Нечисть
"Плохо, когда уезжают хозяева. Пустеет дом, и домовому жить негде. Без людей он злобится, уйти хочет, да только привычные стены его не отпускают, вот и живет неприкаянным то в сарае, то в клети, то в бане..."Баня. Старая и черная, словно печная, копоть проступила наружу. Она будто зверь прячется в густом малиннике, отгораживается от неба толстой подушкой мха на крыше...
Оля сняла варежку, осторожно провела ладонью по растрескавшимся бревнам. Холодные. Пальцы задели кусочки глины, которой бывший хозяин замазывал стыки, и на снег посыпалась пыль цвета ржавчины. Показался клочок белесого мха. Девочке он почему-то напомнил сухие корни, а сама баня - древнее чудовище, которое всеми силами старается врасти в землю, вдавиться в нее по крышу, да так и остаться, словно огромный, остроконечный валун.
Оля переступила с ноги на ногу. Плотный снег тревожно хрупнул под сапожками, звук запутался в кустах и растаял, придавленный тишиной. Алое солнце сейчас висело на самых кончиках березовых ветвей, еще чуть и ухнет в сугробы где-то за озером... А потом придет темнота. Она уже сейчас ползет в тенях, скапливается под деревьями и низкой крышей. И если постоять на месте еще немного, стемнеет совершенно и ничего не будет видно. Так что надо просто подойти и потянуть за щеколду, а потом отжать дверь. Ненамного, только чтобы хватило места просунуть голову и увидеть...
- Гнилой пол и несколько лавок, ничего особенного, - прошептала Оля для самой себя. - Хватит трусить, ты слишком взрослая для бабушкиных сказок.
Девочка быстро, пока страх не приморозил ноги к земле, сделала шаг вперед, ухватилась обеими руками за щеколду.
"А вдруг он там?" - она поёжилась от этой мысли, словно от брошенной за шиворот ледышки. Поскорее дернула массивную створку. Дверь и не подумала открываться. То ли примерзла, то ли петли перекосило от времени. На мгновение Оля почувствовала облегчение: если войти нельзя, какой толк здесь стоять? Теперь можно спокойно вернуться в дом, к теплой печке. Послезавтра она с родителями все равно уезжает обратно в город. И к лету совершенно забудет, что видела. Возможно, даже подговорит Лидку и Виталика - брата и сестру с соседней улицы - прийти сюда вместе. В компании всегда не так страшно.
Что-то зашелестело сзади. Девочка вздрогнула и едва не уронила варежки в снег, но под облетевшей сиренью сидела всего лишь Филька. Деревенские полагали, что серая кошка живет у бабы Фани, но сама худая пугливая Филька считала себя общей. Она все время пропадала по округе, спала на чердаках и иногда попрошайничала или воровала еду. Сейчас кошка неподвижно таращилась на Олю. Кончик хвоста тревожно подрагивал.
- Киса, кысь-кысь-кысь, - позвала ее девочка.
Филька еще больше напружинилась и стала медленно отползать под куст.
- Ну чего ты? - Оля стиснула пальцы щепотью, словно бы там было что-то съедобное. - Иди сюда, не бойся.
Кошка замерла. Заинтересованно потянулась мордой, а потом неожиданно выгнулась дугой и порскнула прочь, только сухой малинник зашелестел.
- Ну и ладно, - сказала ей вслед Оля.
Она снова развернулась к бане, толкнула неподатливую дверь. Теперь страха уже не было. Баня как баня. Старая, наверняка прогнившая насквозь - вон на притолоке лишайника сколько выросло. Наверное, та же Филька сюда ночевать лазает... А ведь точно!
Девочка обошла здание с другой стороны. Там посередине стены оказалось маленькое окошко без стекла. Внутри него плескалась густая чернота. Оля подалась вперед, и тут ей почудилось, что из-за покореженной рамы пахнуло чуть теплым воздухом, повеяло слабым прелым запахом. Темный провал окна внезапно показался колодцем, в который она как-то заглянула из детского любопытства. Было страшно и волнительно смотреть в самую глубину, где прячется подвешенное на цепи ведро, и невидимые капли срываются вниз, сминают далекое черное зеркало...
Снова вспомнился бабушкин голос: "Смотри, Оленька, не упади"
В просторном деревенском доме старушка всегда оставалась самой главной. Ее слушались и дедушка, и родители. Даже толстый нахальный Васька прижимал уши и виновато убирал со стола загребущую лапу, стоило только хозяйке прикрикнуть.
