Восход

Обшарпанные стены с облупившейся синей краской, из-под которой выглядывала ставшая серой от грязи и времени побелка. Столь же серый, местами закопченный потолок, засиженный мухами и таящий в углах пыльные тенёта - однако, не имевший в своих закромах даже банальной лампочки. Пол, безуспешно пытавшийся прикрыть оборванным линолеумом своё обнажённое и изъязвлённое тело, был усыпан различным мусором, закидан битым стеклом, обрывками целлофана, клочками каких-то бумаг. Непонятные рисунки, символы, бессмысленные фразы покрывали пространство измождённых стен там, где это было возможно. Мебели в комнате не было, не считая шаткого, изъеденного жуками-древоточцами, стула. Единственное окно в комнате когда-то было выкрашено в тот же синий цвет, что и стены, но сейчас пребывало не в лучшем состоянии, чем они. Дерево рамы, в силу воздействия различных неблагоприятных факторов имевшее оттенок, близкий к оттенку кожи древнейшей из египетских мумий, повсеместно прорастало чёрной и склизкой плесенью. Наполовину выбитое стекло присутствовало лишь в одной из створок; другая зияла пустой глазницей, чьё содержимое изымали из неё с особым усердием и жестокостью.

За окном было самое чудесное и удивительное время суток. Одинокие звёзды ещё мерцали в глубине небес, но на востоке небо уже писало на своей плоти прелюдию нового дня, играя и смешивая всевозможные оттенки багрового и синего. Там, где подступающее утро совокупляло угасающую ночь, отдававшуюся ему уже без сопротивления, рождались предрассветные сумерки. Они, излучая волны таинственного света, расползались над миром, донося до скованных мглистыми грёзами смертных немыслимые откровения иных миров. Их вязкая субстанция втекала и в опустошённую глазницу угрюмой комнаты, заполняя собой всё пространство внутри неё. Извиваясь и облизывая стены и потолок, сумерки окутывали и слегка освещали фигуру, лежащую в углу у окна на груде старого грязного тряпья, исполнявшей роль постели.

Обитателя этого неприветливого жилища, возлежавшего на своём ветхом ложе, вряд ли с полной уверенностью можно было причислить к живым. Это был молодой мужчина, на вид ему было слегка за двадцать. Он имел самые заурядные черты лица, коротко стриженые волосы, был одет во что-то, отдалённо напоминавшее рубашку и брюки. Безвольно откинувшись на своей импровизированной кровати, он лежал, закатив глаза так, будто силился увидеть затылочную часть коры своего мозга. Бледная кожа в сумеречном свете отдавала синевой; но и на синем фоне его вены выделялись чёрными корнями, прорастая в его руке и давая побеги подкожных кровоподтёков. Перетянутая на левой руке вена, лежащий невдалеке опорожнённый наполовину шприц – этот человек пребывал тут лишь телесно, тогда как его сознание было уже запредельно далеко отсюда, в тех краях, куда обычным людям проход закрыт навсегда…

***

Дикое, пустое, необъятное поле вокруг. Ноги по колено утопают в похожей на ковыль мягкой траве, колышимой лёгким ветерком. Нет конца и края этому полю, так же, как нет конца и края безграничному небу, затянутому таинственно мерцающими в предрассветных сумерках облаками.

Он не имел совершенно никакого представления, как оказался в этом месте, а главное – что это за место. Он мог бы списать всё на наркотический бред, однако окружающая его действительность была чересчур реальной. Кожа ловила на себе ветерок, осторожные касания травы и предрассветную прохладу. Обоняние ласкал запах росного поля, сплетавшийся из стерильной чистоты девственной природы и казавшейся неземной свежести вездесущего эфира. Он видел как там, впереди, массивные тёмно-синие облака начинают наливаться кровью, постепенно розовея и проступая золотыми жилками. Скоро должен был наступить рассвет. Тем не менее, светило пока не спешило показываться из-за линии горизонта, хотя небеса кровоточили с каждым мгновением всё сильнее. Облака слились в единый панцирь и, сочась предрассветным сумеречным светом, перерезали и душили артерии подступающих токов дня. Сложно было сказать, когда наступит решающий перелом в этой борьбе умирающей ночи с рождающимся днём. А ещё сложнее – в чью сторону этот перелом будет.

