Вся жизнь-это борьба
Запах сырости стоял в коридоре, как в подвале, где вода уже давно впиталась в бетон. Я шёл последним — фонарик в телефоне почти не светил, экран мигал от холода.Слева по стене тянулись облупленные кафельные плитки, под ними чернела плесень. Над головой, на ржавом крюке, качалась вывеска с потускневшей надписью: "Терапевтическое отделение №3".
— Не отставай, Сераф, — сказал Кирилл, оборачиваясь. — Тут вроде вниз есть лестница, может, подвал сохранился.
Я пожал плечами, не отвечая. Свет падал на пыль, и она, будто живая, поднималась к потолку.
Рядом шла Даша — в капюшоне, с рюкзаком, прижимая к себе старый «Зенит», который зачем-то взяла с собой.
Впереди шёл Никита, самый громкий из нас, он всё время шутил, чтобы не молчать.
— Интересно, тут трупы оставались? — ухмыльнулся он, заглядывая в какую-то палату. — Или всё вывезли до распада?
— Заткнись, — буркнула Даша. — Тут и без тебя неуютно.
Мы вышли в широкий холл. Разбитые окна были заклеены фанерой, а по полу тянулся след — длинный, будто кто-то волок что-то тяжёлое.
Я направил свет вниз.
Следы старые, но выглядели слишком чётко, как будто их оставили недавно.
— Эй, — сказал я, — вы это видите?
Никита наклонился, посветил телефоном.
— Да какая-то жижа, вода с ржавчиной, наверное. Не парься.
Но меня уже не отпускало ощущение, будто здание дышит.
Где-то в глубине слышалось глухое кап-кап-кап.
Ветер выл в коридорах, словно кто-то стонал за стеной.
Мы зашли в кабинет с табличкой “Реанимация”.
Внутри стояли металлические кровати без матрасов, с проржавевшими рамами. На одной из них кто-то оставил детскую маску для кислорода.
— Жутко тут, — сказала Даша тихо.
— Ага, как будто всё ещё ждут пациентов, — добавил Кирилл.
Я подошёл к окну. Снаружи — ночь. Улицы не видно, только серый туман. Свет фонаря не пробивает дальше десяти метров.
И тут раздался глухой звук — будто кто-то ударил по трубе внизу.
Мы все замерли.
— Это, наверное, ветер, — сказал Никита.
Но голос его дрогнул.
Снова удар. Уже ближе.
И лёгкое дребезжание металла, будто кто-то царапал по батарее.
Я почувствовал, как по спине прошёл холод.
Фонарик моргнул.
В дверном проёме на секунду показалась тень — высокая, с чем-то рогатым наверху.
— Видели? — выдохнул Кирилл.
Никто не ответил.
Мы стояли, слушая, как в тишине гулко бьётся сердце.
И в тот момент я понял — это место не просто мёртвое.
Оно помнит, кто здесь пришёл без приглашения.
На улице пахло пеплом и железом.
Снег под ногами не скрипел — просто ломался, как стекло. Мы стояли у выхода из больницы, будто не могли решиться, кто уйдёт первым.
Даша натянула капюшон, спрятала лицо в воротник.
— Мне пора. Мама волнуется.
Она даже не посмотрела в мою сторону, просто развернулась и пошла вниз по тропинке. Свет фонаря резал её силуэт пополам, и казалось, будто она растворяется в тумане.
Никита и Кирилл переглянулись.
— Мы тоже двинем, — сказал Кирилл. — Замёрзли уже к чёрту.
Я кивнул.
— Да, идите. Мне всё равно в другую сторону.
— Один пойдёшь? — переспросил Никита.
Я пожал плечами.
— Привык.
Когда их шаги стихли, осталась только тишина.
Та самая, которая давит, когда вокруг нет ничего живого.
Я пошёл.
Дорога к дому всегда казалась короткой, но теперь — будто растянулась в бесконечность.
Луна висела над городом, мутная, как старый фонарь за матовым стеклом. Воздух был сухой и горький, пах металлом и гарью — словно зима отравила саму землю.
Я шёл мимо знакомых домов.
Когда-то здесь горел тёплый свет в окнах. Теперь — только холодные тени, пустые дворы и занесённые снегом заборы.
Как всё изменилось.
После всех этих лет, после катастрофы, город стал будто чужим. Даже звуки — другие. Глухие, безжизненные.