На Олю баба Таня никогда не кричала. Только ругалась иногда смешно, когда девочке случалось просыпать сушеные яблоки или расплескать воду из рукомойника: "А чтоб тебе здоровенькой быть, какая ж ты у меня разгильдёха!"
Впрочем, говорила так бабушка редко, куда чаще слышала внучка от нее рассказы о доме, который еще прадед построил, о деревне, о лесе, что подступал к самым заборам. Стоило старушке случайно обронить в разговоре какое-то незнакомое словцо, сказать непонятную фразу, как Оленька тут же вертелась рядом любопытной лисой, расспрашивала, что это да почему...
В тот вечер в дом забежала сердитая и растрепанная соседка тетка Наста.
- А слышала, ты Таня, что Кирилка, Митричев сынок, дом родительский заколачивает?! Ведь не вернется больше, в город укатит, а хата что ж - пусть пропадает со всем добром? Покойный Митрич с женой, наверное, в гробах перевернулись, ведь столько работы в нее положили, на века строились. И вот, пожалуйста, дождались благодарности от наследничка! - зачастила женщина сразу от порога.
Бабушка тогда ничего не ответила, подождала, покуда тетка Наста выговориться всласть, покачала молча головой, и только провожая гостью, сказала вполголоса: "Зря парень домового обижает". И объяснила потом про пустые дома, когда внучка подкатилась с расспросами.
После того девочка несколько дней поглядывала в сторону Митричевой хаты.
Самого Дмитрича - огромного, кряжистого старика - Оля почти не помнила. Был он всегда хмурым, говорил глухо, словно из-за двери, и одним своим видом распугивал деревенских ребятишек. Жил дед на самом краю деревни, ближе к лесу, чем к людям. Да и двор у него был как продолжение опушки - весь заросший сиренью, шиповником и высоченной, век не кошеной травой. Раньше старик был отменным хозяином, и подворье, и домочадцев держал крепкой рукой. А потом в одно лето свалились на Дмитрича две беды: прямо посреди поля на жнивье умерла его старуха-жена, а через месяц самого деда скрутили суставные боли. Так враз крепкий, уверенный в себе человек превратился в развалину, что и ходить-то могла с трудом. Сын Кирилл пару раз пробовал забрать родителя к себе в город, даже обещал отправить в частную клинику на лечение, только Митрич уперся и никуда ехать не захотел. Помер в своем доме, на своей земле. Кирилл же, едва дождавшись похорон, отбыл в город. Возвращаться в отцовское наследство он явно не собирался, зато пустой дом сразу облюбовали ребятишки, которых на лето спихивали на дедок-бабок.
Взрослые ругались, когда видели малышню около заброшенного подворья, и оттого приключение становилось только слаще. Оля тоже несколько раз набивалась в компанию. Вместе со всеми перелезала через забор и крадучись пробиралась через двор к облупившейся желтой стене. Попасть в дом они все равно не могли: двери кроме массивного замка держали и две прибитые наискосок доски - дядька Кирилл озаботился, когда вынес последние вещи. Окна же в белых наличниках были высоко, и стекла до половины с обратной стороны закрывали картонки. Так что весь интерес побродить у митиричевой хаты сводился к сараю - пустой деревянной коробке, где вольно гулял по щелям ветер - и старому саду. В конце лета, изрядно вымазавшись в траве и исцарапавшись о шиповник, там можно было отыскать с десяток мелких желтых антоновок. Более отчаянные мальчишки срывали яблоки с дерева, опасно балансируя на перекрученных ветках, и потом делились нечервивыми, но невероятно кислыми трофеями. Не удивительно, что к осени, когда ребятишек развезли по городским школам, ни заколоченный дом, ни заросший двор уже никого не интересовали.
Оля тоже до поры до времени не вспоминала о Митричевом подворье. Отучилась две четверти, а на зимние каникулы приехала к бабушке. После праздников родители вернулись в город - у них начались рабочие дни, а девочка осталась еще погостить у бабы Тани. Тогда все и случилось.
Началось с того, что из сарая сбежала курица. Непонятно каким образом взгромоздилась на жердь почти под потолком, а потом перелетела через оградку, за которой держали птицу. И когда бабушка открыла дверь, Ряба метнулась ей просто под ноги, к белому прямоугольнику свободы.
Оказавшись на снегу, среди ослепительно яркого после полумрака птичника света, хохлатка на секунду замерла, а потом заквохтала, замахала беспорядочно крыльями и рванула со двора. Еще и калитка в заборе как назло была открыта.
