Дитя из глубин
Каждую ночь мне снятся кошмары, от которых я кричу до тех пор, пока младший брат не успокоит меня.Я уже взрослый человек, но брат всё равно работает за двоих, готовит еду, покупает таблетки, и что самое главное, не требует объяснений. За всё время он не сказал мне и слова против, потому что знает, со мной происходят ужасные вещи.
Я не смотрю лишний раз в зеркало: мешки под глазами стали твёрдыми, как мозоли, а кожа на лице больше похожа на марлю, обтянутую по костям. Я выгляжу смертельно больным, но на самом деле я здоров. Более того, я забыл, когда последний раз болел хотя бы простудой. Да, я определённо здоровее многих людей. Даже язва желудка, которая донимала меня ещё со школы – загадочным образом пропала.
Я выхожу из дома около двух раз в месяц. И сегодня один из таких дней. Я стою на могиле своей бывшей девушки, но не потому, что скучаю по ней, а потому, что я надеюсь найти ответы. Мне сейчас двадцать четыре. Ей было бы столько же, если бы восемь месяцев назад мы не отправились в поход на Поднебесные Зубья.
Я начну с самого начала, может быть тогда я пойму, как отыскать это.
***
К двадцати трём годам я с десяток раз побывал в походах и прекрасно знал все тропинки и лесные стоянки родного края. Вылазки на природу с самого детства вдохновляли меня. И почему люди рвутся в другие страны, ведь под рукой есть такое! Свежий запах леса, когда выходишь утром из палатки, журчание реки и вид могучих горных хребтов.
Дорогу тебе перебегают барсуки с кедровыми шишками в зубах, а соловьи перепрыгивают с ветки на ветку, мелькая в лучах солнца, что пробиваются через деревья. Каждый год я жду лета, чтобы взять отпуск и на неделю сбежать от бетонных коробок, чтобы почувствовать на себе все человеческие лишения. Здесь, вдали от городских удобств, чистая горная вода кажется самым ценным подарком природы, а найденному кусту смородины или земляники радуешься, точно ребёнок.
Кто бы мог подумать, что 25 июня я последний раз пойду в поход.
В пять часов утра я приехал на вокзал и увидел свою девочку с огромным синим рюкзаком.
Настя хмуро стояла у кассы, скрестив руки на груди. На ней были большие коричневые ботинки, короткие шорты и белая майка. Она распустила волосы и сейчас походила на недовольного лесного зверька, которого ни с того ни с сего разбудили рано утром. Поход ей уже не нравился, ведь она была самой настоящей девочкой, которая любит поваляться в кровати до обеда. Но она обещала мне вытерпеть все трудности путешествия; а если Настя что-то обещает, то, как бы это ни было ужасно, она обязательно сдержит слово. За это я ещё сильнее люблю её.
Как только мы сели в электричку, Настя тут же забилась в уголок и уснула.
Я смотрел в окно и не мог поверить, что вместе с любимой мы уносимся прочь из паутины городских проводов. Уносящиеся многоэтажки в окне через десять минут сменились заводами, а ещё через столько же, я уже считал шишки на молодых кедрах, которые вставали могучими великанами посреди степных просторов.
Через четыре часа мы вышли на станции «Лужба» и прошли полкилометра к речке, где нас поджидала моторная лодка с шорцем по имени Миша. Кожа его сильно постарела скорее от солнца, чем от возраста, поэтому, сколько ему было лет, никто бы точно не сказал. Шорец походил на старика, но в каждом его движении чувствовалась бодрость и сила, присуща только человеку, который всю жизнь работал на природе.
- В следующий раз можем сплавиться вниз по реке. Отсюда до дома около десяти часов, - сказал я Насте, когда мы скинули сумки в лодку к шорцу.
Ловко управляя мотором, он за полминуты переправил нас на другой берег Томи. И всё это время Настя держалась за меня и смотрела, выпучив глаза, на то, как близко к краю борта подступают мутные воды реки.
- Только без шорца твоего, – шикнула она.
На берегу стоял старенький и знакомый мне «Урал». За небольшие деньги водитель подбрасывал туристов вглубь леса ещё на десять километров, к огромному тальковому карьеру, откуда все расходились по своим дорогам. Именно здесь люди начинают чувствовать свежий горный воздух и могут уверенно сказать, что, наконец, выбрались на природу.
Перед глазами выросли три горных хребта, с клочками снега на самой вершине. Я сказал Насте, что если мы быстро пойдём, то уже завтра будем играть там в снежки. Она улыбнулась.
Первые полчаса тропинка была широкая, поэтому мы держались за руки, смеялись, разглядывали горы вдалеке, и всё это время Настя лезла ко мне с глупыми вопросами:
- А медведи есть? А волки?
Природа в этих местах не такая дикая, как ей хотелось. Но ближе к осени, уже в сентябре, на тропинку часто выбегают лисицы или косули. В июне большие животные стараются не попадать на глаза человеку. Летом туристов в горах так много, что на главной дороге каждые пятнадцать минут встречаешь людей. Для Насти было открытием, что все они при встрече здороваются.
- Это такой лесной обычай, - объяснил я. – Если мы заблудимся, то нас с тобой запомнят и потом отыщут.
И после этого Настя кричала издалека «привет» всем палаткам, рюкзакам и даже пням, которых она принимала за людей.
Это веселье длилось недолго. Ближе к обеду она возненавидела весь мир. К тому времени мы прошли около шести километров. Хочу сказать, что шесть километров в городе и шесть километров в лесу – совсем разные вещи.
