Тысяча лиц
Стряхнув с черного пальто кристаллики первого снега, я, продравшись через толпу, утонул в мрачном зеве вечно бодрствующего метро. В спину полетели несколько недовольных выкриков, но я не обратил внимания. Для меня все они виделись лишь серой водянистой массой, способной утащить тебя на самое дно, если ты на секунду замешкаешь и, остановившись, прислушаешься к их бесконечным стенаниям.Легко сбежав по ступенькам, я едва увернулся от тяжелой стеклянной двери, которая, похоже, жила своей жизнью и во что бы то ни стало, пыталась ударить зазевавшегося прохожего.
Секунды на цифровом табло не спеша отсчитывали время до следующего состава. Люди словно по команде выстроились на перроне, намереваясь как можно быстрее влиться в вагон и разбежаться по свободным местам. Час пик в столице был не самым лучшим временем для праздной прогулки.
Не став вклиниваться в толпу, я послушно дождался, когда пассажиры рассядутся по своим местам, и скромно заняв свое место у противоположной двери с утопичной надписью: 'Не прислоняться', уткнулся в электронную книжку.
Сколько раз я перечитывал эти до боли знакомые строчки - наверно бесчисленное количество раз. Но со временем память частенько играет с тобой злую шутку, пряча самые необходимые воспоминания, в самые потаенные чуланы, из которых не так-то легко выудить искомые вещи.
Вагон покачнуло и я, потеряв строку, отвлекся. Неприятное ощущение, что на меня уставился чей-то пронзительный взгляд, ослепило не хуже молнии. Внимательно осмотрев тех, кому судьбой было суждено оказаться со мной в одном вагоне, я не нашел ничего подозрительного.
Моя десятилетняя паранойя вряд ли отпустит меня до рождества. Именно в это время года, я немного отвлекаюсь от навязчивых мыслей и не плутаю в бесконечных лабиринтах метро и промозглых тупиках старого города. Многие пытались убедить меня в бесполезности подобных навязчивых поисков, но я до ужаса упрям и не признаю никчемных советов. К тому же мои советчики уже давно переселились за черту города, где властвуют мрачные кресты и безжизненные удручающие скульптуры массивных саркофагов. Возможно, они и были правы, но надежда, это единственное, что у меня осталось в жизни.
Погруженный в собственные мысли, я незаметно для самого себя пропустил несколько страниц Сократа. Он кстати тоже причислял себя к огромному сонму моих противников, хотя в последние годы жизни все-таки принял мою неоспоримую точку зрения. Одним словом - эклектик. Я с жадностью вгрызся в ровные строчки электронной книги - и в голове как по мановению волшебной палочки возникли давно забытые образы. Я словно обнял старого друга, лицо которого затерялось среди бесчисленных образов греческих философов.
Вновь неприятное чувство заставило меня отвлечься. Я поднял голову и встретился взглядом с мрачным худощавым типом, который отчего-то внимательно изучал мою скромную персону. Я уставился в ответ и через пару секунд он, не выдержав, потупил взор. Будь я на его месте - я сдался бы раньше, слишком уж бездонным и безжизненным был мой нынешний взгляд.
Следующим, кого заинтересовала моя личность: стала уставшая от жизни старушка, в выцветшем берете и потрепанном драповом пальто. Возможно, она просто пыталась угадать во мне своего старого друга, и естественно, не поверив глазам, скромно отвернулась. Иного объяснения я не нашел, да и не хотел искать.
Палец сам нажал на кнопку меню и по табло потянулись знакомые названия. Мои друзья и враги, соперники и союзники - многие давно затерялись среди нудных цифр, которыми мы отмечаем время земного существования, иные - постоянно являлись ко мне во снах, и мы подолгу беседовали о всяких пустяках. Но все они оставили мне главное. Подсказку. Бесценные ориентиры той дороги, которую я должен пройти, чтобы присоединиться к их славной компании и все-таки постичь главную истину своей жизни. Я улыбнулся, радуясь внезапно всколыхнувшейся и ожившей надежде. Всегда поражался своему упрямству и, одновременно, своему невероятному оптимизму.
Меня опять отвлекли: на этот раз шумная компания. Вечно смеющиеся, жующие, движущиеся подростки внезапно остановились и стали поочередно коситься на меня. Сначала я терпел. К чему нагонять на них страх, не дай бог еще завопят, и начнут воображать что попало.
Вскоре это стало откровенно раздражать. Молодежь заворожено уставилась на мою шею, где оскалившимся зевом красовался глубокий острый шрам. Вот тут я не выдержал. Хватит. Я все-таки не посмешище. Сузив веки, я кинул на подростков ледяной взгляд и рыкнул. Тот, что стоял ко мне ближе всех, шарахнулся назад, едва не сбив своего приятеля с ног. Толпа ожила, зашевелилась, начав обсуждать подрастающее поколение и их хамское поведение. Только сытость, зрелище и нарастающий гул, и ничего другого. Такая сила не имеет преград! Я вспомнил, как горделивые патриции ввели поговорку в жизнь, и как ожесточенно ее подхватила толпа, когда казнили рыжеволосых ведьм. И ведь была в этих словах непередаваемая магия. Магия слова, которая оказалась страшнее самых изысканных заклинаний истинных чернокнижников.