Ловить беглянку отправилась Оля. Очумевшая от мороза и простора курица носилась зигзагами, от забора к забору, но так быстро, что девочка в своем неуклюжем пуховике осталась далеко позади. За околицей Ряба рванула через огороды и дальше - к лесу. Здесь снег был уже не притоптан, а лежал рассыпчатыми сугробами. Птица неуклюже подпрыгивала, пробовала перелететь препятствия, но стало видно, что интерес к путешествиям у нее пропал, да и лапы, наверное, замерзли. В конце концов, курица сдалась, замерла растрепанным рыжим пятном на белой искристой холстине. Тут ее и настигла запыхавшаяся Оля. Подхватила озябшими пальцами, притиснула так, что Ряба недовольно заворочалась.
- Тихо ты! - пропыхтела ей девочка. Последнюю сотню шагов она бежала через усталость, пару раз пропахав ладонями снег, когда под ногою оказывалась запорошенная кочка или камень - было страшно, что бабкина любимица сбежит в лес и потеряется там.
Оля вытерла лицо о плечо, огляделась. Дома остались за спиной. Справа раскинулось поле до самой автотрассы, по левую руку лохматились черными спутанными ветками яблони и белели сквозь пожухлую траву лоскуты огородиков. А прямо перед нею оказался Митричев сад. Тот самый, что плавно переходил в подлесок, и... баня. Теперь она была видна четко, словно зима сдернула плотный темный занавес из листьев и подставила здание под дневной свет.
Сколько Оля себя помнила - баню никогда не топили. Покойный Дмитрич, когда остался один, ходил мыться к соседям, мол, хлопотно греть такую домину для одного человека. Так что постепенно вокруг деревянного сруба выросла крапива выше человеческого роста и колючий малинник. Баню окончательно проглотил лес. И только сейчас сквозь сухие ломкие стебли проступили черные, скособоченные стены.
"...живет то в сарае, то в клети, то в бане..."
Отчего-то вспомнилось Оле. Интересно, а домовой у Митрича такой же неприветливый, каким был и сам старик? Может, правда, перебрался домашний дух из опустевшего дома в единственное еще крепкое здание и сейчас сидит где-нибудь там, на полкЕ, дышит на озябшие лапки? Девочка попробовала представить мультяшного домовенка, как тот смешно трет ладошка об ладошку. Улыбка не получилась. Погода была безветренной, морозной, и потому легкое облачко пара из широкой щели между косяком и дверью не заметить было невозможно.
Оля моргнула. Раз, другой, до боли зажмурилась, а потом широко распахнула глаза. Конечно, показалось. Никакого пара быть не могло, самое большее - снег просыпался с крыши.
Ряба снова дернулась, и девочка поспешила домой, пока та не начала вырываться и не расцарапала руки когтями на лапах.
Бабушка встречала их сразу за калиткой. Забрала у внучки курицу, а саму девочку поскорее отправила в дом - оттаивать у натопленной печки.
- Ба, а домовые зимой спят? - спрашивала Оля некоторое время спустя.
Старушка отложила в сторону ложку, которой мешала кашу с грибами, посмотрела удивленно:
- Тебе это зачем, Оленька?
- Так, - замялась девочка. Ей вдруг показалось, что бабушка может разозлиться, если узнает, что она приближалась, пусть и не нарочно, к заброшенному дому, - интересно стало.
- У Митричевой хаты была? - прозорливо нахмурилась старушка.
И, увидев, как виновато опускает внучка голову, добавила со вздохом:
- Ох, горюшко. Сколько раз говорила тебе, что не нужно туда ходить. Незачем.
- Это потому что там брошенный домовой живет?
- Потому, что там бревна старые и трухлявые. Сырость и плесень наверняка крепления разъели, упаси Бог, от любого чиха развалиться могут - вот этого и стоит бояться. А домового ни у Митрича, ни у нас нет. Дом у нас освященный, иконка висит, так что нечего ему тут делать.
- А все-таки, как он выглядел хоть? - не унималась внучка.
Бабушка еще раз вздохнула и строго посмотрела на девочку:
- Только обещай, что больше туда ни ногой.
Тем же вечером Оля ворочалась в кровати и никак не могла уснуть.
Странное, замешанное на страхе любопытство настойчиво требовало прийти к митричевой бане, чтобы действительно убедиться: там никого нет. А что, так и баба Таня сказала. Вот только обманывать бабушку не хорошо, тем более, она, Оля, обещала больше не приближаться к старому зданию.
Девочка снова перевернулась с одного на другой бок. Спать совсем не хотелось, а одеяло сегодня было жарким и неудобным. Мысли бежали по кругу и никак не получалось отогнать от себя воспоминание - или выдумку? - облачка белесого пара на фоне темной бревенчатой стены.
