Отчий дом
— Мамочка, заплети мне косички! — пронеслось по коридору вместе с топотом босых ножек. — Только кхасиво, как у Соньки, помнишь?Сергея всегда веселила забавная картавость дочки. «Моя француженка», — ласково называл он её. Да и на личико она вышла хорошенькой. Вся в маму. Огромные круглые глаза, такие тёмные, что не видно, где зрачок, а где радужка, — всё сливалось. Самые настоящие чёрные очи. Пухлые губки и курносый, но аккуратный и миниатюрный носик.
«Вечно они копаются. Девчонки!» — еле сдерживался Сергей. Надо бы подогнать их, поторопить. Своих парней он бы давно приободрил парой ласковых. С работниками Сергей не церемонился. А тут… От зудящего раздражения кровь прилила к лицу. Руки снова потянулись к шраму. Сергей всегда теребил его, когда начинал нервничать. Под подушечками пальцев заскорузлая отметина превращалась из тонкой полоски в бугристую борозду, по которой пульсирующий поток рассекал лицо от левой брови до правой скулы. Сейчас бы гаркнуть, прикрикнуть как следует. Как миленькие бы собрались да пулей вылетели на эту чёртову прогулку!
— Натусик, ты ещё не готова? — пожурил он дочь. — Мы тогда с мамой вдвоём гулять пойдём.
— Нет! — топнула ножкой малышка и надула губки. — Я одна не останусь! Мама, а-а-а-а! — слёзы прозрачными бусинками покатились из глаз.
— Натягивай штаны, принцесса, — ласковым голосом поторопила жена.
Видно, настроение у неё хорошее, думал Сергей, глядя на жену. Марина по-озорному подмигнула ему.
— Да ладно тебе, Серя! Не хмурься — вон какую складку нахмурил, и шрам снова побагровел, — тонкими пальцами она разгладила морщинку и поспешила в комнату к дочке.
Да, день выдался удачный. Яркое солнце после долгих промозглых дней наконец-то согревало. Даже птицы распелись во весь голос. Май на дворе. Вон и сирень вся в цвету. Ладно, пусть копаются. Куда спешить? Хорошо ведь. Сергей уже смирился с тем, что рядом с ними — своими девчонками — становился мягким. Ему даже нравилось ощущать себя таким… человеком.
Они шли втроём, держась за руки. Конечно же, озорная дочка семенила посередине и, то и дело поджимая ножки, повисала на руках родителей. Панельные многоэтажки в лучах весеннего солнца казались сказочно яркими. Разноцветные весёлые дома, уютные детские дворики с турниками и качелями, словно нарисованные на белом листе бумаги, светились своей новизной. Прямо как в детских книжках-раскрасках. Прогретый воздух переполняли ароматы цветов сирени, молодой и скошенной травы.
В свеженький район новостроек, выросший на пустыре, они переехали совсем недавно. И всё никак не могли нарадоваться отдельной спальне и просторной детской для дочурки. Натуся, правда, не до конца разделяла их восторги. Ведь ей теперь надлежало засыпать одной в своей кровати. И предлогов для проникновения в родительскую спальню оставалось с каждым днём всё меньше и меньше. Но и она успела смекнуть (не без помощи папы, конечно), что в новую комнату без труда влезет целая гора игрушек. И даже громадный кукольный домик. Больше родители не увильнут от покупки, мол, некуда ставить. Вон сколько тут места!
Сергея успокаивали выросшие, словно грибы на лужайке, высотки. Только Марина, глупенькая, всё мечтала о тихой сельской жизни и собственном доме. И где она набралась этой романтики? Вроде родилась и выросла в миллионном городе, а радовалась каждой букашке, каждому цветочку.
До встречи с Мариной Сергей даже не подозревал, что у него может быть настоящая жизнь. Разве можно полюбить такого, как он? А вот Марина смогла, полюбила. И что она разглядела в нём своими невероятно живыми карими глазищами? Он чувствовал себя несуразной глыбой рядом с этой изящной, словно выточенной из нежного мрамора, девушкой. Он, неповоротливый и зажатый в груде мышц, будто собран по кусочкам, а она — словно литая без единой зазубринки. В его рассечённое шрамом лицо Марина смотрелась, как в разбитое зеркало. Но ей нравилось, что в этих осколках она видела себя. Жена умела взволновать его простым прикосновением чувственных и мягких губ. Их тепло согревало. Временами Сергей начинал верить, что, может быть, у него тоже есть душа? А тут ещё и свой уголок. Всё казалось сном, дурманом. Но Сергей знал, что любой сон рано или поздно развеется…
Прогуливаясь по улочкам наудачу, они завернули за угол только что отстроенного дома. Район с массивными застройками внезапно закончился. Вымощенный плиткой тротуар плавно перешёл в узкую утоптанную тропинку. Она змейкой извивалась между пышными зарослями кустарников и высокой травы, напоминавшей то ли иван-чай, то ли просто сорняк. Ребёнок вырвался из рук и помчался вперёд, исчезнув за густой зеленью листвы.
