Плата за бессмертие
Я не могу смотреть на закатное солнце. Ведь оно знает. Знает абсолютно всё обо мне.
Худая фигура брела по залитой алым светом долине. Звук шагов волнами расходился в неестественно глухой тишине и быстро стихал, поглощённый вездесущим чёрным камнем. Казалось, из него состояло всё, доступное взору: иссечённая трещинами земля, редкие безжизненные деревья с ветвями, похожими на кривые звериные когти, и ручьи, несущие по несоразмерно широким устьям грязную и немую воду. До самой линии горизонта всё было чёрным, омерзительным и, одновременно, родным.
Лишь небо не смешивалось с камнем земли в однородную одноцветную массу. Камень был чужд ему. И насколько противен был он, настолько прекрасно было небо.
Оно взирало сверху безучастно. Завладев всеми ветрами, лишь гоняло из стороны в сторону бесконечные вереницы облаков. И привлекало взгляд сиянием огромного красного солнца.
Существо, бредшее по пустоши, хотело поднять голову, рассмотреть единственную красоту, сохранившуюся в этой обители тишины и смерти. Но лишь луч касался безобразного лица, существо закрывалось руками. Возможно, лучи эти обжигали огнём, возможно, слепили так, что и одно мгновение прямого взгляда было мучительным, возможно, существу было противно всё, непохожее на чёрный камень. Или же виной этой странной боязни обычный стыд?
Я не могу. Как же... больно... на него смотреть. Всё знает. Всё видело. Вечное закатное солнце.
Существо было омерзительно. Оно само казалось неживым – частью бесконечной пустоши. Только звук шагов и бьющееся в груди сердце напоминали ему самому о том, что жизнь ещё теплится в теле. Да и что это было за тело? Лишь хрупкий скелет, туго обтянутый кожей, напоминающей старую бумагу. Главный предмет былой гордости – крылья – свисали со спины, как два шмата облезлой ткани.
Существо было омерзительно. И оно знало об этом.
Судьбы долины и одинокого путника тесно переплетались. Им, как близнецам, суждено было уподобиться друг другу, как бы не выглядел и чем бы ни являлся любой из них. И что бы один другому ни сделал.
Ведь брат простит. Но солнце... Оно будет помнить всегда.
Я... До сих пор я храню память о времени, когда я мог смотреть на тебя без боли и страха. Ты было прекрасно, солнце, я был прекрасен, долина была прекраснее нас обоих. И никакого чёрного мёртвого камня. Это было так давно...
Шаги стихли, живое сердце в груди забилось сильнее. Существо достигло конечной точки маршрута.
Громадная полукруглая арка, высеченная так, что напоминала множество трубок, хаотично переплетающихся, извивающихся, обрываясь и возникая из ниоткуда, сменяющих одна другую. Состояла арка из почти полностью прозрачного, непрочного на вид стекла. Лишь на вид – существо знало, что материал этот, насколько бы обманчиво ветхо не выглядел, попросту неразрушим.
Обычно арка была почти невидима, но сейчас алый свет солнца играл на её поверхности, резко выделяя на фоне матово-чёрной земли.
Существу было больно здесь находиться: оно помнило, как своими же руками ваяло и высекало каждую мельчайшую деталь, каждый фрагмент злосчастной арки – оно создало погибель. Медленную и мучительную смерть своего прошлого, своего будущего. Своего настоящего.
Воздух – сухое дыхание измученной земли – здесь вибрировал, чувствуя исходящую от материала арки силу. Материала, что так удачно маскировался под стекло.
Существо подошло совсем близко к конструкции и замерло неподвижно, рассматривая собственные когтистые лапы. По пять посеревших от времени лезвий умещалось на каждой. Существо глубоко вдохнуло, поднося лезвия одной руки к запястью другой. Оно повернуло их острыми концами к коже, глубоко вдавило и рвануло в сторону из всех сил.
И хрипло выдохнуло.
Бурая, почти чёрная, кровь брызнула на свод переливающейся всеми оттенками красного арки.
— Euphas Metahim, frugativi et apellavi... Ищу тебя и призываю тебя...
Прошептав давно заученную фразу, существо отошло на несколько шагов, не в силах выдержать постепенно усиливающуюся вибрацию воздуха. Сила, питавшая это место, пробудилась. Она уже не пугала существо. По крайней мере, не так сильно, как раньше.
Пространство внутри арки резко приобрело цвет и стало походить на завесу из серебристого металла.
Существо подошло ближе.
Нечто внутри завесы зашевелилось, забурлило и через некоторое мгновение умолкло и замерло. Но едва приметные, странные, пугающие очертания выдавали то, что призванный существом некто пришёл. И в долине объявилась вторая душа. Хоть чуждая этому миру, но живая.
Из внутренностей арки, будто из пещеры, раздался голос:
— А, это снова ты. Зачем ты вернулся сюда вновь, спустя столько лет? Разве то, чем я тебя одарил, не дало тебе свободу от этого места? Когда мы с тобой здесь закончили, — некто издал жутковатый, противный смешок, — тебя здесь уже ничего не держало.
Существо хранило молчание. Лёгкие, ненадежно сокрытые под тонкой плёнкой старой кожи, тяжело вздымались, натягивая её до предела и раздвигая рёбра.
