Обелиск
«Смерть – это не конец», – так утверждали древние жрецы и шаманы, вселяя в неразумных язычников надежды на благосклонность их посмертной судьбы. Одни из них говорили, что после смерти душа возносится на небеса, другие – что, стремительно пронзив земную твердь, она окунается в холодную и непроглядную тьму загробного мира. В конечном счёте неважно, где она оказывается. Главное, что душа – бессмертна, а значит, есть шанс на то, что наше сознание, наше «Я», сохранится и продолжится, пусть и в ином, эфирном состоянии.Я – атеист и не верю в эти сказки. Не верю, что мёртвые наблюдают за нами с небес. Не верю, что порой они спускаются вниз в обличии бестелесных фантомов, чтобы навестить потомков. Однако кое-что мне известно достоверно: есть иные, более рациональные способы, позволяющие мертвецам напомнить о себе спустя сотни и тысячи лет после своей смерти. А при случае – впиться мертвенно-бледными пальцами в горло несчастного и утянуть его душу в пучину ледяного безвременья.
События, укоренившие во мне это убеждение, произошли в 1999 году, и в эпицентре этих событий оказалась моя близкая подруга, Ирина. Ни разу, за годы нашей дружбы – а дружим мы без малого десять лет, она не давала повода усомниться в искренности её поступков, помыслов и суждений. Такого чистого и лучезарного человека я не встречал ни до, ни после знакомства с Ириной, а потому история, которую она поведала мне холодным мартовским вечером нынешнего года, ввергла меня в состояние глубочайшего смятения. До сегодняшнего дня я не сумел найти ответы на многие вопросы, порождённые тем мрачным рассказом Ирины. Как эта хрупкая миниатюрная девушка, пережившая в юности столь ужасное потрясение, нашла в себе силы жить дальше? Как устояла она под неимоверной тяжестью того горестного бремени, что легло на её плечи два десятилетия назад? Как удалось ей сохранить доброту в сердце и открытость по отношению к окружающему миру, его загадкам и чудесам? Ведь Ирина обожает путешествовать, питает страсть к мистическим и сакральным уголкам планеты, и ни одна из её поездок не обходится без посещения всех этих культовых и обрядовых мест, наполненных первобытной энергией. Образ Ирины, моей жизнерадостной, весёлой, любознательной Ирины, существенно расходился с моим собственным представлением о характере и темпераменте, должных быть присущими человеку, ставшему свидетелем гибели близких ему людей. Однако, несмотря на возникшее в моей душе противоречие, я безоговорочно верю каждому произнесённому Ириной слову. Ведь тем промозглым вечером я отчётливо увидел в её глазах, прежде ясных и безмятежных, тяжёлый отпечаток давней трагедии, саднящий рубец, которому не суждено затянуться никогда…
***
«Это случилось в девяносто девятом году. Летом того года мы с мамой проделали неблизкий путь из Новосибирска в Приморье. Решили навестить бабушку и дедушку. Они жили в селе Боголюбово, что в двадцати километрах от Дальнереченска, вели приусадебное хозяйство. Мы стабильно наведывались к ним раз в два года и делали это с большим удовольствием. В том году мама впервые взяла с нами в поездку Катьку и Ваську – близнецам шёл шестой год, и мама посчитала, что пришло время познакомить их со своими родителями. Дедушка и бабушка были жизнерадостными людьми; не припомню, чтобы мне доводилось видеть кого-либо из них хмурым. Они любили меня, с самого детства баловали и потворствовали любым моим шалостям и проделкам. Рождение младших братика и сестрёнки нисколько не повлияло на их отношение ко мне. Для бабушки и дедушки я по-прежнему оставалась любимой внучкой.
