Но что-то изменилось
Мои пальцы невольно дрожат, когда я, ссутулившись подобно гигантскому насекомому, набираю на компьютере этот текст. Я не хочу писать это, но у меня нет выбора — я должен задокументировать всё произошедшее здесь. Я мог бы писать это медленно, вдумчиво и понятно, но я не могу — писательским талантом я никогда не обладал, да и сейчас я совершенно не в том положении, чтобы превращать это в профессиональное сочинение. В конце концов, мне нужно торопиться, нам всем сейчас нужно торопиться. Кусочки штукатурки, упавшие со стен, уже начали шевелиться, словно маленькие тараканы, а значит, у меня осталось совсем немного времени. Я должен дописать это, пока оно не добралось до меня. Я слышу, как треск железа в трубах за стеной сменяется хлюпаньем внутренностей... Это плохо, это очень плохо. Я должен, ДОЛЖЕН закончить это, пока оно меня не достало. Заранее скажу — мне наплевать, если вы сочтёте это банальной выдумкой, мне все равно, если вы высмеете это и забудете через мгновенье, мне все равно, если вы назовёте это бредом сумасшедшего, по правде говоря, я бы даже обрадовался, если бы оказалось, что это я сошел с ума, а не мир вокруг. Я все равно приложу все усилия, чтобы распространить это везде, где смогу, на каждый сайт, на каждый форум, на каждый паблик хотя бы отдаленно подходящей тематики. Мне плевать, если это будут удалять и блокировать, мне плевать, если меня будут банить, само ваше мнение меня не заботит, ибо рано или поздно оно затронет вас всех. И когда оно начнётся, когда мир, окружающий вас, обернётся невообразимым кошмаром, когда весь наш вид раздавят, словно кучу тараканов, вы меня вспомните, вы меня обязательно вспомните. Так что сделайте мне одолжение и просто прочитайте это, договорились?У большинства подобных историй есть ярко выраженное начало, однако я так и не смог обозначить, найти в своих воспоминаниях то событие, что бесспорно послужило началом тому, что я собираюсь описать. Я мог бы рассказать, кто я, где и чем жил, о чем мечтал и что ненавидел, но это ведь никому не интересно, да и практического отношения к тому, о чем сегодня идет речь, не имеет. То, о чем я вам поведаю, началось столь тихо и незаметно, что даже самые прямые участники тех событий не понимали полной их картины вплоть до самого конца.
Первый «инцидент», явно имеющий определённое отношение ко всему произошедшему, я застал лично, и уже тогда я мог понять, что происходит что-то неправильное, уже тогда я мог убежать, уже тогда я мог принять должные меры, но не сделал этого. Я ничего не сделал и теперь плачу свою цену. Чтобы вы примерно поняли предысторию этого конкретного случая, мне нужно сказать пару слов об одном своём увлечении. Оно не является чем-то прямо-таки необычным, но именно благодаря нему я узрел то, что узрел.
Видите ли, я просто обожаю бесцельно «блуждать» по близлежащим районам своего города. Да, именно блуждать — идти в случайном направлении без какой-либо ярко выраженной цели и просто наслаждаться миром вокруг. Есть в этом что-то успокаивающе прекрасное — иметь возможность хотя бы на полчаса оторваться от всех своих проблем и дел, пока весь мир вокруг поглощен своими нуждами. Есть в этом что-то самоутверждающее — спокойно идти сквозь улицы, пока все вокруг бегут подобно муравьям, двуногим муравьям, что шелестят пакетами, гремят ключами, перебирают тысячами предметов, совершая сугубо механические действия, смысл которых продиктован лишь физической нуждой. Есть в этом нечто прекрасное — иметь свой маленький островок спокойствия в бушующем море человеческих жизней. Общество — это, знаете ли, тоже своего рода организм, организм, венами которому служат улицы, органами — заводы и офисы, а плотью — мы с вами. Это огромный, жестокий и беспощадный организм из металла, электроники и бетона, и возможность на некоторое время освободиться от своей роли в нём — это, пожалуй, высшее из благ, которое я могу получить в этой жизни.
И вот, в один из дней осени, когда я, пользуясь выходным, совершал очередной свой «обход» и вышел в наиболее старую, близкую к лесу часть города, в котором я живу.
Вышеупомянутая осень одновременно придала этим действиям уникальную атмосферу и, в то же время, омрачила мой дух туманными переменами, грядущими переменами, что одним своим существованием вселяли в меня мерзкое ощущение клокочущего страха. Осень была той самой эпохой, с которой у меня сложились самые глубокие отношения. Эта великая и кошмарная эпоха, что веками будоражила умы поэтов и писателей по всему миру, терзала и лечила, отравляла и обновляла, убивала и возрождала меня каждый раз своего наступления. Я ненавижу и люблю её одновременно, я желаю узреть каждую новую осень и в то же время смертельно боюсь этого. Я знаю, что это неправильно и странно, но я не могу говорить об этом иначе. Как можно говорить иначе о эпохе, что годами вдохновляла и загоняла в глубины отчаяния? Как можно умолчать о чём-то столь значимом и для меня, и для этой истории? Именно в это проклятое и благословленное время мир мучительно умирает, чтобы возродиться вновь во всем своем великолепии, именно в это ужасное и прекрасное время старая плоть мироздания спадает, чтобы родилась новая, прекрасная и великолепная. Трава и листья на деревьях и кустарниках окрашиваются в самые невообразимые сочетания желтого, красного и золотого, только чтобы грациозно опасть вниз и сгнить. Их насыщенные, предсмертные оттенки звучат как финальное «прощай» от целой умирающей эпохи. И я внимаю их прощаниям, ибо осень для меня — это сигнал, сигнал подвести итоги той жизни, которую я успел прожить.
И вот я шёл по продолговатым улицам, смотря на десятки разнообразных, расположенных без всякого смысла зданий, которые словно давили на мой мозг, наполняя меня чувством собственной незначительности. Растущие по краям проезжих частей деревья уже сбросили свою листву, остатки которой, перемешиваясь с дождём и грязью, превращались в неестественные массы чего-то аморфного. Дождь шёл уже около 3 дней подряд, и я научился не обращать внимания на вездесущую сырость, что покрывало мир плёнкой неясной мерзости. Я поднял свой взор и узрел серое, покрытое бесконечными облаками небо, что громоздилось поверх всего этого ослеплённым венцом творения, наполняя мою душу неясным страхом. Я словно всем телом чувствовал, что что-то изменится, что-то поменяется раз и навсегда.
В тот момент я проходил мимо одного из десятка двухэтажных домов сталинского типа, что по одному богу ясной причине все еще сохранились относительно целостными. Жителей этого дома уже предлагали переселить, но пенсионеры с непонятным мне упорством вцеплялись в свои насиженные «гнезда». Мой взгляд неторопливо оглядывал осквернённый граффити остов сия строения, внимая каждому изменению, каждому куску отпавшего кирпича, каждой трещине на окне, каждой ране, что нанесли телу этого дома люди, пока мой взор не привлёкло шевеление в мокрых кустах. Я, движимый лишь интересом, сделал шаг вперёд, желая посмотреть на того, кто вызвал дрожь в усеявших это место кустарниках. Когда я правой рукой отодвинул закрывающий обзор куст, то увидел... собаку.
