Потерявшийся
Начну с предыстории. Родился я и жил до студенческого времени в маленьком посёлке на Среднем Урале, окружённом живописными лесами, невысокими горами и прочими прелестями матери-природы. Рос я обыкновенным провинциальным пацаном: друзья-хулиганы, двойки в школе, ничего особенного. И вот где-то около одиннадцати лет я начал постоянно теряться в лесу. Звучит, конечно, забавно, но на самом-то деле, стоило мне только пойти в лес за грибами с родителями или с друзьями просто так, я сразу исчезал. Только те, кто был рядом со мной, отворачивались, я сразу же терялся из виду. И не помню, что я делал всё время, пока меня упускали из виду. Обычно меня находили через часок-другой (а мне казалось, что я и не отходил никуда, вот только что люди были у меня за спиной, а теперь вдруг спереди подходят) и не придавали этому особого значения — ну нравится парню на природе одному быть, что уж тут такого.А началось всё, собственно, с того момента, как мы в сентябре 1998 года с классом отправились в что-то вроде туристического похода с ночевкой. Стояло бабье лето, жара почти июльская, ночи ещё совсем тёплые... Наверное, именно благодаря всему этому я остался жив, ибо, как говорят одноклассники, на первой серьёзной стоянке через 3-4 часа после начала похода я, как обычно, исчез. Сначала никто не обратил внимания, мол, сам придёт, но через час я так и не объявился. Мобильная группа учителей тоже не обнаружила моих следов. Они спешно вернулись в посёлок, сообщили об исчезновении, на поиски сразу отправилась куча народу, говорят, даже с вертолёта искали... В общем, нашли меня на той самой стоянке на третий день поисков, будто я никуда и не уходил. Говорят, я просто молча сидел у давно уже потухшего костра с таким видом, будто бы ничего и не случилось, и даже начал просить нашедших меня уже продолжить, в конце концов, этот поход, но потом отключился.
Очнулся я через два дня дождливым утром в больничной палате. Врачи сказали, что я сильно похудел, но зато не обморозился — спасибо тому самому бабьему лету. Расспрашивали меня насчёт того, как я заблудился. В тот момент я, наверное, в первый раз вспомнил, что со мной происходило в это время, хоть это и были просто какие-то обрывки: картины осеннего леса, горящего костра (который, как мне сказали, я как-то сам разжёг, хотя и спичек у меня с собой не было — забыл, хоть и рекомендовали каждому взять), какой-то речки (никакой речки, кстати, километрах в десяти от того места нет). Все эти образы как будто плясали перед глазами, перемешивались, отдельные детали вспыхивали и угасали. В ушах начал появляться какой-то странный гул, не давящий, а приятный, расслабляющий, уносящий вдаль. В итоге я отключился ещё часа на три.
Будучи выписанным из больницы, я тотчас получил от матери строжайший запрет подходить к любому месту, где деревьев на десяток квадратных метров больше, чем у меня пальцев на руках (образно говоря). Но это была сущая ерунда, ибо оказалось, что с вахты вернулся отец. Вообще, он должен был вернуться на две недели позже, но им как-то удалось сделать всю работу намного быстрее, и их отправили домой раньше, да ещё и премию выдали (точно не помню, что там отец говорил, но суть вроде передал). Но и это всё ерунда по сравнению с тем, что он привёз мне «Сегу». Купил с рук в каком-то городе, где был проездом. С целым чемоданом картриджей. Странно, что я тогда снова не отключился, но уж о чём-чём, так о походах в лес забыл точно. Был я тогда, кстати, в 7-м классе, и до самого выпускного (даже до поступления в ВУЗ) ничего со мной интересного не происходило, ибо зимой и летом я всё время просиживал за «Сегой», а потом за «Дримкастом» (благо у меня был свой телевизор — притащил со свалки однажды, а он оказался рабочим) и иногда выходил во двор поиграть в футбол. Никаких лесных походов. Время от времени, правда, тот самый гул, что накрыл меня в больнице, возвращался, иногда по ночам снились странные сны о том, как я хожу по лесу в каком-то забытье, но я не придавал этому значения — мало ли что, переиграл просто, да и всё.
