Трясина
И сгорел тот единственный дом,
Что меня бы принял как сына.
Опечаленных призраков сонм
Изрыгает в ночи трясина.
Что меня бы принял как сына.
Опечаленных призраков сонм
Изрыгает в ночи трясина.
Последний транспортный челнок улетел, когда мне было девять. По этому случаю община устроила праздник. Отец сел во главе стола, и прежде чем все присутствующие, взявшись за руки, воздали хвалу небе-сам за имевшиеся яства, он сочувственно поминал каждого, чья вера оказалась слабее инстинкта самосохранения. Его сетования находили свой отклик в одобрительных кивках и раболепных взглядах. Увещеваниями мировых правительств община потеряла ни одного хорошего человека, посему сердце всякого слушателя было омрачено утратой.
Земля, как известно, умирала. Выжатая будто лимон она тихо чахла под бордовым солнцем. Когда-то всюду цвела радужными переливами зелень, и журчала голубая вода, змеившись витиеватыми путями речных русел. Я знаю это со слов матери. Она рассказывала мне о лазурных бухтах в форме полумесяца и больших городах, где все друг другу приходились незнакомцами. Иные говорили о движущихся картинках и мелкогабаритных машинах, выполнявших сложнейшие расчёты.
Речь отца меняла настроение. Трогательное сожаление сменилось горячностью проповедника, уставшего вразумлять заблудших.
- Отныне и впредь мы в руках Господа, – он эмоционально вскинул руки, развернув ладони к свету многочисленных свечей. Те освещали замысловатые линии огрубевшей кожи с зарубцевавшимися стигмами. Переведя дух, глава общины продолжил:
- Не будем боле горевать о покинувших нас. Я в сердцах надеюсь, что они заслужат прощение. День Страшного Суда близок, и мы должны быть готовыми с достоинством склонить голову перед Спасителем. Самонадеянные глупцы, сбежавшие в космос для обретения нового рая, в столь тяжкий миг бросившие юдоль человеческую, ввек не смогут отречься от грехов, ими совершенных!
Тогдашнюю вечерю обрекали на судьбу стать отправной точкой новой эры. С верой, но без праздности. Со смирением в отсутствие горделивости.
- Души наших соотечественников скудны на благодетели. Изобретательская мелочность неудержима. Именно она взрастила в себе технический прогресс, гнилые плоды которого мы пожинаем каждодневно. Отравленная почва; вязкий, словно смола, воздух, отягощающий лёгкие и высушивающий глаза; грязный океан, приютивший мерзких тварей; и охровый морок, поменявший мёртвых и живых местами.
Истинный смысл отцовских слов был мне недоступен. На передаваемой из рук в руки чаше с кислым вином оставались отпечатки десятков губ. Трещинки накладывались одна на другую, образуя мешанину из узоров. Когда подошла моя очередь, мама позволила сделать небольшой глоток, вернее, просто смочить язык. Сладковатая горечь обволокла его и принесла мимолётное облегчение. Трудно передать, что чувствует ребёнок в подобные минуты, в пору, когда долгов перед жизнью ещё нет, и, соответственно, ничего не тяготит душу. Тем не менее внутри меня ненадолго поселилась лёгкость, подогреваемая радушием соседствующих лиц.
Спустя столько лет они не перестают преследовать меня. Улыбающиеся голодные рты, разделывающие с хирургическим пристрастием скромные остатки животной пищи.
Уход запланировали на первый четверг апреля. Мать приоделась. На мой вопрос, зачем всем нужно умереть, спокойно и рассудительно сказала:
- Так надо, – вот они, два ничтожных слова, что не стерпят никаких препирательств.
- Господь призывает нас, – бурчал сторож, подметая парадную каждый раз, когда я уходил с отцом и его товарищем на поиски консервов. Наш путь пролегал через ряд заброшенных домов, выстроившихся вдоль пыльной автодороги, и поле шуршащей, диковинной травы цвета ржавчины, в лабиринтах которой заблудиться не составляло труда. В полуразрушенных хибарах, затерявшихся меж пиков пепельных деревьев, лежавших ближе к морю, то есть сильно западнее нашего обиталища, мы отыскивали полезный скарб. По слухам, в двадцати километрах от этого места лежал город. Никто не отваживался туда направиться, страшась повстречать полынных чудовищ. Рассказы об ужасных тварях, вскормленных ядами прокаженной планеты, заставляли волосы на затылке шевелиться. Отец строго запретил любые вылазки по любым направлениям, кроме западного, в том числе и туда.
