Пока тихо...

Северов остановился перед пленным. Тот сидел на земле, левая скула краснела свежей ссадиной. Высокий, худой, какой-то даже по-женски стройный. Лицо бледное, но взгляд держит, спокоен.

– Что же ты, гнида белопузая, за собой бегать заставляешь? – негромко спросил Северов.

Белогвардеец промолчал, лишь глаза сузились и скулы заиграли. Задело, гордый.

– К стенке его, а лучше штыком в пузо, – пробурчал Грицко, большой, заросший волосами боец. – Пулю на такого жалко. Полдня гонялись за эдакой сволочью.

– А вот это нельзя, Ваня, – Северов погладил заросший щетиной подбородок: черт, даже побриться некогда. – Коли виноват перед народом, пусть его народ и судит. В этом и смысл, чтобы народ сам все решал, понимаешь?

– Вот я бы и порешил, – хмыкнул Грицко. – Сам бы и за всех!

Стоящие чуть поодаль красноармейцы заулыбались.

Савелий Северов много повидал: не первый месяц в строю РККА. Он и рад бы согласиться с Грицко, потому как правильно говорит, да приказ. Пленный у них, видать, тоже из «битых»: даже не дернулся. Хотя время военное, законы тоже: если враг, то и к стенке поставить – раз плюнуть.

На еще совсем летнем небе ни облачка, но в пьянящем духе разнотравья уже чувствовалась осенняя гнилостная сладость. Солнце, наливаясь краснотой, клонилось к закату, из недалекого леса выползал сизоватый, стелющийся по земле туман. Деревья шумели, на краю хутора лаяла собака. Странно, хутор брошен, а псина осталась.

– По коням, – скомандовал Северов. – Поворачиваем обратно.

– Командир, может, заночуем? Темнота скоро, а ехать ой долга, – предложил длинноусый татарин Бараев.

– А-атставить разговоры. Тихой, Бараев, беляка на свободную кобылу, лично отвечаете за него. Лично!

Уже выезжая с хутора, комиссар понял, что так не нравилось в этом брошенном поселении – дорога. Вовсе не казалась она запущенной, словно бы всего пару дней назад проехало несколько телег: в пыли остался петляющий след деревянных ободов. А сам хуторок-то: зарос сорной травой выше крыш, колодцы обвалились, журавели от них накренились или попадали вовсе. От пары домов остались только черные горелые головешки. Погибший хутор, нежилой.
Чей же обоз тогда ходил по дороге? Какие такие люди, наши али нет?

– Командир, – к Северову подскакал на гнедом мерине Афонька Рыжий. – Может, обратно другим путем двинем?

– С чего бы? Рассказывай, – приказал Савелий. Рыжий родился в этих местах, совсем недалеко от Нижнего, в таком же вот маленьком поселке. Чутье у парня отменное: стоило прислушаться.

– Думается мне так: мы же, когда речку переходили, почитай, с дюжину с лишним верст берегом дали. Получается, если обратно вдоль дороги пройти, попадется проселка к реке, тогда срежем, брод-то найдется обязательно. – Рыжий с трудом сдерживал под собой коня: гнедой танцевал, несмотря на малую передышку, готовый снова скакать в полную силу.
Что конь, что человек – подобрались будто специально: сильные, ловкие, быстрые. Рыжие, что еще сказать? С такими революцию сделали, с такими, верно, только победить можно.

«Далеко пришлось гнаться за контриком этим, далеко. А возвращаться никак не меньше… вдоль, говоришь? А что, заодно и разведаем, кого тут носит, совсем недалече от передового обоза РККА», – решил Северов.

– Давай-ка вперед, посмотри, что и как, но так, чтобы без шума.

– Понял, командир, без шума!

Рыжий умчался, что пыль столбом по дороге.

Невеликая дружина Северова растянулась следом: впереди Грицко, за ним седоволосый Федор Тихой, за Федором на привязи скакала кобылка с пленным поручиком. Бараев, с лежащей поперек седла винтовкой, двигался за белогвардейцем, выказывая тем свое намерение: более не гоняться, а просто стрельнуть беляка, едва подвернется такая возможность. Последним двигался Северов.
Командира мучила мысль: чего же он упустил на хуторе, чего недоглядел?

Краем леса проехали пару верст, война хоть и прошла рядом, словно не заходила сюда: ни кострищ, ни мусора, трава да деревья. Только тихо как-то. Топот лошадей и невнятный разговор едущих впереди бойцов.
Северов прислушался: не то чтобы очень интересно, о чем говорят… Но если командир не знает, чем дышат его бойцы, то плохой он командир, никудышный. Федор Тихой рассказывал, какая на донской земле рыбалка да какой виноград у его брата. Ренат соглашался, что виноград, может, и хороший, а рыбалка в Волге у Казани лучше. Нормальный разговор о жизни – война надоела.

– Мы ловили, пока унести могли рыбу. Куда ее больше?

– Не пробовал ты нашего леща копченого, – вздыхал Тихой. – Победим белых, поедем к брату, сам узнаешь, тогда и спорить будешь.

– Ай, поеду, если позовешь…

У Тихого брат только и остался: своего дома нету, ни жены, ни детей. Дожил до седины, а вот, не сложилось. Федору очень подходила его фамилия – был он тихий, слегка даже забитый. Но за красное дело стоял твердо.
А есть ли кто у Бараева, комиссар толком и не знал.