Следующая остановка пришлась кстати. Перестав слушать музыку и захлопав глазами, подростки что-то беспомощно заблеяли в ответ и быстро выскочили, не на своей станции. Видимо созданный мной образ волка пришелся как нельзя кстати.
Решив больше не отвлекаться по пустякам, я продолжил встречу с друзьями. Слова, фразы, предложения из далекого прошлого, разрывая паутину нового времени, погрузили меня в пору моей юности, когда голову не отягощали навязчивые мысли, и вопрос жизни и смерти казался пустым звуком, сравнимым с предсказанием кукушки...
... На мне вновь была свободная тога, сандалии и огромное желание наслаждаться каждым новым днем. Седовласые горы наставительно взирали сверху вниз, зная о моей предстоящей жизни гораздо больше моего, а потому вместо наставлений, хранили невероятное спокойствие. Южный ветер будоража кроны тополей, кипарисов и оливковых деревьев, заставил господина, великого Аякса, схватить короткий меч и, затянув кожаный панцирь кинуться в бой с воображаемым противником. Воздух разрубаемый острой сталью вздрогнул.
- Ну что Казим, так и будешь лишь держать мою тубу? Или мучить себя душевными терзаниями, словно старобородые мудрецы? Не рано ли?!
Мое арабское имя означающее: 'сдерживающий гнев' удивительным образом подходили моему кроткому нраву и смиренности, которыми никогда не отличался наш агрессивный род.
- Мои руки не способны нести смерть, - уклончиво ответил я.
- Тогда как же ты соберешься отвоевать свою свободу? - удивился воин.
Я растерянно пожал плечами.
Аякс улыбнулся:
- Возможно только таким способом. - Рука воина легко взмахнула, и лезвие взмыло ввысь, а затем обрушилось на одну из веток ближайшего дерева. Оружие не подвело, оставив на стволе идеальный срез. Удар получился отменным, - только мой разум в тот момент заботили совсем другие мысли.
Когда состоялась стычка, в которой наш отряд, сопровождавший наследника династии Аббасидов попал в засаду, и мы потерпели сокрушительнейшее поражение, - я все-таки сумел выжить! Безусловно, я мог благодарить за свое спасение кого угодно: богов, могучие звезды, людей, даже окружающий меня мир. Но стоило ли это делать, если я сохранил лишь свою оболочку?
Все время пленения, я вроде бы жил ни чем себя не обременяя и не пытаясь покинуть своих великодушных хозяев, но игла сомнений колола и колола меня в сердце, возвращая в тот жуткий день, когда мы попали в засаду.
Все произошло настолько неожиданно, что я едва успел спрыгнуть с коня и кинуться на помощь к господину. Надо отдать должное - греки были искусными воинами и пытались обойтись меньшим количеством жертв. Когда наш отряд был практически пленен, я очутился на самом краю обрыва. Наверное, само проведение привело меня в это прекраснейшее место гибели. Именно гибели, поскольку осенив себя этими недостойными мыслями, я совершенно случайно соскользнул вниз.
Когда я очнулся, то не нашел на себе ни одной смертельной раны и иных неизлечимых повреждений. Я снова жил, хоть и оказался в плену. Только жизнь с той самой секунды бесследно исчезла, словно земля, ушедшая из-под ног, в момент моей первой смерти...
Теперь, оглядываясь на бесследно прожитые тысячелетия, я грущу о том, что раньше не осознал и не разгадал своего истинного предназначения.
В непреодолимой пропасти растянувшейся в несколько столетий, было многое: я погибал у стен Константинополя, был пронзен мечом, защищая Абу-ль Аббасса носившего прозвище 'кровопроливец', бился с многобожием, но вскоре устав от бесчисленных толкований религии, занялся вивисекцией...
...Монотонный голос объявил через громкоговоритель название следующей станции, заставив меня бесследно потерять цветную картинку воспоминаний. Отключив книгу, я подошел к дверям и уставился в призрачный отблеск грязного стекла. Отражения лиц приклеились к моей спине будто заговоренные. Эти хищные физиономии вперились в меня совершенно не скрываясь; вздрогнув, я впервые за последнюю сотню лет ощутил нарастающий страх. Это уже нельзя было отнести к простому совпадению. ОН был где-то рядом, и следил за мной глазами этих беззащитных людишек.
Память вновь откликнулась, вернув меня в те времена, когда я решил, что встретился со своим Покровителем, и человеком способным раскрыть мне истинную тайну существования...
... сменив множество профессий от москательщика, до ювелира, и откинув от своего имени прозвище Джавхарий - которое, означало мой род занятий - я отправился в Южную Европу, покинув главный порт Халифата, Басра.
