Оборотень
— Ты чё тормозишь, убогий? С покупочками определился, денежку отдал, сдачу простил, и — топай себе. Или я не права? Слышь, Нинуль, когда я была неправа?Мужеподобная продавщица, монументально возвышающаяся над прилавком, полуобернулась назад, ожидая поддержки коллеги. Массивная фигура, грубые черты лица, совершенно неподходящее им жидковолосое карэ — и запах свежего перегара. Вторая продавщица изрекла невнятный набор гласных. В отличие от напарницы, она переборщила с дозой и, по мнению Курмина, была недалека от «ухода в астрал».
Данный магазинчик Михаил не любил, но в округе он один работал до полуночи. Это изредка выручало при необходимости мелких, но срочных покупок. Удобство в графике работы было, пожалуй, единственным плюсом. Здесь хамили и по мелочи обсчитывали всегда, но сегодня продавщица вышла за рамки, причём безо всякой причины. Он зашёл в павильончик всего-то минуту назад, определился с парой основных покупок и теперь пытался припомнить — не нужно ли что-то ещё. Видать, чем-то не глянулся. То ли внешностью, то ли неторопливостью.
— А п-повежливее н-нельзя? — oторопел Курмин. — Я же вам ничего…
— Чего? — c садистским предвкушением перебила его продавщица. — Па-а-авежливе-е-е? Да кто ж с тобой, таким плюгавым, «сю-сю» разводить станет? Ты себя в зеркало давно в последний раз видел, чуча корявая? А?! Полчаса сраный «Доширак» купить не может, тупит, словно его дебил высрал! Мы через минуту закрываемся, а он ни «бе», ни «ме». Я тут должна ещё хренову тучу дел переделать — так это его не колышет! Всем наплевать, как мы тут корячимся! Слышь, Нинуль?!
…Горбоносый брюнет распялил рот в надсадном крике, пытаясь ползти, прижимая к боку безвольно обвисшую руку. Метрах в трехстах весело полыхали неоновые огни ресторана, который он покинул несколько минут назад. Хмельной, веселый, довольный случайным знакомством с приятной перспективой…
На асфальте оставалась кровавая дорожка. Бицепс отсутствовал напрочь, в доли секунды выдранный острейшими клыками вместе с куском рукава дорогой кожаной куртки. В глазах горбоносого расцветало, прочно укоренялось осознание конца… Ещё полминуты назад надменная, холёная физиономия, теперь была начисто лишена чего-либо человеческого, скрывшись под липкой маской ужаса. Травматический пистолет нелепой игрушкой валялся в стороне. Абсолютно беспомощный против кошмара, как бумажный самолётик беспомощен против напалма. Крик становился тонким скулежом, чернявый перевернулся на спину, вонзив неверящий взгляд в то, что стояло перед ним…
…Курмин тряхнул головой, прогоняя невесть откуда возникший в голове эпизод качественного хоррора. Чертовщина какая-то…
— Что, корёжит?! — осклабилась продавщица. — Отходняк подвалил? Нажрутся стекломоя, а потом ходят, трясутся! В долг норовят выклянчить! Помирают они, видите ли! Алкашня подзаборная!
Курмин развернулся и пошёл к выходу. На душе было гадко, как бывает всякий раз, когда сталкиваешься с хамством. На которое, к тому же, ты не умеешь отвечать.
Над внешностью Михаила подхихикивали и на улице, и на работе. Он почти свыкся с этим, а что было делать? Не вешаться же? Если в тридцать восемь лет у тебя рост — метр сорок шесть, небольшой горб, и не самая обольстительная внешность. Но так его не обижали уже давно.
— Давай звездуй, недомерок! — доносилось сзади. — Драной скатертью дорожка! Может, тебя этот поганый оборотень сожрёт, если только ты ему поперёк глотки своим горбом не раскорячишься! Верно я говорю, а, Нинуль?!
Михаил вышел из магазина. Времени было без пятнадцати полночь, ближайший круглосуточный павильон находился примерно в трёх километрах отсюда. Топать шесть кэмэ по морозцу ради половинки хлеба и упаковки пельменей… Ладно, откладывается. Придётся сегодня чайку похлебать, а завтра с утра — в гипермаркет.
Квартира встретила Михаила обыденным холостяцким безмолвием. С семейной жизнью не складывалось по вышеупомянутым причинам, и Курмин давно привык к одиночеству. Не пробуя избавиться от него с помощью братьев наших меньших. На собачек, кошечек и прочих канареек можно и в Интернете полюбоваться.
Попив чаю, Курмин лёг спать.
Утро выдалось хмурое, крайне снежное. Снег несло хлопьями, повергая в коммунальные службы в депрессию. Курмин принял душ и стал собираться в магазин, одновременно пытаясь вспомнить, что ему снилось этой ночью. Сны в последнее время становились мутными, расплывчатыми. Какие-то бессвязные образы, события, эмоции. Объединяло их только одно: неизменное присутствие пронзительной тревоги, осознания чего-то неизбежного, злого… Минувший сон тоже не стал исключением. Плюнув на бесплодность попыток восстановить хоть эпизод сновидения, Курмин оставил эту затею.
Во дворе сосед ошалело раскапывал свою «Хонду», находящуюся в жёстких снежных объятиях. Михаил прикинул, сколько сил уйдёт для вывода его «девятки» на оперативный простор, ужаснулся и двинул на своих двоих.
Первопроходцы уже протоптали дорожку к автобусной остановке — узенькую, с двух сторон зажатую сугробами. Так что до цели Курмин добрался относительно легко.
Маршрутка вынырнула из снежной завесы, и мятущаяся группка людей на остановке вторглась в салон, стряхивая снег с одежды. Хорошо ещё, что дом Курмина находился недалеко от автобусного кольца, и свободных мест пока хватало.
— Cлышали? Говорят, оборотня поймали, — до Михаила долетел обрывок разговора с соседнего сиденья. — Точнее, не поймали, а покрошили из пяти «калашей», кровищи было…
Мужичок лет сорока восьми — пятидесяти с лицом вечного «пострела, который везде поспел», увлечённо рассказывал соседу очередной городской жутик, наверняка, вычитанный в каком-нибудь «Криминальном вестнике». Через минуту, после ненароком брошенной фразы: «Брехня поди…», рассказчик разгорячился, и повествование стало публичным.
Маршрутка внимала. Курмин скучающе смотрел в окно, отрешившись от этих ужасов, излагаемых общественности уверенным баском завзятого сплетника.
Круглосуточно работающий гипермаркет распахнул створки автоматических дверей, и Курмин очутился на территории продуктового изобилия. Выдернул из стопки возле входа корзину и двинулся в зал. Покупателей было немного. Невысокий, полноватый охранник маялся возле турникета, позёвывая в ладонь. Михаил не спеша пошёл вдоль стеллажей, витрин и камер с замороженной продукцией. В корзину легли пельмени, хлеб, два десятка яиц, сосиски, сгущенные сливки, куриные окорочка, полтора кило картошки. Набор холостяка со стажем.
Высокий мужчина в старенькой, но чистой дублёнке и потёртой кожаной кепке с ушками вывернул из отдела с алкоголем навстречу Курмину, едва не столкнувшись с ним.