А похожая на ковыль трава всё трепетала на ветру, и не было ей дела до метаморфоз небесной массы, и было бесконечным её колышущееся море.

Он пошёл вперёд. В конце концов, было бы крайне глупо просто стоять или сидеть в бездействии. Нет, он не пытался найти выход отсюда – что-то подсказывало ему, что путь назад отрезан раз и навсегда. Он просто шёл, чтобы не умереть и не сойти с ума от этого пустынного спокойствия, от этой травы, мягко касающейся бёдер, от этого немыслимого неба и от поспевшего, но не разрешившегося восхода. И он шёл к нему, переношенному светилу, не надеясь увидеть, но надеясь хотя бы застать.

Сколько времени он шёл, и какое расстояние он отмерил своими шагами, сказать было невозможно. Казалось, время здесь застыло, или же, что скорее всего, просто умерло. Пространство же стремилось к бесконечности, замыкаясь в своей точке отсчёта. Однако, несмотря на это, он шёл. Возможно, перебирая ногами на одном месте, но, по крайней мере, не погружаясь в губительный, сладостно манящий океан застывшей реальности.

Его взгляд был устремлён вперёд. Да и к чему оглядываться в пустынном, диком, бескрайнем поле то ли в глубинах своего разъеденного наркотиком воспалённого сознания, то ли на краю вселенной, где пространство и время в один прекрасный момент обратились в нуль? Но, однако, боковое зрение работало, и в какой-то момент, поймав слегка размытый силуэт за спиной, оно заставило его обернуться.

Некто стоял чуть в отдалении от него. Высотой примерно в три человеческих роста, молчаливый и чуждый, он внушал необъяснимый ужас одним своим видом. Балахон цвета самой пустоты, плотно облекавший его тело, колыхался в такт ветру. Руки незнакомца были скрещены на груди, кисти с длинными когтистыми пальцами казались древними и иссохшими, а их цвет был подобен небу над головой. Лицо было до половины скрыто просторным капюшоном. Черты лица нельзя было рассмотреть - судя по всему, его скрывала неброская маска из неведомого металла, похожего на электрум, тускло поблёскивающая сама по себе, не преломляя своей поверхностью и крохи сумеречного света.

Фигура незнакомца не двигалась; он не предпринимал абсолютно никаких действий по отношению к человеку или окружающему пространству. Он просто стоял, облачившись в окружающее безмолвие; он сам был безмолвием, озарённым тусклым светом предрассветного неба. Но именно эти бездействие и безмолвие привели человека в неизъяснимый иррациональный ужас, и он рванулся вперёд, к скрытому за горизонтом светилу, веря в него, как в Спасителя. Оглянувшись, он, замирая от страха, отметил, что незнакомец следует за ним, не приближаясь, но и не отставая. Преследователь не бежал – с развевающимися полами и рукавами балахона, он буквально парил над твердью, подобно жуткой птице, разведя руки в стороны, как если бы хотел сжать в своих объятьях всё пространство вокруг.

Человек бежал, спотыкался и падал, поднимался и вновь бежал. А тот всё так же молчаливо преследовал его. Это даже напоминало не погоню, а, скорее, игру в салки. Только вот человеку было страшно представить, что произойдёт, если незнакомец догонит и осалит его.

Он бежал, не смотря под ноги, устремив свой взгляд вперёд и чуть дальше. Поэтому он и не заметил того, как вместо тверди под ногами внезапно оказалась влажная холодная бездна. Окунувшись в неё с головой, человек попытался выплыть, но, бултыхаясь, он лишь сильнее загонял себя на глубину. Захлёбываясь чёрными ледяными водами, теряя последние силы и надежду, он закрыл глаза, решив принять свою гибель как избавление.

