Фотография, где я не улыбаюсь
Я всегда знал, что мама любила меня очень сильно, а я жил для нее и не нуждался больше ни в ком. Сейчас я вспоминаю те долгие зимние вечера, когда мама кутала меня в плед и читала сказки, непременно страшные. Это я ее просил. Иногда они были не такими уж и страшными, но я нарочно закрывал глаза на самых жутких местах, чтобы мама засмеялась и обняла меня. До сих пор чувствую, как щекочет мне щеку ее шаль. Ворсинки лезли мне в ноздри и липли на губы - я плевался, корчил рожицы, а мама опять улыбалась и целовала меня в затылок.Сегодня я впервые остался дома один. Прежде, когда мама была здесь, мне казалось, что нет на земле уютнее и светлее места, чем зал нашей старой ленинградской квартиры. В детстве я очень любил настежь распахнуть огромные окна, чтобы ветер трепал и подбрасывал к потолку белые занавески, а я представлял, что это снежный буран, и мой бумажный самолетик пытается прорваться сквозь него. Один раз я сам запутался в «снежном буране», и край карниза, свалившись, ударил меня по голове. Была большая шишка, и мама ругалась... Белоснежные занавески уже давно посерели от времени, а зал теперь виделся мне лишь темной и бездушной коробкой.
Я включил патефон. Мы с мамой часто слушали старые пластинки. Не скажу, что нам нравились одни и те же песни. Вертинского я не любил, особенно его «Белый пароходик». Ну не мог я удержаться от смеха, когда этот Вертинский начинал густо выводить слова и манерно картавить! Я, конечно, хихикал, закрывал ладонью рот, а мама сердилась, потому что она любила Вертинского и то, как он пел, тоже любила.
Я поставил «Брызги шампанского». Эта пластинка всегда нравилась и мне, и маме, но даже она звучала теперь ужасно одиноко. Мне даже захотелось заплакать, но я никогда не плачу. Раньше, в детстве часто, а теперь никогда, потому что я сильный и смелый, как говорит мама, настоящий солдат! Да, мама была единственным человеком, кто любил меня.
Сегодня утром, когда я подошел к ее постели, она не улыбнулась мне как обычно и не протянула рук, чтобы обнять. Я положил ей на грудь голову, но не почувствовал привычного тепла и не услышал биения сердца. В спальне было мрачно и пыльно, за окном шел снег. Я все понял.
Весь последующий день в нашей квартире сновали чужие люди, они все разглядывали и совали свой нос в наши с мамой вещи. Я спрятался от них в кладовой, как меня учила мама. Она всегда прятала меня, когда кто-то приходил, потому что люди злые и могли меня сглазить. Правда, у нас редко кто бывал, да и тех дальше порога мама не пускала, мало ли какие больные придут? У меня с детства слабое здоровье, поэтому я не выхожу на улицу и ни с кем не общаюсь. Кроме мамы, конечно.
Я тоже не люблю людей. Вот сегодня одна незнакомая женщина, противная и жутко накрашенная, все причитала, причитала, даже слезу пустила, а когда осталась в комнате одна, то сунула в карман мамины бусы и что-то еще. Противная тетка. С ней еще была какая-то девушка, тоже противная. Она разглядывала наши фотографии, а потом показала одну из них тетке, та покрутила ее в руках, назвала мерзостью и бросила. Я понял, что она увидела снимок, где я маленький на рыбалке и делаю вид, что хочу съесть червячка. Глупая тетка, глупая…
Теперь я жалел, что не прогнал сегодня всех этих людей. После них остался жуткий беспорядок: книги и фотографии валялись на полу, кто-то разбил старую сахарницу, а паркет был покрыт грязными следами, потому что никто не удосужился разуться. Маме бы это не понравилось, и я начал ползать по полу, поднимая фотографии.
Наши фотографии… Мы часто рассматривали их с мамой. Она показывала мне родственников, говорила о них, и мне казалось, что вот так, через альбом, мы ходим к ним в гости. Я смотрел на все эти лица, и любил их, хотя и не помнил никого. Кто-то из них потом погибнет на фронте, кто-то умрет в блокаду от голода, кто-то уедет, что теперь с ними, мама не знала. Но больше всего мне нравились свои детские фотографии. Какой же я на них был радостный и веселый, а мама – молодая и красивая. Она и сейчас красивая в моих глазах, несмотря на годы. Вот это я на лошадке, представляю, как стремительно мчусь в бой с проклятыми белогвардейцами. Правда, я тут без штанов, но зато горд и улыбаюсь - с самим Буденным ноздря в ноздрю иду!
А вот тут мне пять лет. И я стою у Аничкова моста, закутанный, что и лица не видно, один нос снаружи, но судя по глазам - опять улыбаюсь. И тут тоже довольный: сижу у мамы на руках, разглядываю какой-то значок. Мама сказала, что его мне дал фотограф, потому что я ревел. Я помню этого фотографа, у него еще была очень черная борода, и я все боялся, что это какой-то колдун, и он меня заберет к себе. Но, видно, значок меня тогда успокоил. Жизнерадостный ребенок, как мама говорила, на всех фотографиях улыбаюсь.
