Плачущая шахта
1Проблемы с реконструкцией Ховринской заброшенной больницы начались на самом первом этапе. Точнее, задолго до начала ремонтных работ. Каким-то образом сведения о планах правительства просочились в прессу — и понеслось. Активисты самых разных социалистических и не очень партий буквально осаждали мэрию. Таких митингов Москва не знала со времен удачно подавленной революции лисьих хвостов. Притом протестующие не выдвигали ни требований, ни резолюций; они даже не пытались сформулировать аргументы против реконструкции. Ни лидеров, ни даже ораторов не наблюдалось. Словно кто-то щелкнул выключателем — и множество мелких партеечек и клубов объединили свои усилия в едином деструктивном порыве.
А потом всё закончилось. Так же внезапно и беспричинно. План реконструкции был согласован. Правда, в каком-то диком виде. В каждом корпусе Ховринской больницы привели в порядок только несколько этажей, притом разных. Чтобы санитары могли из своего крыла попасть к больным, им надо было сделать существенный крюк по полуразрушенным лестницам. Нижние уровни больницы были вообще запломбированы, и чтобы попасть в здание, надо было воспользоваться срочно возведенной пристройкой у южного крыла. Маразм, в общем.
Хуже стало, когда число психов перевалило за сотню, а главврача обязали присутствовать на рабочем месте хотя бы пару дней в месяц. Связи связями, а проверки иногда надо проводить и по расходам отчитываться. И плевать, что по образованию и призванию ты — театральный режиссёр. Назвался психиатром — полезай к психам. Недолго думая, Ерванд Оганезович решил немного изменить игры и, никому не сказав, заключил со знакомой немецкой фирмой договор подряда на ремонт и запуск лифтовой шахты.
- Стоп. То есть Вы своими руками засунули в центральную хорду больничного комплекса лифт?! - прервал рассказ Бэзил. - А теперь жалуетесь на чертовщину?
- Ну да... - развел руками Смирнов. - Я же не знал, что там за сыр-бор с закрытыми этажами. Чтобы не было неудобства, я просто заказал лифт с тремя выходами. Он выпускает пассажира только если коридор ведет в работающее крыло.
- Как будто это что-то меняет! - фыркнул демонолог. - Вы хоть понимаете, что могло бы случиться?! Кстати, а что-нибудь случилось?
А случилось странное. Дедушка Фрейд еще давно открыл общие истоки неврозов и религии. Но если в ритуалах можно было угадать навязчивые действия, то среди невротиков никаких общих культов еще не наблюдалось. До сего момента. Персонала не хватало, поэтому неопасные пациенты разгуливали по коридорам довольно свободно. И то ли среди них завелся пророк с клаустрофобией, то ли галлюцинации и в самом деле заразные... В общем, лифт стал местной святыней. Пациенты собирались полукругом у дверей и слушали. От еды не отказывались, нет. Но спали явно неспокойно и вообще просили санитаров не ходить по коридорам ночью.
Ерванд Оганезович, будучи лишь формально врачом, не особо вникал в причины такого поведения. Он и в северо-западное крыло-то не заглядывал ни разу. Зачем? Но вот коллеги и практиканты оказались любопытнее. Феномен-то новый! А значит, публикации, конференции, известность... Только как что-то узнать от не совсем нормальных людей? Да еще так, чтобы «показания» одних не служили «вдохновением» для других? Решили оттаскивать психов по одному от лифта и беседовать в укромной обстановки. Не получилось. Все больные, при попытке их отдалить от заветных дверей в бездонную шахту, начинали плакать, впадали в ступор, бились в судорогах... и в один голос просили помочь ребенку.
2
- Какому-такому ребенку? - подскочил Бэзил.
- Ну, понимаете, они слышали в шахте детский плач. Все. Представляете? И жалели «дитятку».
- В больнице были дети?
- Ну что вы?! Какие дети? Еще этого не хватало! - поежился Ерванд Оганезович, который порядком озверел от приезжающих на всякие праздники внуков. - Просто им всем мерещился плач. Я не стал особо вникать в это. Лишь бы они в эту шахту не пытались пролезть. Да двери, слава богу, крепкие. Даже обычными инструментами не раздвинешь.
- Ну хоть на том спасибо.
- А Вам-то что?!