Первое, за что зацепился мой взгляд, была поза этого пса: он лежал странным образом распластавшись боком на земле, его задние лапы были вытянуты в полную длину и почти не шевелились, в то время как передние компульсивно дергались в разные стороны, тело собаки также содрогалось в одному ему понятный такт, придавая ей до отвратительного червеподобный вид. Кожа пса была ещё более странной, всю её текстуру покрывало раздражение, словно он долгое время сначала пролежал в холодной воде, а затем носился под жарким солнцем, все складки были странным образом выпячены вперёд, вминаясь друг в друга и придавая псу ещё более странный вид, а что самое ужасное, в этой коже были дыры: сотни маленьких, почти одинаковых дырочек покрывали кожу собаки в районе спины, невольно открывая вид на воспалённую, странно пульсирующую плоть под ними. Грудная клетка собаки была вздута, рёбра до предела натянули кожу, словно желая разорвать её изнутри. Я невольно сделал шаг назад и лишь тогда посмотрел на голову собаки. И именно это было то зрелище, после которого я осознал, что наткнулся на что-то ужасное. Глаза собаки были распахнуты и налиты кровью, зрачки хаотично бегали в разные стороны, а взгляд выдавал лишь животную, тупую боль, что распирала это создание изнутри. Рот собаки кровоточил изнутри, переломанные зубы торчали вперёд подобно зубцам колючей проволоки, а откусанный в приступе агонии кусок собственного языка лежал около правой щеки, окрасив землю неподалёку в грязно-красный цвет. Тошнота мгновенно подкатила к моему горлу, я схватился за живот, чувствуя, как мое сознание и моё тело в едином порыве отвергают мерзость, что открылась моему взору. Но судьба явно была не на моей стороне в тот день. Пока я пытался всеми силами подавить приступ рвоты, дрожь тела собаки усилилась, и я явственно услышал хруст сломанных костей, и в этот миг, в этот чёртов миг, я узрел зрелище, которое я до того считал физически невозможным. Рот пса внезапно открылся во всю ширь, горло надулось, и я увидел, как из его глотки начали вываливаться его же собственные органы. Они выглядели так, словно их разрезали и сшивали, разрезали и сшивали несколько раз подряд, превратив в абсолютно неестественную с биологической точки зрения массу. Кусок лёгкого врос опухолью в кишечник, желудок слился с почками в один омерзительный кусок плоти, вся эта дергающаяся, словно живой организм, масса выдавливала сама себя с чудовищной силой, разорвав глотку собаки. Кровь алым озером залила траву вокруг, комок внутренностей с хлюпаньем упал на землю, словно зарываясь в окружающую грязь. Тогда последняя жизнь покинула истерзанного пса, наконец-то дав ему покой.
Холодный пот выступил у меня на лбу.
Я не мог пошевелиться, моё тело словно парализовало. В тот миг моё чувство тошноты было перекрыто иным, куда более иррациональным чувством. Я всей своей душой чувствовал, что такого не могло быть, что то, что я видел, противоречило не биологии или анатомии, а самой фундаментальной основе реальности. Это было что-то, что ощущалось абсолютно неправильным, невозможным, что-то, что было виновно в самом факте своего существования. Но тем не менее это невозможное было здесь, улыбаясь и смеясь надо мной в форме изуродованной собаки. Я чувствовал себя омерзительно, словно зрелище, что предстало предо мной, осквернило и покалечило меня на принципиально ином, не знакомом человеческому роду уровне. Я чувствовал всю тяжесть этой метафорической вины — вины свидетеля, посмевшего взирать на неименуемое.
Меня всего сдавило изнутри, в тот миг я явственно ощущал каждое движение в моем животе, и моё сознание невольно рисовало параллели с той судьбой, что постигла пса, и моими текущими чувствами. Я мог поклясться, что ощущаю, что мои собственные кишки пришли в движение, шевелясь внутри, словно гигантские черви. Я почти физически ощущал, как они трутся о стенки моего желудка, я практически слышал, как они бормочут что-то своими немыми ртами, я словно чувствовал, что отчаянно желают прорваться наружу и присоединиться к своим собратьям на земле. Я знал, что этого не может быть, я знал, что с моими внутренностями всё нормально, но всё равно вцепился в свой живот, будто надеясь удержать то, что внутри. Наконец желчь хлынула из моего живота прямо к горлу, подведя мои муки к естественному концу. Меня как следует вырвало, опустошив мой желудок и оголив содержимое моего рациона на обозрение мира вокруг. Однако, даже скрючившись и выдавливая содержимое желудка на асфальт, я смог ясно различить дерганные, похожие на шевеления медузы движение собачьих органов. И это стало последней каплей.
Моё сознание окончательно помутилось, и всё, что я желал, — убраться от этой дряни как можно быстрее, как можно дальше, любой ценой. Всё что угодно, лишь бы не видеть это. Я плохо помню, как бежал с удивительной даже для себя скоростью, как бежал и вопил, игнорируя остатки рвотных масс на губах, как бежал и стонал, продолжая бежать вопреки усталости и боли в ногах, как я бежал и задыхался, не видя людей и транспорт, как бежал вперёд и только вперёд, не слыша угроз и криков тех, кого я задевал и отталкивал. Улицы сменяли друг друга, машины мельтешили перед моим взором, вторя калейдоскопическому танцу домов и прочих сооружений вокруг меня. Силуэты людей и деревьев превратились в одну сплошную дымку, однако, несмотря на это, несмотря на всё вокруг, я продолжал бежать, бежать и ещё раз бежать.
Завидев впереди остов родного дома, я с трудом достал ключи из кармана и судорожно открыл подъездную дверь, стремглав влетел вверх по подъездной лестнице, и когда наконец достиг квартиры, то моментально влетел внутрь, заперев дверь на все замки.
Я думал, что дома мне станет легче, я думал, что, как в типичной крипипасте, я смогу быстро восстановиться после увиденного и жить как будто ничего не было, но нет, отнюдь нет, легче не стало. Мой рассудок всё ещё стонал и вопил, кричал и горел, просто не принимая факт того, что что-то подобное может существовать в нашем мире. Я чувствовал себя запятнанным, осквернённым, испорченным из-за самого факта того, ЧТО я посмел увидеть. Это причиняло мне боль, яркую и практически осязаемую боль. Я не мог понять, что сейчас произошло, я не мог себе представить, ЧТО могло заставить тело собаки вести себя подобным образом. Я панически бродил из одного угла комнаты в другой, размышляя о потенциальных причинах того невообразимого явления, которому я стал свидетелем. Я перебирал в голове все возможности и варианты, но ни один из них не подходил. Мутация? Нет, какая, к черту, мутация будет заставлять своего обладателя выплёвывать свои же органы. Паразиты? Нет, я ведь не видел никаких инородных тел, или сами органы стали инородными... Так, забудь про это, забудь, сейчас не время для сомнений. Вирус? Какой вирус способен вывернуть организм носителя наизнанку и заставить его кишки двигаться? Тогда что это, что это?! Что это вообще, блять, было?! Не знаю, я не знаю, чёрт побери! Чувство этой метафизической гнили внутри меня всё нарастало, распирая моё сознание изнутри.
Я чувствовал, что что-то фундаментально изменилось, что я будто приоткрыл завесу самого мироздания, и то, что было за ней, запятнало меня своим ихором. Я не мог рационализировать это, я понимал, что это ненормально, но я не мог противиться этому желанию. Вся моя душа казалась мне омерзительным, сочащимся гноем слизняком, и я ничего больше не желал, кроме как выдрать его изнутри.