Дорога, допетляв до выпирающего в степь лесного угла, повернула и устремилась направо. По ходу белела березами роща, за рощей лес начинался опять густой и зеленый до черноты.

Северов подъехал к остановившемуся Грицко. Иван почесал косматую бороду и указал на выложенную в колее камнями стрелку.

– Рыжий замудрил, – поделился догадкой боец. – Морда мордовская.

– Ну, а чего встал тогда? – спросил Савелий. – Если ясно?

– Вон, командир, посмотри.

Северов обратил внимание – рядом со стрелкой в дорожной пыли вырисовывался отпечаток будто бы ноги. Только таких следов быть не могло – как два человеческих, что в ширину, что в длину. Комиссар огляделся – других следов не наблюдалось.

– Шутит Афонька, – сказал Савелий. – Первый раз, что ли? Грицко, замыкаешь, я теперь первым. Н-но, пошла!

Солнце нырнуло в синюю полоску туч у самого края земли за далекими грязно-желтыми холмами. Оно побагровело ликом и окрасило весь горизонт революционно-алым. Вечерело, воздух к ночи остывал до того споро, что ветерок, вроде и не сильный, выстужал чуть не до исподнего.

Пленный белогвардеец ехал молча, форменный китель был порван: погоны сдирали, особо не церемонясь. Одернуться или запахнуться плотнее поручику мешали руки, стянутые за спиной форменным ремнем. Северов зябко передернул плечами: хорошо хоть на самом добротная кожанка, настоящая.

Лес неторопливо обступал с обеих сторон, угрожающе темнел в глубине, наливаясь сумеречным мраком. Тишь по-прежнему стояла смертельная.

Едва торный путь в очередной раз вынырнул из-под сосновых лап, Северов мигом осадил лошадь, дал знак красноармейцам – стой! Впереди, на вечернем небе, высилась огромной, чуть накренившейся башней ветряная мельница, вовсе неожиданная в таком месте. А на дороге, шагах в двадцати от края леса, чернела туша лошади.

Комиссар спешился, кинул поводья подоспевшему Бараеву:
– Грицко, за мной. Остальным ждать!

Иван грузно спрыгнул, дернул скобку винтовочного затвора и кивнул – понял. Северов достал из кобуры наган и осторожно двинулся вдоль наезженной колеи. Добрались до конячьей туши, подняли целую тучу оводов.

– Рыжего кобыла, точно, – Грицко сплюнул. – А пузо-то разодрано… словно косой! Недавно совсем, кровь только свернулась.

– Да вижу, – отозвался Северов. – Где сам Рыжий, вот вопрос.

Прошел еще немного по дороге – никаких следов. Присмотрелся к рубленой дуре мельницы – безмолвие, как на кладбище. Если засада, то знают, что они тут, иначе хоть кто-то шевельнулся или кашлянул. А Савелий бы услышал, себя он знает.

Тут за спиной вдарил выстрел, до того неожиданный в этой маревной тиши, что Савелий на миг присел, потерялся, но быстро опомнился и поспешил вернуться обратно. Грицко сопел рядом.

– Кто стрелял? – едва достигнув опушки, спросил Северов.

– В лесу стреляли, – Бараев качнул стволом. – Оттудова.

Лошадь всхрапнула, и на землю повалилось кулем тяжелое тело. Тихой! Бросились к нему, подняли – хрипит Федор, вся грудь мокрая от крови.

– Отходим назад, – только крикнул Северов, как понял: туда, на дорогу посреди деревьев, никак нельзя. Ровно подтолкнул кто-то: не смей! – Отставить!

Зашумело в чаще, заскрипело, упало на уже невидимый в сумерках путь дерево.

– К мельнице! – отдал новый приказ Северов. – Быстро! Бараев, раненого забирай!

Сам подхватил выскользнувшие из руки Тихого вожжи кобылки с пленным.

– Даже думать не моги убечь от меня, морда белая, – зло выплюнул Северов. – Догоню – убью! Грицко, последним, следи, чтобы беляк с коня не упал!

Вскочил в седло и хлопнул конягу по крупу:
– Пошла, родимая!

Застучали лошадиные копыта – чаще-чаще! Понесся в лицо холодный воздух. Едущие впереди Бараев с Тихим внезапно повалились вместе с лошадкой, та закричала жалобно, почти по-человечьи. В туче пыли и предночной мгле ни черта видно не было.

– Живы? – крикнул Савелий и услыхал в ответ:

– Живы.

– Грицко, помогай!

Остановились, закинули Тихого, словно куль, к Северову на седло, Грицко усадил Бараева позади себя.

Мельница нависла как-то разом: вдруг заслонила собой полнеба, совсем темного, с яркими набухшими ягодами звезд. Скрипели на ветру рассохшиеся ветряные крылья, свистели в трещинах меж бревен холодные ветерки. И – боле ни звука, словно вся степь повымерла. Оказавшийся первым у двери, спрыгнувший на ходу Бараев рывком распахнул незапертую створку, отпрянул в сторону…

Засады никакой не было. Только темнота и тишина. Да запах слежалой и отсыревшей муки – затхлостью и пылью веяло изнутри старой мельницы.

– Внутрь! Бараев, огня живее. Грицко, сгоняй вокруг, ищи вход для телег, должон быть, заводи коней! Да держите этого поручика, чтоб он сдох, у меня к нему вопрос попозже будет!