- Ничего. Просто не люблю, когда лифтовые шахты и прочие подозрительные места держат в открытом доступе. А уж в подвалах таких вот недостроек вообще делать нормальному человек нечего! Будь власти готовы меня услышать, построили бы новое здание в «здоровой» местности. Дешевле же выйдет, чем все меры предосторожности соблюдать. А теперь вот этот лифт...
- Лифт как лифт! Самый современный и надежный! Я Вас не понимаю. И вообще, дайте рассказать.
Эпидемия галлюцинаций оказалась на редкость заразной. Скоро даже некоторые санитары стали слышать из шахты какие-то странные звуки. А охранники наотрез отказывались ночью обходить даже «обжитые» коридоры, мотивируя это ужасными сквозняками и тем фактом, что больные сами бежали сломя головы по своим палатам, стоило лишь солнцу зайти за горизонт. Но добил Ерванда Оганезовича случай с его частной клиенткой.
- Клиенткой? Вы же не практикуете. Или есть люди, готовые доверить вам свой разум?
- Не в этом смысле. Видите ли, времена нынче тяжелые, закон проявляет свою суровость к совершенно случайным людям. Поэтому моя знакомая решила немного спрятаться от европейского, да и российского правосудия. Переждать, так сказать, бурю.
- А как знакомую зовут?
- Эм... врачебная тай...
- На! На хуторе близ Диканьки я такие врачебные тайны видел. Врач нашёлся. Что у вас там за знакомые прячутся?
- Да что вы так нервничаете? Аки леопард, охраняющий своё тенистое дерево!
- Леопард? Сторожит дерево? Оригинально. А нервничаю я потому, что любой человек с улицы, по большому счету, может быть причиной разной чертовщины. Небось, ей выделили отдельную палату.
- Да если бы! Дама с нравом, деньгами и связями. Целый этаж пришлось за свой счет отделывать... Что? Что вы на меня так смотрите?!
- Да ничего, - вздохнул демонолог. - Она ещё жива-то?
- Скажете тоже! Розалия Львовна всех переживёт! Ой...
- Хранитель врачебных тайн, нечего сказать. Кстати, если хотите в живую посмотреть на развитие панической атаки и мании преследования, просто передайте этой почтенной даме от меня привет. И при всём к ней (и её политической карьере) уважении. Это не её надо прятать от закона и правосудия, а скорее наоборот. Уж поверьте.
- Это не ваше дело! И потом, мне же надо на что-то жить. В смысле, содержать больницу. От властей ведь не допросишься...
3
И всё бы хорошо, и все довольны. Только однажды вечером Ерванд Оганезович решил проведать свою вип-пациентку. А каково же было его негодование, изумление и ужас, когда за чашкой крепкого китайского чая с запахом дыма и грязных носков Розалия вдруг выдала.
- Ерванд, друг мой. А кто постоянно плачет в лифте?
- Как это, плачет? - чуть не подавился чаем главврач.
- Ну вот так! - с явным раздражением попыталась объяснить очевидную вещь Розалия. - Берёт и плачет. Весь день. Жалобно так. То ли ребенок, то ли женщина старая. Не пойму.
- Да нет здесь никаких детей! Сговорились все? - вспылил было Смирнов, но осёкся. Пожилая дама не могла знать о молитвенных бдениях пациентов.
- Ерванд! - проникновенно произнесла Розалия Львовна. - Я всё понимаю. Профессиональная деформация, переутомление. Но ты можешь сам послушать.
И ведь правда. Почему Смирнов до сих пор не потрудился задержаться у дверей лифта? Тут-то главврач и вспомнил, что с самого первого дня он невзлюбил своё «детище». Каждая поездка, даже на пару этажей, заставляла его нервничать. Затаив дыхание, он каждый раз нетерпеливо ждал октрытия дверей, чтобы при первой возможности сбежать из зловещего пространства кабины.
Что за глупости? Он ведь никогда не был суеверным. Лифт как лифт. Двери как двери. Ерванд Оганезович замер, сделав всего лишь несколько шагов, и стал вслушиваться.
- Ближе.
- Что? - вздрогнул главврач. Ему показалось, что это голос раздается в его голове. Но это была всего лишь Розалия Львовна.
- Я говорю: ближе подойди, плач отсюда не услышишь.
«Пациетнка» стала аккуратно подталкивать «врача» к лифту. Ноги бывшего режиссера объявили забастовку. Но кое-как он всё же доковылял до дверей кабины и обратился в слух. Долго ждать не пришлось.
- Ну? Что я говорила?! - подбоченилась дама.
