Андалузский пёс
Пред моим взором смачно громоздились тортильи, облитые благоухающим мёдом, горы жареных фазанов и рябчиков, казалось, пригибали своим весом массивную столешницу к земле, а запах крепко перчёной маисовой похлёбки заполнял всё моё естество. Я глубоко вдохнул его, и острый благословенный пар раздул лёгкие, слегка приподняв меня, словно воздушный шар. Ещё и ещё... Всё выше и выше, выше и выше...Что такое?!. Я не могу выдохнуть! Ещё чуть-чуть и мои словно окаменевшие лёгкие взорвутся, они уже проламывают рёбра, круша и корёжа грудную клетку... О Боже мой, Боже, как больно, как больно, больно......Один за другим увесистые пинки отцовского сапога приходились мне по животу и груди. Ещё немного, и этот ублюдок, отчаявшись меня добудиться, начнёт пинать по лицу, по голове. Громкий и протяжный стон возвестил ему, что усилия увенчались успехом.
Батя грязно выругался и отошёл в сторону. Я поднялся и закашлялся, протирая глаза. Высокое солнце ярким светом заливало нашу убогую халупу, являя причину гнева моего старика.
- Долго ещё будешь кряхтеть, увалень?! Дома жрать неча, а он до обеда слюни пускает!
Я шёпотом выругался в его адрес и наконец-то встал. Ополоснув голову в стоявшем возле очага ведре, я протопал на крохотную закопчёную кухоньку, драной занавеской отделённую от остального жилья. Мамаша в засаленном переднике молча бухнула передо мной оловянную миску с чуть тёплой жижей, а следом, на разбитом блюде, ломоть чёрствого маисового хлеба. И с тем молча вышла, оставив меня наедине с столь поздним завтраком или ранним обедом. Гнутой ложкой я зачерпнул маслянистую жижу и от отвращения едва не перевернул всю столешницу: "Да как они хотят, чтобы я вообще не то что работал, а жил и дышал на таком?!"
Хотелось сплюнуть и уйти, но пустое брюхо жалобно урчало и требовало положенного. Я зажмурился.
Покончив с жалкими харчами, я вылез из-за стола и отправился к выходу. Сейчас предстояло самое сложное - миновать папашу, который уже изготовился к драке. Держа обрюзгшую тушу в поле зрения, я крадучись дошёл до выхода и быстрым движением подхватил сапоги, служившие обувью двум взрослым мужчинам, а в дождливую погоду ещё и одной женщине. Батя сорвался со скамейки с визгом:
- Куда, подлец, удушу, сучье семя!
Я на бегу напялил один, второй, ещё больше разорвав и без того просивший каши носок правого. Вслед мне неслись привычные ругательства:
- Чтоб ты сдох, выродок! Чтоб чума тебя взяла! Ты не мой сын и никогда им не был!..
Но я уже выскочил за плетень и на всех парах нёсся по улице, пока он не додумался метнуть в меня чем потяжелее, утюгом, например. Только завернув за угол соседского дома, я перевёл дух. Здесь тяжёлая папашина артиллерия до меня не долетит, а сам он ни за что не бросится босиком через крапиву и бурьян. Я тяжко дышал после недолгого бега, и тут рядом раздался смешок. Только не это, ради всего святого, только не это! Соседская дочурка, такая же жирная и свиномордая, как и её папаша Гарсиа, стояла рядом и сдавленно хихикала, прикрывая рот пухлой, вымазанной в земле ладошкой. Я давно знал, что эта босоногая толстуха без ума от меня, но никогда не простил бы себе, если б прикоснулся к ней хоть пальцем.
Ханна-Мария тем временем наконец-то сумела совладать со своим глупым неуместным смехом, и, теребя освободившимися руками подол, медленно двинулась на меня, покачивая заплывшими ляжками и пытаясь стрелять крохотными оплывшими глазёнками. Я хотел было привычно послать её ко всем чертям, но не успел. Рядом раздался ещё более мерзкий хохот подонка Санчо. Это сынишка богатеньких родителей, его папочка держал в нашей деревушке единственную мельницу, и все селяне вынуждены были ходить к нему на поклон, а он кочевряжился, то отказываясь без причины молоть зерно, то воруя и деря с бедолаг втридорога. И этот мерзкий Санчо полностью унаследовал пакостный норов своего родителя. Задирал меня со школьной скамьи...
Сейчас Санчо, глядя на нас, из последних сил выдавливал из впалой груди отрывистые смешки и хлестал себя короткой плёткой по голенищам новеньких сапог. При одном взгляде на которые я света белого не взвидел: ууууу, пакость, удушил бы за такие сапоги!... Санчо тем временем сплюнул и гнусаво проверещал:
- А что это у нас здесь, а? Парочка - баран да ярочка? Уже наедине встречаетесь, голубчики?