С огромным рюкзаком за спиной перебираться через каменные реки курумы не очень приятное дело; не говоря уже о крутых подъемах и болотистых местах, после которых наши ботинки походили на два больших комка грязи. Если попадался ручей, приходилось переодеваться в резиновые ботинки и идти вброд. Мошки и оводы нагло кусали и лезли в лицо, стоило нам где-нибудь остановиться. А делать это приходилось каждые полчаса, ведь солнце, которому мы улыбались утром, сейчас всё чаще загоняло нас под тень деревьев. Чтобы подкрепить силы, мы перекусывали изюмом и орехами, ведь питаться на костре три раза в сутки – неслыханная роскошь для похода. Но Настя этого не понимала.
- Я есть хочу, - сказала она обиженно, когда мы остановились в тени огромного кедра; я полез за орехами и изюмом, а она продолжила: - Кукушка-кукушка, сколько мне жить?
Мы оба замерли: слышалось только журчание воды и щебет мелких птиц.
- Тебе показалось, - ответил я и протянул орехи с изюмом.
- Да убери ты их. Я нормальной еды хочу.
Я залез глубже в рюкзак.
- Шоколадку будешь?
Настя сделала вид, что не замечает, но потом бросила:
- Давай, - и добавила: - Когда уже палатку разобьём?
- Надо стоянку найти.
- А здесь что?
- Кострища нет, дорога неровная. Тут недалеко будет, минут пятнадцать идти.
- Ф-ф… Знаю я твои минут пятнадцать.
Мы двинулись дальше. Каждую минуту Настя ругалась и проклинала весь поход, а я с опаской поглядывал на небо, которое со страшной силой затягивало тучами. Нужно было как можно быстрее добраться до стоянки и разобрать палатку.
Но как только мы подошли ближе, я уловил в воздухе запах костра, затем послышались детские радостные голоса, и, наконец, из кустов показались две палатки. Клубы дыма от костра тянулись к чёрным тучам, которые уже были прямо над нами.
Я выругался.
И тут же на нас упали первые капли. Мы быстро накинули куртки, обернули рюкзаки плёнкой от дождя и отправились дальше.
- Что мы не остались? – кричала Настя сквозь ливень.
- Места нет!
- И куда сейчас?
- В приюте остановимся.
Следующий вопрос заглушил гром. Настя повторила:
- Что ещё за приют?
- Домики, где люди без палаток ночуют. Почти пришли, Настюш.
- А сразу что, нельзя было туда?
Дождь в походе куда коварнее, чем в городе. Любая неосторожность на мокром камне или подъёме может дорого обойтись. Я сказал об этом Насте три раза. Сказал бы и четвёртый, если бы из-за деревьев не показался двухэтажный домик с серой крышей.
Осталось перейти неглубокий ручей – и мы спасены. Как только мы подошли к воде, я хотел сказать Насте, что переобуваться в резиновую обувь сейчас нет смысла, но она поняла это и без меня.
Дрожа от холода, с полными ботинками воды, мы поднялись на крыльцо и громко постучали в дверь; послышались скрипучие шаги.
***
Дверь открыл худощавый мужчина лет пятидесяти, заросший щетиной и с виду очень усталый. Он походил на охотника из старых рассказов Джека Лондона, которые я читал в детстве. Было в нём что-то, что говорило о долгой и упорной борьбе за жизнь, скорее всего, такую вели наши предки, когда ещё не научились разговаривать. В его глазах, определённо, мелькало что-то дикое от хищного зверя, но как только он поздоровался с нами, я понял, что перед нами очень вежливый и порядочный человек.
- День добрый, заходите, - сказал он. – Переодевайтесь, вешайте одежду.
Он освободил бельевые верёвки, натянутые над самым порогом, и скрылся в другую комнату, чтобы не смущать нас.
Я огляделся. Деревянные стены в прихожей почернели со временем, но было видно, что хозяин следит за порядком. Всё было на своих местах: тулуп и дождевик на вешалке, под скамейкой походные сапоги. На круглом зеркале висит пару чёрно-белых фотографий взрослого человека с двумя мальчиками.
С кухни тянулся вкусный запах.
Мы быстро переоделись в сухую одежду и прошли в тусклую комнату. В печке медленно танцевал огонь и освещал квадратный стол, где уже стояли две железные тарелки с горячим супом. Пока хозяин начерпывал тарелку себе, мы скромно уселись за стол. Он сел напротив и улыбнулся так, как улыбаются вежливые люди, если у них нет настроения.
- Ребят, а мы даже не познакомились. Меня Юрию зовут.
Он протянул руку. Мы представились.
Воцарилось молчание. Но не потому, что нечего было сказать, а потому, что наш новый друг приготовил замечательную уху. Даже Настя, которая не любит рыбу, съела тарелку быстрее всех.
- Так вы на Поднебесные Зубья идёте? Или до Долины собрались? – спрашивал Юрий, начерпывая добавку.
- На Поднебесные, - ответили мы дружно и переглянулись.
Настя улыбнулась.
- Это хорошо… Хорошо, что в наше время молодежь ходит на природу.
- А вы давно здесь живёте? – спросила Настя.
Юрий помедлил с ответом. На секунду я подумал, что он где-то далеко.
- Давненько.
Я ещё раз сказал, что суп получился замечательный, но хозяин пропустил этот мимо ушей. Он изменился в лице и сказал:
- Мне нужно рассказать вам про свою жизнь. Вы не против?
Мы были не против. Юрий молча подкинул дров в печку и поставил чайник на огонь. За окном стучал дождь; молнии то и дело освещали комнату. Настя облокотилась на стол и поднесла руки к ушам, чтобы вовремя закрывать их от раскатов грома. Юрий протёр глаза и начал рассказ.
