Третий лишний
«Ты можешь увидеть и услышать мёртвого... »Что-что? Это из «Шестого чувства»?
«Ты можешь увидеть и услышать мёртвого... » — тихо-тихо шепнул мне юношеский грубоватый голос.
Из этих, таких вот голосов, какие обычно наскакивают от немого взгляда до физического напора на любого прохожего. Даже в этом шёпоте проявилась их натура. Из ребят, что не чтят общепринятых законов. У них всегда на уме свои правила. Кто любит стоять в подземке, играя в игру «кто кого пересмотрит». Владельцы таких голосов часто слетают с катушек от переизбытка тестостерона. И если им недостаточно, они догоняются инъекционным стероидами и стимуляторами.
«Ты можешь увидеть и услышать мёртвого», — так громко сказал голос, сокрытый во мраке в крохотной комнате, что всё это никак не вязалось. Ни сама фраза, ни пространство этих крошечных разноцветных стен.
Что значит увидеть мёртвых? Возложить цветы на кладбище? Стать невольным свидетелем аварии? Сходить на вскрытие тела? Стать свидетелем убийства? Следователем по убийствам?
Может, просто посёрфить поисковик и распахнуть викторианскую галерею застывших, словно в формалине, фото людей-бабочек? Молодые и старые, выцветшие отголоски. Увидеть мёртвых...
Что значит услышать мёртвых? Поставить виниловые пластинки кого-нибудь из «клуба 27»? И упоённо двигать тазом, не особо раздумывая над тем, умер ли их голос, но живут и здравствуют их песни? Эта музыка или её носитель, так или иначе, омертвел... Может быть, услышать последнее издыхание умирающего зверя, будь то, скажем, заклёванный в сердце птенец? Или искупаться в странных цифровых выбросах; послушать космические вздохи радио эфиров?
«Ты можешь увидеть и услышать мёртвого», - преисполненный нахальством и бодростью голос. Так он сказал. Да кто ты такой? Зачем своим шёпотом дерзновенно разволновал меня? Живых это не касается. Или…
Я тут же вскочил, перепуганный в поисках его источника. Вскочил — грубо сказано, — перевалился, ведь парнишка я довольно тучный. Первое, что я начал основательно переваривать: «У меня никогда не было знакомых с таким голосом, но он прозвучал как-то жутко обыденно». Как если бы я дружил с парнем вроде него, и мы вместе шли из спорт-бара или, завидев меня на улице, он бы окликнул издалека. Одноклассник, коллега? Я бы мог представить, как эта фразочка вылетает из его уст с ужимкой на лице.
Чёрт побери, мне 26 и я сижу на шее у родственников, друзья в наличии только в режиме онлайн в разных концах земного шара, так что отпадает сразу и безоговорочно.
И всё же... ведь в голосе не прозвучало угрозы.
Он, скорее, исходил на заискивающий, как тёплая пивная лужица дружелюбия, разлитая на краю барной стойки.
А может, словно больное, но рукопожатие. Будто двое решили сыграть в корешей перед публикой, и у них неплохо это удаётся, вплоть до аплодисментов, до веры в собственную фальшивку.
Эй, кто бы ты ни был, покажись! — говорю, ору я темноте. Внемлю дать хоть какой-то ответ, а такие вопросы до добра не доводят.
И то была ночь на Хеллоуин, о чём не стоило забывать. Если бы моя голова удержала в памяти один только этот факт, можно было бы избежать всего того застывшего ужаса в который меня вдавило после...
Миры, которые проводят день открытых дверей лишь раз в году, были распахнуты именно сегодня… Кто мог не брать это в расчёт? Лишь такой остолоп, как я.
Плотно перекусив куриным филе и выпив две бутылочки "Тёмного Козла» на кресле типа "аккордеон", меня разморило. Прямиком в одежде всё массой рухнуло в наскоро раздвинутое кресло в детской. Это комната моей сестрёнки, а я провалялся напротив крохотной сосновой кроватки. Взял, да упал у противоположной стены, в чём было: чёрном джинсовом костюме Arizona с ныне закрытого рынка, который не стирался неделю и сальной копной волос той же давности, которые принялись свисать до самого вязаного коврика.
И тут этот шёпот напугал, как гром в ночи. Мёртвые... мёртвые...