Раздал приказы, спрыгнул с лошадки, взвел курок у нагана и, пригибаясь, пробежал две сотни шагов обратно, к главной дороге, от которой к мельнице вел поросший травою проселок.

Замер, по-волчьи прислушиваясь, принюхиваясь. Такое не выучишь в городе, такое только у деревенских есть – чутье. Природа знает, кому помогать, а кому нет. Савелий сколько себя помнил, завсегда в лесу время проводил, выдайся такая возможность. Подрастал – реже и реже получалось: работа брала жизнь на себя.

Лошадь Федора тихо ржала, жалуясь.

Тихо, тихо, коняга, свои. Вот ведь напасть – обе ноги передние поломаны! В темноте влететь в сурочью нору или на пень нарваться можно, конечно, но разом обе? Да и темнота не такая, чтобы прям глаз коли!

– Тихо, тихо, родная. Все хорошо, все хорошо будет.

Приложил к большой теплой голове револьвер и нажал на курок. Звонко стукнуло в уши.

Прости, товарищ боевой.

Чу! Нечто пронеслось вдоль леса, невидимое в сумерках, но от того не менее стремительное и опасное. Подняло комиссару на загривке щетину, будто у дикого зверя. Все-таки засада? Но почему проворонили их тогда, ведь шли – не таились? Кто же стрелял в лесу? Афонька? Отчего тогда не подал знака раньше? И где он сам? Одни вопросы!

Тихо пищали комары, да в густом ковыльем сухостое вдоль торного пути свистел, перебирая тонкие стебли, ветер. Савелий поднялся, постоял немного, послушал – ничего. Повернул к мельнице и вновь ощутил, почти услышал быстрые тяжелые шаги, далеко, у леса. Сердце екнуло, по плечам прошла студеная судорога. Вот ведь напасть!

У самой рубленой стены окликнули:
– Стой, кто идет?

– Я это, Иван.

– Ты стрелял, командир? – Грицко вынырнул откуда-то из мрака. Огромный человечище, а ходит бесшумно, словно кошка.

Вместо ответа Северов сказал:
– Давай-ка внутрь, все одно тут темень, ни дыры не видно. Будем разбираться, что делать дальше.

В нутре мельницы тлел огонек, освещая тревожные напряженные лица Бараева и поручика. Белый тонкоусый лик поручика был спокоен, только блестели глаза под нахмуренными бровями. В невидимом из-за мрака углу тревожно фыркали кони.

– Что с Федором? – спросил Савелий, присаживаясь к огню.

– Помер Тихой, – откликнулся Бараев, нервно теребя усы. – Юшкой истек и помер совсем.

– Командир, там это, глянь, – пробасил Грицко.

– Погодите, бойцы, сейчас разберемся. – Северов пристально посмотрел на пленного. – Кто в лесу?

Поручик помолчал немного, ответил. Голос у него чуть подрагивал:
– Не знаю.

– А кто Федора убил, тоже не знаешь? – повысил голос Савелий. – И кто Афоньку в лесу подстрелил, тоже? Красные, может?

– Не знаю, – повторил пленный.

– Я тебя, гада, по законам реввоенсовета, без суда и следствия, шлепнуть могу. Здесь прямо, сейчас, понимаешь меня, поручик шавьего полка? Я двоих потерял за тебя, и ты говоришь, что не знаешь ничего?

Последние слова Северов уже кричал, зло, громко.

– Вы можете меня убить. Только того, чего я не знаю, я ответить не смогу.

Северов скрипнул зубами. Ах, кабы не приказ комдива, прямо сейчас и стрельнул бы!

– Сиди, думай, кто там из твоих дружков. Кто и сколько. Я спрошу еще раз, да больше не буду. Чего там, Иван?

Тот поднялся, запалил от костерка лучину, кивнул – отойдем. Савелий последовал за бойцом. Обогнули короб жерновов, прошли мимо испуганно всхрапывающих лошадей и остановились у поломанных ларей.

– Вот, Савелий Артемович.

Весь пол усеивали кости: большие и маленькие, целые и поломанные. Торчали ребра, белели крупные, иссушенные позвонки, темнели глазницами черепа.

– Мать честная, – ахнул Северов, разом покрывшись крупными холодными каплями.

– Тут это, только старые…

– А что, и новые…

– Были, за ворота выкинул, дюже лошади боялись запаха.

– Это же… человеческие?

– Угу.

Северов вдруг почувствовал, как земля уходит из-под ног. Ему казалось раньше, что, пройдя огонь и дым революции, пожив на полях войны, он видел все да привык ко всему. Расстрелянные, повешенные, раненые и убитые в боях. Сотни смертей. А получалось – не ко всему привыкнуть можно.

– Ты чего, командир?

– Умаялся, видно, – буркнул Северов. – Сколько тут, как думаешь?

– Двадцать, может, тридцать. Может, и полста, – ответил Грицко и сквозь зубы выругался. – Боязно считать. Там, за мельницей, чуть в сторону, еще один хуторок вымерший…

– Командир! – позвали от костерка.

Северов еще раз посмотрел на кучи человеческих костей, вздрогнул и махнул: пошли.

У огня их ожидал вскочивший Бараев. Лицо татарина испуганное, глаза круглые от страха.

– Ходит тама кто-то, у двери, послушай.

Все замерли. Скрип рассохшейся постройки, свист ветра сквозь щели. И где-то наверху, в темноте, каркнула разбуженная голосами ворона.

– Тихо. Померещилось тебе, Ренат.