Откуда-то снизу донесся тихий и жалобный детский плач. Он словно шёл из самых недр шахты, пронзая сердце своей неподкупной горечью и безысходностью. Ервандом Оганезовичем овладело желание голыми руками раздвинуть неприступные стальные двери и броситься в шахту, на помощь страдающему существу... существу... существу... не человеку?
- Розалия Львовна?
- Ерванд Оганезович?
Оба старались сохранять невозмутимый вид, хотя у главврача подкашивались коленки.
- Вы сказали, что не можете понять, кто именно плачет: ребенок или старуха.
- Сказала. И что?
- Но почему?
- Потому что я так сказала. Что непонятного, Ерванд?
- Но ведь плачет точно ребенок. На старческий плач это не похоже.
Оба прислушались. Дитя скорби продолжало свой гимн пустоте.
- Да, пожалуй, - согласилась Розалия. - Но это зависит от времени. Вчера, например, я слышала там старческое бормотание. Может, их там двое?
- Где? - выдохнул главврач, загипнотизированный музыкой плача.
- Ну, в шахте.
- Да нет там никого. Здание столько лет стояло запломбированное. А шахту мы потревожили только полмесяца назад.
- Потревожили, - эхом отозвалась Розалия. - А если всё-таки там кто-то есть?
- Идите пить чай, Роза. А я, пожалуй, воспользуюсь лестницей. Нам всем надо отдохнуть. Завтра я вызову техников. Они вскроют шахту. Всего хорошего.
- Всего хорошего. Но вот что. Если будете открывать шахту, то потрудитесь приставить к моему этажу пару охранников. Я заплачу, сколько скажете.
Главврач только махнул рукой и, пошатываясь, направился к выходу на лестничную клетку северо-западного крыла.
4
Бэзил прошёлся по комнате, привставая на носки и нервно оглядываясь, замирая при этом, как сурикат. Ему вдруг стало невыносимо душно и страшно, словно он сам оказался в несущемся сквозь вечность лифте, полном плачущих мертвых детей. Он бросился к форточке, открыл её пошире. Прильнул к стеклу, вглядываясь в ночную мглу. Потом, словно чего-то испугавшись, бросился закрывать все окна и двери в доме. Ерванд Оганезович едва поспевал за демонологом, который вдруг обрёл какую-никакую, но ловкость.
- Решётки на окнах прочные? - В глазах Бэзила метались искры не то сумасшествия, не то первобытного ужаса, не то восхищения перед тайнами потустороннего мира.
- Да...
- На втором этаже тоже решётки?
- Послушайте! Что Вы себе позволяете, в конце-то концов! Еще команды «задраить люки!» не хватает...
- Задраить люки мы успеем. И открыть кингстоны тоже. Вы лучше скажите, вскрыли второй раз шахту или нет. Хотя стоп. Не отвечайте.
Бэзил замер, подняв руку, словно останавливая невидимого собеседника. Его зрачки то расширялись на всю радужку, то схлопывались в маленькие чёрные бусинки. В голове демонолога мысли организовали оркестр и разучивали «Рио-Риту».
- Вы ведь не вызвали техников. Не так ли? - Бэзил медленно сфокусировал взгляд на режиссёре.
- Откуда Вы знаете?
- А иначе ко мне бы Вы просто не успели обратиться. Да не делайте такую трагическую мину, маэстро! Не полезли ведь, куда не надо. И на том спасибо. Лучше расскажите, почему передумали?
- Почему-почему... - пробурчал главврач. - Никакой это не ребенок потому что.
5
Распрощавшись с Розалией Львовной, переполненный душескребущими кошками, горе-психиатр плелся по лестнице вниз. Вскоре он заметил, что с каждым этажом плач становится громче и мелодичней. Зачарованный переливами первозданной тоски, Смирнов и не заметил, как миновал третий этаж. Странно. В планах реконструкции было четко указано, что доступ к нижним уровням, начиная со второго, надежно перекрыт.