А вот та фотография с червяком, что бросила тетка, улетела под диван, и мне пришлось собрать всю пыль, прежде чем я достал ее оттуда. Странно, но это была совсем другая фотография, не с рыбалки.
В то время я сильно болел, потому что пошел на реку и провалился под лед. Мама тогда очень испугалась, что я умру, и пригласила к нам на дом фотографа, но все, к счастью, обошлось. Вот только с тех пор мы больше не фотографировались; началась война, и тот чернобородый ушел на фронт, откуда не вернулся. Мама говорила, что лучше него никто во всем городе фотографий не делал и никогда уже не сделает.
Я все вертел снимок в руках... Почему мерзость? Обычный черно-белый снимок, только мама здесь грустная и усталая, да и я не ахти вышел, хоть и наряжен, как заморский принц, а так слаб, что еле сижу, даже голову трудно держать. Наверно, это единственная фотография, где я не улыбаюсь. Еще бы, в ледяной воде-то, поди, поплескайся! Я глянул на оборот - дата, вздувшиеся круги и растекшиеся чернила.
В голове у меня все крутилось слово, которым девушка ответила на теткину «мерзость». Тоже что-то на «м» или «р», что-то не совсем русское, она еще с таким умным видом это произнесла, а я взял и забыл. Я еще долго смотрел на фотографию и все прокручивал в голове слова. Наверное, я задремал, и мне приснилась мама и летний сад. Она была такая же молодая и красивая, как раньше, все смеялась и кружилась в солнечном свете.
Я открыл глаза. Вспомнил… Я вспомнил, что тогда сказала та девушка. Это слово вдруг так четко проступило в моей голове, что я опрометью бросился к столу и записал его, дабы вновь не забыть. Чудное слово… Я взял свечку и подошел к книжному шкафу. Не сразу, но в одном из словарей я все-таки нашел, что искал - определение и иллюстрации к нему прилагающиеся. С этих снимков из книги на меня смотрели дети, их родители были такие же уставшие и безжизненные, как моя мама на той фотографии, где я не улыбаюсь, а сами мальчики и девочки сидели в креслицах с абсолютно пустым, мертвым взглядом.
Я закрыл книгу и прошелся по комнате, подошел к зеркалу, в которое смотрелась еще моя прабабушка. Те люди зачем-то завесили его какой-то черной тряпкой.
Обидно и глупо, что я ничего не чувствовал: ни страха, ни паники, только внутри стало как-то особенно тоскливо и досадно, как если бы Вы заглянули в окно в надежде на ясную погоду, а там опять было бы пепельное небо и бесконечный бесцветный снег. Тем утром, когда я собирался с санками на речку, тоже шел снег, он падал, когда я захлебывался в ледяной воде, срывая ногти в попытке зацепиться за скользкие края полыньи... Я не помню, как меня достали из реки, и не помню, когда я в последний раз плакал. Наверное, очень давно.
- Пост мортем, - протянул я, но голоса своего так и не услышал. Что ж, неудивительно.
Посмертную фотографию, ту самую, где я не улыбаюсь, пламя свечи вмиг скрутило в серый кулек, который тут же осыпался на пол. Мне стало спокойнее. Я хотел еще скинуть с зеркала ткань, но подумал и не стал. Зачем, и так было понятно, что увижу перед собой холодное полированное стекло и замутненное отражение стены позади.
В комнате тикали старые часы, и все шуршала съехавшая к центру пластинки игла патефона.
Оглядываясь назад, я, наверное, всегда догадывался, что живу только в мамином воображении, но она была такая счастливая, как я мог сказать ей? Да и мысль о том, что я есть лишь чья-то больная фантазия пугала меня самого, и я старался об этом не думать. Зато сейчас понимаю, не страшно быть чьей-то фантазией, по-настоящему страшно, когда этот кто-то уходит, а ты остаешься здесь, сдавленный стенами пустой квартиры, стертый из памяти, ненужный ни жизни, ни смерти, ни времени, никому. Быть может, так и появляются призраки, потому что своих мертвых вовремя не могут отпустить живые?
Я всегда знал, что мама любила меня очень сильно, сильнее всех на свете, даже сильнее, чем того допускал человеческий рассудок. Одного я не знаю, что теперь делать мне?
_____________________
Примечание автора:
Пост-мортем – (англ. Post-mortem photography, от лат. post mortem — после смерти) - жанр фотографий, на которых запечатлены уже умершие люди, представленные в виде живых (иногда даже вместе со своими здравствующими родственниками).
Автор - Сарагоса.
Источник.
Ключевые слова: Мама зимние вечера зеркало траур пост мортем страх избранное