Подводные течения закрутили его обмякшее безвольное тело, всласть поиграли им и понесли в неведомые глубины…

Открыв глаза, он обнаружил себя лежащим на земле под беспроглядным сплетением тёмных ветвей. Земля под ним была абсолютно голая, не имевшая на своём теле даже вездесущих мхов, но изрытая древними массивными корнями. Сквозь переплетённый полог леса не было видно неба, поэтому вокруг царил зловещий полумрак, в котором, однако, угадывались силуэты деревьев. Точно сказать, что за деревья росли здесь, было невозможно, настолько чужды они были реалиям мира, который человек покинул, уйдя в добровольное странствие – или же изгнание без права на возвращение. У них были довольно толстые стволы, покрытые странными наростами, из которых сочилась какая-то вязкая жидкость с неприятным запахом. Ветви, напоминавшие покрытые пятнами плесени руки мертвеца, были усыпаны острыми, словно лезвия, вытянутыми листьями и покрыты свисающими лишайниками грязно-пурпурного цвета. В кроне неспешно протекала жизнь каких-то невидимых глазу созданий, выдававших себя лёгким шуршанием и ворчанием. Издалека доносился приглушенный рёв стремительно несущегося потока воды.

Приподнявшись на локтях, в паре метров от себя он увидел своего преследователя. Тот всё так же безмолвно взирал на него, скрестив руки на груди и поблёскивая сжатыми тонкими губами маски. Человек хотел вскочить и броситься бежать, но неведомая сила властно и непреклонно прижала его к земле.

«Скажи – я в Аду, а ты – Сатана?» - обратился человек к неведомому существу в балахоне, безмолвному и наверняка безымянному, отчуждённому, но испускающему волны силы. Обратился мысленно, потому что подозревал, что вербальное общение с ним, скорее всего, бессмысленно, да и в принципе невозможно. Обратился, не надеясь получить ответ. Однако, в его сознании голос, чуждый всему живому и разумному – в скромном человеческом понимании разума - во вселенной; голос, истирающий его естество в ничтожную пыль своей немыслимой силой, ответил:

«Нет. Это не Ад. Я – не тот, кого младая раса зовёт Сатаной. Нет ни того, ни другого. Есть лишь Хаос и Пустота. Есть углы и грани. И есть Предел».

«Для чего я здесь? Или это кара для меня, а ты – мой мучитель?»

«Нет. Ты сам нашёл путь. Врата Ул’фхегнарди были открыты. Скоро они придут».

Человек почувствовал, что больше ничего не сдерживает его. Вскочив, он бросился бежать сквозь лес прочь от этого существа. Незнакомец в балахоне более не преследовал его, он остался стоять на месте, всё так же бездвижно и безмолвно. Впрочем, сейчас он волновал человека меньше всего. В его голове агонизирующим китом бились только две мысли. Он думал о фразе «Скоро они придут» - кем будут эти Они, идущие сюда из неведомого Ул’фхегнарди, и есть ли шанс ему от них спастись – ведь идут они наверняка за ним. А ещё он думал, что там, за стеною этого жуткого леса, скрыто вожделенное им светило. И он верил, необъяснимо и яростно, что нужно лишь достигнуть его, ещё не рождённого, но близкого к этому – и всё закончится, и он наконец навсегда покинет эти странные, воистину потусторонние, запредельные места.

Бег, бесконечный безумный бег, продолжался. Теперь сквозь совершенно густые заросли, спотыкаясь о гротескно застывшие корни; ветви то и дело били его по лицу и телу, их касания напоминали прикосновение к ржавой колючей проволоке, и каждое из таковых оставляло на теле рваные порезы, медленно истекавшие кровью. Хорошо, что среди этих жутких стволов и корней, затруднявших продвижение по его и без того тернистому пути, угадывалась тропа, которой он держался с полной уверенностью, что она его выведет отсюда. Но куда?

Под ногами начала чувствоваться травяная мягкость, ноги утопали в ней по щиколотку, и она ласково и нежно обнимала и щекотала их. Но, бросив на мгновение взгляд под ноги, человек с трудом сдержал свой крик, чтобы сберечь дыхание – то, сквозь что продвигались его ноги, не могло быть травой и в самом страшном сне. Нечто грязно-розовое, покрытое синими бородавками, напоминающее расплющенные щупальца, либо отрастивших присоски планарий, произрастало из самой земли этого чуждого всему рациональному леса, покрывая поверхность сплошным ковром. Оно непрерывно колыхалось и действительно обхватывало ноги, но с любовью мясника, оглаживающего бока приготовленного к закланию невинного поросёнка.