Добравшись до Мальты, а затем и до Италии, я впервые задумался о смысле своего бесконечного существования. Кем я был в действительности? Обретший свободу - раб? Счастливец, избавившийся от человеческих пут?! Или всего-навсего ходячий труп! В то самое время я окунулся с головой в истинную религию. Время стало другим, более вдумчивым и рассудительным. Теперь убивали за что-то, а не во благо какого-то... Закончились бесконечные крестовые походы оправдывающие свои жертвы именем бога, и войны стали кипеть внутри государств, разрывая власть на куски, как сытное мясо безвольной жертвы. Идея всеобщего добра сменилась охотой на ведьм и гонениями на новые науки. Именно в эти времена в моей жизни и случилась неожиданная, и как оказалось самая важная, встреча.
Вечер застал меня у Юдитинского моста в Праге, который, совсем скоро, будет разрушен в момент ледохода, по Европе уже во всю лютовал приказ папы Григория IХ, не узревшего колдуна разве что в собственном зеркале, а я прогуливался по Праге, мысленно осуждая кровавый режим нынешнего столетия, предсказанного еще Дельфийской Пифией.
Наверное, и я сам мог бы оказаться на костре очищения, но подобные, еще более страшные испытания ждали меня на другом этапе жизненного пути, случившегося гораздо позже.
В ночи раздался спокойный и уравновешенный голос, отличавшийся невероятной чистотой и проникновенностью.
- За вами не уследишь. Прямо неугомонный искатель, так и не способный обрести единственного пристанища.
- Простите? - не совсем понял я.
- Я говорю, что вы мечетесь, словно лев в клетке, не в силах найти элементарный выход.
- Кто вы? - спросил я, и осекся.
Незнакомец выглядел более чем скромно, и если бы меня попросили его описать в двух словах, я назвал бы его опрятным простолюдином, который не хуже Платона разбирается в смысле жизни.
- Если я назову свое имя или расскажу, где родился, ты не обретешь новых знаний.
- Зачем же тогда заводить этот разговор? - поинтересовался я.
- Затем, что ты такой же, как и я. И мы вместе разделили эту страшную ношу длиной в бесконечность.
Услышав эти слова, я признаюсь честно, едва не пустился в пляс от радости, а затем, осознав сказанное, на моих глазах незаметно выступили слезы. Я понимал его с полуслова, как брат, встретивший близнеца, как заблудший сын обретший семью. И было от этого и приятно и страшно одновременно.
Он начал свой рассказ, и я заворожено слушал его, не смея перебивать. Мой новый знакомый жил в забытой всеми богами Месопотамии еще до прихода на землю спасителя и начала нового времяисчисления. По его словам прошло больше двадцати с лишним веков, и он уже не помнил день своей первой смерти, но предполагал, что это произошло на полях сражения, когда он стоял плечом к плечу среди сотни центурионов, в лучшем римском легионе со времен прославленного Цезаря.
Потом он говорил о соискании власти и поиске пресловутого смысла жизни, которого ему так и не удалось найти.
Я спрашивал, он отвечал. И от каждого следующего ответа мне становилось по-настоящему жутко.
Оказывалось, что знаком вечной жизни для него стала монета, которую он обнаружил у себя в руке, в день нового рождения. На вид она была медной, без особых отличительных признаков, с одной лишь надписью - на неведомом языке. Позже он узнал, что надпись сделана на Шумерском, и читалась как: ' смерть лишь пустой звук, и когда ты поймешь это, я узрею твое лицо' Перевод, конечно же был не точным и означал что-то большее, чем поверхностный смысл непонятных слов. Но об этом я узнал многим позже; ведь у меня все эти годы хранилась такая же монета.
Но главное: в ту ночь я понял, что не один. Я обрел и потерял семью всего за пару часов, потому как мой таинственный брат по несчастью исчез без следа, как только сон сковал мои веки.
Через пару столетий я нашел его вновь, - но, увы! - он уже был не в себе. Мой брат похоронил себя заживо на одном из Лондонских кладбищ, видимо, полагая, что если от недостатка воздуха будет умирать один раз в пару секунд, смерть станет настоящей, и ему удастся навсегда покинуть этот грешный мир...
... В переходе метро было шумно. Оголтело выскакивая на перрон, люди метались по станции в поисках спасительных указателей, спотыкаясь, матерясь и не замечая ничего, что происходит вокруг.
Я удачно увернулся от пары растерявшихся мужичков с огромными баулами и шмыгнул в переход, вновь ощутив прилипшие к спине взгляды. В жизни я повидал много таинственных и непонятных вещей и осознано верил в магию и высшие силы, которые управляют нашей жизнью, но такое откровенное проявление неведомого соглядатая, выбило меня из колеи.