Главврач занес ногу, чтобы спуститься еще на несколько ступенек и оказаться на площадке второго этаже. Он не чувствовал страха. Сквозь мутные стекла проникал вечерний свет февральского солнца, за спиной горело пару ламп. Желание пройтись по пустым коридорам нижних уровней вдруг овладело главврачом. Это же его больница, его территория. Что может удержать его от обхода собственных владений? Разве что плач? Плач стал другим. Более прерывистым и... хриплым. «Боже мой! Ребенок там задыхается, совсем один!» - с тоской подумал главврач и решительно спустился на площадку второго этажа северо-западного крыла, а оттуда — к центральной хорде и дверям лифта. Да, рабочие предусмотрели дальнейший ввод всех этажей в эксплуатацию. Но если бы сейчас кто-то захотел спустить на лифте на нижние уровни, ни одна из трех дверей лифта не открылась бы. Но вот если вызвать лифт отсюда, то двери, конечно же, откроются. Что делать? Программное обеспечение не всегда поспевает за всеми требованиями заказчика. Но вот механизм...
Механизм строго выполняет свою работу. Поэтому кабина бы просто не доехала до второго этажа. «У нас возникли... кое-какие трудности, Ерванд Оганезович» - вспомнился врачу немецкий акцент старшего прораба. - «Пока только с третьего по десятый сможете ездить спокойно. Ниже не получается. Кое-что мешает. Но двери будут открываться извне на любом этаже. Так что аккуратнее. Не упадите в шахту случайно». Вот оно, решение! Сейчас он вызовет лифт на второй этаж, двери откроются, а ненавистная кабина останется где-то выше. И ребенок будет спасён!
Плач, словно поддерживая идею врача, стал громче и решительнее. К вселенской тоске добавились нотки сладострастного волнения, ожидания скорого избавления от мук. Воля к забвению была до того заразительной, что главврач буквально побежал к лифту. Плач, тем временем, стал вести странно: ребенок словно стал выбиваться из сил и делал теперь большие паузы между всхлипами. Эти мгновения тишины тянулись для Ерванда Оганезовича невыносимо долго. Ноги отказывались идти, душа молила вернуться к лестнице, сердце сдавливали ледяные лапы отчаяния. Но вот всхлипы начинались снова — и новый прилив сил тянул врача всё ближе к заветной кнопке вызова кабины, к кнопке, которая положит конец страданиям...
Чьим страданиям?!
Ребенок не может так долго прожить в шахте. Главврач встал, как громом пораженный. Чем он лучше своих пациентов после этого? Это просто... ветер. Или переутомление. Надо вернуться, тем более, что солнце уже садится, и в коридоре становится темно и холодно.
Но что это? Шелест. Шелест и скрип. Лифт пришел в дивжение? Да нет же, это просто уставший разум выдает желаемое за действительность. Всхлип. Ах да, ребенок ведь еще там! Надо спешить! Тишина. Бежать отсюда! Шелест. Шелест и скрип. Что это за звуки? Всхлип. Надо спешить. Двери в шахту уже совсем рядом. Тишина. «Что я делаю?!». Шелест. Шелест и скрип. «Я схожу с ума. Это едет лифт. Нет, это я хочу, чтобы лифт приехал!». Всхлипы, перерастающие в плач. «О боже! Где же кнопка?!». Ерванд Оганезович занес палец над зловеще поблескивающим в темноте металлическим диском.
В самой сокровенном уголке бессознательного вдруг щелкнул и включился старый магнитофон. Главврач застыл. Его психика превратилась в воздушную гимнастку, которая вдруг решила протянуть свою медную струну над зияющей бездной. Более того, акробатка застыла в шаге от противоположного края и теперь выделывала немыслимые пируэты. Бежать или нажать? Нажать или бежать? Никаких или. Ни то, ни другое. Пусть душа натанцуется вдоволь. Не надо бежать. Не надо нажимать никаких кнопок. Надо слушать. И Ерванд Оганезович стал вслушиваться в сотканную им самим сумрачную реальность. Бездна уже не пугала его. Скорее наоборот: любой из двух её краев, из этих спасительных берегов, казался теперь чем-то неимоверно опасным и гибельным. А бездна... Ну что такое бездна? Даже полёт в её глубины вполне может оказаться бесконечным. В таком случае, даже умирать не придётся.
Гимнастка словно услышала невысказанный приказ режиссёра. Одним прыжком она достигла середины протянутой проволоки и, приняв балетную позу, начала раскручиваться в сумасшедшем пируэте. Скоро нельзя было разобрать, в какую сторону она крутится и крутится ли вообще.