Но в конце концов школу я закончил. Так как у нас в посёлке был всего лишь техникум, а перспектива остаться в посёлке в качестве какого-нибудь электрика меня не прельщала, то я отправился поступать в ближайший крупный город. Несмотря на то, что учился я не больно-то хорошо, поступил легко — помогло то, что в том ВУЗе была какая-то специальная квота для иногородних. И вот за пару дней до начала учёбы староста решила, что будет отличной идеей собраться всей группой и выпить на природе, так сказать, за знакомство и укрепление отношений. К тому времени я уже совсем забыл о моих отношениях с лесом и с радостью согласился, чего, конечно, делать не стоило.
Сначала всё было хорошо. Мы добрались до милой опушки, обработанной уже, наверное, многими сотнями посидельцев, а вокруг был такой девственный, такой дикий лес, что сложно было поверить, что мы от ближайших дачных участков буквально в трёх километрах. Пришли мы с ночевкой и днём сидели просто прекрасно: болтали, выпивали, играли в волейбол и просто отдыхали. Со мной всё было в порядке. Лишь когда я отходил в туалет или за дровами для костра (да, в тот день бабьего лета не было — стояла осенняя, пасмурная, давящая погода, хоть и не было дождя), деревья перед глазами начинали еле заметно будто бы приплясывать, жёлтые и красные листья то тут и там вспыхивали, как маленькие фонари, и тут же тускнели, опуская на глаза зелёную пелену. Шум деревьев на ветру превращался в тот самый гул, все остальные звуки растворялись в нём. Но я резким движением отгонял от себя всё это и, начиная насвистывать какую-нибудь мелодию, освобождался от этих причудливых лесных оков. Но то днём. Как только стемнело, началось самое интересное: ветер неожиданно совсем стих, и становилось всё холоднее и холоднее. Одногруппники скучились вокруг костра и, дрожа, начали рассказывать всякие страшилки, которые, если бы были анекдотами, могли бы опоясать своими бородами Сатурн вместо колец. В общем, мне быстро стало скучно, и я решил полежать в палатке — нахлынула на меня какая-то усталость. Моя палатка была самой дальней от костра, я встал и направился к ней.
Дальше я могу лишь опираться на воспоминания одногруппников: они, изрядно набравшись, стали готовиться ко сну, как вдруг кто-то обнаружил, что меня нет. Но так как все уже были просто никакие, то решили, что я просто в туалет отошёл или ещё чего, сам вернусь, в общем. Но я так и не вернулся, а они всю ночь не спали — вокруг палаток постоянно трещали ветки, шуршали листья (это в абсолютно безветренную погоду), у них постоянно затухал костёр, на палатки что-то падало, а к утру ещё почти у всех пропали кое-какие вещи (что самое странное, дорогие не в плане стоимости, а в плане значимости: у одной девушки пропали какие-то нужные таблетки, у другой фотография умерших родителей, у одного парня очки...). В общем, утром они злые, напуганные, невыспавшиеся, с похмелья еле вышли оттуда, притом не там, где хотели и куда шли, к дачам, а на дорогу в абсолютно другом направлении, около которой неожиданно нашли меня. Конечно, они сначала набросились на меня, думая, что это я им устроил весёлую ночь, но я находился в каком-то бессознательном состоянии и лишь шевелил губами, будто бы с кем-то разговаривал...