А ведь, надо сказать, я не робкого десятка и внушительных размеров.
А ещё на правах старшего брата, который портит парфюм и миниатюрность этой комнаты своей громоздкостью и вонью. Вздумалось же тут развалиться, будто не мог найти место получше. Уходи отсюда, сейчас же!
Хотите - верьте, хотите - нет, но на этой неделе я тут за всем приглядываю, пока дядя и тётя в отлучке. И всё было гладко: послеобеденный сон, "Until Dawn на ps4», отменные горячие полуфабрикаты, холодное чешское, что за дурацкая выходка... Кому взбрело в голову выкидывать что-то про мертвецов внутри частной собственности, нарушать мою собственную идиллию!
«В последний раз — покажись! Или я вызываю полицию», - объявляю я в темноту, покрываясь мелкими бусами пота, незаметно для себя понижая тон.
Было темно, и первым делом я перевалился и включил свет.
Ответа не последовало.
«Вари, котелок, вари».
Мягкий свет осветил детскую, украшенную в яркие тона. Открыл взору однотонные шкафы, многочисленные игрушки. V-образный захламлённый компьютерный столик, в который, используя края посередине, втиснули небольшую плазму, чтобы играть в видеоигры с дивана.
«Ворочай мозгами».
Я отчётливо слышал, как какой-то парень шепнул мне прямо у самого моего уха какую-то чертовщину. «Дурной сон?»
Вряд ли сон, ведь я помнил его. Безобидные последние кадры. Забавные непропорциональные шляпы у пиратов, прыгучие мешки с золотом, маленькие шлюпки, весёлый роджер, блеск монет и даже неплохой звуковой мотивчик — мне точно снилось. Сон был таким приятным, что прежде чем испугаться наяву, я обнаружил, что даже напускал на подушку слюней. Ну, точняк, приятнейший цветистый сон на игровой манер.
«Ну же, потрудись головой, наконец».
Открывай все подряд шкафы! Нет, это же форменное безумие.
Ко мне кто-то подкрался, яко тать в нощи, и решил меня чертовски перепугать. Кольнуть в моё слабое сердце, заплывшее жиром. А я даже его вычислить не могу? Уж я бы выставил этого шутника. Ведь, похоже, ему удалось. Интересно, почему тётя с дядей поскупились на сигнализацию? Глупая учтивость и экономия!
Может, всё просто: я был под мухой?
Да что я такое несу? Как должно было ударить в голову?
И это после стольких лет стабильно приёма «Тёмного Козла» каждый день. Тёмная горечь которого уже впиталась в мою кровь. Всегда не больше одной-двух бутылочек. Звук его открытой пробочки я узнаю за триста вёрст. Это мне как слону дробина. Для медведя вроде меня исключено, что я мог так сильно позволить себе надраться.
Остаётся третье: если какой-то паренёк проник в дом моих тётушки и дядюшки, я надеру или хотя бы постараюсь надрать ему задницу вопреки всему.
Дверь направо всегда была открыта, пока я спал, это старая оргалитовая дверь, выкрашенная белым. На ручку навешано много детских вешалок с маленькими одёжками.
Взору открывается коридор трёхкомнатной квартиры, который в детстве всегда пугал наличием разнокалиберных коробок и слабым освещением. Туда почему-то сносили всякий хлам, а убирали его гораздо реже.
Я даже как-то называл его «коробочные горы». Он виделся не то горами, не то лабиринтом из коробок, по которым меня выслеживали картонные псы. Только быстро пройдя коридор и закрывшись в комнате, можно было от них укрыться. Большинство моих кошмаров тех лет было посвящено огромным пёсьим головам, выпрямляющимся из-за коробок. Теперь коридор опустел, и здесь нет ничего, даже люстры, одна только сиротливая тусклая лампа.
Первые двери справа, откуда я выглядываю — уборная и ванная.
Слева — комната-кабинет с ручкой потёртой меди. Она закрыта. Там стоит сейф с ружьем, а на стене висят громадные оленьи рога; где-то у окна — неподъёмный антикварный письменный стол под красное дерево; под самый потолок высится заставленный книгами шкаф с двумя резными барашками наверху. Дальше по коридору до конца, через занавесь и холодные дуновения по пяткам моих велюровых тапочек, прихожая.