— Премного извиняюсь! — виновато улыбнулся он.
Ловко обогнул Михаила, размашисто зашагал в сторону касс. Несмотря на извинения и улыбку, взгляд у него рыскнул, словно сквозь маску — на миг вдруг проглянула истинная сущность. Что-то неприятно царапнуло у Курмина в подсознании, но он списал это на вчерашний конфликт, осадок от которого ещё бултыхался на дне души.
Михаил не глядя бросил в корзину упаковку с замороженной пиццей, взятой на случай острого приступа лени, и повернул за угол — туда, откуда появился высокий.
Алкогольный стеллаж был необъятен, но ещё необъятнее был субъект, стоящий шагах в двадцати от Михаила. Недешёвая одежда из какой-нибудь «Львиной доли» или «Больших людей», тройной подбородок, четыре внушительных золотых перстня на сарделечных пальцах.
Любимый Курминым коньяк стоял аккурат в месте, прочно заблокированном человеком-горой.
Михаил подошёл поближе, но дотянуться до бутылки было нереально. Подождал с полминуты, надеясь, что золотоперстнёвый пойдёт дальше, освободив подходы к напитку. Человек-гора прикипел к одному месту, вдумчиво изучая ассортимент. Прошла ещё минута.
— Извините… Мне бы бутылочку достать.
Толстый нехотя скосил глаза вниз и вбок на просительно улыбающегося Курмина, макушка которого была немногим выше солнечного сплетения толстяка.
— Чего надо? — непонятливо буркнул человек-гора. — А?
— Отойдите, пожалуйста, — терпеливо продублировал Михаил. — Бутылочку мне не достать, мешаете немного…
— А? Сейчас, да.
И необъёмный остался стоять на месте. Курмин ждал.
Через полминуты толстый вздохнул так, словно ему предстояло сделать нечто титаническое, и немного сдвинул свои телеса, давая Курмину подход к нужной полке.
Коньяк незамедлительно лёг в корзину, и Михаил двинулся дальше, вспоминая, что ещё прикупить, дабы в ближайшее время избежать лишних походов за всякой мелочёвкой. Чай, сахар-песок, сушки с маком, подсолнечное масло. Вроде бы, всё…
— Стой, паскуда! — Яростный вопль шарахнул по ушам, когда Курмин уже подходил к кассе. — Стой, гад! Падла!
Михаил оглянулся синхронно с остальными покупателями, стоящими в куцей очереди. Человек-гора летел по проходу, гулко бухая зимними ботинками на толстой подошве по гладкому полу. Выражение побагровевшей морды могло не напугать разве что слепого.
— Кому это он? — с пугливым любопытством подумал Курмин, заранее сочувствуя неизвестному пока неудачнику.
Через несколько секунд, ответ был получен. Исчерпывающий, и — невероятный.
— Стой, тварь! — Громадная пятерня с чувством сграбастала Михаила за грудки: кулак размером с дыньку «колхозница» больно упёрся в нос. — Убью, сволочь! Кошелёк обратно, быстро!
— Спокойно, гражданин! — в мизансцену вклинился охранник, делающий успокаивающие пассы руками. — Давайте без эмоций. Сейчас во всём разберёмся!
— Да эта падла кошелёк у меня увела! — взревел толстый. — Сволочь горбатая!
— Это какое-то недоразумение…, — cказал Курмин, безуспешно пытаясь освободиться от захвата человека-горы. — Да отпустите же меня, наконец!
— Я тебя сейчас так отпущу…, — зловеще сопя, пообещал толстый. — Всю оставшуюся жизнь это отпущение лечить будешь! Лопатник где?
— Да не брал я ничего! — выпалил Курмин, кривясь от боли. — Не брал, не брал!
— Отпустите его, гражданин! — голос охранника посуровел. — Задушите ведь, в конце-то концов!
Толстый свирепо зыркнул на блюстителя порядка, но тот даже не переменился в лице. Судя по всему, видал и не такое.
Человек-гора нехотя разжал пальцы, и Курмин смог облегчённо вздохнуть. Пара пуговиц на пальто повисли на ниточках — придётся перешивать. Остальные покупатели с пугливым, кто — сочувствием, кто — осуждением, таращились на бесплатное зрелище, имеющее хорошие шансы стать остросюжетным. Впрочем, с сочувствием глядели немногие. Преобладали взгляды с потаённой ухмылочкой. Влип, ворюга!
— Только попробуй сдёрнуть, паскуда, — мрачно процедил толстый. — Я тебя запомнил, найду по-любому… Выловлю — ушатаю.
— Да бред какой-то, — недоумённо сказал Михаил. — Вы что-то напутали.
— Щас я тебе башку с жопой перепутаю, гнида мелкая! — снова зарычал человек-гора, придвигаясь ближе.
Курмин испуганно зажмурился.
— А ну, прекратить! — распорядился охранник с интонациями Терминатора.
Удара не последовало. Курмин открыл глаза.
Человек-гора стоял, буравя Михаила ненавидящим взглядом, но руки, хоть и сжатые в кулаки, висели вдоль туловища.
— Пройдёмте! — блюститель спокойствия взял происходящее в свои руки. — Пройдёмте в подсобку. Так будет лучше для всех.
Он снял с пояса рацию, нажал кнопку.
— Юра! Смени меня, быстро.
Через четверть минуты прибежал долговязый, рыжеватый сменщик, с отсутствующим видом замерший возле турникета.
Охранник двинулся вглубь зала. Курмин шёл за ним, захватив корзинку с продуктами. Процессию замыкал толстый, бдительно следящий за Михаилом. Набрав код на замке, охранник посторонился, пропуская всех внутрь. Дверь закрылась.
— Что стряслось, Семёныч? — из-за угла вырулила принаряженная дама с бэйджиком «Ирина Васильевна, управляющая магазином». — Воришку поймал?
— Сейчас узнаем, — твёрдо заявил Семёныч, переводя внимание на толстого. — Так какие претензии у вас к мужчине?
С трудом усмиряя бурлящие эмоции, человек-глыба рассказал о причине инцидента. Сумма украденного была чуть меньше четверти миллиона рублей. Снятых сегодня утром с банкомата, стоящего в этом же гипермаркете. Для каких нужд толстый обналичил где-то годовую зарплату Курмина, осталось без ответа. Впрочем, никто особо не интересовался.
— Ну, а я-то тут причём? — удивился Михаил. — С какого перепуга вы решили — что это я?
— А кто возле меня в алкоголе полчаса терся? — набычился толстый. — Ты чё, думаешь — у меня склероз с шизофренией?
При чём тут шизофрения, никто уточнять не стал, и три пары глаз вопросительно уставились на Курмина.
— Во-первых, не полчаса, а от силы — минуты три, — парировал Михаил. — И потом, вы сами виноваты! Дали бы мне сразу коньяк забрать, я бы и не стоял рядом. Ну не брал я вашего кошелька! Хоть заподозревайтесь — не брал!
— Ну, что, Семёныч? — yправляющая магазином посмотрела на стража порядка. — В отделение звонить? Крупный ущерб, как ни крути…
— Погодите, Ирина Васильевна, — Семёныч неопределённо махнул рукой. — Попробуем сами разобраться. Так говорите — на личное имущество гражданина не покушались?
