Дом у дороги, где высокие кедры

Так бывает во сне или бреду – полное отсутствие звуков и запахов, никаких ощущений, кроме яркой картинки перед глазами. Старый «Восход» подо мной дернул с места так, словно был вожделенной и недоступной в свое время форсированной «Явой». Он буквально прыгнул с обочины на серую ленту автострады и, все сильнее ускоряясь, понесся по спирали развязки на верхний уровень. Пейзаж вокруг подошел бы, скорее, западным мегаполисам – многоуровневые шоссе, невиданно ровный асфальт, высоченные дома. И – тишина, ни единого человека вокруг, ни единой машины. Застывший, иллюзорный мир. Реальностью здесь была лишь дорога под колесами, да, пожалуй, еще я – человек в черных одеждах байкера, приникший к рулю. Странное состояние завладело мной – странное и страшное – состояние полной апатии, так резко диссонирующее с головокружительной гонкой.

Я почти не поворочивал руль – двухколесный зверь сам решал, куда ехать, и движение его, казалось, было исполнено странного, смутно осознаваемого самым краешком сознания смысла – мотоцикл знал, куда он мчится.

Расцвеченные неоном, несмотря на солнечный день, дома вдруг прянули влево, закружились в хороводе – это «Восход» без видимой причины резко завалился набок и, высекая неяркие в солнечном свете фейерверки искр, пошел юзом. Чуть склонив голову, я с отстраненным любопытством наблюдал, как стирается об асфальт металл защиты, и моя собственная плоть. Не было ни боли, ни страха, ни ощущения движения – одна лишь ленивая отстраненность. Серый асфальт, белые линии отбойника, мгновенные проблески синего с желтым – внезапно все слилось в сплошную разноцветную муть, и я почувствовал, что, наконец, оторвался от седла, и провалился в беспамятство.

***
Сознание вернулось рывком. И вместе с ним – звуки, запахи и способность удивляться. Я стоял на проселочной дороге, на удивление приличной для такой глуши, а вокруг ветер шелестел в ветвях высоченных – метров под тридцать – кедров. Дышалось легко, вольно, как в тайге, вдалеке от запахов цивилизации. Но была и сразу кольнувшая сердце странность – невзирая на белый день, в бору стоял туман. Наверху он рассеивался под ветром, но здесь, у земли, стоял плотной, почти непроницаемой для взгляда клубящейся стеной. Иногда в нем появлялись какие–то уплотнения, смутные силуэты. Ежесекундно меняющие облик, они казались игрой света и воображения, но временами создавалось впечатление, что движения фантомов осмысленны и целесообразны, как будто целая группа призраков искала в округе что-то, ведомое только им. А у изгиба дороги сквозь молочную кисею тумана на пригорке смутно белел оштукатуренными стенами большой дом.

Всегда мечтал иметь свой дом. Необязательно громадный, но - в два этажа. И непременно - с просторным залом, где будет стоять огромный, метра два на три, камин. И чтоб на стенах – тканые гобелены вперемешку с оружием, лосиная шкура на полу, а на ней - деревянное кресло-качалка. И чтоб рядом с домом было озеро, и лес – как здесь.

И я пошел к нему.
Тишина вокруг не была мертвой – шумел ветер, тень-бренькала вдалеке неизвестная пичуга, и даже потрескивание хвои под ногами ласкало слух. А дом оказался пустым. Недостроенным. Законченный снаружи, внутри он представлял пустую коробку с намеками на внутренние стены, и черновым полом второго этажа. Пахло известкой и пылью, запустением. И вместе с тем – чем-то неуловимо близким, родным.

– Если не смогу – ты достроишь, - произнес голос отца. – А дом – он всегда дом, не прогадаешь.
Я вздрогнул, и резко обернулся на звук. Никого.
– Папа, ты ж никакого дома не строил, наоборот, всегда говорил, мол, квартира удобнее. Как так, пап?
Пустота ответила коротким смешком, а затем снаружи тихо захрустела хвоя под тяжелыми шагами. Звук удалялся.

– Как так, пап? Уже шесть лет, как тебя не стало.
Мысли пронеслись в голове так быстро, что опередили даже зарождающийся страх. И, так и не родившись, он отступил. Что-то было в этом месте – то ли воздух, то ли общая атмосфера неуловимой доброжелательности – и я принял новое знание, как должное. Это место – мое. И дом – мой. И нечего бояться.
– Спасибо, пап.