Дорога была утомительной: самолётом до Владивостока, затем поездом до Дальнереченска и, наконец, на машине до Боголюбова. Село небольшое, но приятное глазу. Одна сквозная улица, начинавшаяся от автомагистрали и заканчивавшаяся у реки Большая Уссурка. Наш домик там и стоял, на задворках. К нему прилегал обширный участок с гаражом и огородом, засаженный деревьями и кустарниками. Я уже и не вспомню, кто именно предложил обустроить на участке пруд, однако идея эта была встречена с большим энтузиазмом. Дети хотели купаться, но плавать не умели, поэтому речка, до которой рукой подать, стала для них «запретной зоной»: без присмотра мама ни за что бы их туда не отпустила, но и сопровождать некому – в огороде дел невпроворот. Поэтому маленький «домашний» водоём показался нам соломоновым решением. Дедушка, человек энергичный, взялся за дело тот же час. Помню, как ловко он орудовал лопатой, раскидывая комья земли во все стороны. Я тогда присела в сторонке, под вишнёвым деревом, прихватив с собой сборник готических рассказов, но всё время отвлекалась от чтения, поглядывая то на него, то на детей, носившихся по огороду с весёлыми криками. А потом дедушкина лопата ударилась о что-то твёрдое, и работа встала. Странный зеленоватый камень возник на пути. Дедушка пару часов возился с неожиданной преградой, пытаясь подцепить глыбу то с одной, то с другой стороны, однако это ему никак не удавалось. Бабушка покрикивала на деда и стегала мокрым полотенцем, убеждая его прекратить это неблагодарное занятие, однако дедушка не привык сдаваться. Он твёрдо решил извлечь злополучную глыбу из земли. К вечеру стало ясно, что глыба эта – и не глыба вовсе, а рукотворный столб или, скорее, обелиск, уходящий глубоко в землю под углом в пятьдесят градусов. Когда из земли показалась макушка столба, на ней обнаружилось потёртое рельефное изображение: мужчина в причудливом головном уборе и длинной тунике, держащий в одной руке змею, а в другой – жабу. Зеленоватый оттенок памятнику придавала странная краска, крайне неравномерно разбрызганная по его поверхности. Впрочем, эти детали стали известны мне позже, поскольку ещё в обед, не дожидаясь финала противостояния между дедушкой и «глыбой», я отправилась в гости к Наташе, девочке, жившей на другом конце села и знакомой мне по прежним визитам в Боголюбово.
За время моего отсутствия к дедушке, осознав всю необычайность находки, присоединились бабушка и мама. Совместными усилиями им удалось высвободить из земли половину обелиска. Рассматривая его, бабушка обнаружила, что под зелёными кляксами проступает надпись на неизвестном языке, обрамлённая декоративным контуром с четырьмя фигурками драконов по углам. Собственно, именно она, бабушка, первой занемогла. Она никогда не пользовалась садовыми перчатками, работала голыми руками. Считала, что к земле, этой священной материи, дающей жизнь, следует проявлять должное уважение. Что именно произошло – достоверно неизвестно. Потом говорили, что бабушка лишь хотела соскрести ту самую «краску», чтобы получше разглядеть письмена, однако едва она дотронулась до обелиска, на его поверхности выступил конденсат, и памятник, в буквальном смысле, «потёк» мутно-зелёными струями. Там же, у раскопа, бабушке стало плохо. Мама спешно увела её в дом, где бабушку вырвало густой смрадной массой бордового цвета. Ближе к ночи у бабушки почернели пальцы правой руки. Руки, которой она касалась обелиска. Так рассказывала мама. Больше я бабушку не видела. Ни живой, ни мёртвой. Помню, как уже в сумерках дед привёл детей к дому Наташи. Он запретил нам возвращаться до утра, объяснил, что бабушке очень плохо, и они с мамой ждут скорую помощь. Стоя на веранде, я слышала истошные вопли бабушки, разрывавшие окрестности. В окнах соседних домов загорелся свет. Испуганные люди выходили наружу и в смятении топтались у порогов своих домов, поглядывая в сторону нашего участка. А потом бабушка вдруг затихла. Навсегда. Скорая помощь добралась до Боголюбова лишь к утру, когда помогать уже было некому.