Выглядываю, вслушиваюсь. Пахнет табаком — тянет с лестничной клетки. Здесь только полки под обувь, трюмо, два шкафа под одежду и осыпающийся сверху пенопласт. Некуда спрятаться при всей полноте желания.
В три шага я пересекаю расстояние до трюмо и нажимаю старый выключатель. Теперь светло и здесь. И так же пусто и тесновато.
Кроме меня: зеркало отражает невыросшего ребёнка с лёгкой щетиной, ореховыми глазами, круглым лицом и двойным подбородком. Да, это действительно я, в остальном — ничего нового.
Мне начинает казаться, что я уже ничего не слышал.
Что голос померещился, и вдруг сама ситуация снизошла до уровня какой-то глупости вроде клоунского носа.
Четвёртый этаж, кто мог вломиться? Только откуда-то точно холодно дует...
Уже хотел было вернуться в тепло, забить на всё, открыть мини-холодильник и откупорить себе бутылочку, как...
Как... всё бы ничего, если бы не завлекающая, кажется, с кухни мелодия.
Такая знакомая, завораживающая, будто её играли где-то далеко-далеко, даже раньше, чем я родился. Пели целым сонмом. «Откуда выползла эта дикая мысль?»
Раньше, чем явился, издал я первый свой крик. «И снова!»
Мне вдруг стало страшно от темноты на кухне. Волна страха нахлынула с новой силой, едва отливая от берегов.
Я увидел за столом, сидящий по кругу оркестр из мертвецов, перевязанных чем попало. Они кровоточили, но едва слышно играли, постукивая зубами.
Затем стало многим спокойнее, когда я вновь понял, что мелодия льётся издалека, а зубами стучу я. Кухня же просто играет направление в её нотах. Да и какая-то она ребячливая. Как из психоделического мультфильма.
Всего несколько раз в жизни я ловил себя на том, что только что ухватил за долю секунды или даже за прошлое, два-три раза чувство ли, воспринял ли, что? Нечто не из этого мира, чего совсем не ждёшь. Тревожно-тоскливое и неземное ЭТО.
И ты стоишь в недоумении: оно только показалось или было в самом деле: ВОТ эта снежинка, ЭТОТ лист. Они упали, а тебе стало невыразимо тоскливо. Потому, что вместе с ними ты уловил что-то ещё.
Ничего. И только кажимость, да неясное, размыленное по душе пятно тоски.
А теперь вот: МЕЛОДИЯ.
Такая весёлая, но отчего так тоскливо? Только у меня в голове? Или всё вокруг покрылось этим настроением, стало чёрным-пречёрным винилом?
Прикрываю глаза. Потираю виски и пытаюсь сосредоточиться.
Невыносимо пахнет гарью, за железной дверью доносится пьяный смех молодых соседок. Я знаю, между перил у них там наклонена баночка из-под маслинок, они скидывают туда пепел и постоянно срываются на пьяный хохот. Курить они ходят чаще, чем куда-либо, они прокурились до хрипотцы.
Даже через эти заплетущие языки с тёмной кухни, где я, открывая глаза, вижу лишь очертания и формы утвари, даже через балконное её стекло, сквозь его пластиковые толщи, если хотите, этажи насквозь, играет моя мелодия и отзывается, как тот шёпот мне на ухо. Как эти прокуренные смешки. Отчётливо прыгает на акустическом батуте какая-то до боли знакомая жуть.
«Игра уже началась»
Я подхожу к включателю и вношу частицу света на кухню, она совсем мала, едва свисает, а за обеденным столом никого нет.
Заклёпывая верхние пуговицы джинсовой куртки, будто хрустя пальцами, уже явственно зная, куда я пойду, движением правой руки за занавесью я открываю ещё одну дверь — последнюю в нашей квартире. Это зал.
Самая большая и уютная комната. А теперь и самая холодная. Выключатель сразу под рукой. Спутниковое ТВ. Очень комфортное расположение мебели. Люстра-гигант.
Я пойду не сюда, нет. Не привалюсь тут отдыхать. Просто здесь мелодия усиливается из-за раскрытого нараспашку ветром окна. Огибая стол, я прокрадываюсь вдоль стенки. Моё брюхо врезается в доску красного дерева, а за спиной трут шкафы набитые одеждой. Я оставляю там пыльный след джинсовкой. Чем я ближе, тем усиливается и нарастает звук — стройная трель из окна вперемешку с ветром.
