Потеряшка. Часть 2 (и последняя)
Чтобы как-то заполнить неловкую паузу, я зачерпнул полную ложку и отправил в рот.У варенья был вкус лета. Теплого, жаркого июльского полдня, когда солнце сияет и делает воздух ленивым, сонным и вязким. Я на секунду почувствовал запах старого деревянного дома, а точнее — конкретного дома, нашей дачи, услышал скрип половиц и мамин голос, грозный, но с легкой, едва уловимой смешинкой: «Лешка, оставь варенье на зиму, не воруй из таза! Да куда ж ты половником-то, охломон».
- У вас варенье прямо как в детстве, - с искренним восхищением сказал я.
- Не как в детстве, а именно из детства, из твоего детства, - Васильич улыбнулся.
Я встал.
- Вы больны? Из какого детства? Я, пожалуй, пойду, спасибо за чай.
Свет мигнул, комната на секунду оказалась в полной темноте.
- Я-то, Лешенька, может и болен, а вот ты-то здоров? Я на "ты" с тобой перейду, если ты не против, непривычно мне такому молодому выкать, - он положил варенье в кружку и начал размешивать, ложка жалобно забилась о фарфоровые бока, - когда последний раз ты чувствовал, что чего-то хочешь? Желаешь всей душой? Желаешь так, что горы готов свернуть, только чтобы это желание реализовать? А?
Я молчал.
Ложечка в стакане больше не билась.
- Не помнишь? А кто ты - можешь мне ответить? - Старик встал. - Ну? Если человек не может ответить на вопрос, кто он, значит, он уже не человек, а так...
Старик неопределенно взмахнул руками.
- А вы кто? Что вам от меня надо? - заорал я, - Зачем сюда зазвали, и эти разговоры неприятные, лучше бы убрались, живете вон как свинья, а туда же, учить меня...
Васильич похлопал себя по карманам, выудил помятую пачку непонятных сигарет, сунул одну в рот и вопрошающе посмотрел на меня.
- Проорался? Легче стало? - он продолжил хлопать себя по карманам, я вспомнил, что зажигалки у него нет и протянул ему свою.
- Не стало, буркнул я, - не понимаю, что вам нужно. Зачем вы позвали меня, сказали, что у вас есть что-то важное, а сами несете бред про варенье из детства, вопросы какие-то странные задаете...
- Вопросы не бывают странными, - Васильич сел обратно на табурет, с удовольствием затянулся и выпустил клуб дыма.
Дым немедленно свернулся в вопросительный знак с двумя большими глазами на крючке. Знак мигнул, задорно подпрыгнул на точке, показал мне длинный язык и растаял.
- Вопросы, мальчик мой, бывают либо с ответами, либо нет.
- Эээээ.... , - промычал я, - мне что-то нехорошо.
Старик усмехнулся, почесал кустистую бровь и выпустил дым еще раз.
На этот раз просто дым.
- Извини, Лешенька, просто вы, люди, так податливы на фокусы, что без их демонстрации не можете увидеть настоящую магию и суть вещей. Вам обязательно надо показать какую-то ерунду, чтобы вы начали слушать. И верить. Просто верить вы, к сожалению, не способны. Но шутки в сторону. Я действительно хотел показать кое-что важное, и кажется, сейчас самое время.
Внезапно мне тоже стало весело.
Ну конечно, все очень просто. Ни за какими сигаретами я не ходил, я просто-напросто уснул на диване, серфил в телефоне и уснул. Я сплю, это все сон, причем довольно смешной, и скоро я проснусь, заеду к нотариусу, подпишу все бумаги и отправлюсь наконец в Москву.
Васильич тем временем нацепил на нос видавшие виды очки, обошел стол, вытянул из стопки гроссбухов один, выложил его на зеленую поверхность, полистал пожелтевшие страницы, и, наклонившись так, что нос его практически водил по бумаге, прочитал:
- Алексей Алексеевич Булкин, квартира 37. Вот, пятый стеллаж, третья полка.
Распинав мешки и подтащив к стеллажу хлипкую на первый взгляд стремянку, Васильич бодро забрался на ступени, кряхтя от усердия, вытащил коробку, притащил ее к столу и гордо показал пальцем:
- Ну! Открывай!
Коробка была пыльная. Взявшись за серый, старый картон, я ощутил желание немедленно вымыть руки, но преодолев брезгливость, осторожно заглянул внутрь.
На самом верху стоял домик из спичек.
Мой домик, который я, высунув язык от усердия, клеил в седьмом классе на конкурс, потом бережно паковал в коробку, вез в трамвае и забыл на сиденье, испугавшись, что проехал свою остановку и выскочив впопыхах.