Безумное, инстинктивное желание защитить себя от чего-то, что я не мог даже понять, постепенно брало надо мной верх. Мои руки потянулись вверх, и я, дрожа подобно наркоману после ломки, медленно скидывал с себя уличную одежду, в которой я на тот момент был, а после собрал её в один мешок. Я не понимал смысла своих действий, я не знал, помогут ли они, но у меня просто не было иного варианта, поэтому я отдался окутывающему меня помешательству. Я не кричал, не плакал, не вопил — у меня просто не было на это ни сил, ни времени, в моей голове была лишь одна мысль: «Я должен был спасти себя, спасти себя любой ценой».
Практически сразу после этого я бросился в ванную с практически инстинктивным желанием смыть с себя всё, что осталось с того случая. Мне нужно было себя очистить, мне нужно было избавиться от клейма невозможного, мне нужно было оторвать от себя эту гниль и просто, чёрт побери, жить как раньше! Чистота, чистота тела, чистота духа, чистота и ещё раз чистота — вот в чём я больше всего нуждался. Поэтому я тёр, тёр и ещё раз тёр свою кожу, словно желая содрать с себя всё, что могло напомнить об этом дне. Вода текла по моему телу, пока я снова и снова оттирал от своего тела что-то, что чувствовал всем нутром. Мой разум не мог даже вообразить, какую агонию испытала та псина, и я любой ценой пытался избежать подобной судьбы. Однако ощущение осквернённости, неправильности и заражённости моей сущности не уходило, оно держало меня в тисках моего страха, заставляя продолжать тереть. Я был ясно уверен, что я по-прежнему под воздействием, что пёс был жертвой чего-то кошмарного и невообразимого, и если я не защищу себя, то умру точно так же. Я ощущал себя чем-то иным, чем-то прогнившим и испорченным, чем-то, чем я не должен быть. Поэтому я продолжал, продолжал тереть, игнорируя ощущения боли, что медленно нарастали в моей плоти. Мною владело желание отскоблить собственную кожу, отодрать мышцы, сломать кости, вцепиться себе в глотку и душить, душить, душить, пока гнилые, одурманенные порохом неведомого мозги не полезут из ушей.
Мое сознание было словно отделено от тела, оно пребывало в помешательстве, лишённое всякого здравого смысла и движимое лишь одной целью — очистить себя, в любой форме и любыми средствами. Это было безумие, чистое безумие, что пожирало меня изнутри, и я был бессилен, абсолютно бессилен против него. Очнулся я лишь когда, растирая губкой кожу, мои ногти впились в неё достаточно сильно, чтобы вызвать кровь. Я очнулся, словно вырванный из транса, и, осмотрев свою растёртую почти до мяса кожу, осознал, что только что чуть не натворил. Я должен был бояться дальше, я должен был кричать от боли, но я ощущал лишь внутреннее опустошение. Для моей психики на сегодня, видимо, было достаточно потрясений, помешательств и безумных желаний, поэтому она просто «отключилась», оставив меня пустым внутри. Не имея более ни моральных, ни физических сил делать что-либо, я медленно выключил воду, выполз из ванной и, еле добравшись до кровати, провалился в безумные, порождённые самыми ужасными безднами бессознательного сны.
Боже, эти сны, эти отвратительные сны. Я не видел ничего подобного им до этого и, надеюсь, никогда не увижу позже. Когда я пишу, говорю или даже думаю о них, я чувствую себя виновным, виновным в том, что кто-то кроме меня будет знать об этом. Но тем не менее я должен рассказать и о них, вдруг это имеет какое-то значение? Вдруг они значат намного больше, чем я могу себе представить? Ладно, пусть будет так. В этих снах я полз по рву, наполненному изломанными, сросшимися между собой телами людей и животных, что тянулись неровной линией по серой мертвой земле. Я испытывал лишь страх и отвращение, я желал убраться из этого места, я желал не видеть более этого кошмара передо мной. Но я был вынужден ползти вперёд, ползти по изуродованной плоти сотен живых существ, проваливаясь и покрывая себя омерзительной смесью гноя, крови и фекалий. Я не мог видеть дальше собственных рук, но не из-за темноты пространства вокруг меня, а из-за того, что заполняло её. Я не могу в полной мере передать это, я не могу объяснить это или попытаться описать это, но я попытаюсь. Это был свет, чёрный, практически осязаемый свет, что пронизывал это пространство целиком. И этот свет превращал мое передвижение в чистый ад. Я не знал, на что я наткнусь, я не знал, что увижу после следующего перемещения своего тела, и эта неясность сводила меня с ума. Размозжённые головы и выломанные руки, вскрытые грудные клетки и сломанные ноги, разорванные изнутри животы и продырявленные промежности — всё это перемешивалось перед моим взором, представая единым калейдоскопом уродств и страданий. В короткие моменты перерыва я поднимал голову и взирал на чёрное солнце, что палило с неба, которое казалось мне почти столь же чёрным в своей безоблачной жестокости, словно отражая свет вокруг меня. Но несмотря на это я полз, цепляясь и переползая через десятки тел, что встречались на моем пути. Эти тела были ужасны — изуродованные и изломанные, они словно прошли через все круги ада, чтобы оказаться там. Особенно сильно мою память калечит вид тела маленькой, едва ли ещё перешагнувшей порог 5 лет девочки, поверх тела которой я каждый раз пролезал. Её маленькие глаза были словно выдавлены изнутри, а их остатки расползались у неё на щеках, веки и язык были удалены, вероятно, отрезаны, с удивительной, почти хирургической точностью. Её левое ухо, губы и плоть вокруг нижней челюсти и шеи были вырваны некой неизвестной мне чудовищной силой, что оставила на их месте лишь кровавые болтающиеся ошметки. Сами тела во сне всегда отличались, однако не отличался итог самого сна — я рано или поздно выбирался из этой отвратительной траншеи и вылезал наверх, только чтобы увидеть... это. Пространство, я не могу описать это иначе. Наверху были лишь пространства, безумные перекатывающиеся пустоши, словно целиком состоящие из вздутой, утыканной отверстиями кожи. Я не видел начала, я не видел конца, я не видел ничего иного, кроме как этой изуродованной кожи, что слоями давила сама на себя, порождая пролежни чудовищных размеров. Я смотрел в эти титанические дыры воспалённой, продавленной и истекающей гноем плоти, но не видел их дна. Расположение кожи всегда отличалось, размеры и количество пролежней всегда отличались, однако одно было неизменно — я осознавал, что выбрался из точно такого же гигантского пролежня на коже существа невообразимых размеров. Именно этот момент наполнял мою душу безумным, почти животным страхом, от чего я просыпался в холодном поту, крича что-то невнятное. И так практически каждую чёртову ночь.
В следующие дни я перерыл весь интернет в поисках информации о чём-то подобном, но так её и не нашёл. Я читал различные сайты о паранормальном, но находил в них лишь унылые выдумки анонимов и суеверия склонных к мистицизму граждан нашей необъятной страны (иронично, учитывая, что именно на таких сайтах я и попробую опубликовать это). Я лазал по сотням форумов, но находил лишь шарлатанов всех мастей: целителей, знахарей, ведьм и прочих горе-магов, что своим существованием лишь насмехались над моей проблемой.