Спальный район спит в такой час, но никому нет дела. Гордая мысль, что мелодия предназначена мне, греет не хуже, чем горячая ванна.
Я вдыхаю чистый воздух, когда отодвигаю окно и просматриваю всю линию горизонта.
А ведь сегодня Хеллоуин. Праздник, который для нас исконно спорен, но церковь далеко в центре подсвечена иллюминацией. Крест горит призрачно и бледно, остальное закрывают чёрные стены леса. Другой пейзаж не предусмотрен.
Теперь я наклоняю голову вниз, позволяя ветру поиграть волосами, как струнами, об которые новичок режет пальцы, пытаясь выдать техничный рифф.
Улица пустынна, только ряд машин прямо у подъездов хрущёб и мёртвые деревья неподалёку вроде сирени и берёз, качающиеся, как пугала.
Даже если вытянуть голову из окна, прыгнуть подобно попугаю, обозреть всю парковку — всё будет неудачной затеей, — на окне висит плотная зелёная сетка от мух, а подоконник слишком захламлён гаражными инструментами и деталями так, что едва находится место поставить среди них локотки.
Слева — светлое шоссе. Но им пользуются сегодняшней ночью крайне редко. Видно расположение вдоль него столбов, но мне интересен ближайший.
Фонарный столб… он слишком далеко.
Машины тесны и прижаты друг к другу, смотрят бамперами в темнеющий отвесный холм с примятыми травами, которые скоро накроет белая снежная шаль.
И только в одном из автомобилей, единственном из-них, какая-то неестественная лучина света. Внутри-то и играет радио, оттуда-то и доносится такая приятная моему уху мелодия.
Машина эта загнана посередине, вмятины по бокам намяты, будто их аккуратно по чьей-то просьбе сжал великан. Старый, редкий «Citroёn СХ», который я встречал в дедовских журналах, машина года эдак 1980 или старше. Здесь у нас растянулось настоящее ретро в красном, слегка потёртом наряде.
Глядя на неё, мне вспомнилось, о чём переговаривались дядя и тётя последние пару дней, когда мы ездили за покупками в супермаркет:
— Опять кто-то встал на наше место, ты только поглянь! — сокрушался дядя.
— Кто бы из соседей это мог быть? С первого этажа? Такой, в клетчатых рубашках, очках, ходит? — задумчиво подносила палец к подбородку тётушка.
— Пройдись по ряду, посмотри, — буркнул он ей.
— Да мало ли кто приехал. Разве ж вычислишь, до чего ты наивный!? Вдруг новосёлы или в гости к кому? Запружено всё, толку то?
— Твоя правда, придётся встать под березу, — и дядя покорнейшим образом сворачивал наискосок.
— Из неё потом ещё надо потрудиться выехать! — хлопая дверью, всегда недовольно бросала тётушка, отряхивая на ходу одежду и наступая в грязь.
Значит ли это, что последние два дня странный водитель вклинивался в живой ряд автожильцов, нарушая парковку у тихого двора, где все автомобили друг другу давным-давно представлены и известны?
И когда жильцы выгоняли свои четыре колеса на работу, никто не обращал внимания на странное соседство? Были столь заспаны, когда заводили моторы?
Потом я увидел, что задние сиденья у автомобиля сняты. Вне всяких сомнений там, где должны были проходить аккуратные линии их обивки — зияли чёрные дыры.
Потом я увидел водителя или то, кем он был.
Чужеродный свет по-прежнему заполнял салон и бледно освещал приборную панель и два соседних сиденья. Переднее стекло точно отсутствовало. Но на то, что туда задувает ветер — ни намёка.
На водительском сиденье на того, кто пробовался на роль водилы, слабый свет ложился на плечи, всё сильнее оттеняя его силуэт.
Это был среднего телосложения парень в пуловере с капюшоном, видимо, серого оттенка или около того, но...
за маленьким но... потому, что зрачки мои расширились от удивления.
Что-то не так... и спустя пять секунд я понял — всё дело в его лице.