Я вернулась домой следующим утром, в районе десяти, когда бабушку уже увезли. Мама не находила себе места от горя, и мне с огромным трудом удалось добиться от неё хоть каких-то подробностей. Она рассказала, что бабушка долго агонизировала, корчилась от приступов невыносимой боли, а потом вдруг вытянулась в струну и разинула рот, будто рыба, выброшенная на песчаный берег. Из её глаз, рта, носа и ушей пульсирующими потоками хлынула кровь, много крови, и бабушка вмиг обмякла. Вместе с живительной жидкостью бабушку покинула и сама жизнь. Комнату, в которой это произошло, на время заперли. Катю и Васю передали соседке, поручив ей отвезти их в Дальнереченск к бабушкиной сестре. Лицезреть случившееся им было ни к чему. Деда, неожиданная и необъяснимая, смерть бабушки шокировала в ещё большей степени. Он буквально впал в ступор: сидел на крыльце и немигающим взглядом смотрел в раскоп, будто надеялся отыскать там ответы на волновавшие всех нас вопросы. В отличие от бабушки, днём ранее он работал в перчатках – они лежали рядом, на завалинке, перепачканные землёй и изумрудного цвета субстанцией. Однако это ненадолго уберегло его от последствий. Он умер три дня спустя.
Я тогда собиралась встретиться с Наташей и её подругами – в их обществе я на какое-то время забывалась и чувствовала себя лучше. Мама уехала рано утром, но не сообщила, куда именно направилась. Помню, как наспех закинула в сумочку сигареты, мобильник, ключи и присела на кровать собраться с мыслями. Вдруг я услышала короткий гортанный звук из соседней комнаты – будто дедушка поперхнулся – и глухой удар в стену – будто он стукнулся о неё головой. Я на мгновение оторопела, но затем привстала с кровати и прислушалась. Из соседней комнаты раздался жуткий крик дедушки и вновь удар – на этот раз громкий и отчётливый. Я подскочила с кровати и бросилась к дедушке. Распахнув дверь в его комнату, я увидела его лежащим на полу и придавленным тумбой, стоявшей у стены. Вероятно, почувствовав себя плохо, он попытался ухватиться за неё, но повалился на пол и уронил её на себя. Дедушка жутко кричал. Я приподняла тумбу и перевернула её, высвободив деда. Затем я развернула его к себе лицом, ожидая увидеть переломы или вывихи, но ничего этого не было. Его скрутила чудовищная судорога: пальцы были скрючены, а зубы скрежетали, казалось, я даже слышала треск эмали – так сильно сдавил он челюсти. Голова и конечности дедушки беспрестанно бились о пол. Я схватила деда за лодыжки и придавила их к полу, пытаясь прекратить конвульсию. Неожиданно он приподнялся и схватил меня за плечо, буквально вонзив пальцы в кожу. Я закричала от боли и выпустила его ноги. Дедушка опрокинулся на пол, небрежно раскинув руки. Он часто и тяжело дышал, но внезапно дыхание его замедлилось и, казалось, нормализовалось. Но это была иллюзия. Сделав последний, глубокий вдох, он затих. Отчётливо помню, как из его ноздрей показались две тонкие бордовые струйки. Достигнув уголков рта, по носогубным складкам, они распались на несколько ручейков и, обогнув подбородок, устремились вниз крупными каплями. Никогда не думала, что кровь бывает такой текучей… Багровое пятно быстро распространялось по полу, захватывая всё новые сантиметры подогнанных друг к другу дощечек. Я отползла к самой дальней стене и разрыдалась. Там я и просидела минимум пару часов.