Я поймал себя на мысли о Даше.
Как давно всё сломалось между нами?
Мы просто перестали говорить. Не ругались, не кричали. Словно выдохлись.
Как и всё вокруг.
Иногда я думаю, что люди не умерли в этой зиме — просто перестали жить.
Я тоже.
Ветер пронёсся по улице, поднял пепельный снег. В окне старого магазина мелькнуло моё отражение — уставшее лицо, бледное, чужое.
Не узнал бы себя, если бы встретил.
Я свернул в переулок между частными домами. Здесь когда-то жила тётя Галя, которая угощала нас вишнёвыми пирогами. Теперь от её дома остались только стены и железная дверь, покрытая инеем.
И там, впереди — метрах в пятидесяти — он стоял.
Лось.
Огромный, тёмный, с тяжёлыми рогами, от которых отражался лунный свет. Сначала я подумал, что мне кажется. Что это тень от дерева или столба.
Но он двинулся.
Я застыл.
Сердце будто провалилось в пустоту.
Он посмотрел прямо на меня.
Этот взгляд был не звериным — человеческим. Осмысленным.
И в нём не было ярости. Только… знание.
Я не знаю, сколько прошло секунд. Может, минуту.
Потом он сделал первый шаг.
И снег под ним застонал, как живой.
Я не помню, как побежал.
Кажется, ноги сами знали, что делать.
Только холодный воздух в лёгких и звук — тяжёлое дыхание за спиной, будто кто-то тянет за собой целую зиму.
Я свернул за угол, цепляясь рукой за облупленную стену. Дома стояли глухо, как могилы. Ни света, ни звука — будто весь мир притворился мёртвым, чтобы не привлекать внимание.
Лось приближался.
Я слышал, как он ломает заборы, как железо стонет под его копытами. Этот звук пробирал до костей, как скрип дверей в пустой церкви.
Передо мной — высокий бетонный забор.
Я не думал. Просто прыгнул, ухватился за край ладонями, содрал кожу об бетон и, скрипнув зубами, подтянулся.
Пальцы дрожали, но я влез.
Сидел наверху, почти не дыша.
Внизу — тьма.
Лось остановился у подножия, и я увидел его глаза. Красные, как угли под пеплом. Он дышал паром, и от каждого выдоха снег у его ног превращался в грязь.
Он ткнулся рогами в забор, ударил. Бетон дрогнул.
Ещё удар.
Сердце билось где-то в горле, больно, будто просилось наружу.
Я зажал рот рукой, чтобы не издать ни звука.
Прошло, наверное, несколько минут.
И вдруг — тишина.
Лось стоял, не двигаясь. Потом медленно отвернулся и пошёл прочь. Шаги глухо отдавались между домами, затихая.
Я остался один.
Вдох.
Выдох.
Пальцы немеют от холода, ладони в крови.
И в голове пустота.
А потом начали приходить мысли.
Те, которые всегда прячутся где-то в глубине, пока не наступит тишина.
Что я вообще делаю?
Зачем ещё цепляюсь за этот мир?
Я вспомнил детство — лето, речку, запах дыма от костра. Дед живой, бабушка смеётся, солнце высоко.
Потом — как они уехали, когда начались перебои, как город начал умирать, один дом за другим.
Всё, что когда-то казалось вечным, стало просто фоном для выживания.
Вспомнил Дашу.
Её глаза — серые, как сегодняшний снег. Как она сказала: «Не обижайся, просто всё стало другим».
Я тогда усмехнулся.
А сейчас понял — она была права.
Мир действительно стал другим.
Холодным. Пустым.
Тут даже страх не живёт — только его эхо.
Я сидел, глядя на улицу.
Луна отражалась на обледенелом асфальте.
Вдалеке что-то блеснуло — огни машины, может быть. Или просто игра света.
Может, всё это просто сон.
Может, я умер там, в больнице, а это — посмертный город.
Смех вырвался сам, тихий, сорванный.
Он эхом вернулся от стен, и я испугался уже своего голоса.
Где-то вдали снова послышался хруст снега.
Тот самый, тяжёлый, неумолимый.
Я понял — он не ушёл.
Он просто ждал.
Ветер стих.
Снег больше не летел, только кружился мелкой пылью, будто воздух сам замер от страха.