***
- Я родился в 1960 году, во Владивостоке, и прожил там всё детство. В семье нас было четверо: отец, мать, я и старший брат – Глеб. Мать работала закройщицей на швейном комбинате, а отец не представлял свою жизнь без моря. Он был рыбаком на промышленном судне.
Я хорошо помню, как мы с Глебом ждали, пока отец вернётся с моря, ведь тогда он забирал нас в поход, где в тёмной глуши рассказывал интересные, порой жуткие истории. Отец всегда говорил, что человек понятия не имеет, какие тайны скрывают моря и океаны. Он верил, что существуют другие жизни, но в 1973 году папа убедился в этом своими глазами.
Наш отец всегда был самым мужественным и рассудительным человеком из всех, кого я знал. Если бы в походе на нас напал медведь, то отец убил бы его, не моргнув глазом. Но после того выхода в море, в 1973 году, он постоянно оглядывался по сторонам и прислушивался к каждому шороху. И ещё, отец настрого запретил нам подходить к воде.
"Тогда в море, - рассказывал он у костра. - Было около часа ночи, когда мы вытащили сеть с камбалой и карасями. Я сделал шаг к улову и внезапно из сетей раздался нечеловеческий вопль, похожий на скрежет метала и рык собаки.
Кровь заледенела в жилах, но я всё равно подобрался ближе, меня охватил интерес. За десять лет в море я не слышал ничего даже близко похожего на эти крики. У самой сетки, между жалких рыбёшек было сдавлено нечто, не рыба и не человек, но что-то с лицом, чистым и нежным, как у ребёнка. Среди скользких рыбьих чешуй, среди мерзких хвостов и голов, я увидел самые прекрасные глаза... Вы поймёте, когда подрастёте. Такие же чувства испытывает отец, когда у него рождается ребёнок. Я без колебаний схватил нож и перерезал сеть до того, как она поднялась на корму".
Больше отец не вспоминал о той ночи. С каждым днём он всё меньше разговаривал с семьёй.
Папу мучили головные боли и треск в ушах; он начал пить таблетки. Мать несколько раз пыталась отвести его в больницу, но он был настойчивее. Я бы не сказал, что папа стал больным. Скорее, он был одержим какой-то идеей: отец всё время пересматривал рыбацкие журналы, дневники, делал заметки и очень много читал. Он перестал работать, бриться по утрам, забывал чистить зубы.
С месяцами боли в голове становились сильнее. Хотя, должен признать, отец никогда не называл это «болью». Я лишь думал, что ему плохо. Но, поверьте, если бы вы увидели человека, который пачками пьёт таблетки и всё время держится за голову, если бы вы слышали то, что слышал я, то вы подумали бы так же.
Папа почти не спал. А если и закрывал глаза, то через десять минут открывал их со страшным воплем. Каждое утро я слышал крики из соседней комнаты. За те пару часов, что отец находился в кровати, он просыпался от кошмаров шесть или семь раз. Отец выглядел плохо, очень плохо. Я бы сказал, он походил на живой труп, но все же яркие и полные жизни глаза говорили о том, что он высыпается за ночь.
Через девять месяцев папа собрал дорожные сумки и сказал нам, что отправляется в Алтайский край. Это было странно, потому что у нас никогда не было там родственников. Мама бросила работу, и мы последовали за безумием отца, в маленькую деревню Урожайная.
Мы поселились у одинокого старика в бане. Хозяин не брал денег, потому что мать помогала ему по хозяйству. Глеб стал плотником, а я пошёл доучиваться в сельскую школу.
Что сказать про отца. Сначала мы боялись, что из-за его криков по ночам хозяин выселит нас. Но, что поразило нас, на новом месте отец спал по шесть-семь часов. Он быстро поправился и стал похож на здорового человека. Но… он не был здоровым, он был на него только похож.
С первого дня в деревне Урожайная у отца появились новые причуды, куда более пугающие. Каждый день он просыпался в семь утра, сворачивал в кулёк буханку хлеба, сыр, иногда масло и уходил до самой ночи на озеро Светлое, что было в трёх километрах от деревни.
Несколько раз мы с Глебом, втайне от матери, бегали на озеро и наблюдали за тем, как отец сидел на берегу и смотрел в воду. Оказалось, что озеро питают тёплые источники, и оно не замерзает даже в сорокаградусный мороз.
Вскоре после нашего приезда произошло самое настоящее чудо. Откуда не возьмись появились лебеди. Сначала птиц было около десятка, но с каждым месяцем их становилось больше. О чуде заговорила вся деревня, и вскоре туда начали приходить много людей. Озеро прозвали «Лебединым» и сейчас это единственное место в России, где лебеди остаются на зимовку. В наши годы власти защищают озеро как природный заповедник… Но сейчас не об этом. Я вернусь к истории.
Спустя три года в деревне «Урожайное», летом, у отца опять что-то переклинило, он собрал вещи и отправился в Сибирь.
На этот раз мама не выдержала и забрала меня назад во Владивосток. Она хотела, чтобы я получил высшее образование. Брат был уже достаточно взрослым, чтобы самому решать, что делать. И он решил отправиться с отцом. Глеб обещал написать мне письмо сразу, как только они найду жильё. Но письмо от брата пришло только в декабре, спустя полгода.
***
- Ребят, я вам ещё не надоел? – спросил Юрий и улыбнулся через силу.
- Нисколько! – ответила Настя, а я подтвердил её слова кивком.