Накануне торжества пущенной по кругу бритвы мать сшила мне из каких-то обносков траурный костюм.
- Вот. Какой ты у меня всё-таки красивый, – ласково промолвила она, теребя меня за щеку. Её строгое лицо в то единственное мгновение исказилось нежностью. Волосы, элегантно спадающие на лоб, дань ушедшей в безвременье моде, вкусно пахли. Она прижала меня к себе, и я ощутил, как ей страшно. Клетчатая рубашка висела на мне, как на вешалке, зато брюки были в самый раз.
Помимо меня в общине детей не имелось. Моя двоюродная сестра улетела, так и не попрощавшись. Сколько не старался, я никак не мог разобраться, почему кто-то Землю оставил, а кто-то предпочел сохранить статус-кво. Взрослея, я наконец начал понимать хитросплетения мотивов и надежд людей, что сознательно обрекли себя на гибель. Однако это давалась мне нелегко. Вы, наверное, догадались, что первый четверг апреля не забрал мою жизнь, равно как и жизни многих других. В противном случае, настоящий рассказ закончился бы, так и не начавшись.
Отец усадил всех в просторном зале под сводами разрушенного некогда храма. Он сказал, что минувшей ночью его постигло откровение. Умереть суждено не всем, а лишь пяти из двадцати оставшихся. Господь назвал имена тех, кого желает видеть в Царстве Небесном. Среди перечисленных оказались самые преданные и стойкие приверженцы учения о благодати.
Через просветы на крыше виднелись кусочки неба. Я слышал гоготание кружащих над нами птиц, известных спутников смерти. Угольно чёрные с серповидными клювами, они заполонили парапеты и подоконники, изучая обстановку.
- Анна… – отец обратился к маме дрожащим голосом. Я отказывался в это верить. Крепко стиснул её руку, но она холодно отдернула её.
Из шкатулки достали церемониальный револьвер. Отец проверил барабан и взвёл курок. Я закричал. Неистово, как зверь, угодивший в капкан. Меня держали двое мужчин, мешая что-то предпринять.
Гортанная брань птиц усилилась. Напряжение витало в воздухе вместе с пылью. Мать поцеловала большую чёрную книгу и отрешённо произнесла: «Я готова». Сказано это было так, будто она приняла самое взвешенное решение в своей жизни.
Отец вытянул руку. Я продолжал кричать, взывая о помощи. Но в ответ доносились лишь эхо и клокочущий хохот пернатых.
- Умоляю! – жалобно обронил я.
- Прощай, Анна.
- До встречи в раю, Александр.
От страха я зажмурился, судорожно глотая воздух. И никакие монстры, рыщущие далеко отсюда в поисках пищи, устало потряхивая конечностями, не могли вызвать во мне отвращение и ужас большие, чем собственный отец.
Пастор, возомнивший себя орудием Божьей воли, не успел выстрелить. Массивная каменная глыба откололась откуда-то сверху и рухнула на него. Пришибла, как таракана. Через дыру на крыше упал яркий свет, озарив лик женщины, подарившей мне жизнь. Ударившийся револьвер выстрелил в сторону, встревожив птиц. Те дружно умчались с насиженных мест, разлетелись снопом искр от костра.
Случившееся расценили не иначе, как знак свыше. Я кинулся к маме на шею, даже не взглянув на мешок мяса и костей, вдавленный в пол. На удивление, никто не настаивал на том, чтобы довершить начатое. Михаил, шедший по иерархии сразу за отцом, воздержался от лишних жертв, и став главой общины, рекомендовал терпеливо ждать Страшного Суда в трудах и молитве.
Шли годы. Старость медленно подступала к тем, кого я помнил молодыми и сильными. Смерть приходила то за одним, то за другим. Кого-то она заставала спящим, а кому-то не повезло заглядеться на неё во время молитвы. Пока я рос, обретая осанку и ладные руки, люди вокруг меня дряхлели. Меня неотступно преследовало чувство вины. Словно исключительно я был повинен в слабости других, высасывая их них силы.
Община вымирала безмолвно и мучительно. Я не успевал копать могилы. Вскоре никого, кроме мамы, не осталось. Здание школы, в котором мы обосновались пятнадцать лет назад, окончательно опустело. Ветер бродил по кабинетам, ранее служившим для нас комнатами. Он что-то шептал мне, скользя вдоль стен и насвистывая на лестницах меланхоличные мелодии.