Он бежал дальше, стараясь не смотреть вниз. Однако ступнями он почувствовал, что поросль колышущейся не-травы начала перемежаться чем-то, напоминающим острые камни или битое стекло; при этом воздух наполнился миазмами, место которым было над разрытыми братскими могилами. На этот раз человек не рискнул взглянуть под ноги, ибо жуткие догадки терзали его разум, а проверять их он не хотел для сохранности своего рассудка. Он продолжал бег, чувствуя, как его ноги резались до крови, и кровь его оставалась на земле, приводя в неистовство и без того остервенелые щупальца омерзительной растительности.

Человека ничуть не удивило, что через какое-то время за его спиной раздался хриплый рёв, переходящий в затяжной кашель и сиплый вой. На этот раз он решил обернуться, чтобы посмотреть в лицо неведомой угрозе, настигавшей его с такими жуткими звуками.

Их было около десяти, и поначалу человек принял их за очень больших собак или волков. Но затем во мраке леса начали угадываться детали их облика, моментально приведшие человека в состояние панического ужаса.

«О, Всевышний, что могло породить таких кошмарных богомерзких тварей?!»

Очертаниями они действительно были схожи с псовыми его родного мира, но их размеры превосходили самого крупного из представителей этого семейства в несколько раз. Голову украшали пять пылающих газовым пламенем глаз, хаотично блуждавших по морде, раздвигая плоть, словно она была водами мутной реки. Нижняя челюсть отсутствовала, а верхняя внутри и снаружи была усеяна острыми длинными клыками, с которых капала фосфорицирующая слюна кислотного цвета. Из их глоток свешивались усеянные странными наростами языки, беспрестанно стрекающие наподобие щупалец гидры. Человек не разглядел у них ноздрей; да и уши, видимо, были ни к чему этим иномировым порождениям межзвёздного безумия. Уродливая голова крепилась на, казалось, складной шее, вытягивающейся и сжимающейся в такт бегу. Туловище было крайне худым, сквозь мертвенно-синюю кожу были видны рёбра, местами протыкавшие плоть, прорываясь в разные стороны отвратительными шипами. Позвонки открывались наружу небольшими уродливыми наростами. Ноги, казалось, принадлежали слонам с картин Дали – очень длинные и тонкие, многосуставчатые, они оканчивались когтистой трёхпалой ступнёй. Довершал картину губительно изогнутый хвост, увенчанный чем-то, что человек побоялся даже пробовать идентифицировать, настолько оно было извращённым даже для окружающей реальности.

Из каких тёмных глубин мироздания прибыли эти твари, чтобы настигнуть и пожрать его? И сколько ещё подобных им или иных порождений внемировой аменции таят в себе бездонные колодцы бесконечного пространства космоса?

Они неслись, гонимые жаждой, которую вряд ли можно понять и объяснить, будучи лишённым хотя бы частички того, что составляло их чуждую всему осмысленному природу; неслись, едва касаясь своими причудливыми лапами тверди – но оставляя в местах таких касаний выжженные пятна в омерзительной поросли; неслись точно по следу человека, беспрестанно прядая языком, слизывая капли крови с не-травы, подзадоривая и распаляя себя её вкусом. Человек выжимал из себя последние силы, но расстояние между ним и порождениями всеобъемлющего вселенского кошмара медленно, но верно сокращалось. Обжигающий воздух, вырывающийся из пастей псов, уже касался его спины. Хотелось просто упасть и предаться их воле; однако, впереди светило, столь же спасительное, сколь и губительное, уже начинало вырываться из плена вечной ночи. И поэтому он продолжал свой бег - сквозь вечный ночной страх, воплощённый в этих чащах и щупальцах, сквозь густеющий от мускусного запаха тварей воздух – сквозь весь этот проклятый мир, где он очутился вопреки своей воле.

Неожиданно твердь вновь исчезла под ногами, и он полетел вниз с обрыва. Сколько длилось падение – минуту, час, вечность? – но вскоре под спиной, на которую он приземлился, вновь оказалась твёрдая поверхность. Прошло некоторое время, прежде чем человек, чудом выживший после полёта вниз, смог открыть глаза и оглядеться. Его взгляду предстала абсолютно безжизненная базальтовая равнина. По всему её периметру в, на первый взгляд, хаотичном порядке, были раскиданы мрачные титанические глыбы из чего-то, похожего на морион, чья поверхность была испещрена таинственными клинописными символами. На деле же эти глыбы создавали собой некое подобие спирали, закручивающейся к центру.