Заранее скажу — чувство внутренней гнили меня постепенно покинуло, но процесс этот был чудовищно болезненным и сопровождался муками, невиданными доселе мною. Ни через день, ни через неделю, ни даже через месяц симптомы, похожие на то, что произошло с псом, так и не проявились, и в этом мне «повезло». Однако легче моему сознанию от этого не становилось, скорее наоборот, от отсутствия непосредственной угрозы мой расколотый мозг постоянно находился в состоянии напряжения, ожидая, когда эта угроза меня настигнет. Остатки задержавшейся внутри моего разума «скверны» лишь подливали масло в огонь, словно одним своим присутствием шепча мне о том, что всё лишь начинается. Весь этот месяц я жил в тихом, потаённом страхе, что подтачивал мою душу изнутри. Мне казалось, что вот-вот и симптомы проявятся, что ещё немного, и я умру подобно той собаке, а может и хуже, что ещё чуть-чуть, и моему существованию придёт конец. И я искал спасение, я пытался найти выход, я боролся с этим как мог — странные, нелогичные и безумные комбинации действий гигиеническо-мистического характера плотно засели внутри моего мозга: я мыл руки якобы лечебными маслами, найденными в интернете, обмазывался дезинфицирующими мазями из трав и пачками жрал разнообразные лекарства и травы, смысл действия которых сам не до конца понимал. Я знаю, что был глуп, я знаю, сколько денег и возможностей потерял и сколько шарлатанов накормил. Но тем не менее перспектива делать хоть что-то, даже если это нечто столь странное, казалась мне лучше бездействия. Мне нужна была надежда, даже такая убогая. Когда же побочные эффекты моих «лекарств» давали о себе знать, заставляя меня блевать в туалете по 5 раз за день, содрогаться от ужасной боли в животе или биться в лихорадке средь бела дня, я прекращал использовать их, но сразу находил себе новые. Повинуясь своему противоестественному желанию действовать и бороться с абстрактной угрозой, я совершал эти ошибки раз за разом, вновь и вновь, опять и опять.
Моя повседневность проходила в постоянном ожидании чего-то кошмарного, и лишь стоило чему-то ассоциирующемуся с этим «чем-то» появиться неподалёку, мой рассудок сразу же давал трещину: я панически боялся есть много еды, так как мои внутренности ощущались более явственно в такие моменты, я боялся касаться кожи других людей, не желая в один миг нащупать на ней противоестественные складки, а мой рассудок, подобно пациенту психдиспансера, бился в истерике при виде любого скопления отверстий. Мне казалось, что скоро я насовсем потеряю связь с реальностью, что ещё немного, и я окончательно упаду в пучину безумия, но это так и не произошло. Время шло, и смог сумасшествия медленно, шаг за шагом отступал, точно так же, как отступало и чувство грязи в моей душе. Я приобрёл десяток-другой фобий, получил репутацию помешанного на мистике параноика и окончательно закрылся в себе, но всё же выкарабкался из состояния помешательства. Сам не знаю, как я не сошел с ума окончательно, почему я не потерял работу и не спился, как я вообще умудрился не умереть от такого количества дряни, которую я так старательно вливал в свой организм. Я так и не понял, какое чудо позволило мне сохранить свою жизнь относительно стабильной, но я не сказал бы, что благодарен ему. Вспоминая эти свои мысли сейчас, я ясно понимаю: лучше бы источником всего этого была бы какая-нибудь болезнь, и она заразила бы меня, лучше бы я потерял работу и стал бездомным, лучше бы я сдох в любых возможных муках, но не видел того, что я видел дальше. Ибо всё, всё, что есть в этом мире, каждое зло, каждый кошмар и каждая тьма не идут ни в какое сравнение с ЭТИМ.
Но ладно, я слишком забегаю вперёд, как, впрочем, и всегда. Вернёмся к делу. Пока я находился в своём не самом лучшем состоянии, никаких подозрительных новостей о каких-либо инцидентах, связанных с тем районом, не поступало. А ведь я ждал их, готовился к сообщениям об эпидемии и карантине, ожидал в каждом новом репортаже новостей о массовых смертях, но находил лишь пустоту, насмехающуюся надо мной пустоту. Я было начал думать, что всё произошедшее было лишь плодом моего больного рассудка, и поверьте, так мне было бы даже легче. Для меня сейчас стало бы величайшей радостью получить бесплатное путешествие в психдиспансер с выпиской о шизофрении или другом искажающем восприятие реальности расстройстве. Ведь в таком случае получается, что причиной всего был я сам, то есть лишь я ненормален, а с реальностью вокруг меня всё в порядке. Черт побери, я действительно собрался записаться к психологу и поставить наконец точку в вопросе собственного психического здоровья, но всему помешало одно событие, а вернее, одна новость.
Кое-что всё же произошло в том старом районе, а если быть конкретным, то один из тех домов сталинского типа принудительно расселили. Ну, казалось бы, расселили и расселили, какая тебе вообще разница? Но вот есть одна деталь: причиной расселения указаны неблагоприятные эпидемиологические условия. Уже чувствуете подвох? А если я вам скажу, что это был именно тот чёртов дом, под стенами которого агонизировала от неизвестных сил дворовая псина? Понимаете связь?
И вот финальный штрих: решение о расселении было принято после смерти одного из жильцов, а вернее, если быть точным, то одной пенсионерки с нижнего этажа, от, как написано в официальном рапорте, «антисанитарии». Всё бы ничего, но вот только КАК она умерла. Было немного людей, кто узрел процесс вскрытия квартиры, а тех, кто пожелал поделиться с кем-то вроде меня этим, ещё меньше (большинство меня просто посылали куда подальше, а если общение шло через интернет, то ещё и блокировали), но даже таких обрывочных свидетельств в купе с официальным отчётом мне хватило, чтобы потерять здоровый сон.
По словам немногих очевидцев, преимущественно соседей, они вызвали полицию после того, как из квартиры начал постепенно доноситься запах. Изначально он был едва уловимым, но постепенно нарастал, пропитывая собою всё вокруг. Запах трупа сам по себе не из приятных, но то, чем разило из той квартиры, было отвратительнее любого из нормальных запахов. Люди всегда называли разные ассоциации: «затхлый запах человеческих отложений, смешанный с ладаном... сгнившие устрицы... массы свиного навоза, смешанного с вёдрами людских помоев... тонны мяса, оставленного разлагаться под летним солнцем...».
