человека, что обвинялся в преступлении. Глянул Кузьмич на свечение и сказал, мол, что этот человек не виноватый, свет от него жёлтый, яркий, как вон от солнца летнего. Судья поверил и повелевал сподручникам припрятать подозреваемого со всяческими удобствами, чтобы не спугнуть настоящего душегубца, и искать днём с фонарями, но найти настоящего злодея! И так же тайно судья уехал, о чем шептался по углам весь городок.
А шестируких баб оказалось в уезде много. И трехруких, и пятируких - всяких. Кузьмич к ним попривык, пугаться перестал. Однажды замело к нам купца одного проездом из далёкой страны Индии. Купец с душой цвета радуги (менялась она цветом у него всякий раз, отчего дядька Серафим долго дивился и впал в безудержное веселье, как дите неразумное), поведал нам, что у ихнего индийского народа - индусов - есть Богиня, женщина, вроде нашей Божьей Матери, тоже защитница, но не такая вовсе, не того пошибу. У богини ихней восемь рук. Кузьмич поутих в веселье, посурьезнел сразу, слушал долго, внимательно, а потом изрёк: "Я знаю, почему наши бабы многоруки! Разве с одной парой рук со всем сладишь, управишься? За хозяйством смотри, за детьми ходи, за мужем гляди. Вот у них так и есть: на виду вроде пара одна, а в душе - все три! Иначе не поспеть нигде".
Вот такое диковинное происшествие приключилось в нашем уезде давно, когда был я еще молодым.
Ключевые слова: Глаз дар лекарь авторская история избранное