Там, где стерто начало и нет конца
Он ушел, пробормотав на прощание:
«Гореть тебе в аду».
И добавил весело:
«Однако ты ведь уже давно туда попал, не правда ли?»
Харлан Эллисон. «У меня нет рта, но я должен кричать».
«Гореть тебе в аду».
И добавил весело:
«Однако ты ведь уже давно туда попал, не правда ли?»
Харлан Эллисон. «У меня нет рта, но я должен кричать».
Один миллион двести пятьдесят восемь тысяч девятьсот семьдесят три.
Дэвид. Трэвис. Карл. А может быть, Джек? Никак не могу вспомнить. Может, если я смогу разомкнуть губы и произнести эти имена, то голос пробудит во мне воспоминания? Возможно. Разговор, даже если он проводиться самим с собой, здорово освежает память. Вот только я не в состоянии пошевелить моим давным-давно иссушенным языком.
Один миллион двести пятьдесят восемь тысяч девятьсот семьдесят четыре.
Надо бы пошевелить пальцами на ногах. Повернуть голову, посмотреть на них и попробовать послать сигнал конечностям. Вряд ли получится. Шевелить я могу только извилинами в мозгу. Хе-хе-хе.
Так, нельзя отвлекаться. Один миллион двести пятьдесят восемь тысяч девятьсот семьдесят пять.
Интересно, а я дышу? Когда не думаешь о столь естественных вещах, то не понимаешь всей их значимости. Но у меня то времени на раздумья навалом. Ну-ка. О, да. Как же приятно осознавать, что что-то в моем теле еще функционирует. Словно слушать тиканье старинных часиков, приложив к ним ухо. Ноздри втягивают прелый жаркий воздух и выдыхают углекислый газ. Грудь вздымается и опускается, раз за разом. Я буквально чувствую, как кости грудной клетки трутся о мои легкие. Звучит неприятно, но это хоть какое-то чувство. Интересно, если замереть и прислушаться, то услышу ли я стук бесконечно бьющегося сердца в груди?
Отвлекся. Слишком сильно. Один миллион… двести пятьдесят восемь тысяч девятьсот… или двести шестьдесят восемь... Проклятье, сбился со счета. Опять. Что ж, начинать считать с нуля смысла нет. Я уже и так сбился со всякого счета времени. Лучше поразмыслить над чем-нибудь другим. Например, вспомнить, кем я был и как до этого докатился. Напряжем извилины и погрузимся в прошлую, настоящую жизнь.
Ох, кто же я был? Вспоминай, вспоминай. Имя… Я не могу вспомнить имени. Чего уж говорить о фамилии. Зато я однозначно помню, что работал психиатром в каком-то престижном колледже. Работал как с учениками, у которых частенько сдавали нервы из-за напряженной учебы, так и с взрослыми людьми, своими коллегами. Я был уважаемым человеком в обществе. Меня знал весь колледж. Меня часто приглашали на закрытые вечеринки, особые мероприятия и живые концерты в престижных театрах. Знакомые, коих было приличное количество, не чаяли во мне души. Называли меня одним из лучших людей на их памяти и даже делали примером для подражания для своих детей. И мне это так нравилось. Впрочем, кому не понравится купаться в лучах славы. Особенно учитывая то, что на самом деле я был далеко не самым идеальным и совсем уж нечестным человеком.
Всю свою осознанную жизнь я был жутким плутом и обманщиком. Проигрывал школьные деньги за азартными играми, подрезал кошельки и карманы в автобусах, разводил родителей и знакомых для получения денег. Да, деньги были для меня всем. Я не гордился этим, но и никогда не сворачивал со скользкой дорожки. Наоборот, с возрастом мои амбиции и желания лишь только росли.