Я сидел на заборе, боясь пошевелиться.
И вдруг — звук.
Далёкий, но живой.
Гул мотора.
Фары прорезали тьму, золотыми лучами ударив по заснеженным домам.
Маленький седан, старый, потрёпанный, как будто из прошлого века.
Он медленно катился по улице, пробиваясь через снежную кашу, и на мгновение всё вокруг показалось нормальным — живым.
Как будто кто-то просто опоздал с работы, как раньше.
Я хотел закричать, предупредить, но голос застрял в горле.
Лось стоял прямо посреди дороги.
Огромный, чернее ночи.
Его силуэт заполнил всё пространство между домами.
Фары высветили пар из его ноздрей, и на миг показалось, будто он горит изнутри.
Машина остановилась, свет дрогнул.
Кто-то внутри начал сигналить — коротко, неуверенно.
Звук показался нелепым, жалким.
Лось двинулся.
Один шаг. Второй.
Потом рванул вперёд.
Удар.
Стекло разлетелось, как лёд. Кузов смялся, будто был из бумаги.
Машину отбросило на бок, она заскрежетала по асфальту.
Я видел, как рога вошли прямо в капот, как зверь начал бить снова и снова, глухо, с нечеловеческой силой.
Каждый удар отзывался у меня в груди.
Он крушил металл, будто мстил за что-то древнее.
За леса, за снег, за зверей, которых мы загнали в города.
Я не мог отвести взгляд.
Всё человеческое — железо, стекло, огонь фар — рассыпалось в прах под его копытами.
И в этот момент я почувствовал не просто страх.
А бессмысленность.
Всё, что мы строили, всё, что считали «цивилизацией», было лишь тонкой пленкой, натянутой на хаос.
И вот она рвётся.
Прямо у меня на глазах.
Я зажал рот рукой, чувствуя, как стучит сердце.
Глаза щипало от холода и слёз, но я не моргал.
Потому что если моргнуть — всё исчезнет, и ты останешься наедине с тишиной.
Мотор затих.
Фары моргнули и погасли.
Лось стоял над останками машины, тяжело дыша.
Пар из его пасти поднимался в небо, будто дым из жертвенного костра.
Мир стал тихим.
Слишком тихим.
И только тогда я понял, что дрожу — не от холода, а от осознания:
этот зверь был не просто зверем.
Он был тем, что осталось от мира, когда с него содрали весь человеческий налёт.
Я не знаю, сколько времени сидел на заборе.
Может минуту, может час.
Лось стоял там же — внизу, посреди переулка, глядя прямо на меня.
Снег под ним уже растаял от его дыхания.
Он не шевелился, но я знал — стоит мне двинуться, он снова побежит.
Пальцы свело от холода и напряжения.
Я не чувствовал ног, не чувствовал себя вообще.
Лишь страх, густой, вязкий, как болотная жижа.
В груди билось сердце — слишком быстро, будто боялось отстать от времени.
И тогда я услышал его.
Голос.
Мужской, хриплый, глухой, как будто доносился сквозь толстое стекло.
— Эй… парень… слезай…
Я повернул голову.
Внизу стоял человек. Или… то, что выглядело как человек.
Контуры дрожали, расплывались.
Он был будто из дыма — а голос звучал спокойно, даже лениво.
— Не бойся. Это просто лось. Не стоит… бояться.
Я не ответил.
Я даже не дышал.
Пытался моргнуть, протереть глаза — но он всё ещё стоял там.
И лось его не замечал.
Будто между ними — два разных мира.
Я зажмурился. Когда открыл глаза — фигуры уже не было.
Лишь пустота и белый пар из ноздрей зверя.
А потом раздались шаги.
Тяжёлые.
Уверенные.
Не шаги обычного человека — шаги того, кто знает, куда идёт.
Из переулка вышел мужчина в бронированном костюме.
Всё на нём было чужим этому месту:
маска с фильтрами, налокотники, рваный плащ, за спиной винтовка, на плече — свёрток проволоки.
Он двигался быстро, без колебаний, будто всё это происходило не впервые.
Он не смотрел на меня — сразу пошёл к середине переулка.
Начал разматывать колючую проволоку, руки двигались уверенно, отточенно.
— Эй, ты там! — вдруг выкрикнул он.
Голос как удар.
— Слезай! Живее! Если хочешь выжить — помоги мне!