Красноармеец мотнул головой:

– Да нет, командир. Точно тебе говорю, кто-то ходил. Так: топ-топ-топ, и обратно тоже топ-топ-топ.

Северову вспомнились шаги у леса, гулкие, неторопливые, но быстрые. Зверь какой? Нет, ни один так не ходит, даже медведь. Люди это, а если и не белые, то местные разбойные. Которые «ни за тех, ни за этих», зеленые.

– Наверху окно должно быть, – кашлянув, пробасил Грицко. – Полезу, посмотрю: мож, чего и увижу.

Он пропал в темноте, шумно полез куда-то, старые жердины трещали под ним. Ничего не боится Иван: другой бы ни в жизнь не полез, а этому все нипочем.

– Я вот думаю, ну попади Рыжий в засаду, успел бы он из ружья стрельнуть, чтобы мы услышали?

– Обязательно успел бы, – ответил Бараев. – Афонька бы точно успел. Да разве такой попался бы, ловкий больно был.

– Но, видать, попался, – Савелий подкинул веточку в огонь. – Выходит, точно местные шалят. Кто, кроме них, всю округу тут знает?

– А может, командир, это он в лесу стрелял?

Северов подумал. «А что, может, и правда, тогда Рыжий давал знак? Но как он в Тихого-то сумел попасть?». Снова вопросы без ответов.

Над головой гулко бухнул выстрел, и в тот же миг затрещали подгнившие доски, и, проломив ветхие половицы, с верхнего пояруса на землю рухнул Грицко. Следом упала винтовка.

Грицко взвыл по-медвежьи и разразился бранью.

Кинулись к нему, позабыв и про пленного, и про разговоры.

– В кого стрелял? Что случилось?

– Рука, – скрежетал зубами Иван. – Руку поломал, с-с-с-ааа!

– К огню, ну-ка! Поднимай его! Давай, цепляйся!

– А-а-а-а, рука, мать родимая!!! Здоровая лярва там…

Дверь сотряс сильный удар. Замерли, кто как стоял, боясь вздохнуть-выдохнуть. Поверху орали вороны.

Топ-топ-топ-топ-топ.

Северов, стараясь не шуметь, прокрался к костру, достал оттуда крупную головню и указал Бараеву стволом нагана – отворяй! Боязливо припадая на ноги, татарин приблизился к подпорке, поднял сапог и оглянулся на командира.

«Давай!»

Подпорка полетела прочь, Бараев дернул дверь на себя, а Северов, выстрелив в темноту, выскочил и, размахнувшись, швырнул головню в ночь. Густой мрак отозвался ворчанием и глухой неразборчивой речью. Бур-бур-бур, ровно и не человек говорил. Савелий выстрелил в сторону, где слышал бухтение, различил шаги, выстрелил вновь.

Среагировать не успел, как из темноты прилетело нечто и сшибло с ног. Савелий заорал, попытался скинуть с себя липкое холодное тело. Почувствовал, как в плечи вцепились руки и потащили-потащили его внутрь мельницы вместе с облепившим. Замелькал огонь, захлопнулась дверь, закричали, заматерились.

Наконец Северов понял, что свободен от ноши, насколько мог споро поднялся и взглянул на напугавшее.

На него безглазым лицом уставился Афонька Рыжий. Вернее, Афоньки было только половина – до пояса. Ниже блестели сырым обрывки плоти и тонкие веревки требухи. В ноздри ударил сладковатый запах крови, во рту разлился медный привкус. Северова повело, сознание провалилось куда-то вбок, он попытался выпрямиться, и его вырвало.

– Чщщорт, вынеси его куда-нибудь, – откашлявшись, прохрипел Савелий.

Топ-топ-топ-топ-топ.

Он отпрянул от двери, и вовремя: снова в полотно ударило, что-то сочно упало вниз.

Савелий отодвинулся к людям. Все замерли, уставившись на дверной створ, прикрытый такой ненадежной, тонкой дверью.

– Кто эта, командир? – прошептал Бараев. – Разве эта люди? Кто такое может?

Грицко шипел и баюкал поломанную руку. Странно и страшновато было видеть его, большого и сильного, таким беспомощным.

– Оно большое, выше человека, – простонал он. – Я стрельнул, порадовался еще: вроде попал…

– Больше человека, говоришь? А не брешешь, Грицко, быть такого не может, – скривился Северов. – Темно там, привиделось.

– Не брешу, командир, ей-богу.

– Нету бога, Ваня, а значит, и божишься ты зря.

– Ну хочешь, Лениным поклянусь?

Северов лихорадочно думал. Голова отказывалась понимать происходящее. Большое, рвущее на части? Нет такого в революционной стране, нету такого! И быть не может!

– Кто там? – Савелий обернулся, рывком притянул к себе поручика. – Скажешь, что не знаешь, не поверю! Зачем бежал в эти края, почему сюда? Кто там? Зеленые? Или ваши, белячьи, такое творят? Говори, сука, быстро!

Пленный потерял равновесие, навалился на Северова, тот оттолкнул обратно. От души размахнувшись, врезал рукоятью по голове – не сильно, не калеча, а чтобы больно было. Направил наган.

– Вы все равно мне не поверите, – негромко сказал белогвардеец. – Хотя и сами знаете про того, кто…

– Конечно, знаю! Белые али зеленые только, не пойму? И чего надо им – тоже!

– Нет, – покачал разбитой головой поручик, – Не человек, он такое сделать не может.

