Сказка о ласточке
Эпиграф:Пришел снег, а клён не сбросил листья, как его нагой сосед.
Дорогой мой друг, не ты и не желтый клен, никто не задержал мой бег в мерзлый туман, в толще которого, позади, тонул и растворялся силуэт в огнях, уносящий на юго-запад смятую постель и те немногие предметы, вехи моего быта, ставшие на время сиротами, и след моих пальцев, остывающий на них.
Сказка о ласточке Чон-Чон
Теплые и прохладные, красные, желтые и голубые, воздушные змеи, небесные духи или просто ветры в полете своем, который никогда не прекращался, принимали причудливые и невидимые с земли формы. Превращались они в кентавров с пепельной гривой и сверкающими слюдой копытами, и в зубастых мурен, что в охране у морских дев, бескровных красавиц со множеством гибких хвостов, похожих на водоросли, становились они и призрачными галерами с ухватившимися за снасти гребцами, пролетали мгновения, и вид их сменялся на стаю лебедей с цветным оперением, чьи крылья охватывали полнеба, и вот уже это верблюды бредут вдоль водопоя или огненные копья, что летят, пронзая серые тучи. Так играя, ветры гурьбой, а то и разбегаясь кто куда, летели на восток, как дикий гон хохочущих призраков. Их сопровождали многие обитатели небес, и в их числе простая ласточка по имени Чон-Чон. Надо сказать, ласточкам летается, думается и поётся одинаково легко, однако Чон-Чон уже очень долго была в пути, перелет достаточно утомил её. Пора было искать приют, и Чон-Чон все чаще спускалась ниже облаков, высматривая людские строения, где привыкла селиться.
Внизу, кружась и падая в черноту, проносился город, словно каменный угловато-серый барельеф с вкраплениями светящегося янтаря. Он не приглянулся ласточке, и она, ухватившись клювом за хвост воздушного змея, понеслась навстречу первым робким лучам, окрасившим медью облака вдали. На рассвете за изогнутым руслом реки и зелеными волнами леса показались разных цветов покатые крыши, островерхие башенки, флагштоки и флюгеры. Сразу же ласточке подумалось о просторных сухих чердаках, где так уютно вить гнезда, и она начала потихоньку снижаться. Едва не задевая крылом хрупкие башенки из цветных витражей, Чон-Чон, весело щебеча и приветствуя местных товарок, пролетела над молочного цвета виллами, утопающими в виноградной лозе. За пригородными садами показались высокие крыши и трубы городских домов, ласточка обогнула одну из таких и с ветерком пронеслась над городским базаром, где купцы извлекали свои невиданные товары из больших плетеных коробов и парчовых узлов, внизу запестрели их красно-синие халаты, желтые и оранжевые тюрбаны, шитые золотом кушаки и украшенные бисером туфли с загнутыми носами. Чон-Чон сделала пару кругов, наслаждаясь яркими красками и утренним ароматом благовоний и восточных яств, что готовились под открытым небом. Дальше и дальше летела она, пока не показалась крошечная площадь с фонтаном, возле которого уже ютились юные пары, Чон-Чон, почти забывшая об усталости, довольная присела на розовый влажный мрамор и радостно запела:
- Голубое и желтое, голубое.
Луч пробудил лицо мне родное.
В перышках платье я сброшу,
Возьми меня за руку милый, прошу.
Желтое и голубое, желтое.
Каждое движенье и слово твое
На этом свете самое важное!
Чашу налью, тебе поднесу,
Повяжу, как пояс, винограда лозу.
Задержи дыхание, выпей до дна.
Чаша снова полна, любви, не вина.
Взлететь выше неба смогу я,
Милый, от твоего поцелуя.
«Ветреная и безответственная особа», - с подчеркнутым значением скажет о ласточке надутая гусыня с птичьего двора. Головка Чон-Чон закружилась от пения, и все, что видела она в этот миг, было разных оттенков: желтые и голубые пятна, словно мир превратился в палитру художника, на которой он смешал только те краски, с которыми приходит день. Чон-Чон встрепенулась, взлетела высоко, затем, сложив крылья, камушком нырнула вниз и стала кружить над скамьями, что прятались в тени, посылая сидящей на них молодежи холодную капель с крыльев. Даже дряхлый, полуслепой и лысый, но с солидной седою бородой Ворон, глядя на это хулиганство, цокнул клювом: «Ох уж эти проказницы ласточки!»