После чего он вновь затрясся в беззвучном смехе, явно похоронив в нём новую скрабрезность. Ибо каким бы подонком не был Санчо, а связываться с папашей Ханны-Марии бы ни в жизнь не стал. Затем, вдруг посерьёзнев, добавил:
- Знаешь, Ханна, на твоём месте я бы лучше лёг под андалузского пса, чем под этого нищеброда!
С этими словами он вновь утробно загоготал и, развернувшись, побрёл в свою сторону.
Несколько мгновений я стоял, словно громом поражённый. С одной стороны, во мне клокотала справедливая ярость: как этот гадёныш мог?! Сравнить меня, с чем? С чудовищем?! Но с другой стороны, эта волна гасилась одной маленькой мыслью, идеей, что крохотным светлячком вилась на задворках сознания. Этот упырь упомянул Андалузского пса.
Надо сказать, что во всей округе этой тварью пугали непослушных детей. И меня в том числе. Но малым я был в своё время любопытным, поэтому кроме дежурного "вот придёт за тобой Андалузский пёс, обгложет и косточек не оставит!", я разузнал кое-что ещё. А именно легенду о ведьме Жирандель.
Как гласит предание, в стародавние времена жила в наших местах одна женщина. Никто толком не знал, ни сколько ей лет, ни откуда она родом. Даже древнейшие старожилы не могли припомнить её ни моложе, ни старше. И уже одно это могло привести её на заслуженный костёр. Но было ещё кое-что: загадочная старушка промышляла травками, кореньями, кто говорил, лечила, а кто и порчу наводила. Так что в один прекрасный день, а точнее, вовсе не прекрасный тёмный и сумрачный вечер, поймали нашу Жирандель и поволокли на костёр. Надо сказать, в нашей глуши ни про какие дознания особо и не слыхивали, так что ведьму быстро связали, чуть не по пояс засыпали хворостом, и вся деревня от мала до велика приготовилась смотреть, на "справедливую" расправу. Жирандель поначалу держалась, понимая, что дальнейшая жизнь ей в любом случае не светит. Но когда огонь охватил её ветхое платье, когда стал добираться до седых растрёпанных волос, опаляя и обугливая вздувавшуюся волдырями кожу, старуха не выдержала. На этом месте рассказчики обычно не скупились на описания невыносимого смрада, разносившегося над толпой от её сжигаемого тела, чавканья расходившейся на скулах кожи, чей треск буквально заглушал рёв бушующего пламени. По их словам, многие уже тогда догадались, что воистину имеют дело с нечистой силой - восставшей упырицей, живой покойницей, чьё тело до сих пор лишь магия удерживала от законного разложения. Но вместо того, чтобы в панике разбежаться, эти бедные люди обречённо стояли, словно заворожённые, смотрели и слушали. Слушали свою судьбу. Жирандель из последних сил согнулась в путах и плюнула себе под ноги во взметнувшийся язык пламени:
- Проклинаю! Проклинаю! Всех вас!!! Всех заберёт Андалузский пёс!!!
С этими словами она, по мнению одних, сгинула во взметнувшемся к небесам пламени, по версии других, её голова лопнула, излив в зашипевший огонь зловонную серую жижу, а по досужим бредням других, самых фантастичных, Жирандель сама превратилась в чёрный дым и улетела в клубящиеся грядущим ливнем небеса.
Толпа медленно расходилась, придавленная охватившим всех чувством обречённости. Люди понимали, что проклятие злой ведьмы обязательно затронет каждого из них.
И оно затронуло. В ту же ночь, на День всех святых, поселение сгорело. Дотла. Из выживших остались только двое помрачённых умом детей, - мальчик и девочка, брат и сестра, но и эти, кажется, недолго зажились на свете. Но зато в окрестных поселениях прижилась легенда про демоническое создание, что одну ночь в году, на
День всех святых бродит по округе и ищет свою хозяйку.
Было в этой легенде и ещё кое-что, что я решил испытать немедля, сегодня же, ибо завтра будет поздно.
Приторно-фальшиво улыбаясь, я шагнул к Ханне-Марии, читая в округлившихся глазах толстухи небывалое изумление...
***
К вечеру погода совершенно переменилась: небо затянули тяжёлые клубы сизых туч, пронзительный ветер раскачивал скрипучие ивы. Подмокший мешок за моими плечами неприятно бил по спине, а уж от мысли о его содержимом меня тем более начинало подташнивать. Я свернул на стремительно тонущий во тьме погост. Там, за воротами, сиротливо ёжилась продрогшая фигурка. Да, первая часть моего плана удалась - я лживыми посулами охмурил Ханну-Марию, наобещав дурёхе с три короба любви в обмен на одну малюсенькую услугу: она всего лишь должна была доказать мне свои чувства, а именно найти на кладбище самую старую и заброшенную могилу, и тогда, когда она покажет, на что готова ради нашей любви, уж тогда-то я....и так далее...
Поравнявшись с Ханной, я кивком головы позвал её с собой, дурында всё ещё нужна мне для успеха моего предприятия.