Когда я закончил учебу и смог устроиться психологом в тот самый колледж, что так меня любил, то я нашел практически идеальный способ заработка денег. Люди ежедневно приходили ко мне, изливая душу и рассказывая свои самые сокровенные тайны и проблемы, в надежде, что я смогу решить все беспокойства в их жизни. Конечно, я исправно выполнял свою работу, искренне пытаясь помочь каждому, но нравилась мне эта работа в первую очередь не поэтому. Сидя в кресле и с милой улыбкой выслушивая очередного клиента, я, словно ящик Пандоры, наполнялся грехами чужих людей, после чего продавал эти запретные знания людям, который готовы были отдать за них наибольшую сумму. В мире не бывает идеальных людей, у каждого за душой лежит грешок и, пожалуй, самый распространенный из них – это лживость и чрезмерная любопытность. Все лгут, ровно как и пытаются достать то, что им иметь не разрешается. Я выступал посредником между этими грешниками и наживался на этом. И, господи, я нагло совру, если скажу, что мне жаль за все свершенное мною. Я наслаждался каждым центом, что попадал мне в руки. Возможно, именно моя неукротимая корысть и привела к тому, что я оказался здесь.
Не знаю, когда, как и почему я оказался в этом кошмарном месте, где томлюсь уже долгие годы. Это произошло настолько внезапно, что у меня даже нет точных аналогий, которые можно привести. Это будто бы сон, у которого нет логически обоснованного начала, но ты этого не понимаешь. Просто в один не самый прекрасный день я открыл глаза и вместо своего уютного дома увидел бетонную камеру с решеткой. Да, вот так просто. Я оказался в клетке, где не было совершенно ничего. Ни окон, ни мебели, ни дверей, одна лишь масляная лампа, стоявшая в углу комнаты.
По ту сторону решетки все было еще более ужасающе. Я ничего не мог увидеть, как бы ни старался. Фонарь не освещал пространство за железными прутьями, как будто моя камера висела в черной дыре, где исчезает и звук и свет. Но я ведь мог слышать и видеть. Да и на ощупь за решеткой было пространство, судя по тактильным ощущениям, это был все тот же серый идеальный бетон, без бугорков и трещин. Даже вооружившись всеми своими знаниями, я так и не понял, где же я нахожусь.
Я был в панике, что, впрочем, неудивительно. Я кричал, бился о стены, пытался разогнуть прутья, искал хотя бы призрачный шанс, чтобы выбраться из заточения, но все было напрасно. Никто не откликнулся на мой зов. Более того, забегу вперед и скажу, что никто ко мне не пришел на протяжении всего этого времени, но на тот момент я и подумать о таком не мог. Выбившись из сил, я сел на пол и стал ждать своих пленителей, надеясь узнать, где я и что им нужно. Но никто так и не пришел.
Не знаю, сколько я уже тут сижу. Когда ты ничем не занят, время течет мучительно медленно, но даже с учетом этого я просидел на месте не меньше, чем пару десятков лет. «Это же вздор!» - скажете вы, и в другой любой ситуации я бы с вами согласился. Я и сам был бы рад сказать, что все происходящее – плод моего больного воображения, но если это и так, то значит, я уже очень давно нахожусь в коме.
Спустя несколько часов моего заточения, на протяжении которых я не услышал ни единого чужеродного звука, отчего мое дыхание казалось оглушающе громким, я, как и любой другой человек, захотел пить и есть. Надежда о том, что за мной все-таки придут, еще не оставляла меня, но жажда и голод уже приносили крайний дискомфорт. Как вы уже знаете, ко мне никто не пришел, а значит, и воде с едой появиться было неоткуда. В конце концов, я попытался заснуть, чтобы скоротать время, но какие-то высшие силы не давали мне спокойно погрузиться в мир грез, хотя усталость также мучила меня. Таким образом, мне ничего не оставалось, кроме как сидеть и ждать того, чего я никогда не дождусь.
Когда прошло, по меньшей мере, три-четыре дня (у меня тогда еще были целы наручные часы), голод и жажда и утомление были просто нестерпимы. Я уже не мог держаться на ногах, потому просто ползал по ледяному бетону, который даже не нагревался от моего тела, когда я на нем сидел. Помимо холода и истощения, меня также начала мучить вонь от собственных экскрементов и мочи, никакого туалета, конечно же, не было. Я чувствовал себя на грани смерти. Чувствовал, что я больше не перенесу этих мучений, и сейчас я думаю о смерти, как о блаженном даре, потому что я не умер. Не умер до сих пор.