Он указал связанными руками на останки Рыжего.

– Врешь, контра, вре-ошь!

– Один из ваших пропал в лесу, пуля случайная, да случайно убила еще одного, третий покалечился, погибла лошадь… и это всего за один вечер, за час-два…

– Заткнись, поручик. К чему твои слова?

Ответить белогвардейцу не удалось. Резко затрещали, ломаясь, доски, полопались связывающие их поперечины. Дико заржали лошади.

Северов отвел наган от беляка и выстрелил в темноту, где в стойлах у тележных ворот стояли кони. Бараев вскинул винтовку и тоже выстрелил. А потом лихорадочно пытался передернуть затвор, но руки тряслись так сильно, что никак не получалось. Животные кричали, совсем как люди.

– Вперед! – заорал Северов и побежал к стойлу.

– Ай, вы, кутляки! – тонко, по-бабьи воскликнул Бараев и рванул следом. – Шишиб! За Рыжий!

У ворот творилось безумие, лошади хрипели и бились в судорогах. В отблесках далекого костра Северов видел только блестящие глаза, зубы, слышал тяжелый конский пот с вязким медным привкусом крови. Сквозь выломанные ворота проблескивали огоньки-точки звезд.

А еще что-то большое стремительно двигалось против его хода, обходя жернова с другой стороны. Доски и кости хрустели под тяжелыми шагами.

– Ста-а-аяяять! – крикнул Савелий и выпустил оставшиеся пули.

Заорал оставленный один Иван, эхом крик подхватил Бараев, оказавшийся почему-то далеко позади, у края освещенной части комнаты. Грицко вдруг забулькал, а Бараев, будто отброшенный сильным ударом, полетел и врезался в стену. Затрещали доски, и внезапно стало почти тихо – только удаляющееся топ-топ-топ, лошадиный хрип да высоко над головами вторящий ему вороний ор.

Савелий бросился к затухающему костерку, подкинул мимоходом захваченный с пола пук соломы. Пламя взметнулось, выхватив у темноты жуткую картину: торчащие, словно кости, белесые деревянные разломы, повсюду – на земле, стенах – расплывающиеся пятна, черный пролом вынесенной двери, лежащие ничком тела белогвардейского поручика и чуть поодаль Бараева.

– Грицко! – заорал Северов, – Иван!

Ни следа, будто и не было никогда такого человека.

Словно в ответ, издалека, сквозь пролом в стене, раздался жуткий то ли крик, то ли вой. Савелий понял, что у него дрожат руки. И вовсе не от ярости, как всего несколько минут назад.

Он доплелся до татарина, перевернул бездыханное тело. Шея сломана, мертв, что валун у дороги. Северов прикрыл бойцу пальцами глаза, поднялся и рывком посадил пленного перед собой.

Поручик застонал.

– Видел, кто это был?

На бледном лице беляка темная красная кровь казалась особенно заметной.

– Попрошу вас развязать мне руки. Я не убегу, слово офицера.

– Плевал я на твое слово, – Северов вытер лезущий в глаза холодный пот.

– Со связанными я помочь не смогу. Просто умру.

С детства Савелий отвык бояться. Пока был мальцом, пугался, конечно, всякого. А потом сама жизнь не давала возможности: с утра до самой ночи он и еще пятеро братьев заняты делами, работы столько, что времени на какое-то проявление страха нет. Ночь – всего лишь время для короткого сна, а с утра – снова дела. Лишь по праздникам удавалось украсть несколько часов для радости… когда уж тут бояться!

А сейчас ему было страшно. До смерти, до скручивающей нутро жути.

Дать возможность белогвардейцу сбежать, развязать? Или оставить как есть… беззащитным перед непонятным страхом из темного леса? Сбежит – и выйдет тогда: предаст он, комиссар Северов, власть Советов, не выполнит задания своего комдива. Не развязать, позволить неведомому убить беззащитного… вовсе подлостью человеческой отдает. Хоть и вражина, буржуйский прихвостень, а все одно – человек.

Достал нож и перерезал стягивающий руки ремень.

– Смотри, оф-ф-фицер, и я погляжу, каково твое слово.

– Нужно найти веревок, много. И покрепче, – поручик потер затекшие руки.

– Зачем?

– Комиссар, неужели вы сказки не помните?

– Сказки? – зло спросил Савелий. – О чем это ты, беляк, головой стукнулся?

На тронувшегося умом белогвардеец не походил, хоть и говорил вещи совершенно глупые.
– Сказки же всем рассказывают одинаковые. Вспомните, о чем я сказал совсем недавно…
…словно лавина несчастий обрушилась на дружину Северова: сразу одна беда, за ней еще, и еще. Говорят – не приходит горе поодиночке, но не чересчур ли для одного раза случайностей?..

– Лихо разбудили, думаю, – закончил поручик. – Оно хозяйничает у дороги.

«Лихо?»

– Не может быть, – недоверчиво сказал Северов. – Нет такого, это бабкины суеверия. Советская власть говорит…

– Только Лихо о Советской власти не знает, – поручик неотрывно смотрел в разлом стены. – Я видел, словно сам в сказке оказался. Оно утащило большого красноармейца, Грицко. От Лиха все неудачи – и моя, и ваши. Рядом Лихо, вот и творится бог ведает что… Есть у вас веревка или нет?

Северов угрюмо молчал.