— Точно, — кивнул Курмин. — Воровством не занимаюсь.
Хотел добавить «по мелочам не работаю», но решил не усугублять. Не поймёт шутки потерпевший…
— Ладненько! — oхранник состроил удовлетворённую гримасу. — Тогда вопрос номер два. Как вы смотрите на то, чтобы провести небольшой досмотр? С целью окончательного отвода подозрений.
— Да я у тебя из жопы, вот этими руками, если понадобится, — встрял человек-гора, начиная неистово трясти своими грабками, демонстрируя этим серьёзность сказанного.
— Гражданин, не нервничайте! — разбавила диалог Ирина Васильевна тоном человека, схарчившего не одну собачью выставку на общении с буйными клиентами. — Сейчас все уладим…
— Хорошо! — Курмин решил не упираться: досмотр — так досмотр! — Надеюсь, догола раздеваться не придётся?
— Не будем, — Семёныч кивнул лысеющей головой. — Пальтишко снимите, свитерок, и все личные вещи из карманов в корзиночку, пожалуйста. Вот пустая... А вы опишите, пожалуйста, как кошелёк выглядел. В деталях — содержимое и тэдэ…
— Тёмно-коричневый. Пряжка там такая, э-э-э… заковыристая, блестящая, — толстый наморщил лоб, вспоминая детали утраченной собственности. — Тиснение, такое узорчатое. Размером где-то в половину моей ладони, люблю большие кошельки. Внутри права водительские, карточки с банкомата. Хорошо, сбербанковскую в карман сунул, как чувствовал. Ну, лавэ ещё, естественно. В основном, в пятитысячных…
— Ирина Васильевна, ещё пару человек позовите, не помешает, — в действиях охранника чувствовался изрядный опыт. — Марину с фасовки да еще кого-нибудь, вон — Фарида хотя бы… Свидетелями будут, мало ли что.
Управляющая беспрекословно убежала созывать будущих свидетелей. Они явились буквально через минуту. Полноватая русская женщина лет пятидесяти, чем-то похожая на актрису Крачковскую, и молодой — не то таджик, не то узбек — с туповатым лицом. Михаил стал не спеша выкладывать из карманов ключи от дома, старенькое портмоне, носовой платок, начатую упаковку жвачки «Стиморол».
Толстый с жадной надеждой следил за процессом, разочарованно кривясь каждый раз, когда вещь не оказывалась ожидаемым «лопатником».
— Пальто дайте, пожалуйста, — Семёныч протянул руку, когда Курмин развёл руками: «всё!». — Да ничего с ним не сделаю, не бойтесь.
Курмин подал ему пальто, тот ловко прощупал его сверху донизу и положил рядом с корзиной. За пальто последовал свитер. Человек-гора скривился в очередной раз.
— Руки поднимите, если не трудно.
Оставшийся в рубашке, Михаил послушно задрал вверх конечности, философски ожидая конца процедуры.
Охранник грамотно и относительно деликатно обыскал Курмина, не упустив ничего. Результат в точности копировал предыдущие: толстый выглядел уже напрочь унылым и разочарованным.
— Может, в обуви? — предположил он, цепляясь за последнюю соломинку. — В носки можно спрятать. Пачка не очень толстая, мог заныкать.
Курмин без лишних вопросов снял ботинки, встал на чистую картонку, предусмотрительно предложенную управляющей. Задрал брючины, продемонстрировал, что его носки не являются хранилищем материальных ценностей.
— В трусы полезете? — с легчайшей издёвкой поинтересовался Михаил, зашнуровывая ботинки. — Или обойдёмся?
Человек-глыба молчал, с унылой злостью раздувая ноздри.
— Всё? — cпросил Курмин.
— Нет? — yправляющая посмотрела на Семёныча.
Тот посмотрел на толстого. Человек-гора помотал головой, признавая свою неправоту. Разлепил скорбно сжатые губы.
— Но ведь какая-то сука подрезала… Найду — с дерьмом смешаю.
— Но не он! — Семёныч подытоживающее мотнул головой. — Я бы нашел. Опыт не пробездельничаешь… Может, сами проверить желаете? Так сказать, для полноты картины. А?
— Зачем... — На толстого было грустно глядеть. — Я же видел, как вы обыскивали.
— Тогда я пошел. — Михаил оделся, распихал личные вещи по карманам, взял корзинку: и направился к выходу.
— Секундочку! — негромкий возглас Семёныча догнал его почти у двери подсобки.
— Давайте для очистки совести ещё корзиночку проверим. На всякий случай…
— Не вопрос, — Курмин вернулся назад, протянул ему корзинку. — Досматривайте. Только за испорченные при осмотре товары будете платить сами.
Семёныч поставил корзинку на стеллаж, человек-глыба вперился в неё взором, в котором неярким огоньком затлела новая надежда. Охранник принялся аккуратно выкладывать товары. Растительное масло, злополучный коньяк, сушки, сахар. Коробка с пиццей…
Большой, фасонный тёмно-коричневый кошелёк со щегольским тиснением и изящной серебристой пряжечкой замка-защёлки лежал под ней.
Человек-глыба издал какоe-то совершенно детскoe «ой!» и схватил свою пропажу. Семёныч скользнул Курмину за спину, но Михаил и не собирался бежать. Дурной сон какой-то, ей Богу…
— Деньги где? — взревел толстый, бегло изучив содержимое кошелька. — Сука, раздербаню наглухо! Деньги верни, сволочь!
— Сам сволочь, — машинально ответил Курмин, которому изрядно надоела брань человека-горы. — Не брал ни…
В следующее мгновение его почти раздавило между тушей собеседника и стеллажом. В глазах потемнело от острой боли, вонзившейся в позвоночник.
… Ярко-красная дамская сумочка, выставленная вперед в качестве хоть какой-то защиты, улетела в сторону от короткого удара тяжёлой лапы. Девица в чрезмерной «боевой раскраске» на глуповатой мордашке отчаянно визжала, задом отступая на высоких каблуках вглубь ночного сквера. Окна домов белесоватыми пятнами вспыхивали один за другим, неясно видимые за густой стеной многолетних тополей. Встревоженные голоса не долетали до места действия, перекрываемые истошным визгом дешёвой уличной путаны. Объятая безотчётным ужасом, проститутка бросилась бежать, громко стуча высокими каблуками недорогих туфель. Кошмар за её спиной взвился в прыжке, настигая убегающую цель. Острые, загнутые книзу когти легко вошли в плоть чуть пониже лопаток, рассекая мышцы спины и ягодиц. Хлынула кровь, девица упала, и, не оглядываясь, поползла прочь.
Ужас шагнул вперед. Следующий удар когтей пришёлся точно в шейные позвонки, пройдя сквозь плоть и выйдя из горла спереди…
…Pеальность вернулась новой вспышкой боли в позвоночнике, словно кто-то забил в него большой кривой гвоздь и теперь дергал его из стороны в сторону, стараясь вытащить. Курмин в ужасе захрипел, заворочался, пытаясь как-то облегчить боль. Толстый напирал всем весом, обещая немедленно вынуть душу из «этого рваного пакета». Командным баритоном орал Семёныч, пытаясь предотвратить самосуд, панически визжали фасовщица с управляющей, молчал восточный человек Фарид. И все вместе, они вцепились в человека-гору, пытаясь оттащить его от Михаила. Краем глаза Курмин заметил ещё двух молодых парней в комбинезонах с символикой магазина, бегущих на помощь.
