Мало
Иван Степанович вышел на балкон своего двухэтажного бокса и закурил. Сбоку заискрило, но он не придал этому значения – искрило в последнее время везде. Небо, затянутое тяжелыми тучами смога, больше не пропускало солнечного света. Как следствие — солнечные батареи перестали работать еще около полугода назад, исчерпав последние запасы энергии в аккумуляторах. Подземные электростанции едва справлялись с нынешними перегрузками. Постоянно что-то выходило из строя – оборудование чинили, оно опять ломалось – его снова чинили и так до бесконечности…
Скажи людям лет пятьсот назад, что из окна они будут видеть только нагромождение странного вида боксов, перевитых трубками, постоянно парящих, искрящих – вряд ли они бы поверили со своей тогдашней политикой озеленения и водоочистки…
Откуда-то сверху послышался пронзительный вой, а следом за ним и лай, вовсе не похожий на лай собак – их истребили около 50 лет назад, во времена голода… Сожрали, попросту говоря… Но и тех, кто сейчас завывал где-то вверху, прозвали псами. Они носились словно безумные по всему городу, перепрыгивая с башни на башню, цепляясь за тонкие металлопластиковые магистрали, иногда обрывая их, лишая целые комплексы башен воды, пара, протосмесей…
— Чёртовы ублюдки… — мимо немолодого уже мужчины вниз, визжа и трепыхая ногами-руками в воздухе, пронесся один из псов. Внизу, метрах в 50 от балкона бокса, на котором стоял Иван Степанович, пса гостеприимно ждала земля, ощетинившаяся обломками арматуры, обрезками труб и прочим металлическим и не совсем мусором. Если бы не падальщики, живущие на земле, вонь стояла бы жутчайшая, хотя в некоторых районах, говорили, разило так, что без слез вдохнуть было невозможно этажа до двадцатого…
— На вид лет 17, — произнес вслух мужчина.
Снимать его с импровизированного шампура никто не торопился, вой сверху уносился все дальше. Казалось, что стая и не заметила потери одного из своих.
Парнишка умер мгновенно. Ему же лучше.
— Нужно собираться… - мужчина поморщился и осторожно повел плечом, локтевой сустав со скрипом провернулся, давая разогнуться руке. Нужно было смазать, но все масло ушло на нее…
Мужчина поспешно оделся, потом взял с одной из полок внутри комнаты плетеную из тонких цепей лестницу, закрепил ее на одном из прутьев балкона и медленно стал спускаться вниз. Сустав в левой руке нестерпимо тянул сухожилия, из-за этого её невозможно было полностью разогнуть, да и правая ступня в последнее время то и дело норовила отвалиться.
Примерно три сотни лет назад человечество достигло пика прогресса в области нано- и биотехнологий. Начался бум на искусственные органы, замены конечностей, а то и искусственное наращивание лишних… Врачи, по запросу, могли смоделировать и вырастить в своих лабораториях что угодно – по твоему заказу и за твои же деньги. В моду вошли ноги с коленными суставами, которые выгибались в обратную сторону, руки с 10 пальцами вместо пяти. Девушки добавляли себе третью, а то и четвертую грудь, превращаясь в подобие «недосвиней» с человеческими лицами, как называл их Иван Степанович… Живой биоматериал, состоящий из отрезанных конечностей, удаленных органов, нежелательных последствий незащищенного секса, частично перерабатывался, но в большинстве своем тоннами сваливался в огромные отстойники недалеко от городов… Потом этих отстойников стало не хватать… Власть имущие стали строить новые – более удобные и компактные, более соответствующие тогдашнему «новому» обществу, жилища – боксы, сдвигая линии городов, выселяя людей и Новых людей в новые дома, расселяя их фактически друг другу на головы в эти убогие многоэтажные коробки… Старые города забрасывались, зарастали зеленью, но в последствии превращались во все те же котлованы для биомассы – теперь уже не новой, а причинно-следственной… Люди стали гнить… Правительство саботировало производство качественных конечностей и органов в погоне за наживой. Они стоили дороже, но производились из второсортного или некачественного материала, но человечество уже не могло остановиться – оно ПРИВЫКЛО к новому уродству и не хотело это понимать…
Вот тогда-то, на смену дорогущим биохирургам, пришли техники – они предлагали новое изменение, заманивая людей металлическим блеском новых конечностей. Металл имел массу преимуществ – человек мог стать во сколько угодно раз сильнее, его не нужно было беречь – всего лишь смазывать раз в месяц для блеска и исправной работы. Людям, живущим в металлических коробах, понравилось становиться металлическими. И они стали менять наскучившие новоприрощенные, но живые, конечности на металлические суставы, хвастаясь новыми модными шестеренками с завитушками в виде сердечек или веточек и прочее, прочее, прочее… Рылись новые котлованы, старые засыпались строительным мусором и прочей дрянью, и на них тут же возводились новые боксы. Народ озверел, истощая и загаживая естественные ресурсы планеты. Если можно было поставить поршень вместо сердца, значит, можно было сотворить и установку для генерации дождя, растопить льды, выровнять климат, и жить в том мире, который могло себе позволить общество М'ехов… но человечество не думало о последствиях. Никогда не думало… Оно доедало то, что еще могло бегать, истребляло то, что могло летать, и уничтожало то, что еще умудрялось расти сквозь пропитанную ядами разлагающейся плоти почву. И вот тогда, когда хуже, казалось бы, быть не могло, всё вдруг разом кончилось. Замерло. Словно застыло.