6
Смирнов вдруг вспомнил давно забытое чувство. Тридцать лет назад он ставил первый спектакль в своём «Авраамическом театре». Игравшая богиню юная актриса никак не могла преодолеть свой страх перед сценой прыжка с крепостной стены. И хотя страховочные маты были уложены в несколько слоев, а ощущение высоты было лишь ловким творением декоратора (стена была высокой лишь со стороны зрителя, её тыл бы бессовестно ниже), героиня превращалась в ледяную статую от одной мысли о прыжке. Тогда Ерванд Оганезович придумал рискованный, но гениальный ход. Он изменил сценарий пьесы. Теперь богиня не просто падала со стены, но ныряла в бездну, чтобы спасти мировую душу от распада. Появился и новый персонаж. Во время премьеры, ближе к финалу, на сцене появился посланник рока (которого Ерванд Оганезович великодушно доверил сыграть себе) и властным голосом, гипнотизируя героиню плавными жестами, приказал ей: «Прыгай! Лети навстречу своей судьбе!». И актриса прыгнула.
Правда, от волнения и пьянящего чувства душевной чистоты она перепутала направление прыжка. И вместо быстрого падения на мягкие маты за пределами сцены, продемонстрировала изумленной публике затяжной полет с весьма жесткой посадкой. Зрители не поняли, что произошло, потому как тело актрисы потонуло в декоративном тумане, застилающем сцену и по сюжету поглощающему всё больше и больше пространство. А звук удара потонул в бурных овациях.
Дело о гибели девушки, приехавшей из какой-то заштатной союзной республики, благополучно замяли. Тогдашнему правительству экспериментальный режиссёр нужен был живым, здоровым и имеющим свободный доступ к умам и душам советской интеллигенции. Но вот ведь незадача. С тех пор Смирнов не мог подарить обществу ни одной новой пьесы. Все его сенсационные спектакли были компиляцией либо чужих творений, либо собственных подростковых фантазий, некогда записанных в потрепанную тетрадку. А трагический случай с годами забылся. Душа режиссера сделалась холодной, циничной, наглой престарелой нищенкой. Но вот сейчас... Сейчас душа, словно перед лицом великой опасности, омывшись слезами скорби, сбросила лохмотья, превратилась в молодую балерину и стала танцевать над пропастью неподвижный танец смерти.
Так пусть же его жертва станет спасительницей! Он должен это сделать, как сделал тогда. Палец уже ощущал холодный металл лифтовой кнопки, когда внутренним властным голосом режиссёр скомандовал: «Прыгай! Лети навстречу своей судьбе!». И балерина полетела...
С тонким писком лопнула медная струна, края бездны растаяли в застилавшем сцену тумане, канатоходка исчезла из виду. Ерванд Оганезович больше не боялся услышать звук удара, вечно преследовавший его в кошмарах. Наконец-то он мог просто слушать и слышать.
7
- И что же вы услышали, дорогой доктор? - спросил Бэзил, явно потрясенный и даже смущенный столь сильным рассказом. - Я, конечно, слышал, что сны могут проноситься перед внутренним взором за считанные секунды до звонка будильника... Но это ведь был не сон?
- Нет. Хотя я словно проснулся. Проснулся посреди тёмного коридора, держа палец на этой несчастной кнопке.
- Не нажали?
- Как видите! - горько усмехнулся главврач. - Иначе Вы бы меня здесь не увидели, наверное.
- Рад, что ваш скептицизм улетучился. Теперь понимаете, почему я постоянно жду не то нападения, не то похищения? Вашего, разумеется. Вы уже столько всего натворили в Ховринке, что страшно становится.
Ерванд Оганезович осмотрелся. Бэзил устроил гонку с закрыванием окон и дверей по всему дому. Так получилось, что беготня закончилась аккурат в небольшой пристройке, где располагалась кухня. Через стену находилась открытая веранда. Одна дверь вела в зал, другая – в сад и была заперта на тяжелый засов лично Бэзилом. Главврач решил воспользоваться случаем и перевести дух. Рассказ истощил его. Повторные переживания оказались ничуть не слабее реальных ощущений.
Клиент демонолога включил электрический чайник, достал из маленького шкафчика заварку и френч-пресс, а из холодильника — молоко и гроздь облепихи. Обдав ягоды холодной водой, хозяин засыпал чай во френч-пресс, отправив туда же и целую облепиховую веточку. Гость терпеливо наблюдал за чайной церемонией и даже не отказался от чашечки получившегося напитка (правда, без молока).
Только почувствовал под мягким местом надежную жесткую табуретку довоенных времен, Смирнов смог немного успокоиться.
- Почему же вы не нажали столь желанную кнопочку? Ребенка бы спасли, - явно съехидничал Бэзил, уже примерно знавший ответ.