Я провел рукой по шершавой стене, легонько пнул порог между комнатами. Один из кирпичей пошатнулся под несильным толчком, и я покачал головой, разглядев швы кладки. Сплошной песок. Кто ж так строит… И как только дом до сих пор выстоял?
Последние слова, оказывается, я произнес вслух. Дом ответил неожиданно гулким эхом, а вместе с эхом пришло иррациональное знание, что здесь я не один.

– Еще и критикует! – голос из пустого угла заставил меня слегка вздрогнуть. – Возьми да сделай, как надобно. А хаять все горазды.
– Здравствуй,… домовой? – почему-то мне показалось, что именно такое название будет верным.
– Ну, пусть будет домовой, – ворчливо отозвался невидимый собеседник, судя по голосу – ехидный вредный старикашка.
– Ехидный? Вредный? Старикашка? – медленно и раздельно уточнил враз посуровевший домовой.
Похоже, чтение мыслей здесь очень даже в ходу. Случившееся далее объяснить трудно. Волна необъяснимого страха возникла в желудке в тот же момент, как домовой произнес «Старикашка». Где- то читал, что подобные ощущения вызывает инфразвук – мускульные спазмы, необъяснимая паника, желание бежать, очертя голову. Но одновременно со страхом, проступили и другие ощущения – мощи, способной раскатать меня в тонкий блин, и, что совсем неожиданно – еле заметный проблеск доброты и незлого лукавства. «Обратная связь» сработала незамедлительно – пелена всесокрушающей злобы мгновенно исчезла, а в голосе домового появились извиняющиеся нотыЖ
– Да ты не дрожи… я вообще-то незлой. Ну, пошутковал…
А он и в самом деле добрый, – всплыло в голове. – Вспыльчивый просто. И одинокий.

Знание, как и прошлый раз, пришло ниоткуда, выскочило поплавком неизвестно из каких глубин. И, осваиваясь, я улыбнулся, посылая мыслью..? душой...? ему в ответ: «Я понимаю. Прости, если обидел». А еще, одновременно с ответным ощущением виновато-лукавого взгляда в ответ, пришла очередная порция новых способностей – я увидел собеседника, и едва не прыснул.

Гриб, натуральный гриб. Белое тоненькое туловище с коротенькими ножками, голова с гигантскими щеками, свисающими ниже подбородка, крохотный, пуговкой, нос, и блестящая лысинка маковкой. Глаза маленькие, взгляд острый и цепкий, но добродушный. Неказистое существо, но при этом очень обаятельное. Сразу захотелось взять на руки, и почесать… ну, погладить по спинке, что ли… Как приблудного щенка, ластящегося к ногам.

Очевидно, моя оценка не укрылась от домового, потому, что он потупился, закраснелся, словно девица, и, явно уводя разговор в сторону от своей персоны, спросил:
– А чего один? Встретить некому?
Я пожал плечами:
– Не знаю. Я вообще не знаю, куда попал… Лес этот, туман, дом… А кто встретить-то должен? Некому, наверное, – и вспомнил отца.
- Я мертв? – внутренне холодея, я все же выдавил этот вопрос. Вместо ответа домовой подскочил, и пребольно ущипнул меня чуть выше колена.
- Ух!
– А мертвяки боль чувствуют? – иронично поинтересовался мой собеседник. – Ладно.
Он исчез, и через секунду крикнул со второго этажа:
– Как тебя там, Витя? Лезь сюда, может высмотрим с высоты кого-нибудь…

Да-а, с высоты… На четыре метра выше, максимум. И кого, интересно, он собрался высматривать? Тут я уловил плохо скрытое нетерпение нового знакомого и, пожав плечами, поднялся по шатким сходням наверх. Подгнившие доски слегка просели под моим весом. Окна на втором этаже отсутствовали, но какая – никакая отделка была, а мусора на полу было набросано не в пример больше, чем внизу. Домовой просеменил к проему, выходящему на лес, ловко запрыгнул на подоконник и демонстративно приложил козырьком ладошку к глазам.
– Смотри, – скомандовал он.
Я вздохнул, ничего не понимая, но послушно стал рядом, и принялся пялиться в лес. Как и ожидалось – безрезультатно. Упавшая с кедра шишка не в счет. Не дятел же, в самом деле, меня встречать прилетит…

За спиной послышался мягкий перестук вкупе с негромким скрежетом, будто по твердой древесине водили…когтями! И звук этот с приятными ощущениями имел мало общего. Да что там, прямо скажем – вовсе не имел. Дрожь пробрала прежде, чем я успел обернуться.