Очнулся я снова дождливым утром в очень похожей, хотя, конечно, и совсем другой больничной палате, да и в другой больнице. Рядом сидели моя мама, бабушка (которая, кстати, жила в этом городе), девушка, с которой я познакомился, когда ехал в автобусе (она была из соседнего посёлка и поступила в тот же институт, но на другую специальность), один старый друг, что остался в посёлке, и несколько одногруппников. Как оказалось, я ещё и снова очнулся через те же два дня. Мама сразу же принялась меня отчитывать, что я такой-сякой, забыл, что в лес мне ходить нельзя. Показала одежду, в которой я был — она была вся грязная, зелёная от травы, местами порванная, как будто я, цепляясь за ветки и падая, бежал по лесу. Я минут пятнадцать выслушивал её речи, пока не зашёл врач и не попросил всех покинуть палату. Я убедил собравшихся в том, что всё со мной в порядке, попросил не беспокоиться и послушать человека в белом халате. Все разошлись, а доктор, оказавшийся психологом или кем-то подобным, начал расспрашивать меня о случившемся. На этот раз у меня в памяти не всплывало ничего, кроме кромешной темноты и говорящего со мной голоса девушки примерно моего возраста. Я ей что-то отвечал, а может, спрашивал — чёрт знает, ибо язык, на котором мы говорили, был мне совершенно непонятен и звучал то тихо, то очень громко, то с искажениями, во всяком случае, сейчас, хотя мне смутно вспоминалось, что мы понимали друг друга той ночью. Я не стал говорить всё это доктору, а просто убедил его, что выпил слишком много, в то время как раньше пил только по бутылочке пива, да и то по выходным (чистая правда, кроме того, что там в лесу я НЕ ПИЛ ВООБЩЕ). Доктор посмотрел на меня с укором в конце моей крайне правдоподобной версии, попросил лучше себя контролировать и вышел. Выписали меня на следующий день, хотя той ночью мне снился тот голос — всю ночь во сне я будто бы пытался вспомнить всё, что он говорил, и расшифровать это, но ничего не вышло. Проснувшись, я чувствовал себя крайне запутавшимся.
С первого дня осени и учёбы началось то, что довело меня до нынешнего состояния: я начал теряться и блуждать абсолютно везде. В институте я постоянно опаздывал на пары, порой на 15-20 минут, так как не мог найти аудиторию, блуждая по казавшимся бесконечными коридорам и лестницам (наш институт — феерический пример карательной архитектуры, мало того, что это несколько зданий, абсолютно безумным образом объединённых, так ещё и в самих зданиях планировка лютая, когда аудитории для двух пар одного предмета — семинара и лекции — находятся в абсолютно разных частях разных зданий); добираться до бабушки, жившей в районе стандартных хрущёвок, построенных лабиринтом, до девушки, снимавшей квартиру в районе старых двухэтажных бараков, до своей общаги в перезастроенном центре города, до друга в частный сектор, да хоть куда стало настоящим мучением. Вроде бы стандартная ситуация: чужой город, большой город, поплутаешь, спросишь, найдёшь. Но не тут-то было. Мои блуждания были особенными. Как только я выходил из маршрутки и начинал идти по вроде бы уже известному пути, я вдруг буквально через 3-4 минуты попадал будто бы в какой-то кисель: двигаться становилось тяжело, перед глазами всё размывалось. Фонари, светящиеся окна, звёзды — всё вспыхивало и тухло, мерцало, плясало вокруг меня, как те красные и жёлтые листья в августовском лесу, машины то пролетали быстро, то еле тащились по дороге, люди превращались в размытые пятна (попробуй спросить у такого пятна дорогу, особенно когда и рот открыть не можешь), деревья становились намного больше похожими на людей, потряхивая ветвями и скрипя, дома лишались углов, меняли очертания, и слышался этот гул, нарастающий, не тревожный, а уносящий вдаль... Меня спасал лишь сотовый телефон и мелодия на звонке, она будто бы снимала с меня какое-то заклятье, и я оказывался совсем не там, где вышел, порой в десятке дворов и не в нужной от остановки стороне. Звонил всегда тот, к кому я иду, и интересовался, где же я опять пропал. Я собирался с мыслями, отвечал какую-нибудь банальность (например, что я друга встретил или не на той остановке вышел случайно), вдыхал полную грудь неощущаемого в том потерянном состоянии воздуха, спрашивал у прохожих, как отсюда добраться до такого-то дома, и со всех ног бежал туда, чтобы не заблудиться вновь.
