Цикл "Привой". Часть 5. Корни прошлого
Понедельник. Фасовочная линия №3 снова дала сбой — третий за сегодняшнее утро, и еще не было даже десяти. Я стоял перед панелью управления, пальцы автоматически пробивали код доступа, пока глаза скользили по показаниям датчиков.— Опять на запаечном модуле идет перепай, — пробормотал я, наблюдая, как техники суетятся у проблемного агрегата. От их движений веяло раздражением — видно было, что парни уже устали от этой беготни.
Мой телефон лежал рядом, открытый на схеме нового контроллера, который должен был решить эти вечные проблемы. Но мысли были далеко — в прошедших выходных, в тех двух ветках смородины. В банке, где они срослись в нечто непонятное. В том сне...
— Дмитрий Александрович!
Я вздрогнул. Передо мной стоял новенький, стажер Гречаный, держа в руках бракованный дип-пот, с пятнами на спаечном кольце.
— Уже десять минут идет с дефектами. Термопара врет? Голос его подрагивал. Парень боялся, что это его косяк.
Я взял образец, рефлекторно ощущая его теплую шероховатость.
— Не термопара, — я ответил, переворачивая баночку в руках. — Поставщик этикетки врет, ну или ему. Опять эти турки экономят на клее. А мы тут, как всегда, расхлебываем. А потом я ебу их менеджера почем зря, а они мне: «Ой, извините, партия неудачная».
Гречаный заерзал, с облегчением вытер ладонью лоб:
— Что делать будем? Останавливаем линию?
— Нет. — Я бросил брак в урну. — Температуру снизим градусов на десять, скорость конвейера на пять процентов убавим и запускаем в обход системы контроля. Один хрен партию вырабатывать придется, покрутимся немного. Проблема в микс-папе, теперь я в этом точно уверен. Будем поставщика прессовать по полной программе.
Мужчина непонимающе заморгал, но кивнул. Он еще не привык к моим методам и специфике работы, где иногда проще сделать костыль, чем останавливать потоки.
— Сережа! — Я повысил голос, чтобы перекрыть гул линии и долетевший из динамика запев Лепса. — Этикетка снова дерьмовая, снижайте температуру! Голова запайки в порядке, это точно этикетка, я уже проверял! Теперь они не отмажутся, нагнем их по полной!
Перерыв я провел не в курилке, а в дальнем углу склада упаковки, за горой паллет с гофрокартоном, где никто не мешал. Присел на ящик, достал из внутреннего кармана засаленный блокнот. Его страницы теперь пестрели не техническими эскизами, а безумными пометками, сделанными в выходные нервным, сбивающимся почерком:
Ветки смородины с кровью пустили корни примерно через час. Контрольная ветка без крови не изменилась. Сросшиеся образцы демонстрировали признаки единой системы. На стенках банки появились нитевидные образования красноватого оттенка.
Сон — это отдельная тема, над которой тоже стоит поразмышлять. Но, скорее всего, это просто сон. Порез на ладони почти зажил.
Я перечитал выводы, которые сформулировал ночью, пока Маша спала.
Судя по всему, имелась эмоциональная зависимость – похоже, способности активны только в состоянии душевного равновесия. При этом хронический стресс от работы, суеты, дедлайнов не оказывает видимого влияния. А вот ссора резко прекращает действие этого... чего-то.
Кровь — не просто стимулятор роста типа фитогормона. Растения приобретают новые свойства: тактильную чувствительность, реакцию на угрозу, возможно — зачатки примитивного сознания. Опыт с виноградом показал: эффект непредсказуем и потенциально опасен. Опасность пропорциональна дозе — чем больше контакта, тем необратимее изменения. Виноград на работе получил, по моим прикидкам, около 10 — 15 мл крови — результат был катастрофическим. Нужно искать пороговые значения.
Пальцы сами потянулись к свежему порезу на указательном пальце — вчерашний эксперимент с фикусом. Шикарный красавец, «Каучуконос», с толстыми, глянцевыми, темно-зелеными листьями. Рана, которая в норме заживала бы неделю, сегодня уже была покрыта тонкой, розовой и невероятно зудящей пленкой нового эпидермиса. Ни следа, ни шрама.