Я не пошевелился.
Не мог.
Он казался таким же нереальным, как и тот первый, только этот был плотнее, тяжелее, как будто соткан из металла и команд.
— Давай же! — он снова крикнул, натягивая проволоку.
Его голос будто отрезал куски тишины.
Лось поднял голову.
Из его пасти вырвался пар, похожий на дым из трубы.
Он повернулся к нам и сделал шаг.
Потом второй.
Снег трескался под копытами, как хрупкое стекло.
Мужчина не остановился.
Он вытянул проволоку до ближайшего забора, натянул её до звона.
— Сейчас пойдёт. Быстро! — он повернулся ко мне.
— Помоги держать, пока не закреплю!
И тут что-то внутри меня сломалось.
Страх вдруг выгорел, оставив только пустоту.
Я не знал, почему спрыгнул.
Может, потому что его голос звучал, как приговор.
Может, потому что сидеть дальше — значило умереть ещё до того, как лось добежит.
Я ударился о землю, снег рассыпался в стороны.
Бежал — будто сквозь воду, не чувствуя ног.
Мужчина уже стоял у проволоки, проверяя натяжение.
Он кинул мне кусок арматуры, как солдат — патрон.
— Возьми. Сейчас побежит.
Лось сорвался.
Бег его был нереален — рывками, с рычанием, с паром, что стлался по земле.
Мир вокруг будто дрожал.
Звук шагов перешёл в грохот.
— Держись рядом! — крикнул он.
И когда зверь ударился в проволоку, я впервые увидел, как чудовище может кричать.
Снег взметнулся вверх, металл звенел и рвался.
Кровь тёмными каплями падала на землю.
И в тот момент, когда зверь запутался, мужчина рванул вперёд — и я вместе с ним.
Арматура вошла в плоть с хрустом.
Раз, второй, третий.
Я не думал.
Я просто бил.
Когда всё закончилось — я стоял в снегу, весь в крови.
Дышал, будто лёгкие залили кипятком.
Лось был мёртв.
А человек в броне молчал, глядя на тушу.
И только потом я понял — под его сапогами не осталось ни одного следа.
Я очнулся в своей кровати.
И сразу понял — что-то не так.
Тишина стояла такая плотная, что казалось, если пошевелиться, она хрустнет, как лёд.
Я попытался вдохнуть глубже — не получилось.
Грудь не слушалась.
Я не мог двинуть ни рукой, ни ногой.
Даже глаза открылись с трудом, будто веки налились свинцом.
Темнота.
Густая, вязкая, почти материальная.
Как будто комната заполнилась чернилами.
Никакого света — ни уличного, ни от часов, ни от экрана.
Я не видел даже очертаний своей руки.
И вдруг — осознание.
Я жив.
Но не могу жить.
Я попытался вспомнить, как оказался здесь.
Лось. Мужчина в броне.
Кровь.
Крик.
Боль.
А потом — тишина.
И теперь вот — я.
В своей постели.
Как будто всё это просто сон.
Или… не совсем.
Я хотел повернуть голову, но тело не слушалось.
Вместо этого пришли мысли.
Те, от которых я обычно бегу.
Они пришли без предупреждения, как рой мух к трупу.
Зачем ты вообще туда пошёл?
Опять полез туда, где не место тебе. Никогда не место.
Ты всегда так — хочешь быть смелым, а потом стоишь, трясёшься, ждёшь, пока кто-то другой всё сделает.
Я вспомнил Дашу.
Её глаза, когда она сказала: «Лучше останемся друзьями».
И улыбку, будто ничего не произошло.
А я стоял, не зная, что ответить.
Только кивнул.
Как дурак.
Почему я всегда всё теряю?
Почему всё, к чему прикасаюсь, разваливается?
Сначала дед.
Потом бабушка.
Потом друзья, один за другим.
Теперь вот и она.
И всё время — одно и то же.
Стою, молчу, смотрю, как всё рушится.
Как тогда.
Как сегодня, когда я сидел на заборе и не мог даже спрыгнуть.
Я хотел закричать, но горло сжалось.
Всё тело будто выжгли изнутри и залили бетоном.
Ты слабый.
Ты всегда был слабым.
Ты просто притворяешься, что умеешь жить.
Слёзы, наверное, текли по щекам, но я не чувствовал.