Лично я всё происходившее воспринимал со странным спокойствием, но вот те, с кем я общался... В институте ко мне все стали относиться крайне подозрительно ещё после того случая в лесу и постоянного опаздывания на пары, а уж когда один парень даже не из моей группы разболтал о моих блужданиях по улицам в образе зомби, то на меня стали совсем косо смотреть и сторониться. Ситуация становилось всё тяжелее, меня бросила девушка после того, как я, направляясь к ней необычным путём (проспал остановку), заблудился в какой-то промзоне, из которой выбрался только к рассвету (не особо это осознавая), добрался до её дома, разбудил её и сорвался, когда она меня отчитывала; того друга из частного сектора избили до потери сознания два каких-то алкаша, я опоздал буквально на пять минут до места нашей встречи, а в больнице оказалось, что он впал в кому; к тому же я начал теряться уже даже в общаге, отчего тоже нехило отгрёб от какого-то качка, войдя к нему в неподходящий момент. Всю осень я старался как можно меньше куда-то ходить. Передвигался по институту, буквально держась за юбку одной доброй девчушки из нашей группы, ездил от двери института до двери общаги на такси, всё время проводил за учебниками или книгами (в результате подтянул успеваемость, и стипендии, наконец-то, стало хватать не только на такси).
Наступила зима. Первые две недели декабря меня вроде даже как-то «отпустило»: я стал чаще выходить на улицу, пытался контактировать с людьми. Но 17 декабря случилось самое жуткое происшествие в моей жизни.
В тот день у меня было 4 пары, а после я должен был ехать к бабушке на пирожки (за пару дней до этого мы виделись — она заметила, что я сильно исхудал, и решила, так сказать, принять меры по исправлению ситуации). К тому времени весь город уже пятый день засыпало снегом, и в этот день наступил апофеоз снежного безумия. Все такси, в которые я звонил, отказывались присылать машину, ссылаясь на то, что техника снегоуборочная работает плохо, далеко не уехать. Я какое-то время даже сомневался, ехать ли, ибо все эти снежные дни я вроде бы гулял в нормальном состоянии, но постоянно слышал тот голос из леса. Сначала лишь обрывки слов в гуле толпы, затем слова, фразы, а днём ранее я осознал, что часть звуков города просто заменяется этим голосом.
В тот день все пары были лекциями, и я вдоволь насмотрелся в разные окна. Среди пелены падающего огромными хлопьями снега я то тут, то там замечал какие-то будто бы вырванные из других мест и небрежно вставленные в урбанистический пейзаж за окном объекты: зелёные кусты, ржавые металлические обломки, фонарные столбы странных форм и люди в необычно цветастых костюмах среди толп в чёрном. Но в конце концов суровый, беспощадный голод студента заглушил все мои дурные мысли, и я отправился на трамвай. Остановка была недалеко, и я дошёл до неё без приключений. Сразу же сел в нужный мне трамвай (повезло), забитый до отказа, наверное, первый раз за все те годы, что в городе ездят маршрутки (они, кстати, тоже, говорят, не ездили, так что трамвай был единственным лучом света в белом царстве). Доехал до нужной остановки я тоже без приключений, вышел, прошёл с освещённого проспекта вглубь дворов... и потерялся во мраке. Так странно: ни одного горящего окна и уж тем более фонаря, только темнота и ветер, воющий, сбивающий с ног, бросающий мне в лицо снег. Я, абсолютно дезориентированный, начал крутить головой туда-сюда в поисках убежища и вдруг недалеко от себя увидел еле мерцающий свет. Со всех сил бросившись в ту сторону, я за десяток шагов добежал до туда — там была лампочка, освещающая вход в подъезд; я со всех сил дёрнул дверь на себя. Раздался жуткий скрип ржавой пружины. Я на секунду остолбенел, но тут же резко запрыгнул в подъезд и закрыл дверь.