«Значит, это влияет и на меня... Но как?» — холодная и тяжелая мысль заставила меня сглотнуть комок в горле. Это был уже не просто интерес, это становилось страшно.
Вечером я задержался на работе — официально, чтобы проверить работу новых датчиков после «костыля», неофициально — чтобы в тишине и одиночестве проверить некоторые догадки и еще раз, уже на трезвую голову, убедиться в реальности происходящего.
Цех опустел, остался только дежурный электрик где-то на втором этаже. Я заперся в своем кабинете, по совместительству складе ЗИП и месте тусовки всей технической службы.
Достал из сейфа, где обычно лежали дорогие калибровочные модули, набор стерильных пробирок и скальпель. Сердце колотилось, как у вора.
Я разделил преформы на три группы. В первой я попытался просто совместить растения по-старинке: косой срез на разных видах, плотная стяжка бинтом для фиксации. Во второй — то же самое, но место среза было обильно смочено несколькими каплями моей крови. В третьей группе я сделал всего две колбочки — в одной просто земля с улицы с каплей крови, во второй — контрольная, чистая.
Испытуемыми выступили «добровольцы», собранные у курилки: крапива, одуванчик, ветки молодой березки и какого-то ивняка у проходной.
Я аккуратно упаковал образцы в термосумку — нужно перенести их домой. Чувствовал себя идиотом и гением одновременно.
Вечером, пока Маша укладывала Настю, я осторожно оборудовал балкон. Старый холодильник с мертвой морозилкой, служивший складом для заготовок, идеально подходил для импровизированной лаборатории. Его толстые стенки сохраняли температуру, а белый, слегка пожелтевший пластик внутри легко отмывался. Новоприобретенный стеллаж, две термосумки, наскоро зашитых изнутри толстым пластиком, пара прожекторов и пара небольших фитоламп типа «Паук».
Перед любимой я выкручивался как мог — объяснял всё происходящее своим новым хобби. Эксперименты с растениями, небольшая селекция и т. д. Мол, хочу на даче в саду яблоню, на которой растет и груша, и слива, и сами, собственно, яблоки. Скептически недоверчивый взгляд помягчал, когда я привел в пример реальные примеры из интернета, напомнил про почти получившуюся яблогрушу. Кажется, она даже на секунду заинтересовалась, загорелась идеей вырастить «помидофель» или «редискохрен».
Увидев наконец ее характерный взмах рукой — «Чем бы дитя не тешилось, лишь бы не плакало», — я с огромным облегчением выдохнул. Разрешение было получено. Пусть и с усмешкой.
Я разложил на полках пробирки с образцами, промаркированные медицинским лейкопластырем и кривыми надписями шариковой ручкой. В образцах с кровью уже были видны изменения.
Работая, я вдруг осознал, что напеваю себе под нос — старую, давно забытую песню, которую пел еще мой дед-фронтовик, чистя картошку в закопченной кухне. «Темная ночь, только пули свистят по степи...» Эта мысль вызвала странное, щемящее чувство — будто кто-то невидимый, старый и мудрый, одобрительно похлопал меня по плечу. Бред, конечно. Усталость.
Через три часа первые результаты заставили меня отшатнуться от холодильника.
Первая группа, «чистая», выглядела вполне нормально. Гибриды держались бодро, без признаков увядания или отторжения. О большем говорить было рано. А вот в колбах второй группы, «кровавой», творилось нечто.
Между срезами растений — паутина тончайших красных нитей, похожих на запекшуюся кровь, но живых. Они пульсировали, переливаясь в свете фитолампы, и, казалось, делали это в такт моему собственному дыханию. За этой странной паутиной проглядывала неестественно яркая, сочная зелень подопытных растений.
В пробирке третьей группы с кровью и землей грунт шевелился, как живой, образуя и расправляя микроскопические холмики.
Я резко захлопнул дверцу холодильника, сердце бешено колотилось, когда услышал знакомые шаги позади в комнате.
— Дима? — Волосы были собраны в небрежный, но от этого еще более сексуальный хвост, а вокруг глаз — тонкая, почти незаметная бронзовая подводка, подчеркивающая их разрез. — Ты все еще тут что-то мастеришь? Уже поздно.