Однако общая суть всегда одна — чистая мерзость. Когда полиция была вызвана, протоколы составлены, а дверь вскрыта, квартира оказалась в столь сильном состоянии запущенности, что возник закономерный вопрос о том, сколько недель назад пенсионерка померла. Света там не было нигде — лампочки попросту выкрутили, на полу валялись ошметки пакетов, тухлой еды и бог знает чего ещё, на всех поверхностях был ощутимый взглядом слой пыли, но самое главное — это запах, запах оттуда хлынул такой, что пара свидетелей, по своим же рассказам, там же блеванули и сразу свалили оттуда, просто не желая видеть, что там произойдёт дальше. Что было дальше, мне рассказал лишь какой-то подозрительный дедок, манеры общения которого выдавали в нем полоумного, однако имеем, что имеем — бабка буквально вросла в свою кровать в самом, блять, прямом смысле. По словам деда, тело старухи было словно высушено чем-то изнутри, её жёлтая, будто восковая кожа странным образом всдулась и, словно огромный слизняк, прилипла к кровати в районе таза. Органов внутри живота и вовсе как не было, остатки позвоночника и рёбер свободно проглядывались через массы кожи и чего-то ещё, что было под ней. Единственной относительно нормальной частью тела была голова, разве что глаза стали совсем белыми, как у мёртвой птицы, рот открылся, а челюсть набок съехала. Но это по сравнению со всем остальным ещё ничего. Уж не знаю, были ли там дыры на коже, да и знать не желаю. И откровений о том, сколько промучилась старуха и было бы то же самое со мной, постой я рядом с той собакой подольше, мне тоже не надо. Одного факта того, что это произошло наяву, хватило, чтобы ввести меня в состояние, близкое к панической атаке.
Я мог бы попробовать списать это на бред безумного пенсионера, и это было бы даже логично — смысл вообще верить странным рассказам какого-то случайного деда?
Но, как и всегда, есть одна загвоздка: в одном из локальных городских сайтов по продаже недвижимости кто-то, видимо, получившие наследство родственники (сам не знаю и судить не берусь), опубликовали фото той квартиры уже после её уборки, и именно детали на этом проклятом самим богом куске пиксельных масс окончательно подорвали мою и без того хлипкую веру в стабильность бытия: запечатлённый на фото, длинный, как вагон поезда, и широкий, как классная комната, главный зал, который по совместительству и был спальней, тянулся к большому окну. Видимый в углу обзора камеры удивительно маленький выступ с дверью, который и образовывал прихожую, венчался коридором, ведущим то ли в кухню, то ли в санузел. В центре располагался старый зелёный диван, напротив которого расположилась тумба с телевизором. Что тут такого? Что ж, как и всегда, дьявол кроется в деталях: во-первых, в правом углу комнаты на фото виднеется неестественно смотрящееся пустое место, выглядящее так, словно оттуда недавно что-то вытащили (предположу, что кровать), а на полу именно под этим местом виднеется плохо закрашенное тёмное пятно. Я долго выглядывался в этот кадр и так и не понял, что напугало меня больше: странный красно-чёрный цвет пятна или его форма, напоминающая правильную шестиугольную звезду. Когда я смотрел на это, моё нутро сжималось изнутри, а желание выкинуть телефон в окно за сам факт наличия на нём этой мерзости неприклонно росло. Однако самым главным «доказательством» того, что весь этот кошмар был реальным, является окно: чёртово старинное окно, решётки которого выглядели так, будто их оплавили и погнули, стеклопакет в котором был странно почерневшим ближе к земле, и сама форма которого будто помутнела. Оконная рама, сделанная из резного дерева, выглядела сырой и опухшей, как будто пролежавшей в тине большое количество времени. Одного взгляда на странную испорченность и неестественность этой конструкции хватало, чтобы сказать, что это не могло произойти само по себе и уж тем более не было результатом деятельности человека или животного. Это было что-то иное, словно некое существо или явление подвергло этот искорёженный кусок материи целой серии воздействий, доселе неизвестных этому миру. На этом моя история могла бы кончиться, я мог бы сказать, что я сейчас в безопасности, уточнить, что ничего больше не видел, и написать конец в стиле «Никогда не знаешь, с чем в этом мире столкнёшься, берегите себя и своих близких», но, к огромному моему сожалению, это не так. Ничего здесь отныне не так.
Не буду долго вдаваться в подробности того, как на всё вышеизложенное отреагировало моё сознание, — вы всё и так, думаю, понимаете. Важно не это, а то, что я всё же получил ответ на столь долго мучавший меня вопрос.
Паранормальное паранормальным, а быт никто не отменял, я находился (да и сейчас нахожусь) в не самом лучшем финансовом положении, поэтому пренебрегать работой я не мог ни при каких обстоятельствах. Начальство порой и по нормальным причинам отказывалось отгул давать, поэтому если бы я начал рассказывать им о происходящем, то меня бы просто уволили. С другой стороны, я даже благодарен им — именно необходимость большую часть дня концентрироваться на практических задачах помогала моему созданию держаться на плаву в самые тяжёлые моменты. «Труд освобождает», что тут сказать. В один из относительно спокойных дней мне предложили интересную «подработку»: забрать ряд документов у одного заболевшего сотрудника и на следующий день отвести их начальству. Разумеется, за доплату. Я, желая развеяться, согласился и ненавижу себя за это до сих пор. Тот сотрудник жил на окраине города, и нет, речь не о старом районе (туда я бы ни за какие гроши не поехал), а о совершенно противоположном конце. От моего дома до места назначения было далеко, да и ехать предстояло сразу после работы, чтобы уложиться в срок, но предвкушение обещанных денег придавало сил. Добравшись до места на такси и успешно забрав нужные документы, я обнаружил перед собой проблему — сейчас около 23:30, единственный нужный рейс автобуса в это время уже не ходит, на пересадки и такси денег нет, а ночевать мне тут негде. Некоторое время поразмыслив, я нашёл выход — срезать значительную часть маршрута через городской парк, затем сесть на остановку другого, примерно подходящего мне рейса, и эврика, я у себя дома. Сразу скажу, что данный парк никакой репутации гиблого места не имел, вся паранормальщина происходила в совершенно другом месте, поэтому боялся я скорее диких животных и наркоманов, а не ужасов невообразимого.
Пройдя через несколько несуразных двориков и миновав пару улиц, я наконец-то вошёл в парк. Среди мрачных продолговатых тропинок, мерцающих фонарей и растущих рядами деревьев было не то чтобы неуютно, но пройти это место поскорее и выбраться на волю всё равно хотелось. Лишившиеся своей листвы деревья стали более кривыми, их словно извивающиеся стволы давили, создавая ощущение нависшей опасности, создавалось впечатление, что вот-вот одно из них с треском рухнет и раздавит моё бренное тело, положив моему существованию конец. Вокруг не было слышно почти ни единого звука, лишь иной раз где-то поблизости деревья скрипели да на трассе вдалеке проезжал очередной автомобиль. Редкие фонари светили так тускло, что им едва удавалось хоть слегка рассеять опустившийся на этот мир мрак, что уж там говорить про какую-то атмосферу и уют. Однако, несмотря на это, шёл я относительно спокойно. Казалось, что я выйду из этого места без пришествий, более того, лишённая каких-либо звуков окружающая среда постепенно стала приносить умиротворение. Что уж говорить, я уже расслабился и думал о том, как хорошо я смогу сегодня выспаться после того, как приду домой, но конец моему покою настал также внезапно, как оно и наступило. Я ясно услышал какой-то шум среди высоких кустов справа от меня. Он звучал странно, словно кто-то дезориентированный двигался сквозь деревья и редкие кусты. Я не мог внятно разглядеть что-либо дальше света ближайшего фонаря, но ясно различил движение. Моё тело напряглось, я начал постепенно ускоряться, но движение не отставало. Я осознал, что кто бы там ни был, он двигался наперерез. Я попытался свернуть на другую тропу, но было уже поздно.