Человечество на мгновение осознало, что натворили люди, всего лишь на мгновение, и тут же начало новую борьбу – борьбу за выживание. Начался массовый геноцид уродов, появились ярые блюстители чистоты расы. Митинги, пикеты, мятежи. Случайно выпавший из окна бокса не считался убитым, убить недочеловека или м'еха не считалось преступлением, сожрать того, что было и тем и другим, не считалось чем-то ужасным…
Каннибализм, истребление, тотальная деградация, голод – вот к чему привела алчность и погоня за наживой…
Это было страшное столетие…
С тех пор прошло более 50 лет. Всё это передавалось из уст в уста и не более. Дети росли практически без присмотра, потому что единственной достойной работой в этом мире стала работа на планктонных плантациях в океанах.
Дети превращались либо в Псов, либо в Падальщиков – мало кто из них доживал до совершеннолетия, а те, кто и доживал, получал свою собственную металлическую коробку где-нибудь на сто-двести-триста-пятом этаже и шёл работать либо на плантации, либо чинил оборванные магистрали, по которым поступало питание и вода в боксы; техники следили или пытались следить за электростанциями, которые ещё были исправны и обеспечивали хоть какое-то освещение, либо шли в мусорщики. Последнее было делом добровольным и неоплачиваемым – эти люди пытались расчищать и восстанавливать то, что погибло ещё двести лет назад.
Обо всем этом Иван Степанович думал постоянно и находил лишь одно слово, которое могло сейчас охарактеризовать всё это – существование… Не жизнь, а всего лишь попытка просуществовать как можно дольше…
Что же касается конечностей, то люди не перестали получать травмы, терять части тел на производстве или в стычках на стенах и так далее. На этот случай имелись свои эскулапы. Большую часть жизни они рылись в мусоре на земле, выискивая еще рабочие или хотя бы немного исправные запчасти. Если повезёт, могли отыскать какие-то просроченные лекарства, инструменты. В боксах таких людей всегда горела красная лампа – чтобы легче было их найти. Все это было соединено километрами тросов канатных дорог с люльками, многие из которых были давно неисправны. Но люди копошились, жили, и как-то выживали. И Степаныч так же выживал…
Пошел пятый год, как он перестал работать. Это было вполне осознанное решение. Он просто больше не в состоянии был преодолевать несколько десятков километров пути до своего рабочего места. Или не хотел… Канатные дороги над мутно-зелёным океаном, местами с серыми и темно-бурыми пятнами, чинились практически постоянно, но что можно было исправить полусгнившими тросами и давно проржавевшими листами металла? Люди десятками тонули в желеобразной жиже из своей же пищи с километрами троса и железом люлек. Иногда по несколько раз в день. Их никто не бросался спасать – они тонули, всплывали, обглоданные и полуразложившиеся, и шли в переработку по трубам-фильтрам, измельчались, перетирались в кашицу, высушивались, чтобы в конце концов стать частью какого-нибудь питательного брикета…
Но Степаныч не жаловался. Ему не на что было жаловаться – питательная смесь поставлялась по всем трубам одинаково во все кварталы – не было времени делить работающих на неработающих, богатых и бедных, М'ехов и просто людей… Магистрали просто тянулись по чьей-то указке. Никто не знал, кто руководил, да и кто мог бы руководить нынешним обществом.