После полудня в дом вошла мама. Увидев труп дедушки, она прислонилась к газовой плите, выронила сумочку и медленно осела на пол. Я заметила, что из маминой сумочки торчит большой конверт. Оказалось, что мама ездила в Дальнереченск. Там она разыскала фотосалон и распечатала фотографии, сделанные ею у раскопа. Мама объяснила мне, что в тот злополучный день она не касалась обелиска, а лишь помогла разгрести землю по его периметру. После того, как на поверхности памятника проступила странная зелёная жидкость, а бабушка впала в полуобморочное состояние, мама заподозрила неладное. Она попросила дедушку накрыть находку брезентом и более не касаться её. Мама предположила, что своим прикосновением бабушка спровоцировала некую химическую реакцию. Чтобы подтвердить догадку, маме нужно было выяснить, о чём именно повествует обелиск. Поэтому, спустя пару дней после смерти бабушки, мама сфотографировала письмена, которые та успела расчистить накануне. Однако рассчитывать на то, что кто-либо в округе сумеет перевести их, не приходилось. Нужно было ехать во Владивосток. Я решила лично заняться этим вопросом и отправилась туда на следующий же день. По прибытии я заскочила в первое попавшееся мне интернет-кафе и бросилась к незанятому компьютеру. Отсканировав все фотографии, я направила их Максиму, моему однокласснику, учившемуся тогда в Петербурге на лингвиста-синолога. Я подумала, что он сумеет помочь мне, ведь письмена на памятнике сильно походили на китайские иероглифы. Я попросила Максима установить язык памятника и, по возможности, осуществить перевод. В письме я указала свой мобильный телефон. Затем я сняла номер в небольшой гостинице у железнодорожного вокзала и следующие несколько дней провела в состоянии тревожного ожидания. Мама не звонила мне и не отвечала на звонки. Я забеспокоилась. На четвёртый день моего пребывания во Владивостоке раздался звонок. Это был Максим. Он сообщил, что направил текст с переводом надписи на мою электронную почту. Добавил, что ему пришлось обращаться за помощью к коллегам, поскольку язык обелиска оказался корейским. Он вообще много чего тогда наговорил. Трещал без умолку об уникальности, экстраординарности, сенсационности находки. Едва ли я воспринимала его слова всерьёз. Всё это мало меня заботило. Я лишь хотела знать правду. Перевод, по собственному признанию Максима, был не безупречен. Максим пояснил, что язык надписи архаичен и сложен для понимания современного исследователя. Посетовал на плохую сохранность памятника. Действительно, обелиск был сильно поврежден, имелись множественные сколы, часть текста была попросту утрачена. Верхушка декоративного картуша, в пределах которого была выбита надпись, была облеплена комьями земли; делая фотографии, мама не рискнула стряхнуть их, поэтому содержание начальных строк надписи тоже осталось для нас загадкой. Однако три небольших фрагмента сохранилось. Два из них располагались по центру текста, и между ними, по мнению Максима, было пропущено три или четыре строки. Третий, заключительный, фрагмент, замыкаемый рельефной линией с двумя драконами, находился в самом низу надписи и, по логике, должен был завершать повествование. Именно в этих незначительных кусочках я надеялась отыскать ужасающую правду. После разговора с Максимом, я тотчас ринулась в интернет-кафе, вошла в свой аккаунт и, с нетерпением, открыла входящее письмо.
Из содержания первого фрагмента следовало, что надпись на обелиске оставил Квангэтхо-ван, правитель Когурё – королевства, некогда располагавшегося на территории современной КНДР. Он отправился на север, преследуя «лесной народ» – видимо, предков современных маньчжуров; те убили его мать, и Квангэтхо жаждал мести. Ты только представь на секунду, сколь сильна была ненависть, сковавшая его душу! Он преодолел свыше тысячи километров и явился со своей армией в сердце Приморского края – туда, где корейское присутствие исторически не отмечалось ни до, ни после его похода! Да и сегодня не сыскать информации об этом. Думаю, его никто не сумел бы остановить. Квангэтхо захватил поселение «лесного народа», что стояло в районе Боголюбова, и истребил всех его жителей от мала до велика. Но этого корейскому владыке показалось мало. Он проклял землю своих врагов и провозгласил, что отныне она будет мертва навеки, как навеки мертвы те, кто ступал по ней прежде. «Пашни – да не дадут ростков. Деревья – да не будут плодоносить. Леса – да не принесут дичи. В реках – да изведётся рыба. Ибо Я, Квангэтхо, Сын Неба, говорю