— Ната, не беги так быстро, — крикнула ей вслед мама, — мы не успеваем за тобой!
Тропинка вывела их на деревенскую улочку, вдоль которой тянулись то маленькие деревянные домики, то каменные коттеджи за высокими коваными заборами. Пахло костром. Суета шумного города осталась позади. Звуки моторов стихли, и стало слышно, как ветер шелестит листвой. Всё вокруг было пронизано спокойствием, и даже время текло здесь как-то по-своему, размеренно, не торопясь.
— Ух ты! — удивлённо осматривалась по сторонам жена. — Словно другой мир. Даже и не скажешь, что за углом город. Будто и нет тут рядом этих высоток. Серёж, обалденно, да?
— Да уж, — мрачно ответил он.
Деревенский дух, пропитанный дымом горящих поленьев, возвращал его в те события, которые он так истово пытался забыть. Городская суета, шум и бурлящая жизнь среди каменных многоэтажек восполняла ему недостаток этой самой жизни в душе. Он поверил в то, что давно уже мёртв. И только в многолюдном городе ещё мог удерживаться в мире живых.
— Ну что ты бука такой? — карие глаза светились. Щёчки порозовели. Да, это похоже на Маринку. Как дитя, ей Богу. Словно секретик под стёклышком откопала. И в самом деле — эти домики казались оазисом в пустыне, почти как мираж. — Ты же сам из какой-то деревеньки. Неужели тебе не нравится? А, слушай, я придумала! — и она слегка подпрыгнула на месте. — Давай съездим к тебе? Ну туда, в твою деревню?
Марина обладала удивительной особенностью: несмотря на мягкий характер, она всегда добивалась желаемого. Её упорства хватало на двоих. И только одна крепость ещё оставалась не взятой — Сергей никак не хотел показать ей дом, в котором вырос.
— Нет! — процедил Сергей сквозь зубы. Лицо снова запылало, руки потянулись к шраму.
Да, она поняла. Умница! Не стала продолжать. Только губу закусила. Вон и за подол схватилась, всё оттягивает его — уж некуда больше, не резиновый же. Она всегда так делает, чтобы не расплакаться. Если бы она только знала, не стала бы проситься в ту деревеньку. Если бы знала…
Натуся беспечно бежала вприпрыжку впереди родителей. Тоненькие косички подскакивали на лету, и издали казалось, что это крылышки порхают за спиной. Внезапно что-то тяжёлое врезалось в забор с внутренней стороны. Деревянные доски затрещали прямо над девочкой. В воздухе раздался басистый лай, забрякала цепь. От испуга Натуся отскочила, запнулась и упала на коленки.
— Мама, мамочка-а-а! — запищала малышка, захлёбываясь слезами.
Сергей подбежал и подхватил дочь на руки. Тут же Марина принялась дуть на ссадину.
— Ничего, я вот сейчас поцелую, и всё пройдёт.
— Это собака, просто злая собака, — приговаривал Сергей, — она сторожит свой дом.
— Качели, — Натуся вытянулась и юрко выскользнула из рук Сергея. — Там качели. Хочу качаться!
Слёз как не бывало, девочка уже бежала в сторону деревянного домика, спрятанного за густой шапкой сирени. Низкий забор поредел и изрядно покосился. Сквозь прорехи виднелись старенькие качели. На фоне ухоженных жилищ дом выглядел сиротливым подкидышем. Брёвна почернели, окна покрылись толстым слоем пыли. Верно, истосковался по хозяйской руке.