Собака метрах в трех от нас имела все шансы на «Оскар». За лучшую роль. В ужастиках. Не сказать чтобы очень крупная, наполовину облезлая, наполовину – со свалявшейся серой шерстью, настолько грязной, что та сбилась в сосульки мерзкого вида. Но под изъязвленной шкурой бугрились мышцы, кривые ноги были уже подобраны для прыжка, а в пасти не помещался целый набор клыков. Самый маленький с мизинец, между прочим. Собака облизнулась, и два толстых жгутика слюны протянулись до пола.

– Мать честная! – выдохнул я и схватил первое попавшееся под руку. Палка с рогаткой на конце, наверняка служившая раньше удлинителем для валика – кое-где стены были частично окрашены в приятный темно- бежевый цвет.
– Твоя? – спокойно поинтересовался домовой, и в этот момент псина прыгнула. Я едва успел вытянуть вперед импровизированный двузуб, опрокинул и прижал исходящую слюной тварь к полу.
– Да помоги же! – заорал я, ничего не соображая уже от страха, и только чувствуя, как под страшным напором слабеют руки. Домовой встрепенулся, выставил ручки вперед:
– Щас придержу ее, щас.

Палки моей хватило собакоподобному монстру ровно на один укус. Она рванулась было вперед, но с размаху наткнулась на невидимую преграду, выставленную домовым. Отбежала, и снова бросилась. Тварь не лаяла, только страшно шипела, не сводя с меня взгляда. Прыжок – отброс, и на безобразной морде чудища появилась кровь. Если оно и чувствовало боль, то никак это не выдавало, а продолжало штурмовать невидимую преграду с еще большим остервенением, все сильнее разбиваясь о защиту домового. Кровавые порывы усеяли ее уже сплошь, шипение сменилось едва слышным жалобным скулежом… И все это время монстр смотрел мне в глаза.

Как ни страшен был он, я почувствовал нечто, похожее на жалость. А собака, осознав тщетность усилий, шатаясь, отошла на пару шагов, села и завыла. Боже, этот вой! Странно знакомый, он разбудил позабытые, было, воспоминания. Внутри лопнул нарыв, такое было ощущение, и не своим голосом я крикнул:
– Отпусти! Это… моя! – и бросился к окровавленному, страшному, зубастому сгустку боли и отчаяния, в ком, наконец, я разглядел новым чувством свою Арму. Тупица! Собака кидалась не на меня, а ко мне! – Арма, Армочка, родная моя!
Не стесняясь, я размазывал слезы по лицу, все крепче прижимаясь к вонючей сальной шерсти, теребил собаку, целовал и гладил уродливую окровавленную морду. Она тихо скулила и все лизала, лизала мои руки…

Девочка моя… моя Арма. Одна из тех собак, что становятся дороже любой женщины. Полтора года на боевых и после дембеля восемь лет вместе. Она умерла не от старости – от рака. Умерла стремительно, за какие-то две недели. Вначале перестала бегать, затем – ходить, а потом врач, старательно отводя глаза, сказал:
– Усыпите собаку. С опухолью уже ничего нельзя сделать.

– Арма! Девочка моя! – я гладил собаку, буквально обливал ее слезами и с исступленной радостью наблюдал, как под моими ладонями сходит с нее чужая шерсть, зарастают раны, выпадают уродливые клыки, не вмещающиеся в пасти. Под пальцами появлялась новая шерстка, шелковистая, гладкая, молодая. ЕЕ шерсть. На мокрой от крови и моих поцелуев морде исчезали страшные желваки, округлялось тело. Арма становилась собой.

Обернувшись, я увидел, что домовой – надо бы имя спросить, неудобно – вытирает глаза рукавом.
– А ты говорил – некому встречать, – буркнул он. – Бедная, настрадалась-то как, одна.
– А почему она стала… такой? И как тебя звать, домовой? – спросил я, уже догадываясь, что услышу. Под ложечкой противно засосало. Мой собеседник вздохнул.

– Да никакой я не домовой. «Проводник» больше подойдет. Или «гид». А имени у меня здесь нет. Не заслужил еще, – он грустно поджал губы, посмурнел взглядом. – А собака… любила она тебя, парень, да и сейчас… Ты ж поленился тогда сразу к ветеринару пойти, а ведь можно было ее отстоять, если б вовремя укол сделал. Бросил ты ее, как ни крути. Жалеть-то жалел, а надо было делом любовь доказывать. Так и ушла сюда она, брошенная. Вот и прикинь – одна, не нужная никому, тебя дожидалась. Без надежды ждала. Тут, парень, в одиночестве еще не таким станешь. Самая страшная участь на Пороге – одному остаться.