– Скоро оно вернется. У него тут вроде лежбища, – продолжил белогвардеец. – И вы сами залезли к нему в дом.

– Почему так думаешь?

– Подслушал, про что вы говорили в углу. Лихо спит на человечьих костях, не помните разве?

Почувствовал Савелий движение воздуха, посмотрел: поручик перекрестился и прошептал несколько слов молитвы.

– А что, бог тоже есть, скажешь? Суеверия и сказки-то он не признает вроде как.

Белогвардеец помолчал и ответил:

– Я за людей молюсь… не за суеверия. Веревка нужна.

– Вожжи подойдут? – спросил Северов.

– Не знаю, – признался поручик, – веревку бы.

– Где ж взять? Пошли!

В темноте нащупать на мертвых тушах лошадей мокрые липкие ремни, отыскать у них начало, резать как можно длиннее – у самых конских морд – ничего кошмарнее Северов припомнить не мог. Они с беляком ползали по грязным клейким телам, вздрагивая от каждого громкого стука, перемазавшись густой остывающей кровью, ежесекундно ожидая пугающего своей необъяснимостью Нечто. Савелий понимал: столкнулись они и вправду с чем-то непонятным и страшным, только вот принять, что сказки оказались реальностью, не мог.

Сердце горело от гибели проверенных товарищей. С которыми и бой – один, и похлебка – одна на всех. Это комиссар ощущал живо, а принять, что убило их баешное Лихо…
…по-комиссарски Северов этого признать не мог…
…но по-простому, по-деревенскому, давным-давно, казалось бы, оставленному в прошлом…

Веревка получилась не слишком длинная, зато крепкая, что кованая. Савелий связал ее особыми узлами, знал: порвать такие не удавалось никому, даже кузнецу из родной деревни Вершие, что в Пензенской губернии.

– Предлагаю поступить так: я выйду и попытаюсь заманить Лихо внутрь. А вы постараетесь, как только оно окажется тут, опутать ему ноги, насколько возможно, чтобы двигаться не могло.

– А дальше? – Северову морозом пробежалось по спине.

– Если получится, то постараемся сжечь вместе с мельницей. Коли сказки не врут, по-другому с ним не совладать.

Легко сказать: постараться и попытаться! Савелий привык воевать с людьми, простыми, из костей и мяса. Сжился с тем, что ведет в бой не страх, а правая ярость и вера в победу. Этой ночью все не так. Жутко сегодня, и безысходностью веет.

– Хороший план. А поступим так: петлю сделаем, вроде как на лося, следить за такой без надобности. Коли удастся, затянется сразу, а там поможем. Вместе пойдем, беляк. Не годится красному комиссару за белогвардейской спиной шкуру свою прятать.

– Господин красный комиссар, это совсем нерационально, – попытался возразить поручик. – Вдвоем нам будет только хуже!

– Вместе пойдем, – повторил Северов. – Не обсуждается.

– Думаете, сбегу? Ну да… Оружия тоже не дадите?

– Нет. Я рядом буду, не хочу, чтобы ты меня застрелил.

На небо выкатила луна, яркая, круглая. Северов мог разглядеть на ее желтоватом лице все оспины и шероховатости. Верхушки деревьев в лесу луна будто вымазала серебром, тусклым, но все же светлым, видимым. Ниже тонкой пленки этого серебра было черным-черно. И оттуда словно смотрели на Северова тысячи страшных злых глаз, до того неприятным было ощущение: стоять неприкрытым, незащищенным в прохладной тишине ночи, где-то совсем в чужих местах. Стоять и ждать сказочного чудища, которое вроде и не могло существовать, а все одно убило уже четырех человек да полдюжины лошадей.

– Как тебя звать-то хоть? – спросил Савелий стоящего рядом поручика. – Не ровен час, помрешь, а я даже не знаю, кого в плен взял.

– Константин я, Покровский, – поколебавшись, ответил тот.

– А чего же ты, Костя, полез в эту глушь? Мне сказали: пакет важный повез. Да вот теперь думаю: куда же ты тут его повез, кому? Расскажешь, нет?

– Нет никакого пакета, – Покровский глубоко вздохнул. – Тут где-то хуторок, там моя нянька с дедом своим живут. К ним и поскакал, думал отсидеться. И заблудился, давно не навещал.

– А чего эт на тебя наш комдив так взъелся, если погоню снарядил?

Поручик хмыкнул.

– В морду я ему дал как-то. По-мужски, о женщинах он плохо говорил. Он сразу расстрелять хотел, не получилось, атака наших началась. Меня тогда отбили, а он вот запомнил, злобу затаил. А сегодня, видимо, узнал, что опять сбегаю от него.

Северов невольно улыбнулся. Комдив – человек революционной закалки, вправду резко отзывался обо всем, что не касалось правого дела. Многие его за то не любили, да вот так немногие рисковали – в морду!

– Как думаешь, можно вообще Лихо одолеть-то?

– Не знаю, – поручик снова вздохнул. – Оно и реально – и нереально. Зло и руками и… сущностью своей творит. Не видел такого прежде, не верил, что есть.

А ведь ему никак не больше лет, чем самому Савелию; если и не в один год родились, то в соседних.

– Вон оно!

От леса отделилось пятно серебра и рывками стало приближаться.

Савелий смотрел на приближающееся зло, и ему вдруг вспомнился дед, сильный, несмотря на годы, широкоплечий. С густым запахом махры и седой бородой до пояса. Вот было бы здорово, если бы он стоял сейчас рядом. Уж он сумел бы совладать с неслыханным, сберечь внука. Грицко еще здорово напоминал Северову деда, да вот сгинул Иван, Лихо загубило.