Открывая своё обличье моему взору, из темноты выскочил человек. Он явно был бездомным, это ясно выдавало его тело, обмотанное длинным красно-чёрным шарфом поверх нескольких слоёв грязного, неразличимого на вид тряпья. Я было сделал шаг назад, ожидая от этого индивида обычный пьяный дебош или попытку стрельнуть мелочи, но тут бомж поднял голову, и свет озарил его лицо. Это был полный пиздец, его кожа была бледной и, казалось бы, состояла целиком из складок, её покрывали ссадины, синяки, царапины и бог знает что ещё. Дыры, сотни грёбаных дыр, что десятками ночей преследовали меня в кошмарах, покрывали его лицо, особенно концентрируясь в районе близком к глазам. Господи боже, его глаза, эти хаотично бегающие из стороны в сторону глаза казались пустыми, лишёнными жизни, тусклыми, бесцветными, мёртвыми... Но хуже всего был его рот, губы на нём полностью отсутствовали, будто их отодрали с мясом, плоть неподалёку была воспалена и состояла более чем полностью из каких-то всдувшихся корост.
Его движения были странными и дерганными, этот человек словно не понимал, где он находится. Его поведение, его взгляд, всё в нем кричало, что этот человек окончательно лишился рассудка. Он конвульсивно вертел головой в разные стороны, словно пытаясь что-то рассмотреть в окружающем нас пейзаже. Я не знаю, показалось ли мне или нет, но дыры на его лице расширялись и сужались в такт его дыханию. Меня парализовало, я знал, что мне нужно бежать, что мне нужно спасаться, ибо ничего хорошего сейчас не произойдёт, но я не мог. Все силы покинули меня, моё тело налилось железной тяжестью и не желало двигаться, мой мозг затянуло пеленой кошмара, и я не был в силах как-либо адекватно оценивать ситуацию. Рано или поздно неизбежное произошло, глаза бездомного сконцентрировались на мне, и он замер, казалось, даже дыхание его дыр полностью прекратилось, когда он замер, подобно тому, как хищник замирает перед прыжком. Он открыл рот и издал невнятное шипение, я не могу передать даже малую долю этого звука, но он был подобен тому, если бы человек попытался издать стрёкот кузнечика. И затем он бросился вперёд. С удивительной скоростью воняющая гноем туша преодолела отделяющие нас метры и врезалась в меня, повалив на землю. Я пытался увернуться и избежать столкновения, но было уже поздно, пакет с документами выбило из моих рук, и он упал неподалёку, моя голова врезалась затылком в асфальт, вызвав ответ в виде ужасной боли. Привкус крови заполнил мой рот, я пытался орать, но издал лишь жалкий хрип. Тварь навалилась на меня всей тушей, его сальные, покрытые коркой из грязи пальцы сомкнулись на моей шее, перекрыв доступ к кислороду. Он душил меня, хрипя и вереща что-то невнятное. Я не мог разобрать слов, да даже если бы и мог, то это ничего бы не изменило. Единственное, что я ясно осознал, это то, что тварь передо мной уже не была человеком, а трупный запах и анатомическая невозможность строения его глотки окончательно открыли мне глаза и вселили в остатки моего разума ужас. Сознание медленно покидало меня, воспоминания приносились невнятной кашей перед глазами, казалось, ещё немного, и я окончательно потеряю сознание, но в этот раз мне хватило внутренних сил не сдаваться. Гнев, прорезающий пелену оцепенения гнев, поглотил моё сознание. Я не хотел умирать, я не хотел, чтобы моя жизнь закончилась здесь, я не хотел сдохнуть от мерзких лап заражённого неизвестным проклятьем куска мяса! Я хотел, чёрт побери, жить! Я напрягся и начал сталкивать безумного зверя с себя, мои руки шарили по близлежащей земле, ища что-либо для самообороны, и мне повезло. Мои пальцы дотронулись до чего-то твёрдого. Я потянул предмет на себя и ощупал. Палка, не очень большая, но довольно заточенная палка, идеально поместилась в моей руке. Времени почти не осталось, я еле соображал, но на последний рывок сил мне хватило.
Я зажмурился, рванул руку вверх и вонзил импровизированное оружие монстру в лицо. Тишину ночного парка прорезал вопль нечеловеческой боли, гнилая, затхлая кровь брызнула мне на лицо, и я, открыв глаза, увидел, что палка угодила существу прямиком в правый глаз. Тварь схватилась за лицо и осунулась, этого я и ждал, я сделал ещё один рывок и скинул ублюдка вниз с моего тела. Оно упало, ударившись спиной о грязный кирпич и всё ещё пытаясь вытащить палку из глаза. Я поднялся и бросился на него. Охотничий инстинкт, помноженный на ярость, горел во мне, кричал мне убить эту тварь, избавить этот мир от этой мерзости, и я не желал противиться ему, теперь уже я был хищником, диким и безумным. Я отбил в сторону руку существа, ухватился за палку и выдрал её из его глаза только чтобы вонзить её туда ещё раз, ещё и ещё. Я бил, бил, бил и ещё раз бил, пока всё моё лицо не окрасилось гноем, а лицо этого чудовища не стало массой разорванной плоти. Палка давно сломалась, а тело перестало подавать признаки жизни. Ярость отступила, и я ощутил страх — другой, естественный страх. Я убил человека... А человека ли? Но всё же убил, убил это создание жестоко и беспощадно, и я сомневаюсь, что кто-то бы поверил в рассказы о самообороне. Я бросил остатки палки в сторону, слез с тела и сел прямо на грязь, обхватив руками лицо. Что мне теперь делать? Что со мной будет? Отчаяние поглощало мой разум, и я понимал, что на этом моя нормальная жизнь может кончиться, кончиться раз и навсегда, но не из-за сверхъестественного безумия безграничного небытия, а из-за вполне естественных и даже до смешного обыденных причин.