Толстого стали понемногу оттаскивать назад. Человек-глыба понял, что возмездие ускользает, и махнул правой рукой. Кулачище, оказавшийся твёрдым, как бетонная свая, влип в скулу Михаила. Того унесло на пару метров вбок и распластало по полу. К боли в позвоночнике, шарахавшейся вверх-вниз, по чуть-чуть затихая, прибавилась боль в левой половине лица. Которое, казалось, деформировалось до полной неузнаваемости.
— Эй, вы как? — взмыленный Семёныч склонился над ним, вглядываясь с предельной озабоченностью. Но не потеряв во взгляде ни капельки цепкой деловитости, с которой он пытался исчерпать выпавший ему конфликт.
Михаил слабо покрутил головой, прислушиваясь к ощущениям в организме.
— Ничего хорошего…
Человек-гора свирепо ворочался в паре метров от него, не собираясь сдаваться. На нём висело уже семеро сотрудников магазина, изо всех сил не дающих случиться чему-то ужасному. На дублёнке толстого отсутствовало три пуговицы, но сам он казался неутомимым.
Положение спас Семёныч.
— Спокойно! Замри, я сказал!!! — заорал он на толстого. — По статье пойдёшь, идиот! Лежи, не рыпайся!
Крики пропали втуне. Семёныч огляделся с отчаянием человека, которому нечего терять, и схватил с находящегося поблизости паллета двухлитровую бутылку «Бон Аквы». Газированная струя влетела прямо в рот толстого. Следующие порции оросили его физиономию и одежду.
Человек-гора поперхнулся и с остервенением закашлялся, перестав сопротивляться. Все участвующие в его укрощении облегчённо вздохнули.
— Рехнулся, что ли? — пробурчал толстый. — Пустите, не буду больше…
— Ну, а как по другому-то? — охранник невозмутимо пожал плечами. — Не паллетом же по темечку?
Курмин неуклюже поднимался, взирая на этот несмешной цирк. Через несколько секунд взгляды всех присутствующих собрались на нём.
— Ну, что дальше? — жалобно спросила Ирина Васильевна. — Звоню в отделение?
Следующий час Курмину запомнился плохо. Появилась дурнота; их вместе с потерпевшим отвели в кабинет заместителя управляющей, оставив под надзором Семёныча. Курмину принесли льда в полиэтиленовом пакете. Левая половина лица наливалась тупой болью и синевой. Хорошо, что, вроде бы, ничего не сломано.
Полиция, вызванная управляющей (надо это было сразу сделать, Семёныч, сразу!), приехала через час с хвостиком. Меланхоличный, невзрачный опер с уставшим лицом прошёл в кабинет заместителя, сел на предложенный стул и коротко бросил:
— Рассказывайте.
Монолог человека-глыбы о том, каким непосильным трудом куётся капитал на ниве среднего бизнеса, а «всякая падла хочет быть в шоколаде на халяву», и скупой — с чёткими подробностями — рассказ Семёныча опер выслушал, постукивая пальцами по столу и изредка поглядывая на притулившегося на стуле Курмина, красноречиво прижимающего к лицу пакет со льдом.
Опер раскрыл принесённую с собой папку из кожзаменителя, достал несколько фотографий. Аккуратно положил их на стол перед толстым — так, чтобы их не видел Курмин.
— Посмотрите внимательно, не видели ли вы кого-нибудь из этих людей с момента вашего пребывания в магазине? Не спешите. Это важно.
Человек-глыба насупленно пробежал по фоткам взглядом — раз, другой. Опер скучающе смотрел на него, словно заранее знал ответ.
— Этот, — толстый ткнул пальцем в крайнюю правую фотографию. — Он возле банкомата тёрся, когда я лавэ снимал. И потом мимо проходил, когда я виски выбирал… Ещё споткнулся, за меня уцепился. Извинился, вежливенько так, и сбрызнул по шустрому. Точно он!
Предварительно перетасованные фотографии легли перед Курминым. Опер кивнул на изображения.
— Узнаёте кого-нибудь?
Лицо того высокого, с рыскающим взглядом он узнал сразу на среднем изображении. Тот смотрел в объектив с жёсткой усмешечкой человека, привыкшего добиваться своего.
— Он… — Курмин показал на фото.
Даже слабое движение рукой до сих пор отдавалось в позвоночнике неприятными ощущениями.
— Мимо меня проходил сегодня, мы с ним чуть не столкнулись. Он, я уверен.
Опер удовлетворённо кивнул, собрал карточки, кроме одной, положил их обратно в папку. Оглядел всех собравшихся, невесело покачал головой.
— Что делать будем? — Вопрос адресовался толстому. — По всему выходит, что не брал гражданин ваш бумажник. Нехорошая ошибочка у вас вышла. С нанесением телесных, да ещё и при стольких свидетелях…
Человек-глыба сделал отсутствующее лицо и уставился куда-то в пол.
— Этот, — oпер ткнул пальцем в фотографию, — этот виртуоз ваш лопатник увёл. Соможин Леонид Ефремович, кличка «Сом», он же «Скользкий». Три недели как откинулся, а у нас уже пять эпизодов. Мы его, конечно, закроем, попадётся когда-нибудь, вот только когда? Больной вопрос… Работать некому, работы тьма-тьмущая…
— А кошелёк? — толстый спросил, скорее, для проформы, видимо, просто не желая молчать. — Его-то у него из корзины вынули. При свидетелях, всё как положено…
— Из корзины. При свидетелях. И деньги тоже у него нашлись? С переписанными номерами и явкой с повинной, — oпер с невесёлой иронией оглядел человека-гору с головы до ног. — Нет? И отпечатков пальчиков на кошелёчке тоже, я уверен, не найдём. Скользкий всегда без подельников работает, так что, и тут пристегнуть не к чему. Кстати, два из пяти случаев, не считая вашего, тоже с подобными приколами, вроде кошелёчка в корзину. Пустого, естественно… Это у него чувство юмора такое, специфическое.
Толстый зло выдохнул. Семёныч задумчиво смотрел в угол. Курмин грустно улыбнулся уголком рта.
