На вернисаже
К вечеру у Бориса Степановича поднялась температура. Началась рвота. Ужасное состояние – лихорадка. Кишечный грипп. Где подхватил – непонятно. Скорее всего, в метро, чего тут гадать. Борис Степанович взглянул на себя в зеркало. Глаза красные, кожа зелёная, волосы редкие, как говорят, «три пера». Ни дать ни взять – водяной.Снова вырвало. Желчью. Она растеклась горьким пятном по горлу.
Возле кровати – тазик с водой. На лоб себе Борис Степанович положил тряпку, пропитанную уксусом. «Господи, дай ты мне уже сдохнуть. Ну, твою мать», – думал он про себя. Смерти бог не посылал. У этого злого ветхозаветного бога было ещё много орудий пыток в загашнике. Часы били по голове ржавой арматурой. Свет люстры едким соком капал в глаза. На краю поля зрения плясали человечки, как из рассказа про Шерлока Холмса. Губы пересохли. Обезвоживание.
«Порвалась струна, и теперь моя песенка спета», – возникло в терзаемом лихорадочным бредом сознании. Внезапная ясность. А когда она порвалась? В какой момент песенка спелась? Мозг снова размягчился, поплыл по гриппозным волнам. Шкаф выкидывал коленца камаринского, матрац стал непривычно мягким и начал раскачиваться гамаком. Борис Степанович с детства терпеть не мог любые покачивания, прокручивания и прочие манипуляции с собственным телом. Вестибулярный аппарат у него был слабее слабого.
Откуда-то возникло: «В девяносто девятом году, двадцать первого июня». Что было двадцать первого июня девяносто девятого года? Борис Степанович зажмурился, сдерживая рвотные позывы. Голова трещала по швам. Кажется, ещё чуть-чуть и расколется. Только никакая Афина оттуда не выйдет. Просто вытечет серая кашица.
Девяносто девятый. Буквы никак не приходили в согласие с цифрами. Обрывки запахов, слов, ощущений и звуков, дрейфуя, стали складываться во что-то осознаваемое.
Тошнотворный запах салона старой девятки. Играет БИ-2. За рулём Стёпа, рядом с ним Олехандр. Борис Степанович, а тогда просто Борчик, сидит за водителем и пялится на громадину гостиницы «Измайлово», рядом ещё братья Потапкины.
– Бл*, Стёп, хорош, выруби уже бидву свою, поставь что-нибудь нормальное. Воют, как педики. – Протестует Олехандр.
Он терпеть не может русский рок. В его музыкальной картине мира вообще есть только две категории: «воют, как педики» и «жёсткое долбилово». Всё, что не творчество группы «Джудас Прист», он относит к первой.
– Да пошёл ты на х**, патлами уши заткни, если не нравится. В окошко посмотри, как Борчик. Тем более, всё, приехали уже. Я тут парконусь. Возле Вернисажа мест уже нет, сто пудов даю. Поздно мы сегодня.
На улице – Сахара напополам с парилкой, где только что плеснули кипятка на камни. Дышать нечем, раскалённый воздух пляшет перед глазами. Потапкины достали из багажника пять «барыг», под завязку набитых иконами. Два близнеца-увальня выполняли всю физическую работу и были своеобразными «секьюрити». Олехандр их в какой-то качалке нашел.
Иконами торговать – дело непыльное. Покупатель есть всегда. Много иностранцев. И всегда покупатель деликатный – никогда не спросит, откуда такая икона взялась у пяти дебилов на Вернисаже в Измайлове. Местный покупатель всегда при деньгах, при нормальных, при долларах. Торговать иконами – дело непыльное. Гораздо труднее эти иконы откуда-то брать. Но этим занимался Стёпа. Он своих дел не светил. Были у него, как он говорил, входы и выходы, кого надо знал, куда съездить тоже знал, иконами стал торговать, когда понял, что на кока-коле и баночном пиве уже много не заработаешь. Нормально денег наваривал. Олехандра, старшего брата Борчика, Стёпа со школы олимпийского резерва знал. Туда-сюда, одному страшно, нужна грубая сила, на случай ядерной войны, и стали вместе приторговывать. Сначала возле метро, на толкучках, теперь вот денег на лоточек на Вернисаже хватило, поэтому решили и двух быкоподобных близнецов со свинцовыми кастетами в карманах к делу привлечь. Чтобы посолиднее было. А Борчик что там делал? Просто за братом увязался. Дома делать нечего, все друзья по дачам у бабушек-дедушек, гулять не с кем, вот и таскался за братом.