так, и таково Моё слово». Следующие несколько строк отсутствовали, затем текст возобновился. Там было сказано: «…лишь ступив – изойдёт кровью и смрадными язвами. Лишь сделав вдох – исторгнет нутро. И плоть его отложится от кости. Ибо Я, Квангэтхо, Сын Неба, говорю так…». Далее текст вновь прерывался. Помню, в тот миг по моей коже побежали мурашки. Я подумала о бабушке и дедушке, подумала о маме, и меня охватил страх, ведь от мамы до сих пор не было вестей. Забегая вперёд, скажу, что следующим утром она позвонила. Мы встретились на железнодорожном вокзале. Мама стояла на перроне и была очень бледна, и напугана. Её левая рука была перебинтована. Чуть поодаль стояли Катя и Вася. Завидев меня, они бросились ко мне в объятия. Мама рассказала, что вскоре после моего отъезда она заметила, как от раскопа по всему огороду расползлись зелёные прожилки. Зараза поразила почву и буквально подступала к дому. Мама поняла, что оставаться в доме нельзя. Она взяла деньги, документы, собрала в большую дорожную сумку всё, что успела, и покинула дом. Она бежала по свежевскопанной земле, но потеряла равновесие и упала, погрузив руку в самую гущу позеленелой почвы. Терять нельзя было ни секунды. Мама вернулась назад, забежала в гараж, схватила бутылку кислотного электролита и обдала едким раствором поражённую руку. После она добралась до дома Наташи, передала её родителям сумку с вещами и обработала ожоги. Сказала, что вернётся за сумкой позже, и предупредила их о том, что им следует держаться подальше от нашего участка. Затем мама направилась в Дальнереченск, забрала детей и села на поезд до Владивостока. Знаешь, я пыталась успокоить её и внушить, что ничего страшного не произошло, и она всё сделала правильно и своевременно. Но мама не поверила. Она протянула ещё шесть лет, четыре из которых прожила без одной руки – кисть начала гнить и чернеть, рентген показал, что кости истончились и покрылись множеством мелких трещин. Возник риск поражения здоровых тканей, поэтому руку вынуждены были ампутировать. Оперативное вмешательство отсрочило мамину смерть, но она до конца своих дней страдала от приступов кровавого кашля, причину которого врачи так и не смогли установить...
Оставался завершающий фрагмент надписи. Жестокий корейский король отдавал свои последние указания: «Я, Квангэтхо, Сын Неба, говорю своим слугам поместить Моё слово в сей камень. Я, Квангэтхо, Сын Неба, говорю своим слугам окунуть сей камень в туман Тангуна. Всюду рассеется туман Тангуна, воплощая Моё слово». Я так никогда и не узнала, что это за «туман» и каковы его компоненты. Знаю лишь, что он погубил троих членов моей семьи. Позднее я выяснила, что Тангун – это первопредок корейцев, праотец, обучивший свой народ искусству земледелия, наукам и ремёслам. Стереотипный портрет эдакого «дальневосточного Прометея». Рассказы о Тангуне передавались из уст в уста, а после были записаны благодарными потомками. В тот момент я задумалась: быть может, древние манускрипты дошли до наших дней не в полном объёме? Пожары, войны, сырость, плесень – мало ли факторов, пагубно влияющих на сохранность рукописей? Или же хронисты и переписчики намеренно утаили от людей информацию о более мрачных, поистине дьявольских знаниях, которые Тангун завещал своему народу?
Мы пробыли в гостинице ещё неделю, пытались прийти в чувства. Мама приняла решение не возвращаться в Боголюбово и не забирать вещи. Я согласилась с ней. Мы не являлись в морг и не участвовали в похоронах бабушки и дедушки; первым же рейсом улетели в Новосибирск. Да и были ли они, эти похороны? Сомневаюсь. Думаю, бабушка и дедушка, если они наблюдают за мной сверху, не держат на меня зла. Спустя пару лет я встретила в Москве Наташу, совершенно случайно. Каждая из нас приехала по своим делам. Она рассказала тогда, что после нашего отъезда в Боголюбово продолжили умирать люди. Не знаю, в чём там было дело, вероятнее всего в грунтовой воде. У каждого сельчанина на участке колодец или скважина. Ведь нужно поливать огород. Очевидно, зелёная дрянь проникла в воду и отравила её. Картина, описанная мне Наташей, была поистине страшной: Семён, молодой парень, двоюродный брат Наташи, зачерпнул воды из бочки и успел сделать пару глотков, прежде чем подогнул колени и повалился. Он стал кашлять кровью, а его руки, ноги и лицо покрылись гноящимися нарывами, которые вызревали за минуту и лопались, оставляя после себя кровоточащие язвы. Из его горла и ушей хлынула кровь – прямо как у моего дедушки – и парень испустил дух. В