Бережно вытащив его, я смотрел дальше.
Кошелек, потерянный мной в 12 лет. Старый, с почти стертым тиснением. Я открыл замочки-шарики — внутри была мелочь, я, помнится, копил тогда на конструктор, бережно складывая в кошелек те редкие монетки, что удавалось сэкономить на школьных завтраках. Монетки копились медленно, и я страшно гордился, когда пересчитал их и понял, что копить мне осталось всего ничего, где-то месяц. Потом я зачем-то вынес кошелек во двор, дабы похвастать пацанам своим богатством, — и посеял его. То ли сам где-то оставил, то ли из кармана выпал, пока мы бегали по дворам, играя в казаков-разбойников, кто же его знает. Горевал я тогда долго, и мама, тяжело вздохнув, заняла где-то денег да и купила мне этот злосчастный конструктор. Но радости отчего-то он так и не принес, пылился в коробке и в итоге я подарил его своему другу Славке на Новый год.
Открытка. Я делал ее маме на день рождения, бумажные цветы, наклеенные на лицевую сторону, помялись, но это абсолютно точно была моя открытка, сделанная мной для моей мамы, но так и не подаренная, потерянная где-то в школьном коридоре.
А вот это уже из нового. Книга «Люди и дворы». Эту я потерял совсем недавно, года два назад, забыл в самолете.
Зонт, забытый в метро, многочисленные ручки и линейки, одну я даже узнал — на ней была надпись «А+В», я в девятом классе влюбился в Вальку и рисовал эти буквы всюду, где только можно.
На самом дне лежал альбом для рисования.
Мой альбом.
Я вытащил его из коробки, открыл.
На меня смотрела нарисованная детской рукой комната. Линии были кривые, но я разобрал и кровать, и телевизор «Рубин», и себя, человечка-огурца, сидящего на кровати.
И пушистое существо, нарисованное рыжим с зелеными точками-глазами, что сидело на спинке кровати. Оно было похоже на кота, но уши его были большие, словно у зайца. Хвост существа спадал на подушку и был нарисован особенно пушисто и ярко.
Я перевернул страницу.
Лестница — и что-то темное, угловатое, сидящее под ступенями, ждущее сумрака, чтобы схватить за штанину запоздалого путника.
Вот мама что-то готовит на кухне, а много пушистых глазастых комочков трутся у ее ног. Чьи-то большие глаза на длинных стебельках наблюдают из ванной за мамой, три комочка тащат по направлению к ванной кусочек сахара.
И еще рисунки.
И еще.
- А варенье я тебе уже отдал, - старик аккуратно заглянул из-за моего плеча, - как кстати его звали, Лешенька? Как звали Рыжего?
- Фыр, - одними губами прошептал я, - я называл его Фыр. Когда я был маленьким, то боялся засыпать, мне всё казалось, что кто-то страшный бродит по коридору, но если позвать Фыра, то он придет через открытую форточку и усыпит, тихонько фыркая на ушко. И никто из чудищ не войдет, пока Фыр рядом.
Я устало опустился на край стула.
- Кто вы? Откуда у вас эти вещи?
Старик налил мне еще чая, пододвинул поближе розетку с вареньем.
- Я - хранитель забытых вещей, мальчик мой.
- Это как? Собираете мусор по помойкам?
Васильич засмеялся, смех у него был как у молодого, яркий, рокочущий.
- Все совсем не так, - сказал он, отсмеявшись.
- А как?
- А так, Лешенька, - начал размеренно старик, - что город состоит из людей и вещей. Люди создают вещи, вещи служат людям, неся в себе частицу тех, кто их создал. Отслужившие вещи идут на помойку, мусор, как ты выражаешься. Он разлагается и становится землей или перерабатывается и становится новыми вещами, так было всегда. Но бывает так, что вещи не сослужили своей службы. Их потеряли, забыли или, что хуже всего, выкинули, посчитав более негодными. Их жизнь не окончена, они полны энергией своего человека. И как люди породили город и вещи, так город породил нас. Хранителей. Мы находим вещи и храним, ожидая, когда придет их час вернуться в жизнь.
- И что, прям собираете и храните? Может, следуя вашей теории, надо их раздать тем, кому они предназначены?
Васильич осуждающе покачал головой.
- Не все так просто. Что-то, конечно, возвращается. Например, если владелец ищет, места себе не находит, я услышу и потихоньку принесу ему вещь. Знаешь же, бывает - ищешь, все перероешь, а потом - раз! На самом видном месте лежит! Это я или мой коллега принесли, - в голосе старика заскользила гордость. - А большинство лежит, в основном мелкие вещи, которые не ищет никто ввиду их незначительности в жизни. Иногда радую кого-то находкой, когда человеку надо, до искр из глаз, а купить или сделать не может, а у меня есть, а хозяин вещи давно умер. Иногда вот возвращаю спустя много лет, но на это нужны причины и разрешение города, а его не так-то просто получить. Еще есть вещи проклятые, они редкие, но их мы тоже храним, чтобы они никогда более не попали к людям и не причинили никому беды.