Я опустил голову, чувствуя, как пылают щеки, прижался к собаке.
– Верно, все верно. Ты простила. А я прощу – сам себя?

Арма лизнула меня в губы, заскулила тихонько, заерзала увесистым крупом по доскам.
– Жаль, собаки не говорят, – я вопросительно посмотрел на гида. – Или все-таки говорят? Здесь?
– Не говорят, – улыбнулся проводник. – А разве надо?
Он подошел и ласково тронул меня за плечо.
– А ты молодец. Не забыл повиниться перед животиной. Считай, первое испытание прошел. Теперь мысли твои читать не стану.

– Испытание? – удивляться я устал. «Поздравляем, вы заработали пять баллов личной кармы». Впечатление, что попал в компьютерную игрушку, стало до неприязни стойким. Только ни в одной игрушке не было такого реального ощущения бездны под ногами и понимания, что оступись я на йоту – рестарта не будет. Последнюю мысль я озвучил и умоляюще посмотрел на проводника, но Гид - так я решил его звать теперь – тему не поддержал. Он мотнул головой в сторону окна и состроил хитрую физиономию.
– А что – есть определенная аналогия. Только не надейся, что все тебе разжую и в рот готовеньким положу. Ты с соседями-то думаешь знакомиться?

Меня как пружиной подбросило. Дом же, как перст, один стоял. Я рывком высунулся в проем, рискуя выпасть, и разинул рот. Жилище обзавелось двором и невысоким штакетником вокруг. А совсем рядом с моей оградой наличествовала другая – на украинский манер плетеная из лозы, и даже горшки на плетне словно сошли со старых фильмов. А еще … еще увидел маленький домик, нефигурально утопающий в цветах и женщину на крылечке. Я помахал рукой и кубарем скатился вниз.

– Привет, соседка.
– Привет, сосед.
А она оказалась моложе, чем показалась вначале, лет под двадцать пять – двадцать восемь. Миловидная, стройная, с толстой пушистой косой, перекинутой на грудь.
– Ты б хоть во дворе прибрал, – с улыбкой, но слегка ворчливо, сказала она. – Смотреть неприятно. Неужели самому нравится?
Я растерянно оглянулся. И, правда – битые кирпичи, рассыпанная штукатурка, обрезки труб – полная иллюстрация на тему «Ремонт в разгаре».
– Не обязательно руками – шепнул на ухо ставший невидимым Гид. – ДУМАЙ.

Я послушно закрыл глаза, представляя ухоженный двор. Думать оказалось неожиданно трудно – я будто грудью раздвигал тяжелую болотную жижу, отыскивая в голове нужные образы. А когда открыл глаза, то первым желанием стало их протереть: двор был чист и частью благоустроен – вдоль штакета тянулась взрыхленная полоса земли, украшенная горками декоративного бута и цветной гальки. Появилось несколько клумб с дельфиниумами и какими-то неизвестными мне цветочками, необычной розово-сиреневой расцветки. Очень мило.

Вспомнив о песчаном растворе, едва держащем кирпичи, я коснулся пальцем стены, и едва не отдернул руку. Под моим прикосновением по швам кладки паутиной разбежалась серая глянцевитость хорошего раствора. Это что же получается? Только захотеть? Ну ладно, дом-то я отделаю, а дальше? Одному, как сыч, в нем сидеть? Я вспомнил отца и снова почувствовал, как тоска сжимает сердце. Ну не были мы с ним особо близки при жизни, не сложилось. Да и потом…
– Папа, ты придешь? – мысленно спросил я, невольно напрягаясь. Ответом была тишина. Я сглотнул горькую слюну. Гид обнял меня за плечи.
– Не все так просто, – шепнул он. – Заслужить надо. Делом заслужить.

Я почувствовал, как под руками проводника тело потеряло вес, а заодно и видимость.
– Пошли, покажу, - едва слышно прошелестел в ушах его голос. И мы взлетели.