Ее губы растянулись в ленивую, добрую улыбку. Я же инстинктивно отступил, прикрывая собой вход на балкон, словно подросток, пойманный за курением.
— Да так, знаешь, хочу очень к весне свою рассаду вырастить, чтобы тебя удивить. Решил еще поэкспериментировать с гидропоникой, — голос прозвучал хрипло и неестественно громко.
Ее взгляд скользнул по моим рукам — их одолевал легкий, но заметный тремор. В глазах жены мелькнуло что-то — тревога? Разочарование? Или, к моему удивлению, неподдельный интерес? Но она лишь вздохнула, поставила дымящуюся чашку на подоконник и потянулась, закинув руки за голову.
— Ладно, не замерзни тут, профессор. И... спасибо, кстати, за этот фикус. Он такой... необычный стал в последнее время. Я такого еще не видела.
Когда она ушла, я взглянул на подаренный месяц назад фикус. Его листья сегодня утром были обычного зеленого цвета. Теперь же по краям проступал едва заметный алый кант.
Раннее утро началось с маленькой катастрофы. Проснувшись от странного шороха, я застал Настю сидящей перед открытым холодильником-лабораторией. Моя семилетняя молчунья, которая совершенно ничего не боится, теперь с любопытством тыкала пальчиком в щель между полками.
— Нельзя, солнышко! Ни в коем случае! — я схватил ее на руки, сердце бешено колотилось где-то в горле.
Сразу последовала истерика – не такая и редкая для моей дочки. Настя вырвалась и кинулась на пол, начиная брыкать ногами и выгибаться. Еще десяток секунд, и из глаз брызнут слезы, а далее последует крик. Эти секунды она ждет — получилось ли раздобыть желаемое, сработал ли натиск или нужно продолжать напор.
Успокоить удалось, только показав «волшебный цветок» — тот самый измененный фикус, который из мер предосторожности я вчера перенес с кухни на балкон.
— Смотри, — осторожно поднес ее руку к листу, — трогай аккуратно...
Лист дрогнул при прикосновении ее пальца и... потянулся навстречу, как щенок, ищущий ласки. Настя замерла, затем разразилась смехом — настоящим, звонким, искренним, какой у нее бывает только в моменты истинного восторга.
Вечером, когда жена купала дочку, я заметил нечто странное. Царапина на ее коленке, полученная вчера на детской площадке, исчезла без следа. Гладкая кожа выглядела так, будто травмы никогда не было. Любимая, растирая дочку полотенцем, вроде бы не замечала этого, привычно нацеловывая ее в макушку после ванны.
Следующие три дня превратились в сплошное, методичное, почти одержимое исследование.
Я ставил эксперименты, сначала как в школе — на уроках биологии и в школьной теплице, постепенно усложняя, ориентируясь на прочитанное во всемирной сети. Появились первые робкие результаты. Стало понятно, что количество крови напрямую влияет на скорость и силу реакции.
Но некоторое возможно и без крови — тогда растения, по-видимому, не мутируют, просто срастаются, хотя иногда и странно. Кроме того, стало ясно: чем мельче и моложе растения, и чем ближе их виды — тем стабильнее и предсказуемее реакция. А те самые красные нити, возможно, были не частью гибрида, а неким симбиотическим грибком или бактериальной колонией, питающейся моей кровью и меняющей метаболизм растения.
Один день не дал никакого ничего — даже с кровью. Это укрепило мою теорию о эмоциональном состоянии, ибо перед этим мы спали с супругой по разным кроватям, после небольшой, но едкой перепалки.
Я пробовал всё: разводил кровь в дистиллированной воде в разных концентрациях и поливал этим раствором растения; обмазывал им место среза и сразу же стирал; вносил каплю прямо в почву. Каждый метод давал разный, непредсказуемый результат. Но было еще что-то, какая-то другая переменная, которую я пока не мог уловить и измерить. Что-то, что было не в пробирке, а во мне.
Пока у меня нет объяснения, хотя некоторые мысли и вертятся. Нужно проверять дальше.