— Короче, так! — oпер прервал наступившую паузу. — Я, конечно, могу сейчас начать писанину и прочие формальности. Но, поверьте моему опыту, результатов на ближайшее время будет — ноль целых, ноль тысячных. Если только Лёня Сом сегодня под вечер сам в отделение не приплывёт с покаянным видом. Скорее, кто-нибудь из вас миллион найдёт, чем такое стрясётся… Да и если возьмём его в ближайшее время на горячем, ваш эпизод довесить тоже маловероятно. Чрезвычайно упёртый субъект. Никогда не берёт недоказанного, за что и в авторитете. А по беспределу ему нечего пристёгивать, да и дубьём лупить никто особо не рвётся. Не поможет, проверено неоднократно. А вот за нанесение телесных повреждений, я реально могу протокол накалякать, если, конечно, потерпевший захочет… Вам решать. Захотите разойтись по-хорошему — препятствовать не стану, даже вовсе наоборот… И так с делами не разгрестись. Один этот оборотень чего стоит, хотя и не верю я в его существование. По мне, так это какой-то Чикатило — дубль-два, резвится. Вот кого бы я закрыл с превеликим удовольствием — так это его. А в вашей ситуации — я уже сказал, решайте…
Все уставились на Михаила. Только толстый не глядел прямо, его взгляд бегал, иногда цепляясь за фигуру Курмина, и снова шарил по потолку, по стенам…
Курмину хотелось только одного: вернуться домой, опрокинуть пару стопок коньяка и забыть всё, что было. Ужас секунд, проведённых между тушей бизнесмена и стеллажом, прошёл. Присутствовала лишь неимоверная усталость, разбавленная желанием побыстрее закончить этот бардак.
— Не надо ничего писать…
Опер чуть слышно облегчённо вздохнул, и Семёныч стал выглядеть более расслабленным.
— В жизни всякое случается. Я зла не держу.
— Точно? — въедливо уточнил опер. — Никаких претензий к гражданину вы не имеете, я правильно понял? Не побежите после в отделение?
— Не побегу, — хмуро, но без запинки, ответил Курмин. — Бывало и хуже. Переживу как-нибудь…
— Ну, поверю, — oпер посмотрел на человека-глыбу. — Повезло вам, гражданин. Иные за царапину в цугундер законопатить норовят, да на подольше… Сами-то заявление писать будете по поводу кражи? Если да, то давайте, обязан принять. Если сейчас недосуг, то можете или сегодня после двух, или завтра с утра подойти в двенадцатое отделение. Спросите Чулагина — это я. Тогда всё и оформим, как полагается. Что касается результатов, я вам уже разъяснял…
— Завтра, — уныло буркнул толстый. — Дела у меня.
— У кого их нет… Ладно, буду ждать, — oпер попрощался и ушёл.
Дальше были извинения Семёныча и управляющей, заверяющей в том, что «если бы она знала, то никогда бы…», и тому подобные стереотипы. Толстый тоже куда-то удалился, не сказав ни слова на прощанье. Михаилу собрали все продукты, разлетевшиеся в ходе эксцесса, причём, все пришедшие в негодность заменили без малейшего напоминания. Проводили до кассы подобием почётного кортежа и тут же разбежались под разными предлогами. Скидок на товар, в виде компенсации за все виды полученного ущерба, никто не предложил. В принципе, Курмин на это и не надеялся.
Толстый стоял у банкомата и, зло хмурясь, тыкал пальцем в отзывающиеся писком, кнопки агрегата. Михаил прошёл мимо, створки дверей послушно разошлись, выпуская на холод. Крик «стой!» раздался, когда он прошёл примерно половину расстояния от входа до остановки. Михаил оглянулся. Человек-гора спешил к нему, лицо его было странным: не злым, но решительным. Михаил огляделся по сторонам. Если его сейчас всё же начнут бить, помощи ждать неоткуда.
— Да подожди ты, — толстый был уже рядом.
— Я не имею никаких претензий, — на всякий случай проговорил Курмин, снова чувствуя себя полностью беззащитным.
— Да в ширинку не упёрлись мне твои претензии! — желчно прорычал человек-гора, нависнув над Михаилом. — Ты, наверное, думаешь, что я за твоё милосердие перед тобой на коленях ползать должен? — Он экспрессивно рубанул ладонью правой руки по локтевому сгибу — левой.
— А вот хрен тебе, по всей морде. Понял?! Как вы, суки, мне надоели! Так и норовите к нормальному человеку присосаться, кровь свернуть! Мне уже насрать, что не ты у меня «лопатник» увёл! Но я видел, как у тебя глаза блестели, когда ты узнал, сколько там было! Вас же, падлы, жаба душит! Если не украдёте, то будете на говно исходить, что у меня есть, а у вас нету! Чмошники! Работать надо, а не хлебало на чужой карман растопыривать! Сволочи!
Через полминуты этого монолога, Курмину стало ясно, с кем его свела злодейка-судьба. С обычным жадноватым и быковатым коммерсантом. Разве что без явного криминального душка. Жена с её роднёй, продавцы в его торговых точках — все «сворачивали кровь», «не давали жизни» и «гадили как только могли».
Курмин слушал молча, сочтя за лучшее не перебивать. И уж тем более — не учить жизни. Но, честно говоря, начинало доставать. Хочешь разгрузки — иди к памятнику вождю пролетариата, он всё выслушает и слова поперёк не скажет. А Михаил Курмин-то тут причём?
— Ты, наверное, гнида, думаешь, что подломили у барыги «пресс», так ему и надо?! — с ядовитой злостью осведомился толстый. — Да хрен тебе! — вышеописанный жест повторился с удвоенной экспрессией.
Tолстого, как выражались в старину, «несло». Но Курмину это начинало становиться поперёк души. Вчера продавщица, сегодня — этот. Они что — белены всухомятку объелись?!
— Ты думаешь, у меня последнее стебанули?! — человек-гора вынул из кармана свой бумажник. Вытащил пачку пятитысячных, раздвинул веером и затряс ими перед лицом Курмина.
— Видал?! Пускай слюни, мудила! Ты столько за год не заработаешь, гнида! Привыкли сидеть и ждать, когда им готовенькое принесут.
…Kоренастый крепыш бежал ночными переулками, не разбирая дороги. Смерть находилась где-то рядом, он ощущал её присутствие каждой частичкой своего существа. Существа смертельно перепуганной жертвы. Крепыш не был слаб. В борьбе за место в жизни он прошёл жёсткую уличную школу выживания. Обман, предательства, безжалостные уличные драки подручными предметами. Арматуринами, бутылочными «розочками», самодельными «заточками». И просто кулаками — выбивающими зубы, ломающими рёбра, дробящими носы и челюсти. Но сейчас никогда не подводивший его инстинкт выживания кричал только об одном: бежать!
Смерть появилась слева, передвигаясь почти беззвучно, с грациозностью сильного и уверенного в себе зверя. Она не торопилась, стопроцентно зная, что все попытки улизнуть, провалиться сквозь землю обречены на неудачу. Огромная тень, заслонившая ночное небо и великолепный, яркий лунный диск, распласталась в прыжке, целясь в спину убегающей жертвы. В последний момент крепыш почувствовал опасность и прянул в сторону, разворачиваясь лицом к смерти.
Лунным свет заиграл на одиннадцатисантиметровом лезвии отличного выкидного ножа, не единожды пробовавшего крови. Смерть оскалила клыки, издав негромкий, но выворачивающий душу наизнанку рык.
— Уйди, тварь! — взвыл крепыш.
И попытался ударить первым. Попади лезвие в цель — в жёлтый, круглый, пронзительно разглядывающий самые потаённые уголки души глаз — всё могло бы закончиться. Когда надо, крепыш умел двигаться очень быстро. Удар был отработанный, хитрый — с обманкой, гарантирующей почти стопроцентную вероятность удачи.