Мгновения спустя девочка скрылась в зарослях. Сергей с Мариной побежали следом. И как она так легко проскочила через эти густые дебри чертополоха и крапивы? Их точно век никто не топтал. Добравшись до крыльца, Сергей с женой словно переступили незримую черту. Утопающая в цвету сирень исчезла, пение птиц затихло. Яркие краски солнечного дня поблекли, будто к глазам приложили мутный осколок от пивной бутылки. Холодом повеяло от одиноких стен. В груди Сергея что-то ёкнуло. Уж больно знакомы эти истлевшие ставни…
— Серёж, зябко как-то, — с потерянным видом Марина озиралась по сторонам. — Натуся, ты где?
Слова терялись в пустоте. Словно тугая тишина засасывала их сразу же, как только они успевали вылететь из уст. Странное чувство подкрадывалось слегка ощутимым дыханием ветра, шелестом травы. Неотвратимо приближалось…
Отмахнувшись рукой то ли от недобрых мыслей, то ли от назойливой мухи, Сергей зашагал в сторону двора.
— Пошли! Небось на качелях уже наяривает.
В сером небе с граем закружила ворона. На своих крыльях принесла она монотонный скрип ржавых качелей. Звук, подобно ударам метронома, равномерно то возникал в воздухе, то умолкал.
— Доченька, вот ты где! — Марина ринулась к маленькой фигурке, раскачивающейся на деревянной доске, подвешенной к железным перекладинам.
Подбежав ближе, жена застыла. Словно в немом оцепенении, она смотрела на дочь. Сине-зелёного цвета пальчики крепко сжимали грубую плетёную верёвку. Косички покачивались на ветру. Неморгающие глаза, затянутые белой пеленой, смотрели вдаль. Густая, уже запёкшаяся тёмно-коричневая кровь наполняла волосяной пробор. Каплей она едва достигла бледно-жёлтого лба и застыла навсегда.
— Н-ната, — еле выговорила Марина.
Посиневшие губы шевельнулись, за ними показались кроваво-чёрные зубы, и глухим, безжизненным голосом девочка ответила:
— Ма-амоч-к-ка, заплети мне к-коси-ички, кха-асиво…
Сергей сжимал плечи Марины. С трудом прижимал к себе её трясущее от всхлипов тело.
— Нет! Нет! Отпусти! Ната! Ната! — истошные вопли пронзали звенящую тишину.
— Карр! Карр! — подхватили вороны и разлетелись по небу, словно эхо разорвалось на множество серых крылатых клочьев.
— Тихо, тихо! — твердил Сергей, вцепившись в жену. — Тихо, милая, тихо. Этого не может быть, просто не может быть…
Казалось, пальцы свело намертво, и разжать их он не в силах, как и не в силах смотреть в сторону качелей. Зловещий скрип рассекал воздух и новыми шрамами оседал в груди. А Сергей только и мог, что крепче держаться за жену. Иначе нельзя, он не переживёт потерю ещё одной души.
— Не смотри туда, не надо. Слышишь? Ты меня слышишь? Посмотри на меня! Мы её спасём, вызовем врачей, слышишь? Смотри на меня! — Сергей пытался поймать взгляд, родной и любимый взгляд. Но на него смотрело безумие. То самое, что поглотило мать. В том доме, когда она нашла его, ещё маленького мальчика, на скамейке у крыльца. Он лежал, болтая бледными ножками, с топором в лице и в сгустках почерневшей крови. Застывшие глаза, словно в удивлении, были обращены к небу.
Да! Такое может быть. Ну как он мог рассказать ей — своей Марине, что тогда, ещё в далёком детстве, он уже умер? В том самом доме в тихой деревеньке, где вырос. Что шрам, который не давал ей покоя — от топора. Как он мог рассказать, что с тех самых пор он — живой мертвец, а мать сошла с ума? И вот теперь дом нашёл его здесь. Как объяснить, что будь ты хоть на северном полюсе, всё равно не спрячешься от этого проклятия?
А ещё Сергей никак не мог вспоминать о том, как подолгу искал в затуманенном взоре матери хоть проблеск былой любви. И сейчас он словно заново переживал минуты, когда со слезами ждал возвращения мамы из царства иллюзий и теней, звал её по ночам. Минуты, когда боялся смотреть матери в глаза, боялся наткнуться на чужой взгляд; боялся, что она не узнает его. А коли сама мать его не узнаёт, значит, он действительно мёртв.
Мама так и не вернулась. А Марина… Он не отдаст её, он просто не может её потерять.
Сергей оттащил бьющуюся в конвульсиях жену к ближайшей лавке, бревенчатой, потемневшей, с глубокими продольными трещинами.
— Посиди, милая. Я скоро. Найду кого-нибудь, позову на помощь. Ты только тут посиди.