И в тот миг, когда я подумал, что хуже ситуация стать уже не может, в тот миг, когда я, казалось бы, был готов к чему угодно, из окутывающего взор поля тьмы вытянулась вперёд... конечность? Хотя даже слово «конечность», пожалуй, будет комплиментом для этого омерзительно неестественного придатка, что прорезал тьму своим белесо-студенистым цветом, двигаясь с медлительностью загнавшего свою добычу в тупик хищника. Эта штука вцепилась в центр дорожки множеством пар образований, что заменяли ему пальцы, плотно удерживая впалый грунт. Оно перемещалось бесшумно, абсолютно не издавая ни одного звука, но оно было идеально, следы на земле ясно показали мне это. Если сравнивать со всем, что мой хрупкий разум может вообразить, то это выглядело так, словно десятки копошащихся червей трупно-мраморного цвета одновременно выпустили из концов своих воспалённых брюшек осиные жала. Когда его кисть плотно зафиксировалась в земле, оно рвануло вперед со скоростью, что прямо противоречило его прежней праздной неторопливости. Ползущая ко мне рука была подобна длинному шлангу с обвисшей лоскутами кожей, она имела множество локтей, но все они были словно сломаны в обратную сторону. Их тыльные стороны выбрасывались вперёд при каждом его движении подобно пикам, в то время как сгибавшиеся назад локти издавали клацающий звук, подобный стуку зубов умирающего от холода ребёнка. Эти действия заняли для существа лишь секунды, но для меня они растянулись во времени подобно нити судьбы, что отчаянно не желает рваться, обрекая мой ломающийся рассудок на дополнительные муки. За одной конечностью последовала еще одна, а затем ещё, ещё и ещё, до тех пор пока их не стало шесть. Все отростки напряглись, невольно демонстрируя мышцы, что походили на громоздкие пучки трубок, и потянули вперёд тело их хозяина. В этот момент весь его лик предстал передо мной, медлительно, царственно, словно желая растянуть некое садистское удовольствие. Первым, за что зацепился мечущийся взор моих воспалённых очей, была грудь. Впалая, худая грудная клетка с рёбрами, что больше походили на скопления ног гигантских пауков. Двигаясь глазами ниже, я узрел живот, обычный, похожий на живот беременной женщины, а затем ещё... и ещё... и ещё. Около пяти человеческих животов свесились вниз, создавая чудовищный контраст с обликом твари наверху. Кожа на животах была ярко-розовой, лишь незначительно белея в месте их соединения с остальным телом. Внешний вид твари был анафемой биологии, природе и всему миру, что я знал. Его омерзительные конечности служили ему и руками, и ногами, его тело равномерно расширялось к кладке животов, словно колоссальная личинка, и сужалось к груди, сама грудь была почти подобна грудной клетке насекомых, в то время как его нижняя часть была практически человеческой. Я не мог смотреть на это, этого не должно было быть! Это не имело смысла, всё его строение, всё его существо, все его черты не имели ни капли смысла. Оно не должно быть живым, оно не должно перемещаться, оно не должно ходить по этой земле! Такое не имеет право на существование, это безумие, чистое безумие, оно не должно жить среди нас. Облик твари встал бельмом перед глазами, ощущение неправильности, терроризировавшее меня все прошлые разы, вернулось, и на этот раз оно поглотило меня целиком. Мне хотелось бежать, мне хотелось убить это существо, мне хотелось сжечь себя и сжечь всё это место, мне размозжить свою же голову об асфальт лишь бы больше не находиться рядом с этим, мне хотелось вырвать себе глаза, чтобы не видеть этого, мне хотелось вырвать глаза ему, чтобы оно не оскверняло своим взором этот мир, я хотел, чтобы всего этого никогда, блять, больше не было, я хотел, чтобы этого мира больше не было, я не мог, я просто не мог вынести это, этот вид, это зрелище, этот взор, это существо, я не понимаю, я не понимаю, я не понимаю, пожалуйста, господи, за что? Весь мир поплыл перед моим взором, сгнивая и растворяясь в невозможном безумии, что вновь смотрело на меня. Мой взор помутнился, мои руки искали опору сзади, я пытался ползти назад, куда угодно, но лишь бы вдаль от него. Но ничего не получилось, ничего никогда не получалось, грязь под моим телом предательски не держала мою плоть, в результате чего я упал на спину. Существо двинулось вперёд ещё раз, и на этот раз мне было позволено увидеть его проклятое всеми богами лицо, и это было то зрелище, то откровение, что добило меня окончательно. Его лицо до невозможного походило на искаженное лицо младенца-утопленника, чьё тело пролежало в воде достаточно, чтобы разпухнуть, но недостаточно, чтобы полностью сгнить. Его щеки выглядели как сальные мешки, набитые водой, его кожа словно набухла, обвиснув грудами ненужной плоти, его глазные яблоки были словно воспалены от какой-то раздирающей нервы болезни. Эти глаза, эти красные, безумные глаза смотрели мир вокруг в своей неизменной хищной жёсткости. Оно открыло рот, и я узрел сотни маленьких черных игл, что служили твари зубами. Я мог бы сказать, что это существо не спешило действовать. Я мог бы заявить, что оно видело и чувствовало всю мою беспомощность, что оно питалось моим страхом, что существу это доставляло истинное удовольствие, но это не будет правдой. Ему было всё равно, чем я являлся, его взгляд задержался на мне лишь на долю секунды, прежде чем скользнуть к телу бездомного. Я был для него ничем, лишь тараканом, насекомым, которое так легко раздавить. Его раскалённые глаза смотрели на меня без всякого интереса, словно находя слишком жалким, чтобы убить. Оно шагнуло по направлению к телу, подняло его одной из своих конечностей. Лишь тогда я понял, насколько оно было высоким — в нем было 5-6 метров роста.
А затем оно... Я... Я... До сих пор содрогаюсь при мыслях об этом кошмарном, нарушающем всякие смыслы зрелище. Оно подняло тело бездомного над собой, сдавило его двумя передними конечностями, а затем вцепилось своими зубами в дрожащие ошметки его лица. Сделав множество укусов, оно отпрянуло, на мгновенье показав мне изрешечённые теми самыми дырами ошметки. А затем я даже не знаю, как это описать. Человечество веками создавало себе кошмары, но ни одно зрелище, которое человеческий разум может вообразить, даже близко не сравнится с тем, что явилось моему взору прямиком из невообразимых бездн. Мёртвая плоть начала дрожать и дёргаться, конечности бомжа затряслись в воздухе, после чего ошметки его головы попросту раскрылись подобно центру ужасного цветка из воспалённой плоти и кровоточащих мышц. То, что вытянулось наружу из этого «цветка», было ужасно, ужасно в каждой детали своего отвратительного естества. Оно походило на змею, нет, на щупальце, на отросток, на переплетение нитей, материалом для которого служили человеческие органы. Этот отвратительный во всей своей сущности отросток выгнулся вперёд, и существо ответило на это. Оно открыло рот, растянув его на физически невозможную ширину, а затем наружу показалось что-то, сравнимое лишь с освежёванной и вывернутой наизнанку миногой. Два отростка слились в кошмарном танце воспалённых масс плоти, взорвавшись расширяющимися формами, которые перекрутились и слились, поглощая, искажая и изрыгая друг друга вновь и вновь. Я не мог больше смотреть, я не мог больше видеть что-то подобное, ибо это было выше сил моего разума. Плоть калейдоскопически крутилась и извивалась, менялась и дробилась, сливалась и создавалась, утаскивая меня в пучину неотвратимого безумия. Я завопил, завопил отчаянно и безумно, вцепившись себе в лицо и свернувшись в калач. Я дрожал, плакал и хрипел что-то невнятное, желая лишь одного — чтобы это закончилось. Постепенно хлюпающие звуки стихли, и медленно, почти смиренно я вновь посмотрел в ту сторону. Тело бомжа валялось на окровавленной земле пустой шелухой, а существо стояло над ним триумфально, почти торжественно. Я не знаю, показалось ли мне, но один из животов твари стал больше.