У меня закружилась голова. Вещи, хранитель, чай с вишневым вареньем, дым, превращающийся в вопросительный знак.
Есть от чего усомниться в собственной адекватности.
- Вы что же, за всем Петербургом тут собираете? - спросил я первое, что пришло в голову.
- Нет, не за всем, - Васильич улыбнулся. - Только за этимии вот четырьмя дворами. Ты же тут родился, в этом доме?
- Тут, - кивнул я.
- Вот все твои потеряшки здесь, даже книга, что ты в самолете забыл. Малая родина, как вы, люди, называете, ты связан с этим местом, — старик откровенно наслаждался моим удивлением, — и будешь связан, пока у тебя будет дом, где ты вырос. А если ты от него откажешься, что, кстати, ты собираешься сделать, то ты станешь бездомным, а все вот это, — он обвел рукой содержимое коробки, — станет пылью. Пыльщики мои будут рады. Я — нет.
- И что же будет, если вы не будете хранить это все? - саркастически спросил я.
- Грустно будет, мальчик мой. Энергия, у вещей оставшаяся, не растраченная, приманивает всякую дрянь типа Пыльщиков, только более мерзкую. Пыльщик — он пылью питается и из пыли состоит, дунь — и нет его, развеется. А те, что питаются энергией, куда как более вредные. Если город не чистить от забытых, потерянных вещей, то он наводнится всякой гадостью типа Помоечников хвостатых или там Подъездной хмари или еще хуже — Синей Головнянкой. Расплодится эта гадость на каждом углу, вещей для пропитания им не хватит, они и начнут покусывать людей. Вот где, по-твоему, больше всего теряется вещей?
- В метро, - не думая, ляпнул я.
- Вот! - Васильич поднял вверх палец назидательно, - вот видишь, даже ты знаешь. А много ли в метро радостных лиц? Многие там улыбаются? Нет! Нет и еще раз нет! В метро вещи теряются каждый день, да много. Искать их там сложно, подземелье большое, запутанное, и не всё находится, вот и плодится там Головнянка эта, много ее, голодная, так она на людей переключается, их энергию с голодухи жрёт. Вот им и смурно становится, а то и вовсе мигрень.
- То есть вы хотите сказать, что вы - не человек?
Старик улыбнулся уголками губ.
- Я - хранитель потерянных вещей. Меня породил город, так что да, я - не человек.
- Пусть так, - согласился я, - Но зачем мне сейчас старый детский альбом или спичечный домик?
Васильич вздохнул, потер рукой рот, пожевал по-стариковски губами, и, немного помолчав, ответил:
- Понимаешь ли, мальчик мой. Последние лет так двадцать что-то идет не так. Рушится привычный и, главное, правильный ход событий. Правильно ведь как? Люди создают вещи, вещи служат людям, люди служат городу. А в последние годы всё чаще случается, что люди служат вещам и что вещи начинают подчинять себе людей. И вот это — страшно. Потому что человек, служащий вещам и желающий только вещей, не может созидать. Он может только потреблять, и, если так пойдет и дальше, то город умрет.
Я откинулся на спинку стула. Хотелось еще курить и коньяка.
- Коньяка у меня нет, - ответил старик, а вот курить - кури сколько хочешь.
Я не стал удивляться тому, что он ответил на невысказанный вопрос.
- Но как же, - сказал я, - ведь люди создают вещи, чтобы облегчить себе жизнь. Чем больше вещей, тем проще жизнь. И в город, типа Питера, люди приезжают ради этого - чтобы было легче жить.
- А вот тут, Лешенька, еще как посмотреть, - старик неспешно разминал себе пальцы, и я невольно подумал - сколько же ему лет? Когда я был совсем пацаном, он же уже выглядел как сейчас.
Он, меж тем, продолжал:
- Люди из маленьких городов в погоне за вещами едут в большие. А что они дают городу? Ничего! Только потребляют его ресурс, силу. И город становится бессильным, хиреет. А маленькие города, оставшись без людей или с людьми старыми да слабыми, вовсе умирают. Петербург сильный, он еще долго будет бороться, а Москва, например, совсем усталая, хилая.
- Почему? Ведь город - это... Это технологии! Это здания из стекла и металл, это бизнес, это деньги, это... - я запнулся об осуждающий взгляд старика.