Ускорив шаг, я быстро понял, что впередиидущая толпа просто не даст мне ускользнуть. Подставляя спины и плечи, они ограничили меня в движении и, в конце концов, впихнули совсем в другой переход, а затем и вагон очередного поезда. Только теперь я окончательно уверовал, что подозрения оправдались. Мне и правда в скором времени предстояла встреча. Монета в кармане стала огненной и сильно обожгла ногу. Я стиснул зубы, не показывая вида - в жизни мне приходилось терпеть и не такое. Когда я получил свое третье в жизни клеймо, мне тоже казалось, что встреча с моим Покровителем близка. И я второй раз ошибся...
... Человек, который примелькался в одном и том же городе, вынужден скрывать свое лицо не только от старых знакомых, но и от пронырливых крыс-инквизиторов, которые только и ждут, чтобы поджарить тебя на костре или выпытать из тебя признания на 'колесе-откровений'. И вот наблюдая со стороны за бесчисленными поисками тех, кто хоть чем-то выделялся из бесчисленной серой массы, или хоть раз отсутствовал на воскресной службе, я попал, как кур вощип. Ересь, которая якобы вылетела из моего рта, стала причиной ареста, и только позже всплыли факты того, что я уже неоднократно пребывал в Рим, под личиной разных горожан. Меня опознали более пятидесяти человек и наградили клеймом чернокнижника. Поскольку, иначе, инквизиторы не могли объяснить факт того, что на протяжении последних двух сот лет, я неоднократно жил в одном и том же месте. Конечно же - то была ложь? Но, боже мой! - они сами не знали насколько были близки к истине.
К тому моменту я уже давно не заботился теологическими догмами, забыв о бесчисленных походах во имя Зевса, Аллаха, Господа и убийства за веру и против нее. Если бы мне удалось улизнуть в Швейцарию, где инквизиция уже была не в чету и поимка пособников дьявола возлагалась исключительно на государство, у которого и без того было полно забот, я не получил бы второй ориентир, и очередную подсказку.
Шел 1781 год и процесс сожжения ведьмы в Севиль-ежертва всколыхнул слуг папы, и они с новой силой пустились во все тяжкие. Обвинения фабриковались на одной фразе, а решения принимались самые жестокие. Конечно же, я не боялся очередной смерти, которых к тому времени набралось более ста - такие уж были времени. Боялся другого: пристальное внимание, которое меня к тому времени гнало не хуже чумы, и готово было загнать в Сибирские леса, лишь бы избавиться от неусыпного ока церковной власти. А я не собирался терять привычную свободу и скрываться в таежных схронах России.
Меня завели в каменный подвал, где уже сидела рыжеволосая красавица - ее руки были сильно стянуты тугим узлом выше локтей, а лицо едва высохло от крови. На ногах я тоже заметил следы пыток: видимо ей уже 'посчастливилось' побывать на ведьмином колесе и раны от него давали о себе знать.
Первые дни мы не разговаривали, стойко перенося ежедневные допросы; я не спешил признаваться в грехах и стискивал зубы, словно испытывая самого себя на прочность. Глупо, но в тот век - эта забава стала хоть каким-то скудным развлечением для моего бессмертия. Хотя во времена грозного полководца Банифация, я подвергался и не таким мучениям.
Виктория, так звали мою подругу по несчастью, заговорила со мной только на пятый день, когда ее силы были на исходе. Я предложил ей признаться во всех смертных грехах и преспокойно, избавившись от земных мытарств, отойти в мир иной. Она отказалась - и на этом наша первая беседа благополучно закончилась. Второй разговор произошел накануне ее смерти и шокировал меня своим откровением.
- Я прожила в этом мире слишком долго, чтобы верить в божественное спасение.
Пристально осмотрев названную ведьму, я заключил, что возраст ее чуть больше двадцати и вряд ли она могла видеть в жизни больше моего. Сама мысль меня скорее порадовала, чем огорчила. Я не привык сочувствовать никому, полагая, что подобное отношение только унижает человека.
- Вы не выглядите слишком взрослой...
- Отнюдь, эта всего лишь видимость, мираж, который не может рассеяться как дым.
- Вот как? - разговор стал мне невероятно интересен.
- Я родилась в королевстве Леона, а первый раз умерла в 1137 году, в тот месяц, когда под представительством короля Альфонса VII было создано собрание кортесов. А затем...
Я услышал от нее длинный и душещипальтельный рассказ, в котором, как и у меня присутствовало, и желание жить, и ужасное осознание бессмертия. Только в отличие от моего существования, она выбрала не странствование, а крепкую и счастливую семью. У нее почти получилось сделать это, но когда семнадцатое поколение ее потомков сгорело в огромном особняке на юге Испании, она сдалась. Ее психика надломилась. Боль от бесчисленных потерь стала невыносимой, и она окончательно потеряла смысл в своем жизненном пути. Она сама спровоцировала инквизиторов - и теперь трепетно ждала скорой кончины. Но в последний миг, Виктория испугалась. И стала, терпя боль, оттягивать неизбежное.
Рассказ виделся мне чистовиком девичьего романа, которые в те времена приобрели невероятную популярность. Хотя с чего мне было не поверить в ее вполне тривиальную женскую историю.