В подъезде не было света. Стояла жуткая, тяжёлая тишина — и, что самое странное, там было ни капельки не теплее, чем на улице. Отдышавшись, я достал из кармана маленький фонарик (советский, дедушкин ещё, вместо талисмана ношу с раннего детства) и включил его. Вот тут-то у меня мурашки и поползли. Я стоял вроде бы в обыкновенном подъезде хрущёвки (сначала две двери, потом слева дверь в подвал, а дальше пять ступенек до первого этажа), но стоял я в снегу по голень. На стены тоже каким-то образом намёрз снег, дверь в подвал была замурована, а передо мной путь на ступеньки преграждала ржавая, покрытая льдом решётка. Сначала я подумал, что, может быть, свернул не туда с проспекта и зашёл в хрущёвку под снос, но эта мысль, как и все другие, испарилась, когда я, повернувшись назад и желая выйти, начал толкать дверь.
Моя рука упёрлась в заснеженную стену.
Посветив туда фонариком и убедившись, что там действительно такая же замёрзшая стена, как и справа и слева, даже не замурованная дверь, я почувствовал, что у меня подкашиваются ноги, и сел в снег. Просидев так минут пять, я основательно подмёрз, встал и ударил по решётке ногой, в результате чего она просто разорвалась посередине. Я пролез в дырку и поднялся на первый этаж. Мысли потихоньку возвращались, но понимания происходящего не было абсолютно. Я осмотрел первый этаж: маленькая лестничная клетка, четыре квартиры, двери совсем рядом. Ох уж эти двери... Слева была грубая деревянная дверь, разрисованная мелками с забитым в глазок толстенным гвоздём, справа недозамурованная, обитая дешёвой кожей, за которой мне слышались какие-то размеренные стуки, будто кто-то стучит по стене кулаком, отбивая такт. Центральные двери сначала показались вполне обычными советскими дверями с мутным стеклом, но они оказались просто искусно нарисованы. Вдруг меня стало мутить, всё вокруг закружилось, стук справа усиливался, двери в центре начали будто бы открываться. Я из последних сил бросился наверх и, проскакав два этажа, пробив ещё решётку перед одним и разорвав какую-то то ткань перед другим, остановился — лестничный пролёт заканчивался тупиком, в котором висело десятка четыре разнообразных почтовых ящиков: деревянные, металлические, разной формы и размеров. Я зачем-то начал срывать их все и вытряхивать из них содержимое. Из одних вылетала лишь пыль, из других — пожелтевшие газеты на непонятных языках с выцветшими фотографиями, из третьих — письма в причудливой формы конвертах. Я разрывал конверты, доставал письма, но все они тоже были на незнакомых мне языках. В итоге я просто споткнулся о ступеньку, скатился вниз, вокруг меня всё закружилось, загудело, и я просто потерял сознание.