Это была долгая экскурсия, печальная и страшная. С высоты нашего полета Порог казался мозаикой – гигантский мир, разбитый на множество мелких кусочков. Кедровый бор оказался лишь фрагментом, крохотной частичкой пространства, где преобладали оттенки, увы, мрачных тонов. Мы летели над городскими кварталами, пародией на земные – те же серые панельные коробки, грязь на улицах и гомон толпы. Я видел хорошо одетых людей, стоящих в грязи на коленях и просящих, как о милостыне, внимания прохожих. Видел, как исступленно швырял в пыль золото и драгоценные камни пожилой благообразный человек.
– Он был богат… там, – печальным голосом говорил проводник. – Но богатство его нажито кровью. И здесь у него есть все, а нужно всего лишь прощение. Смотри внимательно, Витя.

Лица многих закрывали маски. Самые разные – от ярких карнавальных, щедро украшенных мишурой, до простых тряпок, закрывающих лицо.
– Это одиночество, Витя. Вспомни собаку. Она не заслужила одиночества, но ты единственный, кто был ей нужен, кого ждала. Ждала и менялась. Внешность здесь – отражение души. Здесь не в почете зеркала, ибо каждый видит других, какие они на самом деле. Злость, зависть, отчаяние, корысть, гордыня – все на лицах.

Я рывком вскинул руки к голове, провел пальцами по лбу, щекам, подбородку – и тихо заскулил. Это не мое лицо! Тяжелый угрюмый подбородок, острые скулы, массивные надбровья. Гид молча переждал истерику. Когда руки, наконец, перестали трястись, а дыхание выровнялось, я спросил с надеждой, вспомнив девушку возле дома:
– А красивые?
– Красивые – редки. Очень редки. Повезло тебе с соседкой.

Мы летели дальше – над пустыней, где толпы людей руками рыли колодцы, над заснеженными пиками гор, усеянными кособокими хилыми домишками, над черным океаном, по которому плыли полусгнившие остовы кораблей. И повсюду стоял непрекращающийся, разрывающий душу, не крик – стон. Редкие места с чистой аурой покоя только подчеркивали застарелую атмосферу страдания и боли.
Меня трясло. Особенно запомнилась женщина на берегу, совершенно обнаженная, только на голове была намотана рванина, закрывающая лицо. Окровавленными руками она разрывала гальку и, причитая, хоронила в мелкой могиле что-то маленькое, замотанное в тряпье. Засыпала яму, и через минуту начинала отрывать ее снова. Приглядевшись, я узнал в свертке ребенка.
– Расплата за аборт?
– За убийство, – серьезно поправил меня Гид. – Здесь все называют своими именами.
– Это ад, – сказал я уверенно.
– Нет, – мой спутник покачал головой. – Свой ад каждый носит с собой. Здесь есть и котлы с маслом, и геенна – для тех, кто в это верил. Но даже в кипящем масле варится не так страшно, если ты не один. А есть и места, вроде твоего леса, ты видел. Здесь все есть – каждому, по делам его.

– Мне плохо, – пожаловался я Гиду. – Хочется кричать. Страшно, провожатый. Это как ток, все идет через меня – отчаяние, злоба, боль… Пожалуйста, давай вернемся.
Вожатый сжал мою руку крепче.
– Это еще не страшно. Страшно, когда это происходит с тобой.
– Нет святых, Гид, нету их! Мы все не ангелы. Я не знаю, не знаю! – заорал я. – Все так или иначе лгут, завидуют, воруют…
– Исцеляют больных, помогают страждущим, любят, наконец, – в тон продолжил он. – Все в ваших руках, Витя. Все в вас самих.
– Отпусти меня!

Он не сделал ни единого движения, но в глазах вдруг помутнело, закружилась голова – и все стало, как было. Лес, дом, покой. И девушка у соседней ограды, глядящая на меня с состраданием. Гид потянул меня за рукав:
– Иди со мной.
Пока нас не было, дом обзавелся слуховым окном на крыше. Через него мы вылезли на самый верх и я в изнеможении повалился на холодную черепицу.
– Я ведь совсем не святой, Гид, – сказал я тихонько. – Что меня ждет?

Он улыбнулся, печально и мудро.
–Святые вообще редкость, – задумчиво сказал он, и потянул меня к краю крыши. – Я только показал, что может быть. А дальше – думай сам. Смотри, – он протянул руку вниз, и когда я наклонился над краем, неожиданно сильно толкнул.

Я взмахнул руками и, потеряв опору, полетел вниз, прямо на асфальтированную полоску, опоясывающую дом. И вместе с чувством полета пришло прозрение и облегчение.
– Я понял, ангел! – успел крикнуть я. – Все в нас самих! Спа…
И наступила тьма.