И в этот миг - неужели? - Чон-Чон не поверила тому, что случайно увидела, и её любопытство взыграло. В окне мансарды дома, что выходил торцом на площадь с фонтаном, она заметила... нет, не может быть! Прежде она встречала этих созданий в старых заколоченных домах, где, бывало, недолго ютилась, домах, словно из общей грибницы выросших вдали от людского жилья, вблизи сырой и рыхлой земли давно забытых захоронений и гиблых для людей болот. Бывало, юрэй выходили за порог, и тогда в лунном свете можно было видеть их скользящими вдоль заросших бурьяном троп или висящих в петле на одинокой осине и в прочих малоприятных для людских глаз местах и обличьях. Но большинство юрэй были узниками ветхих стен, и уж точно никто из них, кого видела Чон-Чон, не показывался при дневном свете. Замеченный в окне призрак разбудил в Чон-Чон свойственное ей любопытство и желание раскрыть тайну его появления в такой неурочный час. Делая круг за кругом, ласточка подлетала все ближе и ближе к загадочному окну. И верно, этот прозрачный, почти дымчатый силуэт, только четко очерченное, смертельно бледное лицо, такими она и знала обитателей тонких миров. С бесстрашным намерением сунуть свой клюв в чужие дела Чон-Чон присела на скат крыши, смешно подпрыгнув к самому краю черепицы, свесила головку и уставилась вниз, но ничего не разглядела. Тогда она вспорхнула вниз и, смело усевшись на подоконье, где в глиняных горшках росли ирисы, заглянула в мансарду. В темноте были видны только огоньки лампад и сизый, светящийся дым от курильницы, казалось, призрак растворился в нём и парил теперь под самым скошенным потолком. И вновь возникло белое лицо и худые руки, юрэй подплыла к портьере, казалось, этот призрак в женском облике намерен задернуть тяжелую ткань, как вдруг юрэй замерла, заметив ласточку. Глаза девушки расширились, и она испуганно посмотрела на птицу, а спустя мгновение родилась улыбка, по-взрослому слабая и по-детски добрая, такая, на которую способно лишь зрелое человеческое дитя, и ласточка сразу уверилась, что узнает о девушке все, что сможет, а если будет нужно... «Ох, я даже не знаю, способна ли на такое», - подумалось Чон-Чон. Но, когда Чон-Чон глядела на её улыбку, пробившуюся сквозь печаль, эта мысль родилась так легко... Бодро встряхнув головкой, ласточка весело защебетала, стремясь задержать приятный момент их знакомства.
- Смотри! - Чон-Чон указала крылом на воркующие пары внизу. - Они любят, смеются, держат друг друга за руки и не хотят знать ничего другого, отчего ты не с ними?
Но девушка промолчала и лишь склонила голову, а затем в каком-то порыве резко подняла лицо, чуть растрепав при этом свои черные волосы, словно бросая вызов кому-то неведомому, и тут же поникла и отстранилась.
- Постой, скажи, кто он? - воскликнула Чон-Чон и не получила ответа. - Тогда только твоё имя!
- Дэли, - тихо, не зная, к кому обращаясь, словно напоминая самой себе, сказала девушка, - моё имя Дэли, - и, развернувшись, она скрылась в темноте комнаты.
На следующий день Чон-Чон вновь посетила окно в мансарде, задорным щебетом поприветствовав ирисы, она постучала клювом в раскрытые ставни. Казалось, Дэли ждала и рада видеть её, на этот раз было и угощение: кунжутные зерна и размякший в молоке хлеб. Тончайшие руки, узкие ладони с пальчиками, словно стрелочками горного хрусталя, длинные черные волосы, почти скрывающие худое нежное лицо с бескровными губами еще детского рисунка, и карие глаза в темных кругах, отчетливых на тончайшей коже и придающих Дэли особую красоту. Такой была внешность этой совсем юной девушки, которая словно олицетворяла целомудрие и печаль. Ласточка любовалась ею, а затем, доев угощение, запела:
- Пути небесные, земные тропы.