Очнулся я явно не там, где вырубился. Я лежал, упёршись носом опять в какую-то чёртову решётку. Но это была не ржавая проволочная сетка, что была до этого, а мощная железная решетка, которой обычно прикрывают окна, только размером под лестничный пролёт. Из стен кое-где торчали куски обрушившейся лестницы. Мне уже не нужен был фонарик, ибо выше по лестнице на площадке будто горела кварцевая лампа. Свет этот до моего местоположения доставал с трудом, ибо лестница была невероятно длинная и угол у неё был странный — таких я ни в каких домах не видел. До площадки было где-то около пятнадцати ступенек, а я ведь, кажется, лежал далеко не в её конце. Здесь было совсем не холодно, но я всё равно дрожал от страха. Наконец, приходя в себя и немного успокоившись, я встал и начал отряхиваться. Болела левая рука в локте — видимо, я сильно ушибся, и сгибалась она с трудом. Я начал медленно подниматься вверх. Мои шаги гулко отдавались вокруг. Пройдя с лестницы на площадку, я чуть сразу же не покатился вниз — лампа внезапно погасла, и я снова остался в кромешной тьме. Включив фонарик, я осмотрел площадку. Она была намного больше первой, на которой я осматривал двери. На ней было пять проходов (по два сбоку и один в дальнем конце), а в центре было нечто вроде шахты лифта. Проходы были завешены толстыми пыльными листами целлофана, трогать их мне не хотелось, так что я решил проверить шахту. Это была определённо шахта лифта. Дверей лифта не было, как и кабины в луче фонарика. Я поднял с пола какую-то железяку и бросил вниз, чего, наверное делать не стоило. Она летела довольно долго, но приземлилась явно не туда, куда мне хотелось бы. Раздался мерзкий сдавленный писк, и где-то далеко внизу началась какая-то возня, шорохи, писк, и что-то начало карабкаться по стенам вверх: стук металла, провода в шахте лифта затряслись. Я тотчас же отпрянул от шахты, сердце начало колотиться, и я бросился в самый дальний проход. Еле протиснувшись сквозь пыльный целлофан, я побежал вперёд что есть сил. Фонариком вокруг себя я высвечивал разрисованные непонятными знаками стены и кучу одинаковых деревянных дверей по бокам. Это определённо был некий коридор: чем дальше я бежал по нему, тем сильнее мои ноги увязали в слое пыли, дверей становилось всё меньше, стены становились всё менее разрисованными... Вдруг передо мной коридор вдруг разделился на два. Я повернул налево. В этом коридоре всё было завалено какими-то старыми вещами — мебель, вёдра, какие-то игрушки, посуда, притом с каждым метром вещи становились всё стариннее и всё более покрытыми пылью. С трудом продираясь по странному коридору, я в конце концов зашёл в тупик — снова металлическая решётка, а за ней чёрная пустота: ни стен, ни пола, ни потолка.
Я присел и задержал дыхание. Где-вдали я слышал, как нечто из шахты лифта топает по коридору, но тут внезапно послышался звук открывающейся тяжёлой двери. Опять тот сдавленный писк, злобный крик на неизвестном мне языке мужским голосом... Всё снова закружилось, загудело передо мной. Пятно фонаря, застывшее на каком-то древнем тазу, замерцало, и я... не вырубился, нет, лишь закрыл глаза. А открыв, понял, что оказался по ту сторону решётки, но не в тёмной пустоте, а вполне себе на каменном полу. Повернув голову от решётки и назад, я снова испытал то жуткое чувство — не было никакой решётки, лишь стена, не замёрзшая, но влажная. От неё шёл пар, по ней тонкими струйками бежала вода. Фонарик остался где-то там, но здесь на стенах были мелкие лампы, горевшие неприятным красным цветом. Встав с мокрого пола, я подавленно побрёл вдоль красных лампочек. Это был уже не коридор, а какой-то лабиринт, по которому я шёл, придерживаясь отвратительного, бьющего по глазам красного света. Везде журчала вода, лабиринт был наполнен туманом, за заплесневелыми стенами стучали какие-то механизмы. Наконец, через двадцать минут ходьбы лампочки закончились, и из темноты перед собой я услышал снова тот голос, голос девушки моего возраста. Она говорила тихо, я всё так же не понимал язык, но ведомый неизвестной силой шёл сквозь темноту, пока, наконец, не открыл какую-то дверь и не вышел в странное куполообразное помещение.
Я стоял на маленьком выступе, и передо мной была вода, как круглый бассейн. Вода была на пару метров ниже, но явно прибывала. Помещение освещалось мощной красной лампой. Метрах в пяти от меня находилась каменная колонна на уровне моего выступа. На нём стояла девушка моего роста в странной цветастой курточке с накинутым капюшоном и в такой же безумно-разноцветной юбке. Почему-то я не могу вспомнить её ноги, хоть и не могу сказать, что она висела в воздухе. Она шептала что-то тем самым голосом и вдруг заговорила, будто стоит рядом и говорит мне в ухо. Вот наш диалог, каким я его помню:
— Вот ты и здесь. Тебе остался всего один шаг.