Как только закипела вода, хозяин снял с печки чайник, достал листья смородины и опустил их в кипяток, затем он прошёл в другую комнату. Я вспомнил фотографию в прихожей и мне захотелось ещё раз глянуть на отца Юрия.
Дождь по-прежнему беспощадно стучал по крыше, но гроза уже трещала уже где-то вдалеке. Я убрал руки Насти от ушей и сказал, что уже не громко.
- Я люблю тебя, - шепнула она и положила руку мне на коленку.
Только я открыл рот, чтобы ответить, как появился Юрий с коробкой в руках. Он поставил её на стол, быстро налил чай и зажёг свечу. Я заметил, как дрожали у него руки, когда он протягивал нам письмо. Тетрадный листочек был сильно помят. У меня появилось чувство, что его доставали тысячу раз. Мы подвинули свечу поближе и начали читать.
***
«Привет, Юра, первый раз в жизни пишу письмо.
Как мама? Надеюсь, не сильно переживает из-за отца. Ты поступил в институт? Если хочешь выслушать моё мнение, я думаю, что тебе обязательно нужно доучиться. Хотелось бы, чтобы у нас в семье был кто-то образованный. Что нового во Владивостоке?
Прости, что долго не писал. Мы остановились в селе Купчино, рядом с рекой Кия. Село наше в три раза меньше, чем прошлая деревушка.
Работу нашёл, прямые руки везде нужны! Целыми днями работаю на лесопилке. К жизни в деревне потихоньку привыкаешь, воздух здесь чистый, природа. Хотя в душе я очень скучаю по городу. Но отца бросить не могу. В деревне есть несколько хороших девушек: одна из них постоянно носит нам молоко. Но у меня нет времени думать о девушках. А у тебя (далее зачёркнуто)?
Отец так же ходит на речку. Это его успокаивает. Я хочу верить, что он знает что-то, чего не знаю другие люди. Не зря же в том озере появились лебеди после нашего приезда. Но, наверно, вы с мамой думаете, что он тронулся умом. Может быть, и так. Но я всё равно считаю, пусть он лучше будет таким, счастливым и свободным. Лучше так, чем быть запертым в какой-нибудь больнице.
В последнее время отец всё чаще говорит со мной (а ты помнишь, что раньше он почти не говорил). Мне кажется, что здоровье и рассудок понемногу возвращаются. Иногда отец спрашивает, что я думаю о маме, о тебе. Он говорит мне, чтобы я ехал к вам. А я ему говорю: «С радостью, бать, но только с тобой». И тогда он замолкает. Очень надеюсь, что когда-нибудь он согласиться поехать.
Жду твоего письма, постараюсь как можно скорее ответить. Поцелуй маму от меня и скажи, что мы с отцом её очень любим. Жму руку, твой брат, Глеб».
(В тетрадном листке вложен ещё один лист, Настя аккуратно вытащила его).
«Юра, не показывай маме этот отрывок, ни к чему ей волноваться.
Отцу намного хуже. Осенью он делал то же, что и всегда: ходил на берег и подолгу вглядывался в воду. Но в конце ноября, когда обледенела река, отец стал безумным. Он опять потерял сон, кричит так же, как и тогда в квартире. Даже страшнее.
Он не выходит из дома, потому что не может смотреть на лёд.
Помнишь, когда мы жили у озера, отец постоянно делал записи? Раньше ему было всё равно, смотрим мы в них или нет, но сейчас он кричит на меня, даже если я случайно гляну на его дневник. Он орёт, что я постоянно что-то вынюхиваю. Он стал много говорить, но… Это не от здорового ума. Лучше бы отец молчал. Ночью он вскакивает с кровати и ходит по комнате, кричит какие-то странные слова (я думаю, он сам их придумал). Затем отец садится в угол и начинает громко извиняться перед кем-то.
Юра, не говори ничего маме. Я надеюсь, что к весне это пройдёт».
Мы взглянули на Юрия, он продолжил:
- К тому времени я поступил во Владивостокский государственный медицинский институт, на лечебный факультет, а мама вернулась на хлопчатый комбинат.
За всю зиму Глеб отправил мне четыре письма, и в каждом из них он описывал все ужасы, которые переживал отец. С каждым письмом я хотел всё бросить и отправиться к ним в деревню, но Глеб писал, что я здесь ничем не помогу, и разумнее всего закончить институт.
Как мы и полагали, когда сошёл лёд – отец успокоился. Он вёл себя так, будто бы ничего и не случилось: так же молчал, так же ходил на берег, так же сидел там весь день и смотрел на воду. Нам с братом стало спокойнее.
И вот, скоро Глеб начал присылал нам, наверное, самые лучшие письма.
Он рассказывал, что познакомился с прекрасной девушкой по имени Анна. «Кудрявые золотые локоны, улыбка, как у ангела, а голосок нежный, точно у нашей мамы» - и так писал мой брат, парень, которого никогда в жизни не интересовали девушки. Мама плакала от радости над каждым письмом и говорила: «Наш мальчик стал романтиком». По словам брата, Анна была замечательной девушкой: она помогала во всём и даже заботилась об отце. Брат писал, что дело идёт к свадьбе, и если отцу станет легче, то они вскоре навестят нас.
Ещё Глеб рассказал про двух местных великанов – Тихона и Артура. Они были под два метра ростом и так злобно выглядели, что брат первое время обходил их стороной. Но оказалось, что эти два великана, кто бы знал, старшие братья Анны! Когда Глеб познакомился с ними, то хохотал над собой, потому что в душе они оказались добрее, чем дети.
Знаете, я был безумно рад, что у Глеба появились друзья и любимая девушка. Мы боялись только одного – прихода следующей зимы.