Не ощущая ног, он выбежал к калитке и заорал что есть мочи:
— Люди! Кто-нибудь, помогите! — крик разрывал грудную клетку, словно вся накопившаяся боль хлынула наружу. Ноги ослабли, мелкой дрожью било всё тело. Рука искала опору, а из горла вырывались еле связные звуки: — Есть тут кто? Э-э-эй!
— Эй-эй, — ответило эхом бесцветное пространство.
Вокруг ни души, только он и дом на всём белом свете. И одиночество, дышащее в спину…
Сергей вернулся к пустой скамейке. Той самой — наконец, он её признал. На ней когда-то лежало его окровавленное тельце. Угрюмо смотрели уже давно знакомые стены. И эти ставни… Какой смысл обманывать себя? Всё повторяется. Снова. Но где же Марина? Неужели в доме?
Дверь поддалась почти мгновенно. Изнутри пыхнуло влажным затхлым воздухом. Гулкие удары сердца заглушали звук собственных шагов. Посередине комнаты, слегка покачиваясь взад-вперёд, висело тело Марины. На сквозняке подол лёгкого летнего платья заволновался, то обнимал точёную фигуру, то взмывал вверх. Внизу, под посиневшими ногами, блестела лужица. Грубая верёвка зажимала мёртвой хваткой тонкую шею. Видимо, толчок был настолько резким, что позвонки не выдержали, переломились. И голова неестественно свисала набок.
— Девочка моя, бедная, как же так? — бормотал Сергей, обняв жену за ноги. — Остыла, совсем остыла. Меня же не было всего пару минут, а ты уже остыла…
Дрожащими руками он резал толстую верёвку. Туго натянутые нити с трудом поддавались затупившемуся ножу. Сергей уже не мог вспомнить, где достал этот ржавый кусок металла. Но это неважно. Надо высвободить её из петли. Наконец последняя нить разорвалась под натиском железа. Он аккуратно подхватил Марину и уложил на стол. Уткнувшись лицом в мягкие тёмные локоны, вдыхал он запах смерти и всё пытался уловить и задержать зыбкое тепло от близости родного тела. Но тщетно. Оставался только холод.
— Как же так? Как же так?
Тонкая талия уже утратила пластичность, а хрупкие плечи во власти трупного окоченения застыли и не отвечали на его нежные касания, как раньше. Но Сергей обнимал, утешал и аккуратно вытирал уже давно испарившиеся капельки слёз на всё ещё родных и прекрасных щеках.
Он провёл бы вечность вот так, склонившись над ней, но странный звук вернул сознание обратно. Дом ожил, задышал. За спиной тихо скрипнула половица. Взгляд поймал мимолётное движение. Вот снова едва уловимое шуршание раздалось и умолкло в тишине. И шарканье, знакомое по детским воспоминаниям, войлоком по дереву, с трудом поднимая ноги, всё ближе и ближе…
— Дед… дед, ты, что ли?
Сергей оглянулся. Никого.
Зато за стенкой, в сенях, точно кто-то был. Оттуда доносился шорох, слышалось копошение.
— Подожди пока, Мариш, я сейчас, — Сергей отошёл от стола на шаг, потом в замешательстве остановился, обернулся и попятился назад. Так не хотелось обрывать ту ниточку, зримую только ему, которая ещё связывала их с женой.
Звук становился чётче, и Сергей всё-таки выбежал в сени. Краем глаза он уловил знакомый силуэт: ссутулившуюся спину в пол-оборота, прищур и тёмную пошарпанную трубку. Кровь хлынула к голове, ноги отказывались идти дальше, но Сергей пересилил себя, шаг, ещё один — он выскочил на улицу.
— Дед, стой! Погоди!
Линия горизонта вдруг резко дёрнулась и встала на дыбы. Мелкой россыпью пронеслась зелень, и серое небо лавиной обрушилось на него, унося сознание.
Яркий луч солнца пробивался в глаза. Высокая трава пошатывалась под дуновением ветра и щекотала лицо. Над головой нависали тяжёлые грозди душистых цветов сирени. Беспокойный воробей скакал по веткам и звонко чирикал. Сергей нащупал болезненную припухлость на затылке. Видимо, крепко приложился обо что-то.