Ветер задул особенно стылый, словно холодные пальцы пробежали по телу, добавив мороза к сосущей нутро жути. Повинуясь негаданному порыву, Северов вынул из кобуры наган Грицко и в темноте ткнул в руку поручику.

– Спасибо, – сказал тот шепотом.

– Потом сочтемся. Если выживем, – ответил Савелий. – Готовься, беляк!

– Как поступим, чтобы наверняка заманить? – голос белогвардейца дрожал.

– Сейчас увидишь.

Вытянул руку и пальнул раз, другой.

Заурчало, заворчало, полетело смазанным бликом серебряное пятно, под тяжелым телом забухала земля.

– Беги, поручик! – заорал Северов.

Стрельнул еще раз и опрометью побежал в освещенный дрожанием костерка пролом в стене мельницы. Позади завыло, Савелия обуял ужас от того, что сейчас-то он даже не видит своего врага. А ну как тот быстрее, чем представлялось? Догонит и махом задерет, ровно порося.

Он проскочил пролом, перемахнул лежащую на входе большущую петлю, увидал испуганные глаза поручика, получил удар в спину и покатился кубарем. Ударился плечом, но вроде ничего не поломал. Вскочил, услыхал, как зарычало, заскрежетало; гулко упало на крытый сухой соломой пол грузное тело, едва не зацепив Савелия вновь.

Чуть ли не громче страшилы надрывался белогвардеец. Он метался у ног чуды, путая вожжами споро, накрепко.

В неярком прыгающем свете непонятно как уцелевшего костерка Северов видел – у ног его колышется огромное, нечеловечески заросшее волосами чудовище. И похожее на людей – две руки, две ноги, голова, – и ужасающе противоестественное. Будто плохой художник взялся нарисовать человека, а намалевал не пойми что: незверя-нелюдя. Ярко блеснуло большое око посреди лба, под выпирающим надлобьем, распахнулась страшная пасть с острыми зубами, дыхнуло отвратной гнилостной вонью. Савелий наспех вскинул наган и выпустил пулю прямо в огромный глаз Лиха.

Стрелял чуть не вплотную, а промахнулся!

Северов выцелил глаз получше и выстрелил опять.

По ушам ударил вопль, пригибая, почти сдирая со спины замерзлую мурашками кожу. Северов едва успел отпрыгнуть, как гигантская рука прошлась, сгребая все на своем пути. Лихо продолжало орать, неуклюже село и зашарило у ног. Северов разрядил наган, стараясь попасть по лохматой голове страхолюда. Только пуля оказалась последней, вовсе прошла мимо да попала в белогвардейца! Что за черт! Савелий отбросил бесполезное оружие – патронов все одно больше не было.

Константин разрядил свой револьвер в чудовище, не причинив тому особого вреда. Лихо выло, молотило руками, разрушая все, до чего дотягивалось.

Северов порыскал глазами, схватил обломанное бревно, с трудом размахнулся и приложил тяжкую деревяшку по маковке Лиха. Вновь поднял, пыхтя от непомерной натуги, и опустил. Лихо раскатисто ухнуло и повалилось наземь.

– Получи! – заорал Савелий. – Знай Красную Армию!

– Зажигай мельницу, комиссар, – крикнул Покровский, – Оно живо и скоро придет в себя!

– Ты как, здорово ранен?

– В руку! Царапина!

Северов бухнулся на колени, нашарил в кармане рубашки огниво и принялся чиркать, стараясь попасть на сухую солому. Занялся первый дымок, появился робкий язык пламени. Савелий выдрал соломенный пучок, поднес. Подождал, когда тот загорится, – откинул на пол – гори! Вырвал еще пук…

«Да вон же костер!» – запоздало пришла мысль. Савелий надергал побольше сухого и подкинул в огонь.

Вскоре в нескольких местах разгоралось пламя: внутри мельница оказалась высушенная, вспыхивала кругом словно берестой.

Покровский отыскал длинное бревно, закрепил одним концом в проломе в стене, накрыл горло Лиха этой толстой слегой и пытался закрепить второй конец. Северов мигом смекнул, что тот хотел сделать, подтащил еще одно бревно, поставил в распор, фиксируя. Конструкция получилась не очень крепкой.

– Давай еще! – Покровский подтащил следующую жердину.

– Я руки свяжу!

Эх, пропадай одежа комиссарская! Северов скинул куртку, собрал вместе толстые, как молодые дубки, неподъемные волосатые руки Лиха и, обхватив кожанкой, завязал рукава.

Становилось горячо – огонь сожрал мелкие дощечки, набрал силу, перекинулся на крупные бревна стен.

Чудище заворочалось. Северов успокоил, ударив вновь по голове тяжелым поленом, да, видно, удача отвернулась от него в который уже раз – попал плохо, Лихо почти что очнулось, зарычало.

– Уходим! – крикнул Покровский, – Я завалю пролом с этой стороны, тут дверь, я подопру! Если можешь, перекрой как-нибудь ворота!

Огонь гудел, добравшись до дерева по-настоящему. Ему вторило чудовище, пытающееся вырваться из пут. «С такой силищей наши веточки его долго не удержат», – нервно подумал Северов. Чудовище билось на полу мельницы, наваленные поверх Лиха бревна шатались и вот-вот готовы были развалиться. Руки страшилы куртка держала пока, да и ноги спутали надежно. Еще бы немного, чтобы не освободилось! Но подходить к бушующему Лиху Северов боялся – зацепит и разорвет-размажет.