***
- И зима наступила. Глупо было ожидать, что её не будет. Но ещё глупее было надеяться, что отец останется в своём уме. Как только появился лёд, папа опять закрылся в комнате. Но теперь в жизни брата была Анна, и стоило ей зайти в дом, отец кричал на девушку и швырялся в неё всем, что попадалось под руку.
Глеб рассказал, что той зимой они сделали перерыв в отношениях. Аня согласилась, ведь не зря брат говорил, что она была такая же понимающая, как наша мама.
К весне отец вернул старые привычки ходить на реку и торчать там целый день. О своём поведении папа забыл. Вот что Глеб прислал в марте, прочтите…
«Вчера мы с Анной поженились, но письмо придёт вам недели через две. Прости, что не сказали вам с мамой раньше. Боялись, что вы бросите всё и рванёте к нам. А тебе ведь, братец, нужно закончить институт. Я надеюсь, очень скоро мы сами приедем к вам. Да и не расстраивайтесь, вы ничего не пропустили.
Скромнее свадьбы и придумать нельзя. За полгода я подкопил денег, съездил в ближайший городок и купил золотое обручальное кольцо. В деревнях таких ни у кого нет, но Аня у меня особенная. Венчались мы в маленькой церквушке, у местного священника. Пришли только самые близкие: матушка Анны и братья: Тихон да Артур, те самые два великана. Теперь, братец, я женатый человек.
Много говорим о ребёночке. Уже решили, если родится мальчик, назовём – Юра. Я хочу, чтобы он был учёным человеком и окончил какой-нибудь институт, хорошо бы, если в Москве».
- И приписка:
«Ничего нового про отца сказать не могу. На свадьбу он не пошёл, как ты понял. Теперь мы с Аней со страхом ждём очередной зимы».
- Потом было много писем, где Глеб рассказывал о семейной жизни, наверное, это были самые счастливые времена для него. Но сейчас это не важно, лучше прочитайте, что он написал в ноябре:
«Братец, это настоящее чудо! Мы с Аней придумали, как успокоить отца. Это ведь было очевидно. Просто. Легко! Мы сделали прорубь. Стоило ему увидеть воду, он тут же успокоился. Теперь папа надевает две шубы, шарф, валенки – и в таком виде чапает на реку. Сколько бы он не проводил там времени – он всегда здоров. А ты помнишь, чтобы папа болел после 1973 года? Хотя бы простудой? Вот и я не помню. Зимой на речке много рыбаков. Они всё время смеются над отцом и говорят: «Чудик рыбу пытается взглядом поймать». Его теперь вся деревушка знает как местного дурачка… Но мне плевать, главное, что папе лучше.
Я безумно люблю Анну. Она даже сейчас защищает отца, после всего, что он наговорил ей прошлой зимой. Эта женщина – самое ценное, что у меня есть. Сейчас я могу сказать, что счастлив. Пиши мне чаще, Юра. Я с нетерпением жду каждое твое письмо. Жму руку, твой брат, Глеб».
***
- В 1980 году я поступил на четвёртый курс. Учеба давалась легко, и тогда мне показалось, что наша жизнь не такая уж и плохая. Но вскоре случилась ещё одна беда. Умерла мама.
Я написал об этом Глебу и через месяц получил ответ.
«Братец, мама всегда была любящей женой и матерью, ты знаешь это лучше меня. Как бы я хотел быть рядом… Но кто знал, что жизнь раскинет нас? А тем более, что мама уйдёт так рано…
Странная у нас семья - старший брат - не в пример младшему, отец - не от мира сего, но ты всё равно поступил в институт и становишься настоящим человеком. Юра, я горжусь тобой. Послушаешь ты моего совета? Прошу тебя, не бросай учёбу.
Когда я получил твоё письмо, то сразу же побежал к отцу на реку. Он сидел в одиночестве и смотрел на бурлящую воду. Я окликнул его: «Пап, мама умерла». И тогда… Ничего не произошло. Он не изменился в лице. «Пап, мама умерла», - сказал я ещё раз, но он не шевельнулся. Тогда я не выдержал, дёрнул его за куртку и закричал: «Отец! Матери больше нет». Он развернулся ко мне и с всё тем же безразличным видом сказал: «Я понял тебя, Глеб. А теперь иди домой…»
Должен ли я злиться на него? Мы с тобой оба знаем, что нет. Но тогда я злился. Так сильно, что хотел бросить его в этой чёртовой деревне и уехать во Владивосток. Но хорошо, что моя чуткая жена оказалась рядом. Знаешь... Юра, я всё больше понимаю, как важны в жизни девушки и жены.
(Далее и до конца письмо зачёркнуто. Не знаю как Настя, но я смог разобрать последние строки).
Прости, что напоминаю, но… Может быть, тебе тоже найти девушку? Просто каждому нужен человек, чтобы был рядом… Я знаю, ты просил не напоминать об этом, но я беспокоюсь. Ладно, забудь. Главное, пиши мне чаще. Жму руку, твой брат, Глеб».
***
Мы с Настей переглянулись. Если раньше Юрий рассказывал историю полушёпотом, то сейчас он говорил так громко, что огонёк у свечи дрожал от каждого слова.
- С тех пор, как умерла мама, прошло пять лет. Целых пять лет. И если бы она была жива, я бы сказал, что это было неплохое время. Мне нравилось учиться, особенно в магистратуре, но работать оказалось ещё интереснее. Я устроился в городскую больницу и всё свободное время думал о медицине: читал книги, журналы, писал научные статьи.