Когда прошел уже с месяц, я понял, что смерть мне не грозит. Боль и мучения были просто неописуемыми. Мне было так плохо, как не было и никогда не будет ни одному человеку на Земле. От отчаяния я начал есть все, что только мог поглотить мой желудок, начиная от кожаного ремня с ботинками и заканчивая собственными испражнениями. Меня рвало, но я настойчиво проглатывал все обратно в надежде утолить кошмарный голод. Самое сладкое, что я пил за все это время, были слезы отчаяния, но вскоре слезные железы тоже пересохли, а глаза покраснели, но настойчиво продолжали работать даже лишенные жизненно необходимой жидкости.
С каждой минутой мои страдания лишь только росли и усиливались, поэтому вопрос того, чтобы начать есть самого себя, оставался лишь вопросом времени. Я всячески оттягивал этот момент. Страх боли пересиливал все остальные ощущения, но мне все же было необходимо его перебороть. В первую очередь я решил начать с ушей. Сначала решил взяться грызть пальцы, но быстро понял, что руки мне еще понадобятся. За период моего пребывания за решеткой я чего только не успел сделать, чтобы выбраться. Одним из моих действий было решение распилить прутья бляшкой от ремня. Мои каждодневные усилия кончились лишь тем, что я наточил кусок металла до состояния тупого ножа. На прутьях, как и на стенах, не оставалось ни царапины.
Так вот, используя свой импровизированный нож, я решился отрезать себе оба уха. Смысла в них не было никакого. Этой операции предшествовала долгая моральная и психическая подготовка. Инстинкт самосохранения никуда не девался. Смирившись с ожиданием боли и страданий, я все же вытянул ушную раковину как можно дальше и начал отрезать злосчастное ухо. Боль вкупе со слабостью не давали мне эффективно заниматься этой мерзкой работой, поэтому операция, которая по моим подсчетам должна была длиться двадцать минут, растянулась до нескольких часов. Я несколько раз бросал это дело и брался за него вновь, постоянно пропитывая свою снятую одежду кровью, которую я с упоением выжимал себе в рот. В конце концов, я справился, но и тут мое счастье длилось недолго. Прожевав и проглотив твердый хрящ, я собирался отдышаться и приняться за вторую раковину, но тут произошло то, о чем я мечтал последние пару месяцев. Я провалился в беспамятство. Не от потери крови, не от болевого шока, о нет. По воле тех, кто смотрел на меня. Смотрел на меня все это время.
Когда я очнулся, то усталость и боль никуда не делись. Я не чувствовал себя выспавшимся или отдохнувшим. Скорее, чувствовал себя человеком, который крепко ударился головой, потеряв сознание на пару минут. Но все это было ерундой. Истинный ужас я испытал, когда обнаружил, что вместо утраченного уха в меня был буквально вживлен громоздкий металлический рупор, из-за которого держать голову прямо было крайне тяжело. Вместо криков и воплей у меня были силы лишь только кряхтеть и стонать. Выудить из своей сухой глотки больше ничего не получалось.
Когда я успокоился и смирился с отвратительным имплантом, то начал размышлять о том, кто мог его поставить. Я так и не услышал ни шагов, ни голоса, ни каких-либо других звуков, говорящих о присутствии кого–либо еще. Но, тем не менее, когда я отрезал себе ушную раковину, кто-то позаботился о том, чтобы я не истек кровью. Что это было? Забота или вынужденная мера по предотвращению смерти пленника? Понятно было одно: кто бы за мной ни наблюдал, он не хотел моей смерти. О, нет, он хотел, чтобы я жил. Хе, жил. Существовал, словно амеба, словно растение. Не имею понятия, кому может нравиться такое неприглядное и утомительное зрелище, но это явно был не человек. Люди не способны на такие извращения с человеческой натурой. Не способны так долго поддерживать жизнь в организме, лишенном питания.