Возвращение в сознание ничего хорошего не сулило. Во всем теле, казалось, не осталось места, где не поселилась бы боль. Озноб и жар – одновременно, и страшно было раскрыть глаза.
– В четвертую его.

Я почувствовал, как перетягивают мое тело на что-то твердое и холодное. Женский голос произнес:
– Он приходит в себя.
И, внутренне собравшись, я открыл глаза и встретился взглядом с человеком возле каталки. Лицо было закрыто зеленой маской, но взгляд остался тем же – усталым и добрым, с едва заметной лукавинкой.
– Ангел, – прошептал я. – Спасибо.

Вокруг глаз врача разбежались веселые морщинки.
– Да рановато мне в ангелы, на земле еще дел невпроворот, – неожиданно густым басом сказал он. – А ты везунчик, катарсис пережил. Две минуты без сердцебиения. Ну, теперь жить будешь. Везите. Из шестой готов пациент?
Это он сказал уже медсестре и, получив ответный кивок, скомандовал: «Везите», – и отвернулся, уже забыв про меня.

А в палате меня уже ждали. Господи, сколько народу! Помимо моих, шикая друг на друга, собрались друзья, все семейство жены – тесть с тещей, и три ее брата. Тумбочка возле кровати была буквально погребена под ворохом пакетов, оба подоконника занимали цветы. Я переводил взгляд с лица на лицо, пока они наперебой пытались задать один и тот же вопрос, и едва сдерживал навернувшиеся слезы. Как я их не ценил! А скольких уже успел оттолкнуть!

Спасибо, ангел. Ты показал причину и следствие, и дал шанс кое-что исправить. Я усвою урок.
– Как ты? – пробился сквозь покаянные мысли голос жены.
– Лучше всех! – я пошевелил рукой, пытаясь показать большой палец. – Спасибо. Спасибо, что пришли.

Было очень неловко, что слезы ручьями катятся по щекам, но я ничего не мог с собой сделать.
– Спасибо, – повторил я, и добавил. – Я чуть не потерял вас.
Сознание плыло, скатывалось в сон. Очень хотелось свернуться в клубок, поджав колени к груди, и забыться.
Говорят, побывав на пороге смерти, люди часто меняются. Я не стал исключением.

– Будем жить, – пронеслось в голове. – А когда придет время, я шагну на Порог без страха. Я дострою тот дом у дороги, где высокие кедры. Вечерами я стану зажигать в окнах свечи, чтобы все, кто был мне дорог, увидели огонь сквозь туман моего равнодушия. И когда они придут и соберутся в каминном зале – полутемном, протопленном, уютном, я выйду к ним, и скажу…

Мысль оборвалась, словно ножом отрезанная. Голова после наркоза тяжелая - тяжелая, мысли ленивые, сонные. Я вздохнул.
Надеюсь, найду, что сказать.
Время еще есть. Да, не святые мы... но, черт возьми, не так уж и сложно, хотя бы попытаться вырвать из себя кусочек злобы, корысти, равнодушия – и стать чуть-чуть лучше. Я попробую.
И, может быть, тогда на Пороге, меня встретит не только собака?

Автор - Александр Киселев.
Источник.


Новость отредактировал Foxy Lady - 20-10-2018, 03:50
Причина: Авторская стилистика сохранена
20-10-2018, 03:50 by Элла ЖежеллаПросмотров: 1 017Комментарии: 3
+9

Ключевые слова: Ад и рай жизнь после смерти жизнь и смерть тот свет душа поступки прощение

Другие, подобные истории:

Комментарии

#1 написал: Сделано_в_СССР
20 октября 2018 10:18
+1
Группа: Журналисты
Репутация: (3680|-1)
Публикаций: 2 685
Комментариев: 13 744
Хорошая история, видимость жизни сквозь призму клинической смерти и счастливое возвращение в грешный мир, на землю. Мне понравилась история. Плюс. +++
                                      
#2 написал: Наталья Васильевна Кузнецова
28 октября 2018 09:44
+1
Группа: Посетители
Репутация: (3|0)
Публикаций: 0
Комментариев: 143
Хорошая ,да. Собака вообще пробила...+++
#3 написал: Ыйк
20 марта 2019 19:22
+1
Группа: Посетители
Репутация: (3|0)
Публикаций: 0
Комментариев: 153
Да, не ценим мы часто тех, кто находится рядом. "Что имеем не храним, а потерявши плачем".
Классная история. В конце даже на слезу пробило. Большой, жирный плюсище +
Посетители, находящиеся в группе Гости, не могут оставлять комментарии к данной публикации.