У Глеба и Ани родился мальчик. Брат присылал мне письма по две штуки в месяц. Как он любил рассказывать про своего карапуза. Это были самые большие, хорошие письма: первые шаги, первые слова, бессонные ночи от детского крика. Каждый раз я улыбался, перечитывая письма о племяннике.
Об отце мы не говорили вплоть до 1986 года.
Но потом... Вот. Прочтите это.
(Юрий протянул нам маленький клочок бумаги).
«…Отец меняется! За вчерашний день он говорил со мной больше, чем за все тринадцать лет! Он улыбался! Юра, я не знаю, что и думать. Вот что он сказал: «Сын, мне нужно, чтобы ты купил мне рыбацкую сеть». Отец к чему-то готовится, постоянно что-то вымеряет, вынюхивает. Он говорит, что скоро всё закончится. Я надеюсь, что он прав. Пиши мне чаще. Жму руку, твой брат, Глеб».
А затем, когда наступила зима, пришло ещё одно письмо. И оно было последним. Прочтите этот отрывок…
«Юра, сегодня, 27 ноября – умер отец.
Он провалился под лёд. И об этом мне сказали те самые рыбаки, которые посмеивались над папой. Но теперь они не улыбались. Нет… Они боялись, потому что лучше всех знали, что под таким льдом не провалилась бы даже машина…»
- Я писал брату каждые две недели, но ответа не приходило. Прошёл месяц, второй. Каждый день я ждал, что на пороге появится брат с женой и маленьким Юрой. В больнице были небольшие проблемы, поэтому отпуск я смог взять только спустя девять месяцев после письма Глеба. Я сразу же собрал сумки и отправился к брату.
В начале сентября, в 1986, я сошёл с поезда в городе, где Глеб покупал кольцо будущей жене. Я приехал в четыре часа утра. Но мне повезло. Сосед по вагону, который ехал со мной в одном купе, оказался добродушным человеком. За ним приехала семья, и они подбросили меня почти до самой деревни, оставалось пройти всего-то пару километров.
Я шёл по узенькой тропе, которую брат часто описывал в письмах, меж берёз и тополей. Я прошёл реку, где утонул отец. Наконец, из тумана показались первые домики, а затем я увидел, как навстречу идёт человек. Я махнул рукой, но он не ответил.
Стоило мне подойти ближе – я замер. Передо мной стоял, скорее, мертвец чем человек. С отрешенными, но счастливыми глазами. Это был Глеб. Он со знакомым мне безумием уверенно шёл к реке.
***
- Глеб, - сказал я. - Брат! – но он не ответил. Он, казалось, меня не узнал. Я попытался остановить его, перегородил дорогу, схватился за тулуп, но брат вырвался. Тогда я последовал за ним до самой реки, где мы сели на камень. Брат неотрывно смотрел в воду, а я – на него. «Глеб...- говорил я. - Это я, твой братец», но он молчал. Мы просидели там часов пять или шесть, и всё это время говорил лишь я.
"Юра?" вдруг окликнул меня неуверенный женский голос. Я развернулся. Женщина в белом сарафане поставила корзинку с едой и бросилась ко мне на шею. С тех пор как Глеб начал ходить на реку, жена всегда приносила ему поесть. "Почему вы сразу не написали?" - спросил я. А она ответила, что брат сжёг все мои письма, и кроме того, что я из Владивостока, она ничего не знала.
Анна рассказала, что когда утонул отец, брат пытался выяснить, что произошло. Рыбаки, конечно, сказали, что сами ничего не понимают. И тогда Глеб начал ходить к проруби и искать какие-нибудь следы.
Через три дня он вернулся другим. Аня сразу заметила перемену: брат мало говорил, не обращал внимания на жену, ребёнка. Она сказала, что на реку брат начал ходить совсем недавно, а до этого он сидел дома и весь день разглядывал отцовские журналы и дневники. «Ему снились кошмары?» - спросил я, и она ответила, что кошмары отпустили брата совсем недавно.
Не теряя времени, мы поспешили домой. (Анна сказала, что здесь мы ничем не поможем).
Около дома стоял огромный мужик – Тихон, о котором мне рассказывал брат. Он остался у дома, чтобы на какое-то время присмотреть за маленьким Юрой. Он добродушно пожал мне руку, сказал, что придёт вечером и ушёл на лесопилку.
В комнате спал кудрявый блондинистый мальчик – прекрасный маленький Юра, такой же, каким описывал его брат. Если бы всё было хорошо, я бы остался и посмотрел, как спит племянник. Но тогда, я сию же секунду бросился к столу, где лежали тетради и дневники отца.
***
Юрий замолчал на секунду. Он ждал вопроса.
- И эти дневники у вас? – спросила Настя.
Он ничего не ответил, а лишь протянул руку в коробку, достал чёрную потрёпанную тетрадь с толстой обложкой и положил между нами; Юрий подкинул дров в печку, а мы открыли тетрадь и замерли.
На первой странице по всему листу было нарисовано что-то, похожее на глаза, только размером и формой, как две фасолины, близко лежащие друг к другу. Рисовавший делал это так сильно, что тетрадный лист неоднократно рвался; а затем он склеивал его скотчем. Между всех этих глаз, точно в припадке, были написаны обрывки слов.
- Вы не поймёте, - прервал Юрий. – Я потратил годы, чтобы до конца разобраться с безумием отца. Отложите в сторону дневник, я почти закончил…
В тот день брат пришёл к одиннадцати часам и, ни с кем не разговаривая, лёг спать… Когда наступила ночь, в памяти у меня всплыли картины из детства, когда мы ещё жили во Владивостоке. Я вспомнил, как мне было страшно, когда из соседней комнаты кричал отец и представил, что Анна совсем недавно пережила тот же самый кошмар.