домах по соседству скончалось ещё двое людей. Обстоятельства их смерти были схожими. Умерших спешно увозили в город, но, когда родственники пожелали забрать тела для организации похорон и прибыли в больницу, в которой эти тела находились, их под разными предлогами не допустили туда. Врачи были явно озадачены. Наташа лично присутствовала там и слышала, как кто-то из врачей обмолвился о совершенно невероятных результатах анализа крови умерших. В них обнаружился химический мутаген и другие, неизвестные науке соединения. Наташа не винила меня и мою маму в том, что мы не вернулись и не рассказали подробности случившегося, не предупредили людей об опасности, исходящей из раскопа. Она своими глазами видела, на что способна неведомая зараза, и понимала, каким может быть страх – всеобъемлющим, сковывающим по рукам и ногам. Пойми, мама лишь хотела побыстрее покинуть это проклятое место. Да и саму себя она, похоже, заранее похоронила…
Остальное – слухи, известные Наташе от односельчан. В августе того же года она уехала во Владивосток поступать в университет, потому не была свидетельницей тех событий, о которых сообщила мне дополнительно. Она сказала, что о необычных смертях в селе узнали, наконец, силовики, и в сентябре они заявились в Боголюбово. Обыскали наш дом, описали и изъяли находку, законсервировали раскоп. Тётя Алла, что жила через три дома, видела, как пятеро людей в химзащите грузили обелиск в «ЗИЛ», причём один из них рухнул как подкошенный и как будто бы умер. Ещё приезжал следователь. Пообещал установить причину гибели людей, с тем и уехал. На деле же результатов никто не дождался. Люди оказались просто расходным материалом, а вот государство, возможно, приобрело ценное биологическое оружие. Затем на наш участок загнали тяжёлую технику, и бульдозеры сравняли там всё с землёй. А саму почву, верхний её слой, буквально сняли ковшами, сгребли в одну кучу и вывезли «БелаАЗами» в неизвестном направлении. На месте нашего участка образовался небольшой карьер. Убытки нам, разумеется, никто не возместил. Какие уж там убытки… После той встречи с Наташей я ещё года три страдала от паранойи. Всё ждала, что к нам домой нагрянут незнакомые люди, изымут фотографии и пристрелят как ненужных свидетелей. Но этого не произошло. В конечном счёте я сама сожгла те фотографии вскоре после смерти матери. Да, я сделала это! Не могла больше видеть их. Не хотела помнить об обстоятельствах их появления. Людей из Боголюбово вроде бы планировали расселить, но делать этого не пришлось – большинство уехали сами. Сейчас там проживает три-четыре человека».
***
С того мартовского вечера мы с Ириной не виделись. Нет, мы продолжаем общаться, переписываемся по WhatsApp, но очных встреч с той поры не было. Думаю, ей нелегко дался тот откровенный рассказ, и сейчас ей необходимо побыть в одиночестве. Но удивительно то, что нелегко теперь и мне. Мне стало страшно, и чувство страха не покидает меня до сих пор. Я боюсь, что, встретив Ирину и заглянув в её глаза, я прикоснусь к холодным граням того страшного камня и почувствую, как вязкая зелёная жидкость растекается по моей ладони и напитывает её. Находка обелиска Квангэтхо никогда не освещалась в прессе. Обелиск никогда не экспонировался ни в одном музее России – я проверял. Перерыл все каталоги, справочники, описи – безрезультатно. Артефакт как в воду канул. Признаюсь, меня это едва ли удивило. Я попытался вообразить картину тех далёких событий. Они пришли туда полторы тысячи лет назад и воздвигли обелиск. И он убил всё живое в окрестностях. Минули годы, десятилетия, века… Природа сумела нейтрализовать угрозу и погребла страшный артефакт в недрах земли. И люди забыли. Забыли о той боли, отчаянии и ненависти, что вложил король в своё смертельное послание. Забыли о том, что он обещал мстить вечно… Пожалуй, забвение – очень опасная штука. Забыть о пережитом некогда ужасе, искоренить этот ужас из своей памяти – значит обречь себя на то, чтобы испытать его вновь. А такой риск исключать нельзя. Ведь никому не известно, сколько ещё таких камней сокрыто по Дальнему Востоку. Возможно, спустя годы люди обнаружат и другие камни. Проклятые камни, покрытые волшебным зельем – продуктом изощрённого усердия легендарного праотца. И в тот день, когда это случится, изумрудный морок вновь заполонит землю. И из глубины веков донесёт неотвратимую волю мёртвых повелителей.
Ключевые слова: Обелиск камень древний памятник проклятие болезнь столб туман кровь смерть гиблое место авторская история