Прошло еще время. Очень много времени. Столько, что и не сосчитать. У меня не осталось ничего, что я захватил с собой из старого мира. Одежда была окончательно испорчена кровью и испражнениями, техника вышла из строя. Остался только я – бледный, словно снег, скелет, обтянутый кожей и обвисшими мышцами. Я очень хорошо запомнил тот момент, так как тогда я принял попытку самоубийства. Смерть казалась моим единственным спасением из этого нескончаемого кошмара, а потому всякий страх смерти окончательно пропал. Вариантов умертвить себя была масса, даже в такой скудной обстановке. Но сил у меня уже не было никаких, а потому нужно было сделать все так, чтобы я умер максимально быстро. Я полагался на то, что моим мучителям не подвластно возвращение из мертвых, иначе они бы не поддерживали во мне жизнь так рьяно. После долгих раздумий я решил проглотить свой нож. Бляшка никуда не делась и, по задумке, должна была исполосовать мои кишки за считанные секунды. Не выжидая непонятно чего, я сорвался с места и сунул самодельный нож в рот. Проглотить объемный предмет было весьма тяжело, но все же, после нескольких нечеловеческих усилий, я заглотнул металл и скривился от боли, которая медленно протекала по всему телу. Как я и думал, меня снова начало клонить в сон, и я потерял сознание, моля всех богов, чтобы я больше не очнулся.
Но, как вы уже догадались, я очнулся. Очнулся и первым делом осмотрел свое скукоженное тело. Когда я увидел несколько шестерней и паровых трубок, выходившие из моего тела, то я окончательно опустил руки. Но это было еще незначительным изменением. Самое ужасное было в том, что одна из моих щек оказалась вырезана вместе с зубами, а из образовавшийся дыры торчала медная трубка, выводившая пар. Боюсь даже представить, что за дьявольский механизм стоит во мне вместо поврежденных внутренностей, но стоит признать, что свою функцию он выполняет исправно. Ни швов, ни ранений на туловище не оставалось, поэтому и способ трансплантации для меня также был тайной. Но все это не имело для меня никакого значения, как не имеет и сейчас.
Моя жалкая история подходит к концу. Что я могу еще сказать? Порой во мне просыпался боевой дух, и я пытался убить себя еще несколько раз, но все это привело лишь к тому, что мою левую руку заменили на металлический прут с несколькими спицами на конце в виде пальцев, полностью убрали зубы, которыми я и рвал плоть на руке, удалили половые органы после акта самоудовлетворения и еще несколько незначительных изменений, типа удаления волос, опухолей и прочих вещей, грозящих моей жизни.
Тут я подхожу к своему существованию непосредственно в данный момент. Большая часть моего тела состоит из сложных механизмов и грубых железок, я все еще хочу есть, пить и спать, но это мучительное чувство уже стало для меня нормой. Я не знаю, что стало с миром за стенами этой клетки. Да и находимся ли мы еще в моем мире? В любом случае, я не теряю надежды, ведь у меня есть воистину великий план. Я не умерщвлю себя, как безуспешно пытался это сделать уже не один раз. Проблема в том, что я прекрасно осознаю свое существование. Все еще мыслю, чувствую и мечтаю. А что, если раскроить себе череп и добраться до мозга? Что, если заставить своих мучителей починить мой мозг? Конечно, все может пройти успешно для них, и я снова открою глаза в бетонных стенах, но что, если все мои мыслительные процессы, благодаря которым человек стоит выше животного, умрут? Что, если не останется ни воспоминаний, ни высших мозговых функций? Если я не могу умереть, то почему бы не стать тупоголовым овощем? Эта мысль все еще держит меня на плаву, даже несмотря на то, что мой рассудок уже давно помутился. Я возьму лампу, которая тверже алмаза, лягу на спину и брошу ее себе на лоб. Думаю, мой череп достаточно размяк, чтобы тяжеленный кусок металла и стекла раздавил голову всмятку. На этом я прощаюсь и, надеюсь, больше никогда ни о чем больше не буду думать. О, сладкое беспамятство, я уже иду к тебе…
Новость отредактировал YuliaS - 22-04-2019, 11:13
Ключевые слова: Тело ужас страх клетка боль авторская история