Сейчас брат спал как младенец, но я не решался смотреть дневники отца, пока Глеб был дома.
Хочу добавить, что отец вёл дневник с самого детства, кажется, со школы. Он записывал там каждый прожитый день, это для него было чем-то вроде альбома с фотографиями. Скорее всего, привычка вести дневник была такой сильной, что отец не бросил её до конца жизни. Хотя последние тринадцать лет, не считая года перед смертью, записи в дневнике мало походили на записи здорового человека.
Вот что я понял спустя два месяца:
Первое, – отец безумно хотел взглянуть на существо, которое он выпустил из сетей в далёком 1973 году. И судя по моим догадкам, ему это удалось только раз, на лебедином озере. Страсть увидеть существо была такой сильной, что отец сознательно бросил работу, семью. Такие вещи казались ему бессмысленными.
Второе, – папа стыдился родных. Но это проявилось не сразу, постепенно. Вспоминая детство, юность и поздние годы, отец пытался оправдаться перед неким существом за все свои поступки. Дошло до того, что он начал переписывать свою жизнь. Например, в дневниках он говорил о том, что никогда не женился, что он в этом мире один. Отец даже хотел убедить себя, что он был рождён не от человека. Я знаю, это трудно понять, просто слушайте. Отец надеялся, что только так существо обратит на него внимание.
Третье, что я понял, - человек не сходит с ума сразу. Безумие растёт постепенно, день за днём, как ребёнок. Я говорю «как ребёнок» не случайно. Чтобы полностью засесть в голове человека, ему нужно около девяти месяцев. И это, наверное, самое ужасное время. Человек слышит странные звуки, всхлипы, его мучают кошмары. И после девяти месяцев он ходит к ближайшему водоему, надеясь встретить там это существо.
Четвёртое, и самое главное, - безумие проходит с годами. Чистая, наивная любовь к существу ослабевает, а затем полностью превращается в жадность. Человек хочет только обладать этим. Он становится прежним, он вспоминает родных. Последние заметки в дневнике отца были похожи на заметки охотника. Он задался целью – поймать морскую тварь.
***
- Но тогда меня заботил только Глеб. Первым делом мы решили не подпускать его к воде. Анна отыскала в деревне армейскую койку, и мы ремнями привязали к ней брата. Глеб сопротивлялся, но два великана Артур и Тихон быстро скрутили его. Мы сделали ему дыру в кровати, чтобы он ходил в туалет.
Понимаю, как это звучит, но тогда у нас не было выбора.
Первое время Глеб молчал. Я ожидал, что он пойдёт на шантаж, например, откажется есть. Но он этого не сделал. Тогда я сам намекнул брату, что он может испытать нас голодовкой. Глеб отказался. Он слишком дорожил своей жизнью.
Первые два дня брат молчал.
Но я сказал, что если у нас получится разговор, то тогда я разрешу ему сходить на реку. Его глаза тут же загорелись.
Я спрашивал: «Понимаешь ли ты, что я твой брат?» Он отвечал: «Понимаю». Я продолжал: «Понимаешь ли ты, что это твой ребёнок и любимая жена?» Брат смотрел на Анну и маленького Юру, точно они были грязью под ногтями, но всё равно отвечал: «Понимаю».
Я не раз спрашивал: «То, что ты хочешь увидеть, как оно выглядит?» Но брат не мог описать это словами, он лишь говорил, что не видел ничего прекраснее.
Как и обещал, через неделю я отвёл Глеба на речку, вместе с Тихоном и Артуром. Как только брат увидел бурлящую воду, он кинулся к ней и начал громко извиняться перед кем-то.
В этом кошмаре мы прожили до середины девяностых. О работе врача пришлось забыть, я отправил в больницу лишь маленькое письмо с извинениями, где толком ничего не объяснил.
Примерно раз в неделю я водил брата на пару часов к реке. Он не пытался вырываться, потому что, во-первых, мы связали его, а во-вторых, он знал, что если попытается выкинуть что-то подобное, то я упеку его в больницу.
Глебу стало лучше. Или он только делал вид, что ему легко. Брат сказал, что ему не нужно больше ходить на речку. Скорее всего, он обманывал нас, потому что в 1994 году, в одну из ночей, у него остановилось сердце.
***
Мы с Настей слушали хозяина с долей отвращения. Сейчас он не казался нам вежливым и приятным человеком. Он повышал голос, матерился, ходил из стороны в сторону, вытирал со лба пот и не мог собраться с мыслями.
- На следующий день я отправился на реку, - продолжал он. – Ведь брат сказал, что я следующий. Отец тоже писал. Я переехал сюда. К реке. К реке. Горные реки не замерзают, людей мало. Это подходящее место для ловли…
Глаза у Юрия загорелись, он не мог больше держаться. Губы расплылись в безумной улыбке. Он сказал:
- Я, наконец, поймал это.
***
Настя хотела убежать. Я знал это, потому что думал о том же. Поскорее уйти из этого дома, подальше от ненормального старика. Снаружи лил дождь, над нами громыхала гроза, но теперь это казалось мелочью. Мы бы с радостью вышли в тёмный лес, завернулись в дождевики и прождали бы там хоть до утра.
- Оно здесь, у меня, - говорил Юрий; мы не слушали, тогда он дёрнул меня за кофту. – Да что вы! Куда ты смотришь?! С кем я разговариваю?!