- Вот, - грустно сказал он, - об этом я и говорю. Город — это не стекло и металл, город — это, прежде всего, энергия создающих его людей. Архитекторов. Мечтателей. Учёных. Артистов. Учителей. Поэтов. Художников. Рабочих. Да-да, рабочих, хоть сейчас это и немодно — быть рабочим. Тех, кто горит своими мыслями, идеями, тех, кто силён духом. А ну-ка вспомни, с какими мыслями ты вчера утром шёл по Невскому? Ты же дышал этим воздухом и не мог надышаться! Ты приехал — и город дал тебе силу. Поделился с тобой кусочком энергии тех, кто жил тут до тебя, кто его создал. Кто берег его, порой ценой собственной жизни. Вспомни хотя бы блокаду.
Старик замолчал, глядя перед собой, а потом сказал:
- Отвечаю на вопрос: зачем тебе сейчас старый спичечный домик и альбом? Я хочу, чтобы ты вспомнил, кто ты. И чтобы ты снова полюбил город, воспитавший тебя. Ведь ты любил Петербург. И хотел стать архитектором, хотел строить для города красивые дома и реставрировать старые, и город берег тебя — и помогал, как умел. Но в погоне за вещами ты не вернулся сюда, — Васильич вздохнул, — и ты забыл свои мечты и свой город. Его сырой воздух. Дворы-колодцы, которые зачаровывали тебя, крыши, куда вы сбегали с ребятами со школы и где делились тайнами, его старые уставшие мостики больше не волнуют твое воображение; тебе все равно, что в квартире, где четыре поколения жила твоя семья, куда старый, как сам город, как ты выражаешься, Фыр, а на самом деле — Лунный кот Петербурга — приходил перед сном прогнать твои ночные кошмары, будут жить люди, которые ничего не дадут городу. Хорошо, пусть тебе безразличен Петербург, но почему же из всех архитектурных проектов ты выбираешь только быстрые? Что ты создал, кроме нескольких однотипных бетонных коробок? Дал ли ты что-то тому городу, где живешь? Нет. Потому что проекты ты выбираешь по гонорару, чтобы скорее обернуть деньги в вещи. Ты так и не ответил, счастлив ли ты, но я отчего-то думаю, что нет. Нельзя быть счастливым, будучи рабом вещей.
Я молчал.
Свет в странной проволочной люстре еще раз моргнул, Васильич унес чайные кружки, я остался в комнате один.
Где-то вдалеке зашумела вода.
Забытые вещи смотрели на меня с немой просьбой.
Старик вернулся, грустно посмотрел на меня и сказал:
- Тебе пора.
Я встал, сделал шаг по направлению к выходу.
Что-то дернулось у меня под ногами, серым клубком скатилось в сторону и уставилось снизу вверх блестящими глазами-бусинами.
- Да, кстати, - сказал Васильич, - знакомься, это Пыльщик. Твое будущее.
***
Только придя домой и глядя больными глазами в окно, упиравшееся в стену соседнего дома, как и большинство окон в старой части Питера, я понял, что ушел, крепко сжимая в руках свой старый альбом.
Из отражения в окне на меня смотрел потертый жизнью мужик с тоскливыми больными глазами.
Вы спросите, что было потом?
А потом я по-настоящему выспался, впервые за несколько лет.
Кажется, я спал сутки, а когда что-то меня тревожило, я слышал тихое "фыррр", и запускал руку в теплую, ласковую шерсть.
И что-то доброе тыкалось в меня носом.
И мне совершенно не хотелось просыпаться.
В итоге я проспал сделку, и скандальная Илона отказалась иметь со мной дело.
Чему я рад.
Не представляю себе Илону в нашей квартире.
Не представляю себя по-настоящему без-домным.
В Москву я так и не вернулся – уволился по телефону, наплевав на горящие сроки проекта и трёхэтажный мат шефа, и нашел работу в своем любимом городе.
В Петербурге.
Точнее, она сама меня нашла – встреченный случайно институтский товарищ, узнав, что я вернулся, предложил поработать с ним в Союзе Реставраторов Петербурга, и я, впервые в своей жизни понял, что означают слова «работа мечты» - Петербург открывал мне секреты своих старых зданий, а я отныне занимаюсь тем, что продлеваю их век и храню свой город для тех, кто будет жить в нем после меня.
Но самое главное - каждое утро, выходя на кухню, чтобы принять ванну (я не стал перестраивать этот «петербуржский колорит»), я вижу розетку вишневого варенья на столе.
И чайник всегда горячий.
А с Васильичем мы порой курим ночами.
И говорим.
Но это — уже совсем другая история.
Автор - Istanbulssoul.
My Webpage
Ключевые слова: Петербург хранитель забытые вещи городское фентези