Тем временем, подошли к лотку, разложили товар. Народу на Вернисаже, как обычно, было много. Торговали все и всем. Покупали все и всё. Непрерывный торг, ругань, мат коромыслом. Дело шло бойко. Сначала ушел оклад начала двадцатого века с позолотой, скорее всего липовый. На дурака товар. Какой-то лысый хрен взял, не торгуясь. Потом пришел старый знакомый – Козлобород. Стёпа говорил, что это какой-то генерал от КГБ в отставке, денег – четыре чемодана. Большой фанат. Козлобород о чём-то пошептался со Стёпой. Для приличия поругался. Помолчали, вопросительно глядя друг на друга. Стёпа театрально поднял пальцы щепоткой к роговым очкам покупателя и потёр большим пальцем об указательный и средний. Козлобород выругался, назвал Стёпу торгашом, достал жирное портмоне крокодиловой кожи и протянул Стёпе заранее приготовленные баксы. Не смог сбить. Всё равно купил. Дорого. Конец девятнадцатого века, сохранность приличная. Эту штуковину Стёпа только под прилавком держал. С такой сделкой можно было недельку-другую вообще не работать. Стёпа повеселел.
– Ну чё, ослы и ослицы, погнали, что ли, по пивку дёрнем. Обмоем, так сказать.
– Можно, это даже для здоровья полезно. Немцы даже детям пиво дают. Перед сном, чтоб спали зае**нно. А мелкий чё? – отозвался Олехандр.
– Да пускай посторожит, может, продаст даже чего-нибудь. Не украдут же его. Мы по-бырому. Ну что, Борчик, сдюжишь? – Высоченный Стёпа покровительственно взглянул на мальчика.
По правде сказать, звали его не Стёпа, а Максим. Стёпой его в честь милиционера назвали, за исполинский рост, а ещё и за вечную кепи, неизъяснимо напоминавшую милицейскую фуражку.
– Да ладно, чего тут, – Борчик задумался, сказать или не сказать. Сделал, как ему тогда казалось, по-взрослому безразличное лицо и протянул, – х**ня.
Все ушли. Между тем, жара на улице никуда не делась, а только неумолимо ползла вверх. Страшнее китайской пытки. Борчик сел на табуретку возле лотка. Когда Вован с Серёгой с дачи вернутся? Надоело уже с братом таскаться. Хотели в больницу заброшенную залезть. Там, говорят, девка какая-то повесилась, или сатанисты её повесили. Надо посмотреть сходить, а одному страшно. Возник образ абсолютно голой девушки, болтающейся на верёвке, толстой, как канат в физкультурном зале. Борчик болезненно представил её нагое тело, темнеющие соски, покрывшуюся трупными пятнами кожу, копну ржавых волос пониже пупка, синее безглазое лицо, отчетливо услышал запах мочи и жженого мусора. Борчик изо всех сил старался прогнать эти мысли. Не получалось. Гадость и изврат кромешный, но не хотела уйти эта сладкая в своей мерзости мысль. Как мелкие мухи, слетались к ней и гаденькие мыслишки поменьше. Отмахнуться от них, казалось, невозможным.
– Молодой человек.
Борчик вздрогнул. Перед ним стоял благообразный дедушка профессорской наружности. Одет он был бедновато, но аккуратно. Либо жена-старуха еще была жива, либо сам следит за туалетом и гардеробом, чтобы не скатиться в пучину старческого безумия. Общеизвестно: первый признак маразма – неряшливость в быту. Берет кремового цвета, толстые очки, лёгкий с заплатами на рукавах пиджак и рубашка в нелепую клетку, галстук-селёдка, смешные, не сочетавшиеся со светлым верхом, коричневые шерстяные брюки со стрелками, на ногах – сандалии и подшитые-переподшитые носки. Дедушка смотрел вопросительно и с каким-то лисьим интересом, из-за очков его глаза казались втрое больше нормального.
– Да, я вас слушаю. – Борчик постарался придать интонации деловитость и хваткость вернисажного барыги.
– Молодой человек, а вы не могли бы вот эту икону, пожалуйста, перевернуть. Хочу посмотреть на неё перевернутой. – Старик указал на одну из икон с изображением Христа.
Борчик опешил. Сумасшедший, что ли? Так, Стёпа учил: чтобы отвадить плохого покупателя или просто зеваку, надо сразу денег попросить. Те, кто, как в музей пришли, сразу уходят.
– Посмотреть – тоже денег стоит. – Борчик замялся, не хотелось дедушке грубить. Но рынок есть рынок. – Папаша.
– Нет, что вы, молодой человек, я заплачу. Я, с позволения сказать, платёжеспособнее любого на этом рынке. Доллары? Евро? Швейцарский франк? Фунт Стерлинг? Золото? Ценные бумаги?
– Доллары. – Протянул ещё более удивлённый Борчик.