Городская библиотека пахла старой бумагой, пылью и тишиной. Пожилая библиотекарша Людмила Степановна, знавшая меня еще со студенческих времен, когда я писал тут диплом и таскал ей конфеты и чай за доброе отношение, с удивлением наблюдала, как я перебираю архивные подшивки местных газет и пожелтевшие краеведческие сборники.
— Дима, да ты у нас историком стал? — улыбнулась она, подавая очередную книжецу. — Или краеведом?
— Да так, новое хобби, Людмила Степановна, — смущенно соврал я, разглядывая «Хроники края» аж 1873 года издания. — А нет ли у вас чего-то... еще старее?
— Постарее? — она подняла брови, поправила очки. — А что тебя именно интересует? Ты поделись, а там уж я попробую что-нибудь подсказать. У нас фонды старые, много чего есть.
— Фольклор, — не стал я врать ей в глаза. — Народные сказки, предания, легенды, но не в современной обработке, а самые что ни на есть аутентичные. И... язычество. Самое древнее, что найдется. Не обязательно даже местное, можно и мировые практики для сравнения. Просто вдруг у вас есть что-то такое, чего не найти в интернете. Я, кстати, не забыл свое правило и принес ваши любимые конфеты. И чай. Я по-доброму улыбнулся и кинул приглашающий взгляд на черный пакет у читального стола.
— Любопытно... — протянула она, смотря на меня с новым интересом. — Что ж, найду для тебя пару экземпляров, но это, скорее, будут лишь зацепки. Если хочешь почитать действительно что-то интересное, тебе нужно не в библиотеку. Корни того, что ты ищешь, надо искать в других местах. Попробуй обратиться в монастыри — Юрьевский, Рдейский. Наш университет давно с ними сотрудничает по историческим вопросам, может, в их архивах или у старой братии найдешь то, что тебя интересует. Там летописи есть.
В любезно предоставленных ею книгах я действительно не нашел почти ничего, кроме пары разрозненных упоминаний. Но на 43 странице одной богом забытой книжки, пахнущей мышами и временем, был абзац о «Лесных духах»:
«...и когда великая чума 451 года от Рождества Христова скосила наши земли, пришли они — те, кого в простонародье звали Лесными людьми или Детьми леса, ибо могли они врачевать лютые раны одной силой деревьев да трав. Племя то было старым и уже почти забытым всеми богами. Но после десяти зим исцеленные ими стали меняться. Кожа их грубела и покрывалась подобием коры, а кровь их текла темная и густая, как смола. И возымел народ страх и гнев, и жгли их на кострах, но даже из пепла их иной раз прорастали новые ростки, обагренные той же багряной росой...»
И далее, после пространных рассуждений автора о бренности бытия, еще одно короткое упоминание, будто постскриптум:
«Видел я как-то у странствующего торговца диковинную гравюру на дереве — прекрасная дева на троне, будто сплетенном из живых, извивающихся деревьев, окруженная свирепыми воинами в звериных шкурах и деревянных масках. Время на ней было изображено древнее, допотопное, судя по примитивным копьям, близкое к варварскому племени первых людей, или даже еще раньше. Маски воинов были грубы, с элементарными чертами человеческих лиц, а в руках матриарха того был большой глиняный горшок, а на нем — тот же узор, что и на масках...»
Мозг будто порезался осколком стекла. Я замер, перечитывая последнюю фразу снова и снова, пальцы непроизвольно сжали хрупкие, пожелтевшие страницы. Воздух в тихом библиотечном зале вдруг стал густым и спертым.
Рисунок на том камне с дачи... это было не лицо, не игра природы на срезе песчаника. Это был символ. ЕЕ символ. Тот самый, что пылал у меня в ладони в кошмарном сне.
Это были ее люди. Ее стража. Ее дети.
И они ее предали.
Холодная волна прокатилась по спине, сердце непривычно заколотилось. В то же время от чего-то резко накатила злость, даже скорее ярость. Я резко захлопнул книгу, подняв облачко пыли. Это была не просто древняя легенда. Это было предупреждение. Наследство. Или приговор.
Теперь я знал. Но был ли я от этого в безопасности? Или, наоборот, именно это знание и сделало меня мишенью?
Новость отредактировал Летяга - Сегодня, 12:20
Причина: Стилистика автора сохранена
Ключевые слова: Эксперимент растения опыты авторская история