- Тито, постой, куда ты? Мы же договорились?...
Я зыркнул на неё так сурово, что она вся сжалась и засеменила за мной. По извилистой тропинке мы пробирались вглубь могильного града, отодвигая отяжелевшие ветви с пути и рискуя каждый момент провалиться в осыпавшееся погребение. Точнее, рисковал я и мой заплечный мешок, а Ханна ползла позади и в полной безопасности до поры до времени, лишь давая указания направо-налево.
Наконец, после долгих плутаний и сотен проклятий, обрушенных мною на голову бестолковой проводницы, мы наконец куда-то добрались. Посреди кромешной мглы я заметил слабое синеватое свечение. Это оно!
Ханна жалобно заверещала и уже готова была дать стрекача, но я поймал её за руку и потащил силой, - будет упрямиться, ещё и свяжу, как Жирандель не-к-ночи-будет-помянута. Хотя мне ли теперь с моей задумкой бояться какой-то жалкой ведьмы! Я толкнул Ханну вперёд себя, и толстуха с тихим скулежом рухнула на отсыревшую землю. Кажется, она уже рыдала и каялась, что пошла со мной, что вообще связалась.
- Тито, я никому не скажу, где мы были, прошу, умоляю, отпусти, я никогда к тебе не подойду, клянусь! Тито, пожалуйста, если мой отец узнает...
Меня затрясло от ярости:
- Ты кому-то проболталась за день, а, тварь? Говори, иначе тебе же хуже будет!
- яяяяя, нет, Тито, пожалуйста, не надо...
- Сиди смирно!
Я скинул мешок и рывком извлёк содержимое - собственноручно выскобленный череп свежеубитой собаки. Полдня с ним провозился, зато теперь все составляющие у меня на руках. С грозным рычанием я сунул его в руки Ханне. Девка вновь сдавленно заскулила:
- Что это? Боже мой, что ты собрался делать?!
Я достал из широкого кармана тускло сверкнувший нож. Дальше произошли несколько событий: тоненьким голосочком, абсолютно не вязавшимся с её громоздкой фигурой, запищала Ханна. И откуда-то издали я услышал голоса, много возбуждённых мужских голосов. Обернувшись, я обомлел - факелы! Да сюда движется целая толпа! Если они поймают меня - всё пропало! Дрянная толстуха, это она проболталась своим подружкам, и теперь её папаша поднял на ноги всю деревню. Теперь пути назад не было - если меня возьмут, то точно обвинят в колдовстве с лёгкой руки мельничихи. Я стиснул зубы и резанул Ханну по жирному предплечью, толстуха пронзительно завизжала, тем самым окончательно наведя на меня преследователей. Но всё же её кровь успела обагрить пёсью черепушку. Едва ли не с толстыми пальцами, я выхватил её и кинул в колеблющийся столбик холодного света:
- Андалузский пёс, приди! Андалузский пёс, приди! Андалузский пёс!...
Ничего не происходит, ничего... У меня затряслись поджилки - неужели все эти россказни действительно не стоят выеденного яйца? А может, может просто нужно больше крови?! Я схватил извивающуюся тушу и поднял над ней нож. Высокий ханнин писк плавно перешёл в низкий подземный рокот. И откуда-то словно из воздуха передо мной соткалась фигура. Всё как рассказывала легенда - на чёрном огнегривом найтмаре вооседал Он. Всадник Ада. В железных сапогах, бурых полуистлевших штанах и куртке, и в такой же ветхой шляпе с чёрным пером. Но самым ужасным было его лицо, точнее, не лицо, а морда, морда мёртвой гниющей собаки с полыхающими багряным глазами. Словно бесплотное видение, его конь вместе с седоком изящно изогнулся и подскочил ввысь, и тут же нечеловеческая сила вырвала из моих рук агонизирующую Ханну. Сверху раздался глухой и гулкий голос:
- Приказывайте, Хозяин!...
Мне ничего не оставалось, кроме как подчиниться.
***
Тусклым ранним утром я медленно плёлся по улице, и нестерпимая вонь разъедала мне лёгкие. На слабых, подкашивающихся ногах я дошёл до своего дома - всё, всё сгорело, всё...Остался я один, я один...Хотелось заорать, вцепиться себе в волосы, в глаза и так орать и кататься, кататься и орать...Я хотел совсем другого, я не хотел, чтобы все погибли, я не хотел даже убивать Ханну, если бы ничего не произошло, я бы просто её отпустил, клянусь, я бы отпустил...преследователи не оставили мне выбора, - я вынужден был приказать демону: "уничтожь их!" Но я имел ввиду не всю деревню со всеми жителями!...Я просто испугался и выпалил первое, что пришло на ум. Теперь же вместо сказочных богатств, что я хотел выпросить у сил Ада, я стал ещё беднее...
Ослепшее солнце медленно всходило над пепелищем...День всех святых вновь пришёл на землю...
Ключевые слова: Ведьма демон кладбище жертвоприношение