Капюшон туго стянут вокруг физиономии и перетянут маленькими едва заметными завязками. Будто безликий серый кисет вместо лица, в серых складках, тянущихся к носу, сидит одно его тело, без малейшего намёка на движение. Как серая скала, лишь повторяющая форму человека. И даже любопытно — дышит ли он там?
А музыка тем временем всё играла, и я знал, куда она указывает. Я стал отмечать, какая
она весёлая, игривая и быстрая. И делается проказница всё быстрее и быстрее.
«Игра уже в самом разгаре»
Я знал, куда я пойду — на балкон. Оттуда лучше всего можно было разглядеть незнакомца и его мятый ретро автомобиль, с обугленными и проржавевшими кое-где кусочками металла.
Мне невыносимо захотелось покурить. Иногда я позволяю себе, но пытаюсь бросить.
Я стою с «Malboro light» в зубах на балконе, где недавно был ремонт, раздвигаю пластиковые окна и высматриваю странного водителя без лица. И он делает своё первое движение за весь вечер, что бы вы думали: нежно похлопывает по левому сиденью раз-два-три, точно приглашает присесть. Какая честь.
Я знаю, куда мне надо бежать, но не могу сдвинуться с места, будто тяжёлая гранитная кукла, вынесенная из квартиры под злую ветрюгу.
Зато могу уже различить слова той детской заводной и громкой песни:
«Гори, гори ясно,
Чтобы не погасло».
Кровь вновь приливает к телу, я нервно тушу сигарету прямо об полы мыском тапочка и вылетаю с балкона пулей замедленного действия.
«Стой подоле,
Гляди на поле».
Буквально снимая дверь с петель, я вношусь под ошалевшие взоры соседок и пытаюсь прыгать через две-три ступени с четвёртого этажа. Они хохочут в алкогольных парах и дыму, словно в кабаке.
Одышка, сердце бешенствует и идёт на износ.
«Погляди на небо:
Звёзды горят».
Где-то на первом этаже, а может, у самой домофонной двери я падаю больно и кроваво, спотыкаюсь и понимаю, что подняться едва ли смогу.
Кажется, нос сломан.
Я вижу под собой набирающую обороты багровую лужицу.
Я чувствую, как незнакомец греется у батареи во входной нише подъезда. Буквально кожей, волосами. Всё чувствую. Он впился в меня надменным взглядом и просто перешагнул, словно я неодушевленный.
Затем неспешно отдаляются позади его шаги.
«Раз, два, не воронь,
А беги, как огонь!»
Я колочу руками по плитке от бессилия секунды три-четыре.
Нахожу в себе последние дьявольские энергии, тяжело опираясь на руки, затем на колени, подняться и выйти наружу.
И мне удаётся.
Устремиться к заветной красной кнопке домофона, дверца ещё даже не успевает пропищать привычный цикл, как я бегу, словно ошпаренный по холодной земле, растеряв тапочки, с босыми ногами.
Бегу, как могу, по направлению к стоянке.
Дверцы авто открыты, и я запрыгиваю вовнутрь, пригибая голову. Авто слегка качает.
Но я опоздал, как не крути руль, слишком поздно.
Сначала я почувствовал внутри машины удар такой силы, что он обесточил моё сознание. Потом был жар и невозможность определить положение тела. Когда я очнулся, салон уже горел слишком сильно и стихийно.
Я расстегнул три пуговицы на куртке и попытался сохранить глаза от щиплющего дыма. Попытался сохранить лицо от танцующих в пламени фигуристов. От язычков огня.
Безрезультатно, двери не открывались.
Я пытался, всеми силами пытался выкарабкаться.
Выбить откуда-то взявшееся лобовое стекло двумя ногами, опираясь о сиденье... В это время огонь уже объял меня с ног до головы, изо рта у меня вырвался чудовищный раскалённый докрасна вопль.
Прежде чем обугленный котелок головы запал глубоко в плечи, еще уцелевший, но порядком разъеденный, глаз поднялся к тени незнакомца, который стоял и курил оставленную мною пачку сигарет. Потом мой глаз лопнул, а незнакомец откинул капюшон. Его одежда трещала по швам. Ему придётся найти что-нибудь размером побольше, чтобы сойти за меня.
Новость отредактировал LjoljaBastet - 11-11-2015, 11:59
Причина: Стилистика автора сохранена
Ключевые слова: Шёпот ночь страх незнакомец огонь авторская история