Если там никого нет, значит, можно не бояться и просто мимо пройти. Ведь это не будет нарушенным обещанием, правда? И если она завтра чуть-чуть приостановится у двери, чтобы заглянуть в щель, об этом никто не узнает. Она аккуратно заглянет - и уйдет. И никому не расскажет.
"Он совсем не страшный. Маленький, седенький, и весь мохнатый... От пяток до макушки..." - повторяла девочка про себя уже с закрытыми глазами.
"...совсем не страшный. Маленький и седенький, словно старичок. Только растут у него не волосы, как у людей, а шерсть. Белая и мягкая, весь полностью ею зарос. Голос у него тихий, словно листья шепчут, только говорит он редко. Больше вздыхает, сидя за печкой, или песенки поет, будто ветер в трубе гудит чуть слышно. К людям он добрый, если не обидеть, никому зла не делает..."
Солнце уже занырнуло в снег, и сумерки сделались еще более густыми и синими. А Оля так и стояла, опершись рукой о бревна и опустив голову.
Бабушка уже, наверное, начинает волноваться. Только бы не пошла искать по деревне.
Зря она сюда вернулась. Все равно не хватает смелости заглянуть. Наверное, с час протопталась рядом, невесть что передумала и все равно осталась, с чем пришла. Теперь уже поздно. Стемнело, внутри ничего не разглядеть. Да и не решится она на это. Трусиха.
Девочка зло оттолкнулась от стены. Старое здание равнодушно смотрело на нее окном-колодцем, окутывало тишиной. Наверное, ему тоже наскучил надоедливый человек рядом. У рамы в правом верхнем углу застрял бурый лист. Девочка погладила его ломкий краешек, словно крыло бабочки, что неосторожно опустилась отдохнуть и вмерзла в лед. Наверное, осенью ветер часто забрасывает сухие листья в это окно, и они лежат на полу по несколько лет, словно мертвые насекомые.
Мысль Оле не понравилась. Она ухватилась за край листа пальцами, потянула. Тот надорвался у черешка беззвучно, а вот само окно вздохнуло, будто с сожалением. Душный, терпкий запах теперь был слышен явственно, наплывал плотной волной. Девочка покачнулась и, чтобы не упасть, ухватила низкий подоконник, привалившись к темному провалу окна почти вплотную. И невольно сделала то, на что никак не решалась до этого - заглянула внутрь.
Несмотря на сумерки, полной темноты в бане не было. Оля пусть и неясно, видела небольшой предбанник и широкую приземистую лавку у левой стены. На полу лежал перевернутый таз, судя по всему - металлический и изрядно проржавевший. Валялись какие-то палки, мелкий мусор. Прямо напротив угадывалась входная дверь с широкой светло-серой полосой - та самая щель, через которую она вчера видела пар. Другая дверь в парилку была открыта, но створка не позволяла разглядеть, что за ней находится.
Вздох повторился снова.
Так мог бы дышать глубоко спящий человек. Или ветер, запутавшись в растрескавшихся бревнах. Или кто-то ужасно одинокий, покинутый в пустом холодном здании, что наконец-то почуял рядом кого-то живого и сейчас спешит ему навстречу, принюхивается к полузабытому, такому привычному человечьему запаху.
"...часто вздыхает, словно ветер в трубе шелестит..."
Топ. Топ-топ. Чуть слышные, осторожные шаги за открытой дверью.
"...маленький и седенький... с шерстью на теле..."
"никому не делает зла... зря парень домового обижает..."
Топоток замер, словно некто в парилке остановился у самого порога. Снова тихий вздох, печальный и тяжелый. Оля смотрела не отрываясь. Сейчас она словно тот самый осенний лист не могла оторваться от почерневшей рамы, страх давил на плечи и заставлял вглядываться, вслушиваться в душную гнилостную темноту. Ждать. И существо за дверью прекрасно знало, что девочка никуда не денется.
Он вышел медленно, неуклюже покачиваясь. Клочковатая свалявшаяся шерсть - словно грязно-белое пятно в темноте комнаты. Чудовищно согнутая спина - так, что вместо двух ног существо опиралось сразу на четыре конечности. Уродливая, вытянутая голова с рогами на лбу. И глаза. Жуткие, белые. Они чуть светились в темноте и этот равнодушный мертвый взгляд, тем не менее, цепко впивался в лицо замершего человека. Снова послышался уже знакомый вздох. Только теперь Оля поняла, что это было не выражение тоски. Нет, сейчас существо жадно принюхивалось, с видимым усилием раздувая широкие ноздри. А потом оно двинулось вперед, все так же нелепо покачиваясь, и с этими плавными, зыбкими движениями никак не вязался частый сухой топоток.