И в степь бегут шальные стопы,
Босые ноги, собьют дыхание.
Нас ждут края, что без названия.
Дожди и звездная капель.
Открой скорее настежь дверь,
Зажги огни, не бойся, друг,
В них разглядишь ты жизни круг.
Ты в центре, нет ему конца.
Все так, как видишь ты сама.
Силки для птиц сковали взор,
Так вырвись птаха на простор!
Дэли, держа перед собой ладонь с последним кунжутным зернышком, молча смотрела куда-то вдаль. Чон-Чон решилась взглянуть на миг глазами девушки (да-да, ласточки это умеют), и тут же растаяли крыши с желтыми трубами, башенки с флюгерами, голубятни и флаги, город утонул в океане воды и неба, из которых возникла темная стена ненастья и угрожающе надвинулась, сверкая зарницами. Чон-Чон догадалась, что видит незнакомого ей духа воды, могучего в своем необъяснимом гневе. Но что роднит его с девушкой, с этим милым, совсем безобидным созданием по имени Дэли? Ласточка задумалась и, чуть рассеянно прощебетав прощание, упорхнула.
Прошел день, ласточка спрашивала у местных птиц, но все они делали вид, что ничего не знают о Дэли, и только лысый ворон с седой бородой старчески проскрипел: «Забудь ты это, а то найдешь неприятности на свой юркий хвост, всё это людские дела, у нас свои птичьи заботы», на что Чон-Чон фыркнула: «Старый дурак» и, совсем уже расстроенная и сбитая с толку, летала кругами над городом до позднего вечера. Наконец она решилась.
Едва спящий город окрасился блеклыми тонами желто-голубого, как на пустынной площади перед фонтаном словно бы ниоткуда возникла девушка, простоволосая, в воздушном сарафане поверх простой тканной рубахи, пробежав мимо мясной лавки, она скрылась в угловом доме и, не касаясь босыми ногами ступенек, ловко вспорхнула к одинокой двери в мансарде. Едва прошептав что-то, девушка отворила запор и проникла внутрь.
- Дэли, милая подруга моя, покажись, выйди ко мне, - пропела светловолосая красавица и, как только нашла взглядом испуганную девушку, подлетела к ней, отступив лишь шаг, и остановилась, замерев. Вытянув перед собой руки, улыбаясь, провела ими вдоль опущенных рук Дэли.
- Меня зовут Чиана, а ты, я знаю, Дэли, скорее, милая моя подруга, вот твое платье, надень же его, мы должны спешить, чтобы не пропустить рассвет! - и как не противилась Дэли, Чиана заворожила её ореолом добра и света, взяла за руки и потянула на волю. Босоногие они пробежали по теплому городскому камню, затем пронеслись по лугам, покрытым росой, и наконец упали в траву, Чиана играла с волосами Дэли, целовала её в уста, и они смеялись, смеялись... и лежали рядом, обнявшись, их золотые и черные локоны смешались, а летящие облака подхватили и унесли нездоровый блеск из запавших глаз Дэли, и взамен в её очи чистою бирюзой закралось небо. Чиана пела:
- В темном лесу повстречал огонек.
Был он, как я, совсем одинок,
Так же блуждал без порядка и цели.
Рядышком мы с ним устало присели.
«Кто ты? - спросил я, котомку раскрыв.
- Чья-то душа или чувства порыв?»
Чиана шептала, и ресницы её трепетали от падающих на них слезинок Дэли.
- Мы дышим одним воздухом с этим лугом, с ромашками, нас греет одно солнце, мы смеемся и строим рожицы с каждым солнечным зайчиком, люби же, люби, ты должна, ты знаешь как.
И они кружились вдвоем, и голова Дэли кружилась.