Как иронично, подумал я. Ту, что должна была умереть первой, Господь призвал позже всех. Миновало моё девятнадцатое лето, и осень ретиво вступила в свои права. Мать прощалась со мной, что-то шепча в полусне. Холодная, поникшая, как увядшая роза, она по слогам выдыхала слова, кашляла и кряхтела. Её тонкая, сморщенная кожа вяло обтягивала череп, уродливо очерчивая силуэт впалых щёк и дрожащей челюсти. Я заплакал. Слёзы обжигали лицо. Серо-зелёная радужка глаз выцвела, растворившись за белесой плёнкой слепоты.
- Сынок, - кротко молвила она. – Ты пришёл и спугнул Ангела, прилетевшего меня навестить.
- Мам, что ты такое говоришь… Кроме тебя, здесь никого не было, и быть не может.
- Но я видела его, мой родной. Он очень красивый, с крыльями мягкими, как бархат. Сказал, чтобы ты уходил. Ты должен уйти.
- Уйти!? Но куда, мам? Мы с тобой последние люди на Земле. Я буду с тобой до конца.
- Нет, Ангел велел мне, – мама занервничала, тяжело дыша. Приглушенные стоны мешали ей продолжать, но она сумела превозмочь боль.
- Я не знаю, милый. Лишь одно могу сказать наверняка, оставшись здесь, ты состаришься и умрёшь в безумии одиночества.
- Разве есть выбор? – сдержанно возмутился я. - Почему мы не улетели, когда это было возможно? Прошло столько лет, мам. Страшного суда не будет. Никто не пожнёт того, что посеял. Здесь только мы. Вдвоём.
- Следуй туда, куда дует ветер.
А потом она скончалась. Снаружи заурчал гром. Мама умерла, лёжа на раскладушке в окружении стопок книг, которые я ей читал вслух по вечерам. Это были книги из школьной библиотеки, открывающиеся с треском в корешке, богато иллюстрированные.
Я закрыл ей глаза и поцеловал лоб. Стремглав спустившись вниз, направился к руинам храма, засвидетельствовавшего десять лет назад смерть моего отца. Нашёл револьвер там же, где его оставили. Обезоружив скелет, чьи кости норовили вот-вот рассыпаться в прах, поднёс дуло к виску, но распрощаться с миром не сумел. Револьвер давал одну осечку за другой. Видимо, отсырел пороховой заряд. Меня охватили тревога и ненависть, сдавливающие горло. Где-то вспыхнула молния. Хлынул дождь. Несколько капель упали мне на лицо. Я вскинул руки, оглядывая фрески, вернее, то, что от них осталось.
- Убей меня!
Безучастные апостолы смотрели пустыми глазами, но я обращался не к ним.
- Если ты есть, всемогущий владыка, убей!
Ответа не последовало. Моим крикам аккомпанировал ливень, смешивая запахи и стирая следы.
С наступлением утра я отправился в путь. Взяв самое необходимое, ушёл не оборачиваясь. Чеканил шаг по мокрому асфальту. По обе стороны от меня шелестела пожухлая трава, вела какие-то свои разговоры с иссохшими кустарниками и квелыми тополями.
Дорога рассекала равнину напополам, изгибаясь ближе к болоту, прикинувшемуся лиманом. Подле него вырастала погнутая вышка ретранслятора.
Неторопливо плыли облака, сбиваясь в стаи. Сентябрь дышал сыростью. То тут, то там мне мерещились люди, которых я пережил, навевая тяжёлые воспоминания, гнездящиеся гнойными ранами в сердце.
На девятом километре шоссе уходило под воду, ощетинившуюся мхом и тиной. Но идти было некуда, кроме как вперёд. В топи. Обзаведшись длинной и крепкой палкой, я перескакивал с одного островка земли на другой, выбирая более-менее сухие места. Теперь я понял, что имелось в виду на пожелтевших плакатах билбордов, увиденных мною ещё в детстве. Вот она причина бегства. Трясина, сжирающая год от года всё больше здоровой почвы. Отныне я был её отцом и сыном.
К вечеру мне удалось добраться до остова разбитого вертолета, запутавшегося в высоковольтных проводах линии электропередач. Около него оказалось относительно сухо. Я разжёг костёр и подогрел еду. Скоро показались звёзды. Глазами одичалых собак они следили за мной, но я не подавал виду, что знаю об этом.
Вдруг всё давно кончено? И если ребёнок может появиться на свет в тюрьме или в подвале насильника, то почему он не может родиться в аду, в этом безбрежном, инфернально-болотном захолустье?
А Бог тем временем молчал.
Новость отредактировал LjoljaBastet - 9-04-2016, 07:40
Ключевые слова: Земля община жизнь смерть трясина