Девочка смотрела, как этот кошмар медленно приближается к ней и понимала, что не может даже моргнуть, не то что шагнуть в сторону от окна. Она вцепилась в раму ладонями, почувствовала, как впивается в кожу вылезший из дерева гвоздь. Боль заставила дернуться, чуть отвести взгляд от чудовища. И оно это поняло, вытянуло морду и завопило. Пронзительно. Мерзко. Так, что внутренности, казалось, смерзлись в ледяной комок.
Зато пропало странное оцепенение.
Оля изо всех сил оттолкнулась от рамы, упала спиною в снег. Топот в заброшенной бане прогрохотал в ушах. Девочка почувствовала, как ужас накрывает ее, сминает в ледяном кулаке. Она заплакала, когда из дыры окна протиснулась боком омерзительная, рогатая голова с выпученными бесцветными глазами. Не дожидаясь, пока чудище выберется наружу, Оля бросилась бежать. Она давилась воздухом и слезами, а вслед ей неслись пронзительные, злобные вопли.
- Оленька, внученька, что случилось? Кто тебя обидел?
Растерянная бабушка стояла посреди комнаты и обнимала рыдающую девочку. Та вцепилась в старушку и на все вопросы отвечала только всхлипами.
Со двора вернулся взволнованный дед. Вдвоем они смогли кое-как усадить девочку на кровать, укутать, напоить горячим чаем. Только после этого Оля смогла хоть что-то сказать.
- Ба, прости, - слезы все еще катились по щекам, - я не хотела... я думала, просто посмотрю, а там... Страшный... Рогатый... Прости, прости, прости...
- Кто страшный, Оленька, кого ты увидела? - лепетала сама не на шутку перепуганная бабушка.
И девочка рассказала. Прерывисто, стуча зубами о край чашки и размазывая слезы по опухшему лицу. Ее слушали молча. Потом дед переглянулся с женой и неспешно пошел к двери, стал надевать валенки.
- Деда, не надо! Не ходи! - девочка рванулась, но баба Таня перехватила ее, прижала к себе, баюкая.
- Ох ты ж, Господи, - причитала тетка Наста, всплескивая пухлыми ладонями. - А я-то думала, старая, что перезимует там до весны, все равно ведь домина который год пустует.
Двери старой митричевой бани были открыты нараспашку. Соседка водила по предбаннику лучом фонаря, и яркий круг света выхватывал из темноты все то, что еще недавно было зыбким и полуреальным - лавку, ржавый таз, кучу соломы и веток на полу. Прелый запах все еще ощущался, но сейчас он был слабым, выцветшим. Так пахнет лежалое, намокшее сено.
- А у нас, как на грех, крыша в сарае обвалилась, - продолжала между тем тетка Наста, - мой мужик так и не сподобился дыру залатать, дождался зимы. Я смотрю - снег прямо в стойла сыплется, ну, думаю, не дело это. Машке с козленком в сенях закуток отгородила, а Жорика сюда привела. Думала, все равно баня пустая, а Митрич на соседку не обиделся бы. И подумать не могла, что кто-то в окна заглядывать станет... Эй, Жорка, Жорик! Иди сюда, обалдуй! - закричала она в открытую парилку.
Снова послышался дробный топоток. Через порог заглянула бородатая козлиная голова, покосилась на людей. В свете фонаря выпуклые круглые глаза светились, словно у кошки.
Козел осмелел и показался полностью. Процокал по деревянному полу копытцами, потянулся к хозяйке.
- Дурной он еще совсем. Молодой. Увидит человека - сразу к нему бежит, подачку просит. И тебя он пугать не хотел, думал, угощать его будешь, - виновато приговаривала тетка.
- Вот, отдай ему, Оленька, - бабушка всунула девочке в руку ломоть черствого хлеба, - видишь, никакой это не домовой.
Жорик забрал лакомство осторожно, запыхтел, пережевывая. Смешно тряслась белая бородка под мягкой пастью. Помахивал тряпицей куцый хвостик. Через некоторое время Оля уже трогала жесткую шерсть на спине, гладила косматую голову. Козлу явно нравилось такое внимание, он сопел и норовил ткнуться носом в ладонь.
И страх постепенно исчезал. Таял, словно снег от теплого дыхания.
Автор - ЮлиAnna.
Источник.
Новость отредактировал catberry - 5-04-2018, 13:42
Причина: Стилистика автора сохранена.
Ключевые слова: Баня девочка старушка заброшенное подворье домовой мертвый взгляд бородатая козлиная голова