Последний раз взглянув на меня, это богомерзкое клеймо на теле умирающего мира шагнуло обратно во тьму, унося свою жертву с собой. Я должен был орать, но мой рот не открывался, я должен был рыдать, но мои глаза пересохли, я должен был бояться, но внутри моей души был лишь гной. То, чему я стал свидетелем, вырвало у меня что-то фундаментальное, то, что ранее осмеливались лишь ранить самыми глубокими муками этого мира. У меня не осталось сил, у меня не осталось страха, у меня не осталось иного чувства, кроме как ощущения чего-то иного, чего-то не предназначенного для нашего мира, вокруг. Тот метафорический огонь, пламя жизни во мне было отравлено, отравлено раз и навсегда. Я молча поднялся, автоматически подобрал пакет с документами и бессмысленно побрёл вперёд. Я не помню, как добрался до дома, я не желаю говорить о том, как вырубился прямо в коридоре, я не желаю говорить, какой абсолютной агонией были для меня ощущения внутри. Странное и необъяснимое ощущение надвигающейся катастрофы – катастрофы глобальной и неотвратимой плело внутри меня свои мрачные сети, окончательно лишив меня последних осколков здравомыслия. Я чувствовал, что что-то отмирает, что-то кричит и захлёбывается в моей душе, а вместе с ним захлёбывается мир вокруг. Я ощущал, я чувствовал скверну вокруг и отследил её источник. Я понял, я осознал, я ощутил огромную, чудовищную массу, нависшую над всем, что я знал. Ранее я был идиотом, я думал, что видел зло во всех моих прошлых встречах, но теперь я ясно понимаю: я узрел лишь тень его теней. Ощущения ползущего вниз кошмара иных пространств заполнили меня, въевшись в самую сущность, обычный мир померк пред моими глазами, ибо оно заслонило его, все действия потеряли смысл, ибо оно прогрызло сквозь наш мир свои пасти, сама реальность растворялась в моих глазах, ибо я знал, насколько мало времени у нас осталось. Я знал, чувствовал и понимал лишь одно: оно всё ближе, всё ближе и ближе. Я обрезал все свои контакты один за одним, я забрался в своём доме и ждал, ждал, будучи погружённым в пучину своих кошмаров.
И в один день, в последний день моего хотя бы отдалённо нормального существования, оно настало.
Я сразу ощутил это — неправильность, инородность и неестественность всех ощущений вокруг пронзили мои органы чувств с того момента, как я открыл глаза и вытянул свой мозг из пространства миров сноведческих в мир реальный. Жёлтый цвет краски моего потолка сместился, воспалился и словно свернулся сам в себя, став чем-то иным, чем-то чужим. Углы потолка искривились и погнулись, разделились и слились, приобретя очертания невозможных пропорций. Весь мир, весь чёртов мир изменился, содрал с себя старую кожу и надел новую, вселяющую в меня лишь страх и боль. Я с отвращением откинул с себя одеяло, походившее теперь больше на массу содранных волос, и медленно, осторожно и неуверенно ступил на пол. Ощущение было ужасным, словно подо мной был не ламинат, а обваренные в желудочном соке массы костей, что сгибались и искривлялись под моими ступнями. Я сжался изнутри и снаружи, мне хотелось кричать, мне хотелось бежать, мне хотелось сожрать самого себя, мне хотелось, чтобы это прекратилось, лишь бы это прекратилось. Я не мог это терпеть, всем своим существом я ощущал сотни и тысячи зрительных, обонятельных и тактильных раздражителей, которые я не желаю, не могу и не понимаю, как описать. Моё сознание ежесекундно терзали смутные полуобразы с неопределёнными очертаниями, что накрывали собою знакомый мне мир, топя его среди болот бурлящего хаоса. Я упал на колени, не в силах выносить это, я звал, умолял и молился всем богам, которых знал, и просил, отчаянно просил, чтобы всё это оказалось бредом. Но ни боги, ни демоны, и никто ещё не мог меня услышать, имена звучали лишь глупым, не имеющим смысла шёпотом. Вся эта планета, вся эта галактика, весь этот истерзанный мир словно был вырван из-под контроля известных богов и сил и преподнесён подарком иным, чуждым и необъяснимым богам и силам. Медленно встав, я огляделся вокруг, деформированные углы и формы дрожали, причиняя моим глазам боль своей непостоянностью. Я взглянул на окно и увидел в нём лишь дрожащую тьму, средь которой перекрутились невпопад стволы обнажённых и покорежённых, ныне похожих более на щупальца неизвестных мне существ, деревьев.
Медленно, неуверенно переваливаясь из помещения в помещение, я проник сквозь многоугольник двери и попал в прихожую. Медленно пройдя изогнувшийся и подобный внутренней части желудка коридор, я заглянул в зеркало... Господи боже...
В зеркале был не я, эта омерзительная, богомерзкая тварь не может быть мной, я клянусь, я клянусь, что это не я! То, что я узрел, хоть и было двуногим, но странным образом наклонилось вперед и отдаленно напоминало то ли собаку, то ли гиену, то ли какое-то насекомое. Тело было покрыто отвратительной, почти глиняной на вид кожей, а пальцы и вовсе походили на гибрид вывернутых наизнанку щупалец осьминога с чешуйчатыми когтями и копытоподобными ступнями, сами руки, державшие эти кисти, были непропорционально выпячены вперёд, а ноги, напротив, загнуты назад. Текстура самого тела была иной, уродливой, инородной и нечеловеческой, да я даже передать эту мерзость должным образом не могу. Я не мог смотреть на это, я не мог видеть эти бугры его кожи, я не мог смотреть в эти ячейки насекомообразных глаз, что тонули в его впалых глазах, я не мог взирать на эти расширяющиеся и сужающиеся дыры, что служили ему ушами. Я занёс руку, я занёс вперёд этот омерзительный, чуждый биологии придаток и разбил им зеркало. Ощущение пронзающих кожу осколков зеркала пронзило меня, принося странные и ранее неизвестные ощущения, я хохотал, рыдал, бился в истерике и дрожал, когда это мерзкое тело тряслось на полу от боли. Я не знаю, что произошло, я не знаю, почему оно произошло именно так, я не понимаю, что это и почему выбрало именно нас, но сейчас это уже не важно.
Я сижу за своим компьютером и пишу это, и пока я пишу, я не могу не замечать, как меняются буквы, символы, слова. Многое из написанного пропало, многое изменилось, многое появилось. Пол подо мной словно дышит, дышит и задыхается подобно больному раком, люстра на потолке всё больше напоминает смесь лапок жуков и лоскутов кошачьей кожи, хлюпанье внутри стен становится всё громче и громче, всё яснее и яснее. За стенами мира дрожит масса, похожая на сросшиеся тела умирающих людей, на скопление собачьих органов, на чёрное солнце моих снов. Оно вытекает извне и втекает в меня. Оно кричит скрежетом моих когтей, плачем сотен моих глаз, хлюпаньем крови в моих венах. Но я должен выдержать, я должен игнорировать их, я должен закончить это. Так близко, так далеко, так много, так мало, ещё чуть-чуть, ещё чуть-чуть... Я не знаю, кто прочитает это и прочитает ли вообще, я не знаю, что ты такое, существуешь ли ты и как ты существуешь, я не знаю, как ты мыслишь и можешь ли ты понять меня, но если ты можешь, я хочу сказать тебе лишь одно. Ты можешь не верить мне, ты можешь считать меня очередным горе-писателем из интернета, ты можешь насмехаться над этим текстом и всем, что я говорю и говорил, но послушай меня, послушай меня первый и последний раз — каким бы тебе твой мир не казался ужасным, как бы ты не ненавидел свою жизнь, как бы ты не проклинал своё существование, цени, цени то, что ты имеешь, цени и держись за него как за последнее, что у тебя есть. Потому что мир не стоит на месте, мир меняется, меняется, и вместе с ним меняемся и мы. Всегда есть что-то хуже, всегда есть новые ступени кошмара и новые лица конца. Поэтому, пожалуйста, цени свою жизнь, ибо мир может измениться, и тебе это не понравится.
Новость отредактировал Летяга - Вчера, 19:11
Причина: Стилистика автора сохранена
Ключевые слова: Сверхъестественное аномалии Реальность Сущности сны авторская история