Туфли
Что же бывает порой на свете!
Тихое житье было счастьем немого помешательства, и не было вокруг ничего, кроме сонного мира. Мир впал в анабиоз синих квартир, сизых амебных гостей и прозрачных, как воздух самого первого в жизни вдоха, бутылок водки и круглых самоваров. Так жили человекоподобные амёбы.
Когда-то среди амёб жил некто Тулик Петрович: усатое нечто с морщинками, походившими на порезы, втиснутое в черный старенький костюмчик с зелеными полосочками… Тулика Петровича другие амёбы звали «Арбузом». Хоть Тулик Петрович был и долговяз, и худ, и на арбуз походил, пожалуй, лишь своим костюмом. Когда-то Тулик Петрович был человеком, но это было уже таким далеким, как сон из детства.
И завидовал ему весь зеленый подъезд: у Тулика Петровича на лапах изо дня в день сияли начищенные, изящные импортные туфли. Старуха Тулия Львовна в сером пуховом платке плевала с лестничного пролета на лысину Тулику Петровичу и гудела:
- Ишь, какой деловой хрен тут выискался. Глянь, Марь Ивановна, так и таскает свои шкорлупки. Жить людям не дает своим шарканьем.
И Марья Ивановна деловито поддакивала, насупившись сквозь старческие усы:
- Сволота! Да чтоб он сдох, козел! ... – дальше они с Тулией Львовной в унисон напевали, посвистывая, непечатные ругательства, а Тулик Петрович, вечно грустный и непонятный даже жившему на лестнице бомжу, исчезал в своей квартирке. Бомж лениво приподнимался на засаленном грязном локте, и, харкнув в угол, прямо в морду серой крысе, укладывался снова спать; он долго-долго довольно кряхтел, будто снились ему пузатые саквояжи со свежей, как капуста в огороде, валютой…
В один из глухих синих вечеров бомжа этого растолкал Тулик Петрович. Его за плечо трясет, и сам трясется, как нервнобольной. Когда сон с бомжа сошел, причем как-то резко и в один миг, будто от какого удара, тот вскрикнул испуганно:
- Чё надо? Я тебя трогаю?! – и даже крестом себя осенил.
Костюмчик на Тулике Петровиче торчал колом, особенно вывернутые наружу карманы и воротничок жакета. Пухом взъерошились волосы на судорожно дергавшей мышцами лица голове. Она, голова, синела в вечернем свете как одуванчик, от чего в облике Тулика Петровича появилось нечто замогильно-сумасшедшее.
- Товарищ… Будь человеком, забери. Подальше… Только сам не носи, умоляю. – пролепетал сбивчиво Тулик Петрович, утирая пот с бледного лба порванным полосатым рукавом, и протянул, будто в никуда, свои черные, блестящие от гуталина туфли.
Бомж, тупо на них глядя маленькими свиными глазками, перевел затем взгляд на макушку Тулика Петровича и истерично запищал, давясь хихиканьем:
- Да на кой они мне, туфли твои. Еще всю парадную чтобы на уши поднять, что ль. Тоже мне тут…
Тулик Петрович оглянулся по сторонам, и, прикрыв рот рукой, зашептал бомжу на ухо:
- Забери, я тебя Христом-богом прошу. Я тебе валюты дам целый чемодан, и котлет полную кастрюлю. Говяжьих. Только выбрось подальше. Я уж видеть их не могу…
- Испугался Тулью Львовну с Марь Ивановной, клуш старых! – засмеялся бомж. – Ну, чтоб дали чемодан валюты и котлет кастрюлю в придачу… Давай сюды свои туфли.
Когда Тулик Петрович приволок чемодан и котлеты, бомж ехидно просипел:
- Сам не носи, ага. Жадность сгубила буржуя. Щаз, да.
И влез в черные туфли…
Через час на клетчато-кафельном полу с безвкусным морщинистым кракелюром дымились черные лакированные мужские туфли с торчащими колом из них обугленными штанинами, сгоревшими почти по щиколотку. Рядом на боку застыла пустая белая кастрюля, расписанная в красный цветочек. Чемодан остался нетронут. Осталась, правда, еще засаленная, но пахшая типографией «Правда», смятая.
Не было на лестнице никого, и тишина стояла такая, будто мира еще не было.
Приехали окосевшие санитары в ситцевых малахольно-детских шапочках. На скорой, испещренной ржавыми язвами.
Один из них, затянувшись папироской, изрек пискляво:
- Туфли – изъять.
И выпустил дым, отвернувшись, будто плюнул через левое плечо.
Второй перекрестился, вытаращив рыбьи бездумные глаза:
- Да что ж это такое… Штанины есть. А покойника нет, стало быть.
И погрузили на носилки туфли, и укрыли простыней.
- И куда везти это теперь?
- Хрен его знает… Повезем в морг. Хоронить-то надо?
- Надо.
Шаги их стихли внизу, у двери. Чемодан остался нетронутым. Кастрюля тоже…
Вскоре дом совсем опустел – куда-то разом все делись, как будто померли.
В маленькой коммуналке, где жили Тулия Львовна с Марьей Ивановной, осталась лишь паутина и пыль, да и в квартире Тулика Петровича уже несколько лет как остановились ходики и смолк радиоприёмник.
Чемодан все-таки увели. Потом и кастрюлю кто-то уволок, не погнушался.
И стало совсем пусто, будто родится вот-вот новый маленький истерически-счастливый мир с новыми лицами, кастрюлями, чемоданами и туфлями.
Снова наступает лето… У кого-то недалеко поет магнитофон. И весело цветут тополя, и летит их пух по всей земле.
Стены дома осыпаются старой пожелтевшей штукатуркой: дом сносят.
Туфли Тулика Петровича так и стоят в коридорчике старого белого морга, спрятанного где-то среди этих тополей, как пенек. Дряхленький семидесятилетний патологоанатом по фамилии Могилевский оставил их себе, хоть и не знал никакого Тулика Петровича, да и кто его знал, кроме как старух Тулии Львовны и Марьи Ивановны?
Могилевский, выйдя в очередной раз из секционной, закуривал «Беломорканал», и, выудив из кармана серебряную, дореволюционную еще фляжку, говорил, поглаживая носы туфель, пылившихся на полочке:
- Народятся еще новые. Ничего плохого, – дрожал его голос, и, утирая старческую слезу, он продолжал, – А у тебя, бедный ты человек, и могилы-то нет.
Нынче-то вырубили и тополя, и морга того нет. Ясное дело, умер и Могилевский. Но ему не грустно – пьянствует себе где-то на том свете и смеется старичок. Виделись намедни: он меня по молодости взрезал и смеялся до слез – он ведь тогда, граждане, алкоголиком не был еще.
Правда, ни Тулика Петровича, ни сгоревшего дотла бомжа, ни старух из коммунальной квартиры нет ни на этом свете, ни на том. Вот куда они делись?
Новость отредактировал Dr. Kripke - 20-04-2015, 18:04
Ключевые слова: Соседи подъезд исчезновение морг авторская история