Этот промах стал первым. И роковым.
Смерть коротким движением ушла вбок ровно настолько, чтобы пропустить бьющую руку мимо цели. Через миг на предплечье крепыша сомкнулось жуткое подобие волчьего капкана и гильотины вместе взятых. Коротко звякнула об обломок кирпича упавшая выкидуха, и смерть мотнула головой, откидывая в сторону первый трофей.
Жертва дёрнулась назад, прижавшись спиной к стене какого-то заброшенного здания, и неверящим взглядом уставилась на правую руку. За долю секунды укоротившуюся до локтя. Багровый поток окропил поросшую сорняками землю, и крепыш заорал в голос, не отводя становящих мутными от боли глаз от покалеченной конечности.
Ещё через секунду ему в грудь упёрлись две тяжёлые лапы, крепко прижимая к стене. Когти медленно рассекали плоть, вдвигаясь в тело. Смерть была близко, её дыхание касалось глаз крепыша, вдруг понявшего, за что ему приходится так расплачиваться...
Клыки сомкнулись на его шее в тот момент, когда один из когтей достиг сердца. Тело слабо трепыхнулось, и голова покатилась по земле, широко раскрытыми глазами глядя в ночное небо…
…Курмин вынырнул в холодный воздух января из очередного наваждения, занявшего, судя по всему, какие-то крохи времени.
— Ну, чего, горбатый? — человек-гора продолжал трясти деньгами около лица Михаила. — Давай, заработай хоть раз честно, всю жизнь потом вспоминать будешь…
— Да пошёл ты! — Курмин размахнулся пакетом с покупками и попытался ударить толстого.
Он никогда не умел драться, и удар вышел попросту никаким.
Толстый увернулся, а потом, резко подавшись вперёд, правой ладонью всем весом пихнул Михаила в грудь. Курмин отлетел метра на два назад, упал. Пакет порвался, покупки разлетелись по снегу. Бутылочка с коньяком стукнулось о бетонное ограждение парковки. Стекло треснуло, и снег в этом месте стал цвета янтаря. Позвоночник снова отозвался болью, Михаил застонал, ворочаясь на промёрзлом асфальте.
— Давить вас всех, гнид, чтобы людям жить не мешали, — толстый настороженно зыркнул по сторонами (не бежит ли кто на помощь этому уроду?), развернулся и быстро пошёл на парковку.
Курмин принялся подниматься. Получалось плохо, позвоночник болел, вдобавок, он сильно ударился локтем, падая на асфальт.
— Ой, сынок, за что это он тебя так? — появившаяся невесть откуда сердобольная бабуля, принялась помогать ему встать.
— Если б я знал…
Вернувшись домой, Михаил почти сразу же завалился спать. Позвоночник подуспокоился и не тревожил, а от пережитых впечатлений неудержимо клонило в сон.
Проснулся он к вечеру, часов через семь, когда за окнами уже окончательно стемнело. Немного полежал, пытаясь вспомнить, что же ему снилось, но так и не смог. Снова какие-то размытые образы, мельтешение не стыкующихся друг с другом эпизодов — явно не из его жизни. И даже — не из фантазий. И неизбежное присутствие тревоги. Той самой, не покидающей его сны в последнее время.
То ли рано поужинав, то ли поздно пообедав, Курмин засобирался на вечерний променад. Интернет не работал — какие-то сволочи умыкнули кабель, и отремонтировать обещали только к завтрашнему вечеру. Таращиться в «мозгомоечную машину» не хотелось, читать — тоже.
Погода, вроде бы, нормализовалась, снегопад иссяк. Неизвестно, из скольких кож вывернулись сегодня коммунальные службы, но дороги и тротуары были относительно расчищены. Курмин шёл бесцельно, не спеша, дыша морозным воздухом. А куда, собственно, торопиться? Мать с отчимом живут в отдельной квартире, перезваниваясь пару раз в неделю, а навещая раз в месяц. Курмин изредка заходил к ним в гости, но последний раз он был там пять дней назад. Потревожить их сейчас значило нарваться на расспросы категории «Всё ли в порядке?». Этого ему абсолютно не хотелось.
Михаил машинально топал вперёд, не выбирая маршрута, автоматически сворачивая в какие-то улочки и переулки. Голова опять занялась попытками распутать участившиеся в последнее время сны, эти пропитанные злой тревогой короткометражки из полусумасшедшего репертуара подсознания. Ничего не получалось. Не хватало какого-то ключика, основной частички, скрепляющей всё в единое целое.
Сердце вдруг резануло, коротко, но довольно болезненно, скомкав мир до бьющегося сгустка, в котором находится боль. Курмин остановился, cунул ладонь под пальто, к левой стороне груди. Пережидая, когда же утихнет эта, в первый раз возникшая, помеха. Тоскливая помеха, иногда напоминающая многим, что все мы в этом мире — гости, случайное мельтешение биомассы, по чьему-то капризу наделённой амбициями, эмоциями…
Полегчало довольно скоро. Нежданно появившееся неуютство в сердце испарилось, словно его и не было. Будто это был кадр одного из этих, не дающих душевного покоя снов.
Но другая проблема, явившаяся взгляду, осталась на виду и не собиралась исчезать после простого прикладывания ладони к груди. Серьёзная проблема, имеющая вид одного из самых криминализированных районов города под названием «Перевёртовка». Именно отсюда в приснопамятные девяностые вышло наибольшее количество живущих «по понятиям» личностей.
Понятно, что криминальное ремесло не располагает к долгожительству, и до нынешнего времени дожили очень немногие из «перевёртышей» — прошедшие через весь сопутствующий ремеслу негатив. В основном, приняв вид респектабельных бизнесменов-меценатов-спонсоров. Девяностые в своём беспредельном великолепии сгинули, как плешивый бес после первого петушиного крика. Но, видимо, над «Перевёртовкой» концентрация тех самых, перенасыщенных криминальным духом, флюидов была ещё довольно высока.
Здесь до сих пор не обходилось без взятых на гоп-стоп поддавших мужичков, неважно — были они одеты в Dirk Bikkemberg или в замызганный пуховик «Мэйд ин Чайна». Трупов, практически, не было, но кровушку пускали, иногда и без особой надобности, в виде сувенира из «Перевёртовки». Появиться здесь просто так, особенно, в вечернее время суток, не имея среди «перевёртышей» ни кореша, ни родственника, способного «кинуть за тебя подписку», было почти стопроцентной гарантией неприятностей. Чтобы не забывали, в каком районе города живут самые крутые перцы.
Закусив губу от досады на самого себя, Курмин быстро осмотрелся, прикидывая, далеко ли он углубился в этот криминал-сити. Похвастаться частым посещением района он не мог, последний раз был здесь лет семь назад — даже уже и не помнил, зачем. Но довольно цепкая память подсказывала, что не всё так погано. Условная граница района, за которой можно было чувствовать себя в относительной безопасности, пролегала примерно метрах в шестистах от места, где он сейчас находился.