Несмотря на обжигающее пламя, Савелий попробовал вздеть выбитую воротину, косо стоявшую у стены – еле поднял. Повернулся, навалил на себя могучую створку, кряхтя и пошатываясь, задевая лошадиные трупы, понес к беснующейся твари. Поставил и уронил толстенное полотно. Лихо застонало, приняв удар.

«Так тебе!» – Северов выдохнул и, как мог споро, бросился к выходу.

Константин ждал снаружи: застыл, видимый в отсветах горящей мельницы. Савелий махнул – бежим, – и они устремились к лесу. Ноги гудели, в груди не хватало воздуха, голова кружилась. Из глаз, прихваченных едким дымом, текли слезы.

Достигнув дороги, остановились. Гигантский костер освещал ночь на десятки метров. Истошно орало воронье, растревоженное пожаром. Сколько же их тут!

Едва перевели дух, как услыхали треск и гул – мельница не выдержала и рухнула горящей лавиной, погребая под собой Лихо.

– Все, – выдохнул Северов. – Все!

Поручик смотрел на пылающее кострище. Молчал, да и Савелию говорить не хотелось. Усталость навалилась стопудовой тяжестью на плечи, в нутро вгрызлась горечь потери – нету больше его отряда: ни Грицко, ни Рената Бараева, ни Федора, ни Афоньки… никого нет…


Они расстались на рассвете, у развилки; несмотря на усталость, оба согласно шагали всю ночь, стараясь уйти как можно дальше от проклятой мельницы. По пути наткнулись на разломанные телеги на дороге: давешний заинтересовавший Северова обоз не ушел от Одноглазого. И какая теперь разница – чей он был?

«Что скажу – разбудили Лихо? Нет, нельзя так… нарвались на засаду, еле ноги унесли?.. растерял своих, даже не знаю – живы ли?..» Но сбегать из части, что ж он за комиссар тогда? Получит строгача, поди, не расстреляют. А расстреляют…

– Да и ччччорт с ними!

Покровский посмотрел на комиссара.

– А не пожалеешь, что отпустил?

– Уходи, поручик. Другой раз встретимся – снова противниками станем, а сегодня… Не могу я тебя врагом считать… не могу. Уходи, не терзай мне душу.

– Душу? – Покровский улыбнулся. – Ты же не веришь в Бога.

Северов покачал головой:

– Нет бога. Разве он допустил бы такое?

Белогвардеец помолчал и сказал.

– Что Бог? То мы сами, люди: будим зло, желаем зла, творим зло. Потому и просыпается Лихо, что среди нас самих правды нет. Понимаешь?

Сказал и пошел, более не оборачиваясь.

Северов стоял и смотрел ему вслед. Люто не хотелось признавать, но прав был Костя, прав. Хоть и вражина и беляк.

– А все равно, встретимся, там и видно будет, чей путь правильней, – сказал себе под нос Савелий.

Солнце показалось, блеснув справа полосой реки. А за этой сверкающей в утрешнем свете лентой, где-то совсем недалеко от сгоревшей мельницы, уходящего все дальше белогвардейского поручика и опустошенного и усталого комиссара Северова стояла непобедимая революционная Рабоче-крестьянская Красная Армия.

Автор - Ефим Гамаюнов.
Источник.

30-05-2018, 17:13 by A.NortonПросмотров: 5 468Комментарии: 5
+20

Ключевые слова: Монстр мельница убийство смерть страх славянская мифология избранное

Другие, подобные истории:

Комментарии

#1 написал: Сделано_в_СССР
30 мая 2018 23:27
+3
Группа: Журналисты
Репутация: (3680|-1)
Публикаций: 2 685
Комментариев: 13 744
Круто с Лихом разделались! И ведь в борьбе против Лиха даже отбросили классовую войну промеж русских....Лихо оно такое....на классовость ему нет дела. +++
                                      
#2 написал: зелёное яблочко
31 мая 2018 17:47
+1
Группа: Активные Пользователи
Репутация: Выкл.
Публикаций: 138
Комментариев: 6 913
+++++++
Но вот имя Ренат. Не было в то время таких. Хоть Махмуткой бы назвали.
               
#3 написал: Мора
1 июня 2018 08:46
+3
Группа: Посетители
Репутация: (51|0)
Публикаций: 24
Комментариев: 110
Интересный рассказ, утащила в закладки.

Цитата: зелёное яблочко
Не было в то время таких. Х

Были конечно. У нас в Татарии много родни, у брата жена татарочка, у нее дед - Ринат, через И только.
#4 написал: Lashort
4 июля 2018 15:24
+1
Группа: Посетители
Репутация: (1|0)
Публикаций: 1
Комментариев: 72
Как только про кости прочла, сразу про лихо подумала. Жаль о нём рассказов мало. Или мне не встречались...
За историю Плюсище))
#5 написал: greynight
26 сентября 2018 14:58
+1
Группа: Посетители
Репутация: (3|0)
Публикаций: 0
Комментариев: 89
Да, сказки народные лучше знать. Оно надежнее живется, и веселее...
история хорошая и читать интересно, +++
Посетители, находящиеся в группе Гости, не могут оставлять комментарии к данной публикации.