— Что? Где я? Какой шаг, куда?
— Сюда, к нам.
— Что за чушь ты несёшь?
— Разве ты всё ещё не понял?
— Нет.
— Ты всё ближе к нам. Тебя тянет к нам.
— Прекрати! Я хочу вернуться обратно!
— Пойми, ты нужен здесь, а не там. Там тебя никто не ждёт, у тебя никого нет. Твои родные умрут совсем скоро, а здесь есть мы. Мы поможем тебе пойти дальше. Возьми меня за руку!
Колонна, на которой она стояла, начала медленно двигаться ко мне. Всё вокруг снова закружилось, большая красная лампа начала делиться на десятки мелких, приятный гул сковывал мои движения... Я уже ничего не соображал, все мысли ушли, и я просто потянул к ней руку. Левую руку. Локоть пронзила острая боль, от неожиданности я зашатался и плюхнулся в воду, всё так же будучи неспособным по своей воле пошевелиться. Я видел, как десятки мелких ламп сходятся в одну, и, слыша отчаянный крик девушки, потерял сознание...
Очнулся я в сугробе двора, похожего на бабушкин, совсем сухой. Но это был не конец. Несмотря на то, что фонари горели и во многих окнах был свет, я чувствовал — что-то не так. У меня было крайне расфокусировано зрение, и через минуту, таки приведя зрение в порядок, я понял, что неправильно. Дома вокруг меня были не обычными хрущёвками — они снова меняли форму, как тогда осенью, но намного более зловеще. К ним прибавлялись ещё этажи, они разделялись, соединялись, из них выпадали отдельные части, они нарастали друг на друга, переворачивались, плясали и сжимались кольцом вокруг меня. Фонари с безумной периодичностью мерцали и тухли, лампочки в них лопались, и из них струилась вода. В окнах появлялся образ той девушки, начавшийся было гул сменился её отчаянным криком. Снег падал со всех сторон, деревья принимали форму знакомых мне людей, просили остаться здесь, но внезапно... зазвонил телефон.
Мелодия звонка с каждой секундой «успокаивала» картину вокруг, но делала крик девушки всё громче. Но с последней секундой мелодии крик оборвался. Всё прекратилось, мелодия заиграла повторно. В лицо мне ударил тёплый ветер. Я вдохнул полную грудь воздуха и снова потерял сознание.
Я снова очнулся утром через два дня. И, несмотря на то, что была середина декабря, это было дождливое утро. Говорили, что это погодная аномалия — раз в сотню лет такое бывает...
После этого всё прекратилось. Говорят, в тот вечер меня нашли в соседнем с бабушкиным дворе, в сугробе. За прошедший год я вернул себе большинство друзей и репутацию, снова нашёл девушку. Все те странные события, что происходили со мной, удивительным образом стёрлись из моей памяти почти подчистую (хорошо, что я в больнице тогда записал все свои воспоминания — будет что внукам рассказать, если что). Конечно, порой даже я начинаю считать это плодами моего воображения, но дело в том, что когда меня выписали из больницы, я, одеваясь, нашёл во внутреннем кармане куртки, где раньше всегда лежал мой фонарик, письмо. Письмо, запечатанное в необычный конверт, написанное на жёсткой, приятно пахнущей бумаге странными символами. Когда я достаю его и смотрю на символы, тот гул, переплетающийся с криком, возвращается, только очень тихо, и картинка перед глазами мельтешит и слегка дёргается. Но я уверен, что у «них», кто бы «они» ни были, не хватит сил снова затащить меня к себе.
Если я сам этого не захочу.
Источник
Автор неизвестен
Новость отредактировал Melford - 12-10-2014, 19:16
Ключевые слова: Лес дома зрение потерявшийся голос