- Да, я буду, - шептала она, - я должна и буду, я уже весела, я теперь другая рядом с тобой, мне хорошо, как никогда прежде, и я смеюсь и люблю! Пойдем же к реке, окунемся в её воды цвета нефрита и серебра, соберем смешные ракушки со дна! - воскликнула Чиана, но Дэли отстранилась, и в глазах её на этот раз промелькнул настоящий ужас.
- Подруга, милая, проси всего, но я не должна приближаться к реке, - и, отвернувшись, она глухим голосом прошептала. – Бывает, я пугаюсь даже росы на моих ирисах, - и, тут же просияв улыбкой, она потянула Чиану к себе. - Пойдем же к виноградникам, виноград совсем спелый!
Прошли дни, Дэли теперь было не затащить в её темный чердак, да и, к слову сказать, изменения не миновали и его - теперь он был наполнен светом, а стоячий воздух и сонная тьма, казалось, навсегда бежали прочь. Чиана очень гордилась тем, как она изменила девушку, она уверяла себя, что вмешательство в судьбу Дэли принесло добро им обеим, и вместе с тем она все реже виделась с девушкой, всё чаще оставляя её наедине с таким новым для неё миром. А вскоре... вскоре Чон-Чон встретила пару, его звали Тин-Тин, он был простым деревенским парнем, но в городе освоился быстро, благодаря и своей подруге. Днями напролет они строили свое гнездо, а вечерами сидели, обнявшись, и он укрывал её своим мягким крылом. Теперь все свои песни ласточка дарила ему, но легкая грусть, казалось бы, преследовала её, хотя она и отмахивалась от неё, решив, что сделала для Дэли всё, что должна была и умела.
Прошли недели, вечером уставшая Чон-Чон пела тихую песню закату, Тин-Тин уже давно не появлялся, и она в беспокойстве ожидала любимого. Неясная тревога все нарастала... Внезапный шквал ветра с запада раскрутил старый флюгер, едва не сорвав его. Недобро хохоча, воздушный змей понесся дальше вглубь городских кварталов. Птицы заметно волновались, целыми стаями кружили в небе, Чон-Чон взглянула на запад и замерла, на город, вся точно в саже из печной трубы, наплывала мрачная туча. Чон-Чон не верила глазам, ибо ей показалось... и тут же сердечко ласточки болезненно сжалось. Ласточка сорвалась и полетела к старому амбару, что врос в землю возле базара, место, где всегда заседали вороньи ведьмы. По дороге она видела, как молния ударила в башню на окраине города и разрушила её, тут же показалось далекое пламя.
- Что происходит?! - прокричала Чон-Чон, едва добралась до вороньих ведьм.
Старухи злорадно шептались, и та, что была с одним глазом, хрипло прокаркала:
- Ах, ты не знала? В этом городе никогда не бывало такого ненастья, вот уже долгие 23 года!
- Все прекратилось: и ливень, и град, - как только родилась Она! - ехидно добавила её соседка.
Но ласточка уже налету ловила эти слова, почти обезумев, она неслась на грозу, и первые крупные капли жестоко трепали её оперение. Кто-то стремительно подрезал полёт Чон-Чон.
- Милая, вернись! - это был Тин-Тин. - Ты не изменишь ничего, Она сама призвала Его, стрижи видели, как девчонка нырнула в реку и сгинула! Скорее в гнездо! - кричал он, но тщетно, Чон-Чон неведомо как оказалась над площадью с фонтаном, и в сплошной завесе дождя видела только окно в мансарду. Сейчас она встретит Дэли и будет благодарно клевать кунжут из её добрых ладоней. Ставни были плотно закрыты, но Чон-Чон продолжала лететь… лететь… лететь...
На рассвете дождь еще лил, как и всю ночь, мясник, чертыхаясь, брел до своей лавки. «Проклятье, этого еще не хватало!» - и он своим грубым башмаком спихнул с тротуара то, что напоминало серо-алый комок перьев, ручей подхватил этот странный предмет и понес за собой, вниз и вниз по узким изогнутым улочкам, туда, где он впадал в реку... Дождь все лил и лил, а затем перестал, и в мокром городе еще долго отражались окна и фонари.
Ключевые слова: Ласточка проклятие духи природы юрэй авторская история