Ждать, когда же, наконец, появятся местные ухари и сурово поинтересуются насчёт никотина, Курмин не стал. И самым быстрым шагом, который позволяло самочувствие, направился в нужном направлении. Пятьдесят метров, сто, двести, триста…
…Tри силуэта вынырнули из-за угла наперерез Михаилу, когда было пройдено чуть больше половины расстояния. До Курмина донёсся отрывок разговора, из которого он уяснил, что троицу недавно не пустили в ночной клуб, и они крайне возмущены этим обстоятельством.
«Перевёртыши» увидели Курмина, лихорадочно вспоминающего, кто из его знакомых мог иметь хоть какое-то отношение к «Перевёртовке» в сугубо «правильном» плане. Это была очень хрупкая, слабенькая — но надежда, что всё закончится благополучно. В крайнем случае — доброй порцией матюгов и пожеланием больше не видеть его «лоховскую вывеску».
Вспоминалось откровенно паршиво. В памяти смутно промелькнуло два человечка, но вот кто из них был Буксиром, а кто Стреляным — идентифицировать никак не удалось. Скверно…
Троица не спеша подошла и встала метрах в полутора, похмыкивая и задумчиво разглядывая Михаила. Бежать было поздно, да и куда бежать? Назад? Хуже не придумаешь, да и догонят, не слишком запыхавшись. Бегун из Курмина был откровенно дохлый.
— А чё-то я не понял? — растягивая слова, выдал каноническую фразу один из аборигенов, покачиваясь с носка на каблук грубых зимних ботинок.
Ботинки старенькие, но еще вполне крепкие: если такой обувкой «с носка» да по рёбрышкам…
Курмин живо представил себе подобную картину и незаметно поёжился, стараясь совсем уж открыто не показывать свою боязнь. Самый низкий из троицы был на полголовы выше Михаила. А по возрасту — все присутствующие были раза в полтора младше его.
— Погоди, Махно… — Самый здоровый из тройки неспешно осадил приятеля и почесал кончик носа, определённо собираясь с мыслями.
— Куда гонишь?
Неписанный кодекс поведения по отношению к чужакам требовал сначала установить их точный статус в сложной жизненной иерархии «Перевёртовки» или же — отсутствие такового. А то вдруг этот заморыш окажется каким-нибудь внучатым племянником Паши Трезубца, местного «смотрящего». Будешь потом всю оставшуюся жизнь милостыню на паперти просить, протягивая, неправильно сросшуюся после перелома в трёх местах, руку. Бывали прецеденты.
— Обзовись, чей по жизни? — здоровяк мрачно уставился на Курмина сверху вниз. — Что-то мы тебя в упор не знаем.
— Да чё тут с ним тереть, Писарь?! — опять встрял Махно. — Это же чмо залётное! Сто пудов — из центра или вообще из Новостроек. Я эту свистобратию и после литры за три километра с лёту срисовываю. Чтоб мне так жить!
— Ну, да… Свой бы уже давно обозвался, — лениво протянул третий, нескладный, с самой отталкивающей внешностью.
Такие обычно бьют дольше и яростнее всех.
— Тихо-тихо…
Писарь был то ли поумнее, то ли поосторожнее этой парочки, но форсировать события не торопился.
— У тебя, Ледяной, что — яйца запасные есть? Нет? Вот и зашторь хлебало, пока не отсемафорили…
Он снова посмотрел на Курмина.
— Так что, братуха, твоя моя не понимай или обзовёшься всё-таки?
Курмин решился.
— Я тут Севе Стреляному должок заносил…
— Должок — это правильно, — напрягшийся взгляд Писаря показывал, что сейчас он вспоминает Стреляного, после чего определится дальнейшее поведение в отношении чужака.
Махно вдруг зашёлся в визгливом хохоте, хлопая себя короткопалыми ладонями по коленям. Ледяной тоже расплылся в нехорошей улыбочке, но промолчал. У Курмина похолодело внутри.
— Говори, что знаешь, — Писарь повернулся к Махно. — Хорош ржать, ну!
— Ты чё — Стреляного не помнишь? — Махно ощерился, глядя на Михаила, демонстрируя плохие зубы и такие же — намерения. — В натуре, не помнишь?!
— Стреляный, Стреляный…, — Писарь пожал плечами. — Ладно, базлай по теме. Только если что, спрашивать с тебя будут.
— Да не ссы, родной! — Махно снова закачался с носка на каблук, щерясь всё шире. — По лету Кент трындел, когда откинулся… а! Тебя ж не было тогда. Ты на югах с маникюршей амуры накручивал…
— Короче! — поторопил его Писарь.
— А если короче, то перегнули Стреляного через шконарь за прогибы перед кумом. Стукачком Стреляный оказался. Теперь в дупло к нему филина поселить можно — такой простор! И не Сева он с тех пор, а Света. А что главное — нет сейчас Светы в Перевёртовке, чалиться ей ещё полгода. Так что, залётный, лепишь ты нам фуфло по всей морде, за что и огребёшь. Карманы сам вывернешь или помочь?
— Ребята, не надо, — обречённо попросил Курмин. — Я же вам ничего не сделал…
— И что теперь? — издевательски осклабился Махно. — Может, тебе ещё блонду, импортного пойла и лягушачьих ляжек в шоколадной глазури подогнать? За то, что ты нам туфту зарядить пытался…
— Он сейчас оборотня на помощь звать будет, — гыгыкнул Ледяной. — Реально, сейчас прибежит оборотень и за него впишется. Вот хохма-то будет...
Троица слаженно шагнула вперёд. Курмин попятился назад, рефлекторно вскинув руки вверх, защищаясь. Кто из троих ударил первым — он не понял. Удар ногой в голень заставил опустить руки, и жёсткий кулак расплющил губы, наполняя рот солоноватым вкусом крови.
Следующий удар — ногой в живот — бросил его на землю, и «перевёртыши» принялись пинать принявшего позу эмбриона Курмина. Размеренно, без эмоций, без раздумий. Такая жизнь!
…Пламя зажигалки лизало столовую ложку, в которой готовилась очередная доза наркоты. Худая, темноволосая девушка лет двадцати нетерпеливо следила за нехитрыми манипуляциями приятеля, уверенно ведущего дело к финалу. Лицо девушки было в крупных каплях пота, иногда она дрожала, словно от озноба. У девушки была ломка. Парень выглядел получше, но ненамного. Одноразовые шприцы были уже наготове, героин уже почти растворился в воде, обещая долгожданное избавление от всех забот — до следующей ломки… Пара была наркоманами со стажем, и справиться со своим пороком без сторонней помощи они бы не смогли.
Деньги на наркоту брались, в основном, кражами, а с недавнего времени — и грабежом. Как раз сегодня прямо около банка они добыли хороший куш, сумев вовремя унести ноги. Пожилой мужчина остался лежать с пробитой головой на мокрой от сентябрьского дождя фигурной тротуарной плитке возле банка, не подавая признаков жизни. Случайному прохожему, бросившемуся помешать им, тоже вломили короткой битой в полиэтиленовом пакете и сбежали.
В выбитые окна старого дома на окраине города залетали капли мелкой мороси, но парочка этого практически не замечала. Они, худо-бедно, обустроили одну комнату, где и проводили большую часть времени. Родители просто выгнали их из дома, когда оттуда стали исчезать дорогие вещи, борьба за нормальную жизнь потомков — стала бессмысленной.