Я не чувствовал ничего — ни холода, ни тепла, ни времени.
Только тупую тяжесть в груди и звенящую тишину.
Если бы кто-то сейчас вошёл в комнату, я бы не смог даже повернуть голову.
Я — просто тело.
Тень.
След человека, который уже устал быть собой.
Я подумал, что, может быть, умер.
Что, может, это и есть то, что бывает после.
Но смерть должна быть легче.
А это — как затяжной вдох, который никогда не кончится.
Может, оно и к лучшему, — мелькнула мысль.
Просто лежать. Не дышать. Не пытаться больше.
И в этот момент я услышал собственное сердце.
Оно билось — медленно, упрямо, будто не хотело останавливаться.
Я ненавидел его за это.
Я хотел, чтобы оно тоже сдалось.
Чтобы всё наконец стихло.
Но оно стучало.
Раз за разом.
Каждый удар отзывался в голове глухим эхом, как шаги в пустом коридоре.
И с каждым ударом я понимал — я всё ещё здесь.
Я всё ещё жив.
Хотя, может быть, именно в этом и был мой ад
Я не знаю, сколько времени прошло.
Может, минуты. Может, часы.
Темнота не менялась.
Я всё так же лежал, прижатый к кровати, слушая свой собственный страх.
И вдруг… я почувствовал, что кто-то стоит рядом.
Медленно, будто сквозь вязкий сон, я повернул голову.
Рядом с кроватью стоял ребёнок.
Небольшая тень в этой сплошной тьме.
Он был босиком, в старом вязаном свитере, и смотрел прямо на меня.
Без страха. Без жалости.
— Ты кто…? — хрипло прошептал я.
Он не ответил сразу. Просто подошёл ближе.
И я понял.
Это был я.
Только… лет на десять младше.
То самое лицо, которое я давно забыл.
Когда ещё верил, что всё можно исправить.
— Ты снова испугался, да? — спросил он тихо, почти с грустью.
Я хотел отвернуться, но не смог.
Его глаза держали крепче любых цепей.
— Все боятся. — Он сел на край кровати. — Даже те, кто притворяются сильными.
Нет людей без слабостей. Никто не рождается железным.
Я молчал.
Слушал.
И впервые за долгое время — верил.
— Ты прошёл через многое, — продолжал он. — Потерял, терпел, ждал.
Ты падал, но ведь не сдался.
Ты живой, слышишь?
А это значит — боролся.
Я чувствовал, как в груди снова рождается что-то тёплое.
Хрупкое, но живое.
— Но я устал… — сорвалось у меня. — Я больше не могу.
— Можешь, — ответил он уверенно. — Всегда можешь.
Просто… если хочешь встать и жить — борись.
Я посмотрел на него.
Он стоял прямо, словно светился изнутри.
Маленький я — тот, кто ещё не разучился верить.
— Подай руку… — прохрипел я.
Он улыбнулся — спокойно, почти по-взрослому.
Протянул ладонь.
Я потянулся к нему, и в тот момент, когда наши пальцы коснулись,
всё вокруг ослепительно вспыхнуло.
Белый свет прорезал темноту, будто рассвет, которого я ждал вечность.
Я резко вдохнул.
Воздух ворвался в лёгкие, словно нож.
Я сел на кровати, весь в холодном поту, с бешено колотящимся сердцем.
Дыхание сбивалось, мир ещё плыл перед глазами.
Но я был здесь.
Настоящий.
И тогда я увидел его.
У окна стоял мужчина в броне.
Тот самый.
Но без маски.
Лицо спокойное, морщинистое, с усталыми, но тёплыми глазами.
Ему, наверное, лет сорок.
Он просто стоял и смотрел на меня.
— Значит, ты выбрал жить, — сказал он, и на губах появилась лёгкая улыбка.
Я медленно поднялся, чувствуя, как дрожат ноги.
За окном было всё то же мертвенно-серое небо ядерной зимы.
Но теперь в этом свинцовом свете было что-то другое.
Что-то человеческое.
Я провёл рукой по лицу, выдохнул и тихо сказал самому себе:
> — Вся жизнь — это борьба.
И она заканчивается только тогда,
когда мы перестаём бороться.
Новость отредактировал Estellan - Вчера, 22:22
Причина: Стилистика автора сохранена.
Ключевые слова: Жизнь существо борьба авторская история