- Да не было там никакого ребёнка! - Клиент мрачно вперил взгляд в чайную поверхность, которая от облепихового сока стала немного зеркальной. - Как только эта девушка полетела в бездну. Ну, в смысле, когда я представил себе этот полёт... В общем, до меня вдруг дошёл смысл всех этих странных звуков.
- Вы про всхлипы и слезы?
- Скорее, про шелест и скрип. Ну, и про тишину.
- Ох уж эта тишина. Кто сможет сравниться с ней в красноречии?
- Господин поэт! Дайте гражданину закончить. - Режиссёр попытался улыбнуться, но получилось не очень. - Именно тишина. Уж больно неохотно она наступала. Тот, кто плакал, не хотел тишины. Она убивала его, возвращала в состояние летаргического сна. И не смотрите на меня так, демонолог! Я знаю, что сам пробудил что-то в глубине лифтовой шахты. Не скажу только, что это такое. Но притворяться оно умеет...
...Пока режиссёр стоял, сражённый спектаклем собственного разума, внутри шахты кто-то по прежнему плакал. Плач то замолкал, то возобновлялся с новой силой. Словно кто-то из последних сил пытался вымолить у Ерванда Оганезовича право на досрочное освобождение. И по-прежнему между тишиной и плачем раздавались шелест и скрип.
Вот только наваждение было больше не властно над душой, только что прошедшей очищение через страдание. Разум получил доступ к давно забытым тонкостям работы театрального режиссёра. Звуки обрели своё второе значение, оказались встроены в аудиальное оформление спектакля. Отдельные декорации складывались в целостную картину. Нот в этой сонате оказалось гораздо больше, чем можно было подумать.
Итак, всхлип, от которого разрывается сердце, это явно ребенок, он в беде, его надо спасать. Но вот плач обрывается, дитя выбилось из сил. Почему же всё повторяется? Не может предсмертный плач продолжаться часами. Но это не всё. Вот в тишину вплетается шелест. Что это? Лифт неподвижно спит где-то в районе десятого этажа. Вентиляция здесь будет ещё не скоро. Сквозняки? Но коридоры надежно запечатаны; даже в заброшенных отсеках все щели надежно заполнены монтажной пеной и теплоизоляцией. Это не механический звук. Это не ветер. Но это воздух... Воздух, который кто-то втягивает в свои гипертрофированные лёгкие, шумно и натужно, но при этом стараясь не быть разоблаченным. Итак, это не шелест — это вдох, долгий и глубокий вдох.
Откуда же берётся скрип? И скрип ли? Многие любят откашляться, прежде чем начать вкрадчивым голосом предлагать собеседнику сладкую ложь или горькую правду, начиная откуда-то издалека. А если надо ещё и сменить голос? Или запеть фальцетом? Или заплакать, вызывая жалость, как делают это многие вероломные актриски? И что еще вспомнил Ерванд Оганезович, так это то, как его старая бабушка, читая ораве внуков и внучек сказки, изображала голоса разных героев. Очень часто реплики молодых принцесс предварялись таким вот тихим поскрипыванием...
Что же всё это значит? Вывод ворвался в сознание сам собой, заставив главврача резко отдернуть руку от кнопки. Спектакль, постановка! Звуковая метаморфоза! Гротескная пародия на детский плач! Вот кто-то большой и незримый, затаившийся в лифтовой шахте, с шумом втягивает побольше воздуха. Шелест... Затем «откашливается», болезненно настраивает свои голосовые связки, готовится. Скрип... И издает единственный доступный ему человеческий звук. Плач... Потом силы и воздух заканчиваются, и пародист вынужден повторять всё заново. Тишина...
Режиссёр попятился. Он не хотел и думать о том, как выглядит его новоявленный конкурент. Быть может, всё это показалось? Быть может, это групповая иллюзия? Или сквозняк гуляет по старой шахте? Бывает ведь так, что фантазия заигрывается и идёт в разнос? Но потом произошло то, что заставило почтенного главврача пуститься наутек, сверкая задниками кожаных кабинетных туфель.
То ли сквозняк на миг обрел плоть, то ли фантазия в конец обнаглела — неизвестно. Но пространство прорезал новый звук. Кто-то аккуратно поскребся в двери шахты. Изнутри. И тихо-тихо захихикал...
Ключевые слова: Ховринка лифт плач мистика ужасы неожиданный финал рассказ демонолог существа психушка загадка авторская история