Добрый соседушка

- Да ужо помогу, не беспокойся, - Василий, проезжий богатырь и борец с нечистью, положил сильные руки на стол.

В свежесрубленной избе пахло сосновой смолой, свежим деревом и хозяйкиными пирогами. Пожар десяток изб спалил в этой деревне. Погоревали люди. Да горем сыт не будешь. Отстроились, да далее лямку свою крестьянскую тянут.

- Говоришь, сразу после пожара черт объявился? – задумчиво протянул богатырь, взглянув на старосту.

- Ну не так, что б сразу. Полыхнуло то сильно. Избы погорели. Пока людей спасали. После сгоревших хоронили. После всем миром новые избы отстраивали. Дело т к зиме налаживается. А после ужо, как все сладилось, пошли бабы к остаткам избы той, посуду какую поискать, али припасы. Неправедно это по отношению к мертвым. Да детки то плачут. Есть просят. У многих припасы сгорели. А в избе той сгоревшей как заухает, засвистит. Из окошка змеюка огромная выглянула, язычок раздвоенный кажет. Бабы и дунули оттудова со страху.

- Только в избе погорелой озорует?

- Ну, вроде, да, - отозвался староста, - на улице-то не появляется.

- А священника то не звали, нечисть изводить?

- А как же. Звали. Приехал, значится, батюшка. Крестов, святой воды, да самогонки набрал и в избу пошел. Да только и дверь что успел открыть. Оттудова как петух громадный с горящими глазами на него как выпрыгнет. Уехал батюшка. Быстро очень. Да наказывал, чтоб не звали его боле. Мол, дел у него невпроворот. Ты уж помоги, Василий Ильич, черта того извести. А то мужики все избы погорелые ужо разобрали, а эта посеред деревни стоит как бельмо на глазу, да баб своим видом пужает.

…

Василий притворил за собой калитку и оглядел двор. Ухоженный когда-то двор, ныне дышал запустением. Вдоль забора поднялись сорняки да чертополох. Посередь двора стояла сгоревшая изба. Огонь изрядно пожег стены, но крепкие бревна еще держались. Крытая гонтом крыша кое-где уже провалилась вовнутрь. Дверь приоткрыта. Из пустых оконных проемов несло гарью. Казалось, все тут пропитано горем, даже птицы не щебетали.

Богатырь с трудом отворил дверь. Внутри что-то зашевелилось, заворочалось. Запахло серой. Наполовину уцелевшая горница скорбно напоминала о своих сгоревших хозяевах. И полотенца, все в сером пепле, на шестке. Аккуратные лавки, да стол. Хозяйский зипун на колышке у двери. Детское платьишко на полатях. Опрокинутая колыбелька.

Внезапно огромный черный кот прыгнул с печки на Василия, растопырив когти и раззявив орущую пасть. Богатырь будто ждал. Шагнув в сторону, уклонился и сильным движением плеча толкнул котяру в угол, к лавке. Кот обиженно завыл и, вздыбив загривок, яростно зашипел на богатыря.

- Добрый соседушка, - начал Василий, - я без злого умысла, в гости к тебе пришел. Не ищу я корысти в доме твоем. Поговорить с тобой дозволь.

- А что ж с мечом пожаловал? - котяра выщерился на богатыря злыми синими глазами, говоря по-человечьи.

- Дык богатырь я, мне по долгу службы с мечом ходить полагается, - развел руками Василий, - вишь, я его в ножнах держу, потому как, только на ворога поднимать меч стану. А ты не ворог вовсе.

Котяра вздохнул, уменьшился да оборотился маленьким домовым. Небольшого росточка, лохматый, в белой, измаранной пеплом рубахе, с яркими синими глазами.

- Без бороды, молодой совсем, бедолага, - подумалось Василию.

- Почто в дом мой без приглашения хозяйского заходишь, - грозно произнес домовой.

- На погосте хозяева то, к тебе я пришел, - Василий оглядел еще раз горницу, - дело у меня к тебе. Крайней, значит, важности.

- А какие дела у пришлого охотника на нечисть к домовому? Знамо какие – извести меня хочешь.

- Не извести, помочь хочу, - Василий вздохнул, - вижу – дом твой без хозяев-то в запустение пришел, нет в нем тепла без людей, души нет. Знаю, не твоя в том вина.

- Я их не смог спасти, - внезапно, домовой зарыдал, - уголек с печки то на пол выскочил, да в угол закатился. Сразу и занялось все. А я растерялся. Мне бы уголек тот руками схватить, да выкинуть. А я, по молодости, хозяев будить стал. А они не просыпаются. Я их трясти, котом выть – ни в какую. А потом полыхнуло. Как они кричали от боли и страха. Я виноват.

А они так любили меня. Хозяйка хлебушек испечет, - домовой светло улыбнулся, размазывая слезы по щекам, - мне горбушку. Я младшенькой косы заплетать – а она обнимет, прижмет, поцелует, и песенку споет. Это была настоящая, добрая семья. А теперь я один. Я уйти не могу, потому как хозяйство на мне. Хоть и не хозяйство уже. И не могу я быть один. Сгину. А в другой дом уйти – кто ж позовет.

…

- Ну что, Василий Ильич - извел черта–то? – староста отложил в сторону колун, коим дрова колол, - идем в избу, не след говорить на пороге.

- Все, могут мужики избу горелую разбирать. Утварь, что найдут – тоже в хозяйстве приспособить могут, пущай не беспокоятся.

- Дядька, Василий, - маленькая Настенка, дочка старостина, вывернулась под руку, - а ты мне куклу выстрогаешь? Я ухаживать за ней буду, как мамка, любить, песни ей петь.

-Погодь,- остановил богатырь старосту, уже собиравшегося цыкнуть на дочку, - я познакомить тебя хочу кое с кем.

Василий открыл свою кожаную суму. Домовой покраснел от смущения и такого внимания к себе.

- Так то ж домовой, - охнул староста, - вот ведь беда какая. Как только он горе такое – смерть хозяев своих вынес, бедолага, - добрый соседушка, - староста встал и поклонился домовому, - приглашаю тебя в дом. Живи с нами, горя не ведая, в добре и согласии. В хозяйстве помоги, да советом уважь. Только с егозой этой – староста строго взглянул на Настенку, - построже.

…

Василий вышел во двор, вскинул на плечо походную сумку и оглядел деревеньку. Занимался яркий осенний денек. Из избы доносилось детское пение. Настена пела кому-то грустную и печальную песню про жизнь, про семью и про добро, которое нужно каждому.