Мефистофель Иванович согласен
Возле желтого носа Мефистофеля Ивановича, восседавшего в старинном резном кресле, уже с минуту кружила муха. Но, увлеченный восхищенным рассказом Александра Сергеевича Пушкина, Мефистофель Иванович и не думал её прогонять.Старался лишь не дышать ртом.
Пушкин кружился и потирал когтистые ладони, а нос Мефистофеля Ивановича танцевал в такт истерике, будто помаленьку хихикая. Закончив, наконец, рассказ о том, как в одном из снов Достоевского он так вопил, что к нему толпа с Невского повалила, Пушкин лучезарно застыл.
- Ай да Шурик! – широко улыбнулся Мефистофель Иванович и от души похлопал приятеля по плечу. – Молодец.
Глаза у Пушкина засияли, как отполированные коньяком.
Мефистофель Иванович и Александр Сергеевич культурно отдыхали по старой традиции в Зимнем Дворце – среди пышного, искрящегося великолепия Георгиевского Зала.
В огромные окна глядело, хмурясь, петербургское небо с лениво плывшими над Невой чернильными тучами. Очертания их растекались по оконным стеклам, залитым ливнем...
Мефистофель Иванович скучающе раскрыл фарфоровую тарелочку с лимонными полукругами, и, задумчиво глядя на дождливый Петербург, прикусил один.
- Бедолага Фёдор Михайлович! Сидит себе сейчас в своём девятнадцатом столетии, - морщился он, - курит и курит, думает и думает...
Опрокинув стопочку, скривился пуще, и давняя глубокая морщина разрезала пополам переносицу. Александр Сергеевич ловко играл тростью, вальяжно рассевшись и закинув ногу на другую
На столе – вольготно и непринужденно – расположилась нехитрая, наскучившая снедь: янтарные переливы икры, солнечные ананасы... Александр Сергеевич, как обычно, наедался ананасов, а позже жаловался на боли в языке и новые трещинки. Задумчиво глядя на Неву, он прошепелявил:
- Мне так лефко, будто я – вавдуфный пузырь в бокале фампанского...
Мефистофель Иванович усмехнулся и молча протянул Пушкину папироску.
- Фто-то ты, Иваныщ, нынще не такой какой-то.
- Будешь тут весёлый – из дома родного выгнали. Пришла какая-то тварь, ремонты, мол. А сам мне молотком по башке! – отвечал Мефистофель Иванович, поднимая котелок и демонстрируя испещренные бурыми пятнышками бинты. – Так-то, Шурик. Пролетарий – и тот меньший изувер.
- Суки! – кивнул головой Пушкин и закурил. Тишина воцарилась такая, что можно было слышать, о чем думают мухи.
Мефистофель Иванович вдруг взбесился, хотя и папироску Пушкину дал с надеждой на то, что он, наконец, замолчит и перестанет травить ему душу своим дурацким самодовольным счастьем. Теперь же ему казалось, что молчание это стало высшим проявлением траурного сочувствия.
«Фигляр в кресле решил поставить на мне крест. Трындец, мол, чёрту. Не дождётесь.»
- Если бы время назад на чуть-чуть!.. Хорошо мне там было, в Ленинграде… – скривился он, и протянул руку к огромной вазе с алыми маками. Схватив молодой стебель, он покосился на бутон и равнодушно разжал тонкие пальцы...
Цветок упал на ковёр как умерщвлённая молоденькая девушка.
- Погоди, Иваныч! – резво подпрыгнул в кресле Пушкин. – А что, ежели тебе уехать? Погулять где-нибудь в параллелях...
От воодушевления трость вздыбилась в его беленьких руках, глазки заблестели, а Мефистофель Иванович расхохотался так, что коньяк в рюмках дрогнул.
Обиженный Пушкин застучал тросточкой, не забывая назидательно кивать:
- Езжай, Иваныч. Развейся. Былого-то не вернёшь...
Из черного рукава он выудил советский паспорт.