Он вытащил из сумки большое лезвие с самодельной деревянной рукояткой, которое мало походило на рыбацкий нож и положил его на стол. Он решался на что-то несколько минут, а затем расплылся в улыбке и дрожащим голосом спросил:
- Я сейчас… Подождите немного… Вы подождёте?
Мы кивнули, и Юрий тут же ушёл в соседнюю комнату.
Не теряя минуты, мы с Настей побежали к выходу. Брать с собой рюкзаки или нет? Главное бежать. Я быстро надел мокрые ботинки, нацепил дождевик. Только я взял Настю за руку и облокотился на дверь, как наши лица осветил свет от большого походного фонаря.
- Назад в комнату, - сказал Юрий, дрожащим голосом, держа в руках пистолет. – Быстро.
У меня замерло сердце. Я взял Настю за руку, и мы прошли обратно к столу.
Рядом с печкой стояло инвалидное кресло, а в нём сидело что-то, размерами с подростка, обёрнутое в тряпки и привязанное ремнями. Мне даже показалось, что это большая завёрнутая кукла, потому что она совсем не шевелилась.
Юрий усадил нас на прежние места и сам сел напротив. Он молчал, одной рукой закрыв глаза, а другой – держа пистолет. Я ждал удачного момента, чтобы вырвать его. Но такого момента не наступило.
Юрий ещё раз победно улыбнулся, но по его дрожащим рукам и красным глазам я понял, что он не привык держать в руках пистолет.
- Простите меня… Вы просто не знаете, что я… Я бы никогда не взялся… - Юрий тяжело дышал, он глянул мне в глаза. – Ты. Бери нож.
- Нет.
- Бери, щенок! – зарычал он.
И я взял рукоятку, не столько из-за пистолета, сколько из-за безумных глаз Юрия.
- А теперь режь, - он кивнул в сторону коляски. – Вот это, режь.
Настя сжала мою коленку от страха, но всё равно сказала:
- Вы ненормальный.
- Я?! – он перекинул на неё ствол. – Кто ненормальный?! Да что ты знаешь?
- Пожалуйста, опустите пис…
Я не договорил. За окном разразился гром, а следом оглушительный выстрел. Я зажмурился на мгновение, а когда открыл глаза, увидел что Настя лежит на полу и дёргается, точно рыба на берегу. Я бросился к ней, перевернул к себе и вскрикнул. Из шеи сочилась кровь. Я развернулся к безумцу.
Пистолет валялся на полу, а Юрий с мокрыми глазами держался за рот обеими руками.
- Я не… Я не…
Я обернулся к Насте и попытался зажать страшную рану пальцем.
Через минуту раздался выстрел. Юрий пустил себе пулю в лоб, но тогда я даже не обратил на это внимание. Когда Настя перестала дёргаться, я пытался открыть ей глаза. Я подтащил её поближе к печке и подкинул дров. Если она согреется, думал я, то откроет глаза. Мне казалось, я бы сошёл тогда с ума, если бы не глянул на коляску. Что бы там ни было, оно слышало всё, что произошло.
Неуверенный ни в чём, я подошёл к коляске, приподнял верхнюю часть полотенца и раскрыл рот от изумления.
Кожа существа, если её можно так назвать, была покрыта нарывами и жилками. Существо медленно и болезненно дышало. На меня смотрели два миндалевидных глаза, полностью чёрные, очень узкие сверху и уширяющиеся к тому месту, где у человека должен быть нос.
Во рту у меня появился железный привкус крови, я тут же почувствовал, как отвратительно пахнет в комнате. Мне стало стыдно за то, что это существо здесь – среди крови и мёртвых тел. Я сглотнул и ещё раз и посмотрел.
- Прости... – сказал я, но тут же понял - ничтожно прозвучали слова.
Тогда я схватил коляску и, забыв про одежду и сильный дождь, вывез её на улицу. Мы быстро добрались до ручья, где я сорвал все ремни, взял на руки существо и отпустил его в бурлящий поток. Меньше чем через пять секунд оно скрылось за камнями.
***
В ту ночь, подгоняемый остатками разума и тягой к жизни, я спрятал все бумажные записки Юрия и его родных.
Меня оправдали в суде, ведь я рассказал всё так, как было. Только лишь… Я сделал вид, что никаких писем и дневников не существует, поэтому для всех Юрий ушёл из жизни душевнобольным человеком.
Прошло восемь месяцев, а я всё ещё не понял, как Юрий оставался в ясном уме все эти годы, и самое главное – зачем он поймал это существо. Конечно, он не был душевнобольным, как полагали многие… Он был идиотом. Как и его отец. Дураки. Остолопы. Больше никак не назвать людей, которые, глядя в воду, думают о плохом. Которые переносят на бумагу все свои жалкие планы по поимке чистого, ни в чём не виновного существа.
Я пересматриваю дневники только затем, чтобы понять, как его отыскать.
Каждый день оно разговаривает со мной. Настолько громко, что мне приходится пить таблетки. Порой треск в голове делается невыносимым, иногда у меня течёт кровь из ушей. Но в этом виновата лишь природа, которая обделила меня способностью понимать всю красоту этих голосов.
Если Юрий был прав, то через месяц всё закончится, и я стану счастливым.
Когда я смотрю на чёрные тучи, трещины в асфальте или лужи на дорогах, когда я разглядываю линии на руках и узоры на стенах, то всегда вспоминаю те самые глаза. Но я не боюсь их, ведь это самое прекрасное, что я видел. Ведь это глаза моего ребёнка.
Новость отредактировал LjoljaBastet - 8-08-2016, 11:36
Ключевые слова: Море существо безумие голоса авторская история