А в центре равнины было дерево.

Гигантское дерево, пронзающее пространство и время, имеющее огромные толстые корни, необъятный ствол и ветви, теряющиеся где-то в чёрно-синем колодце неба. И всё это дерево было переплетением гигантских вен и артерий, пульсирующих и перекачивающих что-то из глубины в пустоту. Кровь, первичный бульон, души, нечто иное и непредставимое? – неведомо. Завораживающими и жуткими были сокращения этих чудовищных сосудов, сплётшихся в порочном сопряжении запредельного синуса. И, в такт титаническим сокращениям, на ветвях подрагивали омерзительные полупрозрачные кули с… Боже, каким жутким созданиям могли принадлежать те эмбрионы, что находились в этих кулях на ветвях дерева, насыщаясь тем, что беспрестанно шло вверх по сосудам?!

Человек рухнул на колени, затем лицом на землю и зарыдал. Без всхлипов, без слёз – но от всей своей гибнущей души. Он взмолился богам, всем сразу – но какой толк может быть от молитв тем, кого не существует; просто не может существовать во вселенной, полной всем тем, что довелось увидеть ему – и что есть лишь малая часть куда большего агонизирующего ужаса, истинного и вечного безумия, что лежит в основе существования самого мироздания? Он чувствовал, что там, за его спиной, кошмарные псы уже догоняют его, чтобы растерзать, выпить душу и обратить в ничто. Он чувствовал, что физические и духовные силы покинули его, и поэтому распластался на земле, готовясь встретить свою гибель.

И в тот момент, когда твари были уже совсем рядом, человек ощутил на себе нарастающий жар и приподнял голову. Из-за громады дерева выглядывало светило, и его обжигающие лучи, казалось, придали беглецу сил. Вскочив, он продолжил свой бег к столь желанному раскалённому диску. Сделав огромный крюк, чтобы обогнуть пульсирующие корни дерева, петляя между таинственными мегалитами, человек совершил бросок прямо по равнине к разгонявшему сумерки светилу.

И замер на краю бездны.

Твердь обрывалась в никуда. Неведомые глубины не были скрыты тьмой или туманной дымкой – в них бушевали протуберанцы, металось, не находя выхода, первозданное пламя, видевшее рождение мироздания и принимавшее в нём непосредственное участие – ровно также, как оно примет участие и в его гибели. И из этого огненного хаоса возрождалось светило, выжигая саму реальность своим пылающим взором.

Человек обернулся – позади, в нескольких десятках метров от него, стоял незнакомец в балахоне, его первый преследователь. Руки его всё так же были скрещены на груди, но капюшон теперь прикрывал лишь самый верх маски, скрывавшей лицо. Теперь были видны прорези для глаз, за которыми можно было с трудом, но разглядеть то, что они так тщательно скрывали… Кошмарные псы бродили за его спиной, издавая полные недовольства низкие утробные звуки, не решаясь, тем не менее, броситься на человека – видимо, источаемые светилом свет и жар были губительны для них.

«Ты нашёл путь. Теперь он завершился», - раздался в голове голос существа в маске.

«И… Что дальше?»

«Всё».

Незнакомец резко сорвал маску со своего лица. Господи! То, что было скрыто за нею, не могло присниться в самом кошмарном из снов, не могло родиться в самом затяжном шизофреническом бреду, не могло посетить ни одного из визионеров, пусть даже он принял бы самый сильнодействующий наркотик. Казалось, что всё самое немыслимо ужасное, что есть во вселенной; квинтэссенция нечестивого безумия, разлитого по всему её пространству; безумный хохот потрошащего самое себя бытия – всё воплотилось в том, что было скрыто за маской. Крик человека, настолько мощный, что смог пробить неприступный барьер тишины, огласил всё окружающее пространство. Он отшатнулся в ужасе, неистовом первобытном ужасе, и рухнул прямо в клокочущую и хищно чавкающую огненную бездну, продолжая кричать…

А светило, ухмыляясь и скаля зубы, полностью выкатило своё тело в черноту бездонного неба и продолжило свой вечный путь, освещая этот и мириады других миров. Освещая и комнату с мёртвым телом, лежащим на груде тряпья в углу у разбитого окна.