- Так-с. Мефодий Иванович Чернцов, сорок восьмого года рождения, – отчеканил он, тыча пальчиком в строчки.
Чёрт опешил.
- Какая гадость!
Страницы, новехонькие и красивые, продолжали шелестеть:
- Живет в коммуналке на Подьяческой, ленинградский интеллигент.
- Из буржуев-с…
- Вдовец, – присвистнул Пушкин. – Придется на двадцать лет назад проехаться.
- А с женой-то чего случилось?
- Съел. Очень уж любил её...
Мефистофель Иванович брезгливо скривился: «Коммунальщина, развалюха с крысами и дворовой вонью, полудебильные соседи, общий сортир... Вместо ванной – душевой поддон. Ржавый. Не санируют… Грибковые инфекции! Вирусы...»
И пробасил:
- Тараканы... Та-ра-ка-ны! В кастрюлях!
- Да хоть пауканы. Тебе какая разница?
Сняв двумя пальцами со стены паука, Александр Сергеевич тут же проглотил его, резво и с аппетитом. Мефистофель Иванович отточенным, привычным движением выплеснул рюмку в пушкинский лоб.
- Три! – гаркнул облитый Пушкин.
- Сам три, – огрызнулся чёрт, глядя в упор.
Щёлкнули пушкинские пальцы.
- У него три!
Мефистофель Иванович в ужасе схватился за голову…
- Три! Высших! Образования! – гаркнул Пушкин, шлепнув красную книжицу на стол. Нос его съехал набок и затрещал, норовя отвалиться. – Алкоголик, тунеядец, маньяк, при том сказочно богат. Одним словом, потрясающая скотина.
Утирая рукавом мокрый подбородок, Пушкин аккуратно снял свой подмокший нос кремового цвета, опустил его в рюмку с коньяком. Приладил новый...
- Соглашайся, Иваныч!
Покосился на рюмку:
- Марципан в коньяке... Люблю марципановые носы. Воздух такой вкусный, надышаться не могу. Даже мочи в подворотнях не ощущаю. Я тебе с собой таких носов дам целый чемодан, чтоб ты не морщился... От этих ароматов. Ну соглашайся, Иваныч.
- Ладно, фиг с тобой, – устало махнул рукой Мефистофель Иванович. – Попробуем.
Обреченно наполнил рюмки. Выпили за Ленинград. Пили до вечера – резво, красиво, под звон хрусталя и тарелочек, графинов и рюмочек...
Белой ночью, летя над черной Невой, они увидели титаническую фигуру Императрицы Екатерины Великой. Сняв с Зимнего Дворца крышу, она рылась в нём, как роются старухи в шкафчиках с дорогим сердцу хламом. На макушку ей мягко садились пушистые седые тучи, походившие на старых и вялых котов...
У шпиля Адмиралтейства тревожно барахтался красный вертолёт. Провисев с минуту, он деловито улетел в сторону Петропавловки. Мефистофель Иванович успел заметить сбоку белые, трафаретные буквы «Телеграф».
Александр Сергеевич с улыбкой кивнул на Заячий остров:
- Опять болтают, спички.
Мефистофель Иванович ничего не сказал, лишь приложил ладонь к уху и чуть улыбнулся.
Ночь была уже на исходе, и чем стремительней светало, тем скверней делалось на сердце у Мефистофеля Ивановича. Пушкин улетел к себе на Мойку – тряхнуть стариной...
Мефистофель Иванович, освещенный белым солнцем, продолжал свой одинокий путь в ленинградское лето восемьдесят девятого года.
Полдень взорвался пушечным выстрелом с Петропавловки. По бульварам и проспектам ползли красные гробочки трамваев, по улицам плелись кожаные портфели и сетки авосек; во дворах, в окнах, на скамейках восседали бесчисленные газеты... Ленинград шагал в новый день.
Новость отредактировал Оляна - 8-11-2015, 12:59
Ключевые слова: Мефистофель Пушкин Эрмитаж Петербург путешествие авторская история