Я задал ей всего лишь два вопроса: один - касался монеты, которая могла появиться у нее после первой смерти, а второй - меня интересовали ее встречи, (если такие были), с другими бессмертными. На первый вопрос она ответила утвердительно, второй же растаял в тишине, заставив меня больше не обременять ее своими речами.
Викторию казнили на рассвете, когда город еще сладко дремал; она приняла выпавшие на ее доли муки стойко. Я практически не слышал криков и просьб отпустить заблудшую душу восвояси.
Казнь прошла на заднем дворе, так как требовала того сама ведьма. Ее четвертовали и похоронили в разных частях страны. Виктория еще просила, чтобы части ее тела сожгли, перед этим невероятно измельчив, но я не верил, что святые воины будут утруждать себя подобными тонкостями.
Не знаю, вероятно, моей сестре и удалось выжить, но больше я ее не встречал никогда. И лично я, до сегодняшнего дня, не особо верил в чудеса.
... Час пик в метро творилась настоящая вакханалия - это самое безумие и вынесло меня на улицу, на незнакомой станции и забыло под приятными хлопьями молодого снега.
Немного постояв на месте, я осмотрелся. За небольшой заснеженной дорогой, неоновыми вывесками красовался крохотный двухэтажный супермаркет, а по правую и левую руку - мрачно взирали типичные девятиэтажки, и кое-где горели одинокие фонари. Ничего примечательного, если не считать, что столица вмиг опустела, оставив меня наедине с каменными джунглями.
Дойдя до дороги, я остановился в замешательстве, совсем не зная: в каком направлении двигаться дальше? Волнение мгновенно улетучилось, и я стал копаться в себе, сопоставляя все 'за' и 'против'. С каждым новым, прожитым днем, это соперничество становилось все сильнее. Возможно, я ошибся. Выдал желаемое за действительное, решив, что сегодня все решится и мне откроется секрет мироздания.
Меня окликнули, и я в очередной раз отвлекся.
- Простите, вы заблудились?
Женщина средних лет, в темно-синей куртке и двумя полными авоськами, любезно указала мне на противоположную сторону, где притаилась небольшая, но на вид очень приятная аллея.
Пожав плечами, я всем своим видом показал, что не понял ее. И тогда она пояснила:
- Я хотела сказать, что вам необходимо двигаться вооон в том направление. И тогда вы найдете, что ищите.
Вот оно! - наваждение продолжилось не успев закончиться. Я ощутил стремительное биение сердца, будто набат церковного колокола.
Вступив на старую брусчатку и задрав голову к небесам, я жадно поймал ртом несколько снежинок, припомнив первую зиму нового тысячелетия. Тот 1901 год стал третьим этапом в моем тернистом пути к истине. И тогда случилась еще одна, самая значимая встреча...
... В тот год, мир, стоящий на пороге кровавого тысячелетия и действительно самых кровавых войн, и невероятного технического прогресса, ознаменовался в первую очередь смертью Джузеппе Верди и Королевы Виктории; начались бунты и вооруженные стычки по всему миру.
Великие люди - приходят и уходят, а я продолжал влачить свое жалкое существование. Словно приживалка в чужом мире, я стал чаще посещать кладбища и реже бывать в людных местах. Но именно в таком массовом месте как уличный цирк и случилась моя встреча, расставившаяся практически все точки над 'i', и давшая новую пищу для размышления.
Ярмарка стала единственным жизненным бальзамом для моей измученной души. Здесь я отвлекался от насущных проблем, которых, к сожалению, у меня последние годы, было не так много. Я любил наблюдать за воздушными эквилибристами, глотателями шпаг и простыми фокусниками.
В тот мрачный, заснеженный день я выбрался из дома не ради праздной прогулки. Мой путь лежал в небольшую букинистическую лавку рядом с Ротерхит, где должна была появиться искомая книга.
За последнюю пару веков, я вплотную занялся собственным расследованием своего исключительного феномена - как любили поговаривать в те времена ученые мужи. Изучив множество старинных фолиантов, добавив к своему списку еще пару редких языков и обзаведясь неплохими знакомствами в узких кругах знаменитых мистиков нового века, я так и не нашел ответ на главный вопрос. Смелые теории, прогнозы, предположения - все разлеталось в пух и прах, когда я пытался связать все нити воедино.
В такой вот день, наполненный хмарью и привычным Лондонским унынием, я и повстречал того, кто раскрыл мне глаза, рассказав свою правду.
Приезжий цирк для любого города всегда был событием неоднозначным. Радость и атмосфера веселья перемежались с какой-то необъяснимой грустью, что скоро праздник закончится и площадь опустеет. Я купил билет у чумазой девчушки, в небольшом заснеженном парке и быстро зашел внутрь.
Мысли мгновенно просветлели и наполнились цветами внезапно возникшей радуги. Мир пестрил, бесследно стирая серые краски унылого городского пейзажа. Я потолкался среди толпы и остановился у аттракциона, где гуттаперчевый юноша, ловко жонглировал булавами, а затем вытворял невероятные вещи на канате, да такие, что просто дух захватывало. Зазывалы театрально комментировали каждое его движение, поясняя, что мальчик успел обучиться данному искусству на Востоке у лучших мастеров Китая.