Перед ним в обрамлении густой сочной зелени, как и прежде, стоял дом-подкидыш. Рассохшаяся скамейка исчезла, дверь намертво срослась с проёмом, от качелей остался один поеденный ржавчиной остов. Но Сергея это не волновало. Что ж, надо признать, что время пришло. Пора возвращаться! Туда, где давно не слышно птиц; в дом, где он вырос и умер уже давно.
Сергей ненавидел это место. Здесь всё теряло цвет. Даже покривившиеся ставни и заросшее травой крыльцо были тусклыми отголосками прежней жизни, выцветшими и полинялыми. Голыми руками, собирая занозы, он отодрал нетёсаные доски, которыми много лет назад сам заколотил вход. Скрип рассохшейся двери отозвался тугой ноющей болью где-то в груди. А может, не в груди? Может, разворошив глубоко запрятанные воспоминания, начинает выть душа? Хотя она давно погребена этим домом, как и детство. А часто ли воскресают наши мертвецы?
Он вошёл в дом. Под толстыми подошвами тяжело задышали половицы. Каждый шаг гулким эхом разлетался по опустелому жилищу. На столе у окна под слоем многолетней пыли покоилась старая, потрескавшаяся от времени трубка.
— Ну, здравствуй, дед! — едва слышно произнёс Сергей сиплым голосом. — Не думал, что вот так вернусь сюда. Н-да…
За окном в заброшенном дворике стояли двое: девочка лет шести крепко сжимала мамину руку. Так же когда-то и маленький Серёжа, вцепившись в материнские пальцы, с ужасом взирал на дом, отпустивший их, но какой ценой…
Сергей протянул руку к стеклу:
— Ты хотела увидеть дом, где я вырос? Вот он, милая, вот он.
Тёмные волнистые волосы развевались на ветру и воздушным каскадом спадали набок, куда молодая женщина как бы непринуждённо склонила голову.
— Вы думаете, я спас вам жизнь? — прошептал Сергей, зажимая в губах тёмную трубку.
Молодая мама повернулась к девочке. В её движениях уже не было той лёгкости и живости, которые так нравились Сергею — литая статуэтка разбилась, и теперь она тоже, словно собранная из кусочков, глыба. В неизменном наклоне держала голову тонкая шея.
— Нет, дорогие мои, вы давно мертвы! Как и мы, как и я…
Казалось, он слышал раздающиеся в воздухе стуки молотка, которым заколачивал ставни и двери, оставляя внутри одному ему известный ужас и деда…
Двадцать семь лет назад тонкие детские руки девятилетнего Серёжи тряслись, а гвозди под ударами тяжёлого инструмента вонзались в доски, словно в живую плоть. Свежий шрам саднил, пульсировал болью. Так хотелось его расцарапать, стереть с лица, содрать вместе с кожей. В проёме окна виднелся с прищуром взгляд — минута немого прощания, и дед растворился в глубине комнаты. Серёжа помнил его таким — молчаливым, с зажатой в тонких губах трубкой.
Незадолго до этого сухими старческими руками вытаскивал дед грубый топор из маленькой головы любимого внука. Шершавой ладошкой пригладил взлохмаченные детские волосы, уронил слезу и аккуратно поправил мальчика на скамье, словно боялся потревожить сон. Потом шепнул что-то на ухо обезумевшей матери и зашёл в дом.
Теперь черёд Сергея. Он вернулся, чтобы слиться с домом или раствориться, исчезнуть, перестать быть. Его уже нет. Все едины: Сергей, дед, прадед.
В сторону окна смотрели всё такие же крупные и невероятно тёмные глаза девочки. Но в них уже не горела та искорка жизни, что заставляла всех улыбаться. В черноте проёма за потускневшими от старости стёклами ещё виднелся еле различимый силуэт. Такой родной и незнакомый одновременно — косой белёсый шрам и холодный с прищуром взгляд. Но постепенно мрак поглотил его, не оставив ничего, кроме пустой дыры в стене.
— И у вас тоже остались шрамы. Чтобы не забывали, никогда не забывали — дом позовёт.
У Марины с Натой не будет выбора. Когда-нибудь они тоже вернутся, чтобы слиться с этим домом, который уже забрал их жизни. Они придут сюда, чтобы раствориться в сонме одиноких душ, потеряться в облаке пыли и осесть в каждом углу, в каждой щели, дышать старыми половицами, смотреть тёмными глазницами окон.
А дом подождёт, эти стены умеют ждать…
Автор: Юлия Трегубова.
Источник
Ключевые слова: Дом топор мрак сон мертвец избранное