После небольшой паузы губы существа медленно раскрылись, и оно произнесло ужасно сухим и хриплым голосом, превозмогая себя:
— Время пришло, Эуфас Метахим. Тысяча лет минула. Я, наконец, готов… Готов умереть…
— Как же быстро летит время. Тебе ведь показался вечностью этот жалкий миг, правда? Ты хотя бы помнишь, как всё началось?
Существо непроизвольно вздрогнуло. Скала стыда, сожаления и неописуемого горя, десять веков покоившаяся на душе существа, наконец, сломала его. Один, всего один несчастный вопрос, позволил этой скале обрушиться на и без того измученное сознание, надломив существо, подобно сухой хворостинке.
Я помню всё: от яркого и солнечного начала, наполненного весёлыми голосами, и до кровавого конца. Я помню, как своими руками ваял из редких минералов врата. Помню, как впервые открыл их, почти так же, как и сейчас, брызнув на них своей кровью. Помню, как через серебристую завесу впервые увидел его, омерзительное и уродливое существо, назвавшееся Эуфасом Метахимом, обитателем иного мира, где возможно всё, и предложившее великий дар, потребовав за него не менее великую плату. Я помню, как сам положил начало концу, как резал и убивал свой прекрасный народ, как рвал на части плоть родных и близких, как собственными когтями раздирал на жалкие куски мяса друзей и соседей. Я помню их крики, мольбы и вопли. Помню их молитвы и их лица, полные кротости. Помню, как гордо расхаживал по горам трупов, сваленных в уродливые кучи, воняющие кровью и брошенные гнить под закатным солнцем… Помню и само солнце, и его неизменно яркий свет… Помню, как пламени я придал свои города и поселения, шахты, леса, поля и озёра. Помню, как земли, служившие мне домом, превратились в пустоши, чёрные и безжизненные, противные и зловещие. Я помню тишину, в которой остался. Остался совершенно один…
Но сильнее всего в моей памяти укоренился уговор. Обещанная награда за выплаченную сполна цену. Слова, услышанные тогда, как эхо, барабанили по перепонкам, раздирали на части мозг и память. «Тысяча лет, смертный, – вот твоя награда. Я дам тебе великий дар – жизнь на протяжении тысячи лет. Путешествия, пиры, женщины, славные битвы, ты будешь волен выбирать сам.» На тот момент мне казалось, что нет дара великодушнее. И я не колебался долго. В кровь сдирал руки, воздвигая арку. И всего два года у меня ушло, чтобы впустить в долину своего народа погибель.
Я помню, как быстро и как болезненно настигло меня понимание содеянного и осознание совершённой ошибки. Я не выбрал ни пиры, ни женщин, ни славные битвы… Мне достались лишь скитания – скитания по всему миру. В гордом одиночестве, всю тысячу лет, я бродил от края света до края, в кровь сдирая худые ступни о сухие равнины, испещрённые трещинами и засыпанные пылью, спотыкаясь о камни, обжигаясь о горячую от пламени пожаров воду, царапаясь о совсем, казалось бы, недавно ещё зелёную траву, ныне сухую и острую, как мои когти… Помню пролитые слёзы, попытки умерщвления и горе, душившее меня и вгоняющее в отчаяние. Смерть давно стояла у меня за спиной, я чувствовал, как она дышала в затылок, обдавая меня мерзким, пробирающим до дрожи холодом. Я чувствовал, что смерти не хватает лишь шага, чтобы забрать меня. И знал, что она не может сделать этот последний шаг, ставший бы моим спасением. Не может… И виной тому я сам…
С каждой секундой воспоминаний по сухим обвисшим щекам одна за другой скатывались крупные солёные капли. От них щипало глаза, они обжигали лицо. Вместе с фонтанами крови, спешившими покинуть располосованную от запястья до локтя руку, слёзы падали на ещё тёплые, заботливо нагретые солнцем камни и противно шипели, окрашивая те в бурый цвет.
Силы покидали несчастное существо. Путь был окончен. Оно, гремя костями, рухнуло на колени. Ноги дрожали, сердце билось через раз. Существо не чувствовало боли, не чувствовало печали. Всё осталось в прошлом. Его муки близились к справедливому и такому желанному концу.
— Ты помнишь? — голос повторил. Тон его был громче, властнее и злее, чем в первый раз. Эуфас Метахим ждал ответа.
Существо бессильно опустилось на землю. Сухая кожа заскрипела по пыли, песку и камням. Чувствуя, как смерть, наконец, нежно обнимает его плечи, готовая уволочить из этого мира, существо медленно подняло печальный взор к арке и прохрипело едва слышно:
— Я помню всё. Я помню… их… всех…
Жизнь оставила его. Эуфас Метахим покинул долину, лишенный всякого интереса. Лишь бездыханное мерзкое тело, всё ещё выплёвывающее кровь, осталось, освещённое солнцем. Пройдут сотни лет, пожалуй, даже тысячи или десятки тысяч, кто знает? Существо сгниёт, закаменеет, сольётся душой и плотью с чёрной долиной, само превратится в безжизненный чёрный камень. О его уговоре, его деяниях, скитаниях и смерти не вспомнит никто, ни одно живое существо в целом мире. Не вспомнит и тот, кто проклял его, дав ему свой «дар». Абсолютно никто…
Только солнце, вечное закатное солнце, будет по-прежнему всё знать, всё видеть и всё помнить.
Ранее публиковалось здесь.
Ключевые слова: Рассказ проза мистика демон демон перекрёстка бессмертие авторская история