– Что ж, понимаю. Давайте так, молодой человек, я сейчас достану из кармана двадцать пять долларов. Двумя купюрами. Одна – номиналом в двадцать долларов с изображением Эндрю Джексона, седьмого президента США, вторая – номиналом пять долларов, с изображением Авраама Линкольна, шестнадцатого президента США. Вы перевернёте вот эту вот икону вверх ногами. Я её хорошенько разгляжу, после чего отдам вам эти двадцать пять долларов. Согласны?
Борчик не знал, что сказать. Двадцать пять баксов. Дед явно ку-ку, но деньги водятся. Что же тогда одет, как бич? Тем временем, полоумный старик, как и говорил, достал из кармана две банкноты и ударил ими по ладони на манер заправского карточного шулера.
– Согласны? – Переспросил он.
– Согласен. – Сглотнув, ответил Борчик.
Борчик поднялся с табуретки, подошел к иконе, к которой был прикован жадный взгляд старика, и перевернул её на прилавке. Старик, казалось, дырку просверлить в этой старой деревяшке собирался. Смотрел взглядом древнего римлянина, наблюдающего за тем, как лев раздирает христианина на горячем песке Колизея. Плотоядно облизал губы.
– Что ж, уговор дороже денег. Тем более, что мне, молодой человек, деньги кажутся не просто презренным металлом, а, с позволения сказать, навозом. С мухами, если угодно. Будьте любезны, он протянул хрустящие банкноты. Вдруг в его глазах мелькнуло нечто зловещее, как будто в тёмном ночном лесу загорелся и погас таинственный, не сулящий добра, огонёк. – Молодой человек, – он перешёл на шепот, – а не хотите ли ещё сделочку?
Что ещё этот старый козёл выкинет?
– Простенькое дело. Не могли бы вы, если вас не затруднит, плюнуть на эту самую икону? Харк и тьфу.
Это было уже слишком.
– Папаша, ты чего, с дуба рухнул? – Оторопело пролепетал Борчик.
«Ни в коем случае было нельзя соглашаться этого делать, это очень плохо, если согласиться, то непременно случится что-то нехорошее». В висках застучали ритуальные барабаны. Борчик оглянулся по сторонам, в надежде увидеть возвращавшихся Стёпу с товарищами. И тут он понял, что вокруг нет ни одной живой души, кроме его собственной. Рынок был мёртв. Расплавленный воздух всё так же буйствовал в своём дьявольском движении, скопище пустых лотков напоминало кладбище разбитых кораблей.
– Молодой человек, – раздалось над самым ухом. – Давайте так: я сейчас запущу руку в карман и выну оттуда сто долларов одной купюрой, банкноту с изображением Бенджамина Франклина, одного из отцов-основателей США. Вы соберете побольше слюны и плюнете на ту икону, которую только что перевернули, получив от меня за это двадцать пять долларов. После сего жеста с вашей стороны, я отдам вам купюру. Согласны?
– Нет. – Борчику внезапно захотелось разрыдаться, убежать, но он неподвижно стоял, загипнотизированный мерной речью старика и взглядом его огромных, тёмно-серых глаз.
– А что вам бы хотелось? Может, хотите побольше, вы назовите цену, не стесняйтесь, я подумаю, можно ли устроить. Может, научиться чему-нибудь хотите? Спорт, пение, танцы, шахматы? У меня есть знакомые, профессионалом в пять минут сделают. Может, писать хотите? Проза или поэзия? Лавры Шекспира? Или женщин, вы у нас часом не сладострастник? Можно устроить. – Речь старика стала сбивчивой, интонация скакала с настойчивой и холодной к почти детской, канючащей. – Ну, прошу вас, молодой человек, ну плюньте. Делов-то. Очень старичка обрадуете, я уж отблагодарю по первому разряду. – Вдруг всё его лицо сморщилось в хитрую гримаску надменной обезьяны. – Счастливым хотите быть?
– Нет, спасибо, мне ничего не нужно. Не буду плевать. Уходите, пожалуйста. Сейчас мой брат придёт. Он вам пи… Он прогонит, уходите. Ну, Пожалуйста!
– Что ж, на нет, как известно, и суда нет. И вообще ничего, скажу я вам, молодой человек, нет. А насчёт женщин зря не согласились. Зря… Женский пол – такое дело… Ух! Это вам не о повесившихся по синему делу бомжихах размышлять. К слову сказать, сатанисты там не при чём. И ещё вам одно скажу, молодой человек, напоследок: пейте побольше. При гриппе, молодой человек, очень хорошо помогает.
Борис Степанович открыл глаза. Комната продолжала своё мерное температурное танго. И только часы отчего-то встали.
Новость отредактировал Elfin - 26-01-2021, 06:52
Причина: Наложена цензура на мат.
Ключевые слова: Торговля болезнь иконы деньги авторская история