Досмотрев выступление до конца, я отдал должное почтение отплатив звонкой монетой и повернувшись к выступавшему спиной, внезапно решил, что высказать свое восхищение необходимо лично.
Меня без труда пустили в захудалый переездной вагончик. Оказалось, что артист уже ждал меня.
Заварив душистого чая, он предложил сесть. Разговор юноша, как ни странно, начал первый:
- Я знаю, что такие как я - существуют. Вероятно, ваш возраст уже перевалил за шестьсот лет? По глазам вижу, что да. Вероятно, вы даже встречали других бессмертных, но они ничего не смогли пояснить о смысле вашего столь долгого пребывания на земле.
Округлив глаза, я молча кивал, не смея перебивать юного (покрайне мере на вид) артиста.
- Безусловно, сэр, вы уже не раз сменили имя и прочли не одну тысячу книг, но так и не нашли логического объяснения... - он говорил достаточно убедительно не задавая вопросов и не выдвигая никаких предположений.
Взирая в его бездонные аквамариновые глаза, я с нескрываемым интересом пытался угадать возраст этого юноши: тысяча, две, три тысячи лет? А может быть, его существование началось с рождения земли? Подобные догадки будоражили мое сознание, словно я вновь шел в атаку против многотысячной армии неверных.
- Я расскажу тебе ровно столько, сколько знаю сам. Не люблю когда такие как мы пребываем в неведенье.
И я весь обратился в слух.
- Существо, которое наделило нас бессмертным телом древнее самой истории человечества. МЫ не прокляты и не больны. Получив от него монету, мы будем обязаны предстать перед ним, передав ему определенную информацию. Почему он выбрал тех или иных людей, сказать трудно, а вернее практически не возможно. НО это божество считает нас рабами и не потерпит непокорства и отказа. Порой, я слышу его голос у себя в голове. И он призовет меня. Это бесспорно!
Я слушал своего нового собрата по несчастью и не верил его словам. Гораздо легче было бы предположить, что мы ангелы воплоти или испили из святой чаши божью кровь, но только не подобное... Эта ересь, просто-напросто не укладывалась в моей голове. Столько лет слепого ожидания - и вот тебе! - эдакое объяснение моему бесконечному, и, по сути, бессмысленному путешествию из века в век. Я ожидал чего угодно, но только, ни этого.
- Тебя что-то смущает? - раздался мягкий голос.
- Меня смущает все, - твердо ответил я. Злость кипела во мне, словно кастрюля с водой, и не находя выхода копилась где-то в груди.
- Он может призвать нас в любой момент. Сегодня, завтра, через десяток лет. А может быть в новом веке...На то будет знак. Какой? Не спрашивай - не знаю. Но поверь, ты почувствуешь его, клянусь тебе!
- Откуда тебе известно это? - не сдерживая гнева, огрызнулся я.
- Ты не веришь мне?! - удивился юноша.
- Ни одному лживому слову.
Я встал и спокойно покинул его скромное обиталище. И с ним мы больше никогда не встречались. До меня доходили слухи, что юноша, который последние пятьдесят лет именовал себя Ренуаром, стал отшельникам в горах Тибета. Трудно было поверить, но существовала в судьбе моих случайных знакомых некая фатальная закономерность.
Позже я много думал, анализировал, пытался найти соратников в своем непростом деле. Искал ответы, но получал только сплошные нули. В какой-то момент мои изыскания привели меня к Николя Тесла, но, не дождавшись встречи, я понял - моя гонка окончилась. Я застыл у дверей его номера в Нью-Йорке, где висела специальная табличка, указывающая, чтобы хозяина не беспокоили ни при каких условиях. Гостиница 'Нью-Йоркер' 10 января 1943 года стала усыпальницей великого сына науки.
После окончания войны, я потерялся. Выдохся как борзая, не дошедшая до финишной прямой, всего пары ярдов. Наверное, я ошибся в своих расчетах, не прислушавшись к словам гуттаперчевого юноши, но научное обоснование казалось мне более логичным, нежели слепая вера в некий абсурд. Один раз я умудрился забрести в церковь, но и там не нашел помощи. Любовь к богу улетучилась у меня еще десять-пятнадцать веков назад, когда мы проливали кровь, ради бесполезных символов на грязной тряпице и деревянных крестов...
...Остановившись возле случайного художника, я уставился на мольберт, где очень достоверно была изображена девушка выделявшаяся своим лицом из безликой толпы. Тревожный взгляд замер на полотне, словно ее окликнул чей-то знакомый голос, и она, расслышав его среди гущи посторонних звуков, обернулась и застыла, не поверив своим глазам.
- Мне не очень. А вам? - не без интереса спросил художник.
- Я не ценитель, но, по-моему, вполне достойно, - искренне ответил я.