Они не загадывали, сколько им ещё отмерено на этом свете. Просто жили. День за днём. Но этот стал — последним.
…Первый шприц стал втягивать в себя содержимое ложки, когда хлипкая дверь их пристанища рухнула внутрь от сильного удара.
— Менты! — взвизгнула девушка, уронив шприц и ложку на грязный пол.
Она ошиблась. На пороге комнаты стоял зверь неизвестной породы размером с большого льва. Не волк, не тигр — нечто иное. Зверь не двигался, глядя на людей круглыми жёлтыми глазами. Парень медленно потянулся к бите, которая сегодня помогла им добыть примерно три месяца кайфа. Зверь сделал несколько шагов вперёд, целиком зайдя в комнату.
Лобастая голова, короткие уши, мощные, как у гиены, челюсти, длинное тело, двигающееся невероятно пластично, словно перетекая с место на место. Мускулистые лапы, средней длины хвост. Хищник, ужас, смерть…
— Киса, киса… — Парень почти дотянулся до биты, пытаясь улыбаться зверю побелевшими губами.
— Ты из какого зоопарка сбежала…
Смерть чуть наклонила голову вбок, рассматривая людей. И парочка с изумлением увидела в жёлтых, уставших от чего-то неведомого глазах, отблеск сострадания к своим жертвам. Короткий, слабенький, тотчас же потухший.
А потом — смерть прыгнула.
Когти до кости распахали схватившую биту руку — от ключицы до запястья. Бита отлетела в сторону, парень заорал — дико, страшно. Девушка шарахнулась в сторону, прижавшись к стене, и тихонько скулила, мутными от ужаса глазами глядя на вершащуюся расправу.
Когти совершили два короткий взмаха по диагонали, и из распоротого живота парня на грязный пол вывалились внутренности. Крик прервался, и наркоман лицом вперёд повалился на старый матрац, дёргая ногами в наступающей агонии.
Зверь развернулся к девушке, его передние лапы оставили кровавые следы на замызганных досках жилища. В глазах у девушки промелькнуло что-то осмысленное, она дёрнулась в сторону дверного проёма, пытаясь покинуть комнату.
Кошмар оказался прямо перед ней, сделав бегство невозможным. Его передние лапы легли девушке на плечи, заставляя опуститься на колени. Словно вымаливая прощение за всё плохое, что она сделала в своей не очень длинной и не совсем правильной жизни.
Через несколько секунд массивные челюсти с хрустом сомкнулись на её лице, острейшими клыками рассекая мышцы, дробя кости, отнимая жизнь…
…Удары становились всё реже, «перевёртышам» словно надоело пинать беспомощного человека. Реальность расплывалась в глазах багровой кляксой, в голове была нехорошая, вязкая тяжесть. На теле, казалось, не осталось живого места.
— Давай делись, говнюк, — Махно ловко обшарил карманы Курмина, костистый кулак больно въехал в левую почку, когда Михаил пошевелился, пытаясь разогнуться.
— Не дёргайся, клоун, лежи смирненько…
— Чего там? — нетерпеливо спросил Ледяной.
— Есть чего?
— Да он пустой, гад! — зло ответил обыскивающий.
— Тут ничего нет…
— Снимай пальто с него, что ли. Не пустыми же уходить, в натуре.
— Да ну нафиг, — по голосу, Курмин узнал Писаря.
— В кровище изляпалось. Решето за такое даже на нормальный пузырь не отвалит. Поканали отсюда, хорош развлекаться…
— Потопали, — лениво отозвался Ледяной, словно возле их ног лежал не человек, а яблочный огрызок.
— Хватит говно ногами месить, надоело уже…
Послышался хруст снега под удаляющимися шагами.
Курмин шевельнулся, избитое тело незамедлительно отозвалось болью. Сил не оставалось даже на крик о помощи, не говоря о том, чтобы встать и пойти.
Михаил всё же попробовал крикнуть, но вместе с хрипом из горла на затоптанный снег выпал кровавый сгусток. Курмин со стоном обмяк и мутным взглядом посмотрел в вечернее небо. Звёзды безучастно поблёскивали вверху, им было всё равно — выкарабкается он или умрёт. Всё равно, как и трём «перевёртышам», уходившим вглубь своего района. Курмин закрыл глаза…
* * *
Никого обижать нельзя…
Курмин открыл глаза. В теле ощущалась необъяснимая лёгкость, словно три ублюдка не калечили его на мёрзлой земле.
Михаил был у себя дома. Живой и невредимый, полностью отдающий себе отчёт в том, что же произошло с ним недавно. И самое главное — отлично понимающий, что произойдёт совсем скоро. И это его нисколько не пугало. Недостающий кусочек встал на своё место, и все мучающие его сны приобрели пронзительную чёткость. Она была страшной, неотвратимой… и — облегчающей душу. Какой смысл противиться судьбе, если тебе уготован именно такой путь. Если по-другому — нельзя…
В ироничной поговорке «не буди во мне зверя» есть своя доля правды. У Курмина она имела потаённый смысл, который он сам понимал только тогда, когда уже ничего нельзя было изменить. Да и не хотелось, искренне говоря…
Любые обиды материальны. Они копятся, наслаиваются одна на другую, пока не произойдёт взрыв. Кто-то умеет прощать, кто-то живёт с этим всю жизнь, озлобившись на всех и вся. Кто-то вымещает злобу на слабых. У всех по-разному.
Зверь внутри Курмина не просыпался без надобности — только когда наступал предел… Его выпускал наружу не Курмин, а люди — считающие, что вольны поступать с другими, как с существами низшего порядка. Унижая, втаптывая в грязь, избивая. Точно зная, что не получат достойный отпор.
После каждого превращения это стиралось из памяти Курмина до следующего раза.
За восемнадцать лет он превращался — в палача? творца справедливости? абсолютное зло? — девятнадцать раз. Из них восемь — за последние пять лет. Из них три — за прошлый год. И всегда жалел только об одном — что никто не узнает, почему смерть в его облике нашла именно этих людей. Чтобы другие сделали выводы, и зверь никогда больше не просыпался. Ведь это так просто — не навредить слабому…
Никого обижать нельзя!
Потому что когда-нибудь придёт возмездие.
Маленький горбун не убивал невинных. Виновные получали по заслугам, Зверь каким-то образом определял, кому ещё можно дать шанс, а кто уже никогда не изменится. Зачем жить человеку, получающему удовольствие от унижения других, не способному творить добро в принципе? Когда человек перестаёт им быть, к нему приходит Зверь. Которого он сам позвал, пусть и не зная этого.
Никого обижать нельзя…
Курмин разделся и приготовился к ожиданию. Закрыл глаза, вспоминая тех, с кем предстоит встреча.
Продавщица. Толстый. Трое из «Перевёртовки».
Через минуту Зверь начал просыпаться…
Автор - Вадим Громов.
Источник.
Новость отредактировал Летяга - 27-09-2018, 15:23
Причина: Добавила тег Избранное
Ключевые слова: Магазин горбоносый брюнет кража толстяк полиция криминальный район ограбление прыжок смерти зверь избранное