Иногда, по пути на работу в скрипящей люльке, можно было заметить кучки странных бубнящих людей, висящих на тросах вокруг всклокоченных фанатичных проповедников. Те обещали скорое светло небо, здоровых детей, чистоту расы, новые сильные тела – то, о чем они только слышали, но никогда не видели…
Можно ли было назвать их лидерами? Лидерами кого? Чьими лидерами? Десятка отчаявшихся полулюдей — полум'ехов? Да. Можно… Ступня предательски заскрежетала и, ударяясь о металлические трубки лестницы, полетела вниз.
— Да чтоб тебя… — иронично заметил Иван Степанович и продолжил путь вниз, привычно перескакивая на одной ноге со ступеньки на ступеньку.
— Ух! Какой ты тяжеленький! Милая будет довольна! – с нескрываемым восторгом заметил мужчина, кряхтя, стаскивая труп с арматурных обрезков. Пару раз даже пришлось перерезать плоть ножом, от чего он изрядно измазался в крови.
Идти было недалеко, но мешала плохо поставленная ступня. Да и найти ее в этот раз удалось лишь спустя полчаса, и он изрядно подустал, напрыгавшись на одной ноге по усыпанной булыжниками и прочим мусором почве. Его башня находилась практически на окраине квартала. Дышать внизу с каждой вылазкой становилось всё труднее – гниющий подземный отстойник превращал почву в зловонную жижу, топь, извергающую пузыри зеленоватого газа. Возможно, через какие-нибудь пяток лет их башни начнут медленно погружаться в это болото, но сейчас они стояли. И именно здесь он её нашел. Во время вылазки на отстойник… чтобы покончить с жизнью… Она спасла его, если можно было это так назвать. Возможно, гуманнее было утопиться вместе с ней всё в той же гнили из человеческих останков…
— Милая! Милая-я-я! Ты где? Солнышко моё? Папочка принес кое-что вкусненькое!
Откуда-то сбоку послышался шорох, Степаныч развернулся, сваливая труп на загаженный лист металла с запекшейся на нем кровью – импровизированный стол для нечастых трапез его любимицы, и уперся руками в колени, чтобы отдышаться, и в ту же секунду ему пришлось отскочить в сторону от выпрыгнувшей из-за кучи мусора фигуры в белом платьице. Она была невысокой – всего метр двадцать ростом, с милым, по-детски наивным личиком.
Точнее, оно было бы таким, если бы не механический зрачок на тонком подвижном тросике, крепящемся где-то в глубине пустой глазницы. Полусогнутые в обратную сторону ноги в коленях и растопыренные пальцы рук делали её позу немного жутковатой.
С последней их встречи прошло чуть больше двухсот сорока часов, но под грязным платьицем на груди уже явно проступали заметно округлившиеся четыре бугорка… Заметили бы такого уродца шатающимся по башням боксов – забили бы до смерти…
— Господи, кто же это так с тобой?.. — Степаныч выдохнул и протянул Милой руку. – Иди сюда, папочка тебя не обидит. Папочка тебя любит, он тебе принёс вкусненького.
Девочка двинулась к Степанычу, полубоком, чуть подпрыгивая, и было в этих движениях столько гротескности, что невольно можно было подумать, будто это странная кукла на ниточках, которой кто-то управляет… В её горле что-то заскрежетало, она дергано повела головой, и из горла вырвался всхлип, полумеханический голос произнес:
— Паааа… па… вкуууу… с… но! Ла-ла-ла!
Милая посмотрела на мужчину механическим глазом-усиком и, резко присев, впилась в мертвую, все еще истекающую кровью, плоть Пса.
— Паааа… па! – улыбка Милой ощетинилась четырьмя рядами острых мелких зубчиков, и она произнесла слово, которого Иван еще не слышал от нее за все их 5 недолгих встреч.
Обычно он наблюдал, как она рвет плоть принесённых тел на куски, казалось, со странным наслаждением выпускает им внутренности, а после недолго играется либо глазами, либо их сердцем… Уходила Милая всегда одинаково – произносила пару слов, и одним прыжком скрывалась за нагромождениями мусора, которого тут хватало. Но сейчас было что-то пугающее в ее по-птичьи резких движениях. Она медленно ступала в его сторону на полусогнутых ногах, мелко перебирая тонкими пальчиками в воздухе:
— Пааа… паа… Пааа… па… МА-ЛО!
Последнее, что отметило угасающее сознание Степаныча - это сотня мелких зубов пред лицом и странный звук справа. И, прежде чем кровь залила ему глаза, из-за соседней кучи мусора выступила еще одна Милая, на полусогнутых в колене в обратную сторону ногах…
Ключевые слова: Постапокалипсис убийство урод механический люди будущее альтернатива бокс питание кормежка авторская история