- Нет, - не согласился художник. - Пустое. Нет души. Холодный, хоть и выразительный. Глупая оболочка, не более того!
Сорвав лист мольберта, он одним движением порвал его пополам и, смяв, кинул в урну.
- Да вы что?!
- Пустое, - остановил меня художник и слега прищурившись, предложил: - А вы не хотели бы посмотреть настоящие работы?
Осмотрев пустынную улицу и сделав логичный вывод, что знаки и мистика на сегодняшний день закончены, я не раздумывая, согласился.
Подъезд был зашарпанный, но довольно просторный - дом моей зрелости, если разделить колоссальный возраст на правильные возрастные отрезки.
- Давно здесь живете? - поинтересовался я.
- Всю жизнь, - лаконично ответил художник.
Выглядел он очень опрятно; одет неброско, как и подобало истинному служителю искусства: матерчатая крутка, вельветовые брюки и главный атрибут - темно-красный шарф. Короткая прическа, волосы с заметной сединой и аккуратная бородка в стиле Генриха IV- хотя сейчас об этом вряд ли кто помнил.
Дверь распахнулась сама, словно по беззвучной команде хозяина, не такого уж и скромного жилища. Прихожая показалась мне излишне широкой, схожей с добротными английскими квартирами. Потолки высокие, а зал вызвал еще большее удивление и одновременное восхищение. Настоящая мастерская неудержимого фанатика своего дела. Я и раньше встречал подобных гениев, чей неудержимый нрав губил их так и не дав насладиться всемирной славой. Стены были увешаны картинами, набросками и как мне показалось, настоящими шедеврами.
Осторожно остановившись у ряда листков, небрежно прикрепленных старыми металлическими кнопками, я только сейчас заметил, что все портреты имели сходство. На стандартном листе был изображен человек: мужчина, женщина, старик, ребенок. Достаточно выразительно, едва ли не фотографический снимок, а вот остальная толпа людей являла собой всего-навсего серую размытую массу, выполненную графитовым карандашом, будто случайный прохожий пребывал в густой дымке. Тысяча лиц смотрели на меня со стен, с некой завистью, неспособной освободиться от рисованных оков.
- Вам интересно? - кроткий, словно шелест травы голос, раздался у самого уха.
Я, беззвучно кивнул, продолжив изучать необычное искусство. Лица людей, с одной стороны, были необычайно схожи, имея одинаковое положение тело, взволнованность образа, но существовало в этом многообразии, что-то большее, нежели ничем непримечательная изюминка, неуловимая обычным глазом.
Я долгое время топтался на одном месте. Художник терпеливо ждал, то и дело одобрительно улыбаясь. Я не видел этого, но чувствовал всем нутром, что он рад благодарному зрителю, решившему посетить его тайную галерею.
- В них есть что-то особенное. Неуловимое... Что-то, что я никак не могу понять, но...
- Они все бессмертны, - величественно произнес художник, сценически возведя руку вверх, словно собирался изобразить шикарный поклон.
Резко обернувшись, я едва удержался на ногах - настолько меня поразил его безобидный ответ.
- Как вы сказали?!
- Бессмертны, - ничего не подозревая, ответил художник, и словно оправдываясь, принялся объяснять: - Все эти люди исключительны. Можно сказать - совершенны...И пускай они не подходят под привычные эталоны, для меня они боги. - Его рука указала на глубокое кресло, застывшее посредине студии. - Прошу присаживайтесь...
Я повиновался, а художник продолжил говорить:
- Понимаете. Возможно, вам известно, что в древние времена у скульптуры и искусства не было своей музы. Тех, кто умел искусно отображать мир на бумаге, или при помощи глины - называли простыми ремесленниками.... А я, всегда хотел иной признательности.
Художник говорил сбивчиво, обрывая фразы, задумчиво теребя рукава своей куртки, и пристально следил за моей реакцией.
- И вам удалось? - не став дослушивать бесконечные философские умозаключения о невероятной силе искусства, я оборвал его своим вопросом.
Глаза художника странно блеснули, он замолчал, а затем медленно развел руки в стороны, и описал круг, очертив свои совершенные картины.
- Все они - мое детище. Мои бессмертные создания, которые насыщают мир своими совершенными образами!
Наши взгляды встретились и сцепились намертво.
Я ощутил в его словах нотки наслаждения, которые не возможно было скрыть.
- Вы говорите о них, как о живых?
Художник кивнул и на его глазах, я мог поклясться - выступили слезы.
В тот миг мой взгляд приковал один из портретов. Я приблизился, щурясь, внимательно рассмотрел знакомые черты. Передо мной, будто живой, распоров вуаль ускользающего времени, стоял юный циркач, второй раз за сегодняшний день, посетивший мою память.
Палец, уткнувшись в портрет юноши, осторожно коснулся старого холста, и я ощутил дрожащий огонек дыхания. Картина была живой. Я будто коснулся человеческой кожи, и рисунок отозвался протяжным вздохом, донеся до моего слуха еле уловимый шепот.
