Друг Сердечный Купидоша
Все началось с того, что Купидон Купидонович Свиницкий прыгнул в вагон, вильнув задом, и приехал в Ленинград из городка Замогильчина, в апреле тысяча девятьсот тридцать девятого года. В Ленинграде не был он уже лет пять кряду. Поехал к другу. Душу отвести, утолить печаль обжорской страсти. Год назад Свиницкий съел свою жену. Убийства не раскрыли. Потому Купидон Купидонович был еще, хотя бы, спокоен. Выкатился на платформу, где его поймал круглый, как колобок, приятель Ащеулов.- Ах, мой дражайший! До чего я рад!
Плутон Венерович Ащеулов расплылся в улыбке и расцеловал лысину старинному своему приятелю, Купидону Купидоновичу Свиницкому.
- Мое почтение, дорогой Плутон Венерьянович… - заалел умильно Свиницкий и улыбнулся в усишки.
- Венерович, - еще умильнее округлился Плутон и шаркнул пухлой ножкой.
- Пардоньте, любезный, сколько лет мы знакомы, а все не запомню, как Вас по батюшке… - вздохнул Свиницкий, и, подхватив саквояжик, задорно подпрыгнул на перроне, словно бы всем своим видом говоря: «В путь!». Но, увы, воодушевление Свиницкого тут же лопнуло, как мыльный пузырь. А прежде лопнул саквояжик, треснул по швам: покатились оттудова предметы, составлявшие основы жизни Купидона, а именно - бутылочка хересу, панталоны, ночная сорочка, фотографий фривольных девиц штук пять, и курица зажаренная, в газету тщательно одетая. Последняя, как показалось Плутону, очень смутилась того, что упала, раскорячив волосатые почему-то ножки, и потому он ее бережно поднял.
Купидон, умостившись толстым задом на фотографии, комкал панталоны, пихал в негодный саквояж, но тот лишь трещал, и снова трещал... С каждым подобным звуком Купидон становился чуть красней, чем до того, а прохожие хихикали.
- Так пойдемте ж скорей, пойдемте с этого препротивного вокзала! – отчаянно пискнула толстощекая физия Плутона, и два круглых приятеля исчезли в толпе.
Невский проспект пестрил нарядами и каблуками, распевал песни, гудел колесами трамваев и сиял, как новенький рубль. Таращился в самое себя Казанский Собор, млел купол его на жаре… Слепила глаза далекая спица Адмиралтейства. Направлялись – на такси – домой к Плутону. Жил он в крошечном, спокойном домике, где-то неподалеку от Исаакия. Этот собор почему-то особенно напугал Свиницкого.
- Экое брюхо! – прогудел он завистливо, кивая на золотой, купавшийся в солнечных лучах, купол.
- У вас дома, поди, такого нет? – пропел, смеясь, Плутон Венерович.
- У меня - такого нет… - кивнул на свое круглое нутро Купидон Купидонович и погрузился в тяжкие раздумья. Все, что в этом мире было больше него самого, шире, объемнее, низвергало Свиницкого в омуты зависти. Словно бы Купидон Купидонович мечтал заключить в себя всё.
Потом, наконец, проехали желтый Почтамт с его аркой и прибыли в Фонарный переулок. Парадная пахла варениками, квартиры по-могильному гудели, а в смеющемся окне дышали черты зловещего, огромного купола… Свиницкий глупо улыбнулся.
Умирал последний день апреля, и закат весенний был светел и тих.
Грохнула дверь квартиры номер шесть, раскрывши сизость, безмолвную; похрюкивающее дыхание Свиницкого раздалось в ней эхом.
Сели за стол, пить чай. Купидон Купидонович нет-нет, да и прикусит язык, запищит, а Платон Венерович улыбается и спрашивает, вкусно ли, а сам все сует ему под руку, подкладывает: блины, варенье, конфеты. А Купидон Купидонович ест, уминает, трескает. И стоит, значит, по всей квартире чавканье такое смешливое. Зубами клацает хищно толстая морда Купидона, а хихикает – пухлый Плутон и кулачками себя по брюшку колотит. А Купидон Купидонович все жрет, жрет: и уж медленней шевелит челюстями, а толстыми пальцами все равно хватает – окорочка, буженину, а потом, желая подсобить, Платон Венерович наливал щедро квасу Купидону Купидоновичу прямо в рот…
Через час на Купидоне Купидоновиче треснул костюмчик, прямо на заднице.
- Пойдите прочь, Платон Венерьянович… И заприте меня тут, чтоб я вас не сожрал, - мучительно икнул Свиницкий.
- Цигарку не желаете, друг сердечный? Для пищеваренья.
Свиницкий взвыл.
- Ну, как хотите. И вообще: Платон, знаете ль, Венерович. Так-то. – Затопал, как кот, в коридоре Платон, задумчиво тряся буклями и дымя папироской. Сделал себе кофею.
День скончался, темным стал, как плод гнилой.
На ночь Платон Венерович крякнул под дверь Свиницкому:
- Купидоша! Друг сердечный! Ночная ваша ваза под кроватью.
И в спальню, на цыпочках.
А утром – глядь, открыта дверь. И чисто так в комнатушке, свежо.
Пожал плечами Платон Венерович, вышел в парадную покурить. А во дверь письмо воткнуто – и на штемпеле значится: Замогильчин, первое мая, 1935.
Вскрывши конверт, увидал Платон Венерович текст следующий:
«Платоша! Дело в шляпе. Уж шестой год как у тебя не был. Брюхо плачет по Ленинграду. Венок мой совсем облез, и крест ощетинился щепками… Ты говорил, у вас есть отменный Загробмаг. Будь так добр, купи старику Свиницкому крест, я приеду и рассчитаюсь. Выезжаю из Замогильчина, поезд прибудет в три часа дня. Вагон третий. Купе, однако, тоже.
Твой друг К. К. Свиницкий.»
Ошалело выбежав на улицу, споткнувшись на лестнице, измазав пиджак во дворе, Платон Венерович вперил взор свой на набережную реки Мойки. Та была светла, первомайна и пионерна.
Платон Венерович стоял, разинув рот посреди улыбок, а на шляпу ему степенно гадил ехидный голубь.
Так он и поехал – в первомайском троллейбусе – к вокзалу, ехал по сияющему Невскому проспекту, пестрому, громадному.
Ключевые слова: Ленинград друзья вокзал квартира обжорство письмо первомай авторская история