- Кто это? - произнес я и не узнал своего голоса; он содрогался и казался чужим.
- Один из моих детей, - спокойно ответил художник.
Я не верил ему. Это не могло быть правдой. Рисунок, мои воспоминания, ощущения чего-то родного - странное сочетание для одинокого человека, уже давно лишившегося всякой надежды.
Я еще раз углубился в своем прошлом и, копаясь в обрывках воспоминаний не смог обнаружить лиц своих родителей, братьев, сестер. Их словно и не существовало в моей многовековой жизни.
- Ты помнишь его? Вы ведь встречались...О я помню, мне показалось это таким волнительным.
Художник тяжело выдохнул и показал мне на противоположную стену, где среди множества ярких, живых образов отыскался и мой скромный портрет.
Наваждение продолжалось. Я спал и не мог проснуться. Кошмар. Невероятный кошмар, сковавший по рукам и ногам, подвел меня к портрету и окатил ледяной водой. Я смотрел в зеркало и мой рисованный двойник с легкой улыбкой удивлялся моему нескрываемому окаменению.
- Я нарисовал тебя очень давно, но именно ты удался мне как никто иной. Ты жил, не затерявшись среди живых...
- О чем вы? - растерянно прошептал я, чувствуя, что ноги подкашиваются.
Его рука коснулась моего плеча, но я не скинул ее и не бросился прочь, а замер на месте каменным изваянием. Всю свою жизнь я искал истину, а когда она сама нашла меня, я готов был провалиться сквозь землю и потерять вместе со своим равновесием память и больше никогда об этом не вспоминать.
- Даже сажей можно написать счастье...- вкрадчиво, и с некой грустью, прошептал художник.
Мой голос ответил за меня:
- Это сказал Леонардо.
- И он тоже, - согласился художник.
Я смотрел на свой рисованный образ и молчал. Жизнь пролетала передо мной и не смогла зацепиться ни за один год. Я казался себе календарем - лист отрывался от толстой пачки и падал в кучу ненужных дней, прошедших безвозвратно и ставших бесполезным мусором.
- Что я такое?
- Ты мой успех, - ответил художник. - Я повторюсь! Ты не затерялся в общем потоке живых людей, не сошел с ума, не сгорел и не разорвался на части, как те бездушные творения, которых я создал до и после тебя.
- Всего лишь рисунок, мазок кисти или грифеля карандаша ... и ничего другого...пустой звук... пародия на живое существо, - не слыша своего создателя, я нес полную несуразицу, путаясь в собственных мыслях.
- Нет, нет, не думай. Ты один из них, - рука художника указала на рисунки, - кто смог стать полноценным человеком. Ты превратился в заложника собственных мыслей, мечтаний, мучений, фантазий, которые так и не смогли воплотиться в жизнь. Ты не сломался! Понимаешь!
***
- И что же было дальше? - уткнувшись в исчерченный карандашом лист, репортер нервно кусал карандаш, придумывая и осмысливая следующий вопрос.
- Я ушел, - спокойно ответил я.
- Как? И вы больше не встречались?! - удивился он.
- Нет. В том не было нужды. Я получил, что желал. Увидел тысячу лиц и отыскал среди них свое.
- Удивительно, - на одном дыхании выдохнул репортер.
- Безусловно. Именно в этом и состоит жизнь. Я обрел себя и смирился с этим. Теперь я стал жить по-другому, и мой отец, кем бы он ни был, сделал мне самый главный подарок. Он нарисовал мой портрет.
Я извлек из кармана древнюю монету, - которую нельзя было ни продать, ни потерять, ни подарить - и положил ее на стол.
Репортер осторожно протянул руку и в последний момент остановился, спросил:
- Вы позволите?
- Безусловно. - Я не стал возражать.
Он взял ее в руку, покрутил, попробовал на зуб и внимательно посмотрел на меня:
- Все что вы сказали: действительно правда?!
- Вопрос веры не требует доказательств. Разве не так? - уклонился от прямого ответа я.
Молодой человек кивнул и дрожащим голосом, констатировал:
- Вы рассказали мне действительно невероятную историю.
Прощаясь, мы пожали друг другу руку; а когда он исчез за дверью, я позволил себе повернуть голову и, подойдя к камину, проницательно посмотрел на картину. Удачная работа - прекрасные, живые краски, четкие, тонко подмеченные черты лица, мое и моего нового знакомого, бравшего у меня интервью. Молодой человек стал прекрасным продолжением своего рисованного образа. Вдумчивый, острый ум, неудержимый интерес к жизни - эта работа, безусловно, удалась художнику.
Я покрутил в руке старую монету, улыбнулся и убрал ее в карман - мой единственный отцовский подарок. Подойдя к календарю, я сдвинул метку и посмотрел на магическое число. Завтра был мой очередной день смерти, который с завтрашнего дня я собирался переименовать в первый день рождения.
Автор - Константин Нормаер.
Источник.
Ключевые слова: Рассказ мистика сквозь сотни лет и вихри событий