Пляски грешников. Часть 17
22
«Это место и то, что в нем происходит – это настоящие чудеса... дьявольские. К сожалению, в нашем мире злые чудеса тоже имеют место быть. В Мертвом доме я видел много ужасающих чудес, способных повергнуть в длительный шок и оцепенение любого здравомыслящего человека... так много чудес... библейский Бог столько не творил... Я видел, как энергия покидала несчастные тела, как она выходила из них; как яркий свет – такой теплый и пронзительный струился из кучи мяса и костей некогда живого человека, и его поглощала холодная тьма, набрасываясь на него, как изголодавшаяся гиена кидается на кость. Видел, как тьма забирала души для своих зловещих целей, оставляя лишь пустую оболочку, которая шла, как удобрение для ветхого здания... Это было настолько ужасно, как будто я был свидетелем падения человечества...
Раньше я писал рассказы, эта привычка сохранилась за мной и по сей день, только теперь я веду дневник. Когда-нибудь его прочтут и не смогут понять. Для них вся эта тарабарщина будет не более чем бреднями сумасшедшего, больше ничего. Но я к тому времени уже перестану существовать, так что какая теперь разница?
Этот дом, сводящий с ума своим неутолимым буйством, сеял в мозгу ядовитые ростки идеи чудовищной и кровожадной, искушающей разум дичайшими мыслями... те умопомрачительные вещи, которые в нем творились, в которых Я принимал участие; одержимый амоком*, разделывал телесные сосуды с рвением достойным истинного берсеркера, потрошил и вытряхивал из трупов сгустки и жиры, которые потом намазывал на стены жилища, как будто возделывал и укреплял древний фундамент этого храма, построенного на вульгарных языческих традициях и гнусных законах. И голоса, умеющие только плакать и молиться, просили меня не делать этого. В какой-то момент меня одолевал какой-то сверхъестественный, парализующий страх (кровь застывала в жилах, волосы вставали дыбом) и бил лихорадочный озноб, как будто я, следуя подземной лестницей уводящей в глубь темной, инфернальной бездны, достигал уже новой ступени, за которую наивно полагал дальше я не осмелюсь ступить. Но продолжал, в порыве горячечного бреда и иллюзорных фантасмагорий, видеть реальность во снах, в которых пробуждаясь не получал спасительного спокойствия, а напротив – я впадал в еще больший ужас, дыхание зловонной смерти, подобно прикосновению призрака, так нежно скользило по моей шее и ощущалось на затылке, что останавливалось сердце и заставляло содрогаться все тело, словно в приступе какой-то малярии. Здесь собиралась и хранилась моя коллекция шизофренических кошмаров... это был мой личный паноптикум**...»
– Дилан! Дилан, твою мать, где ты ходишь?!
«Мне нужно идти, Тайлер зовет меня. Сегодня мы снова совершим это... Если бы ты знал, дорогой дневник, как я скучаю по своим родным... но им лучше быть на расстоянии от меня, потому что от прежнего Дилана, возможно, что-то и осталось, но оно глубоко-глубоко прячется в тайнике души, чтобы Дом не обнаружил и не изничтожил последние остатки святого, заповедного света, которым он так любит питаться...»
Покончив с записями, я закрыл маленькую книжечку и с особой осторожностью положил ее под матрас. Еще несколько раз слышал, как Тайлер, чертыхаясь, нетерпеливо звал меня, и только после этого я спустился вниз.
– Где тебя носит? – «радостно» встретил меня он.
– Собирал вещи, – сказал я.
– Какие к черту вещи, мы не в поход идем.
Я нахмурился.
– Перестань копаться в моем дневнике, Тайлер.
– Каком дневнике? У тебя есть дневник? – его удивление, как бы он ни старался, не могло скрыть ухмылки на лице.
– Не делай вид, что ты не знаешь! Я обнаружил записи, которых не должно быть.
– Может быть, ты их делал, просто не помнишь этого. Что, если у тебя раздвоение личности, Дилан? – с издевкой спросил Тайлер, не отрывая от меня внимательного взгляда. – Это опасная болезнь...
– Ты - моя болезнь, других у меня нет, – не очень вежливо ответил я. – Пошли уже.
Он не стал со мной спорить, только пожал плечами, и мы вышли в город.
В небе, безоблачном и ясном, ярко светило ненавистное солнце, ослепляя своими назойливыми лучами мне глаза. От него у меня тут же разболелась голова. Словно в приступе лихорадки, охватила мелкая дрожь. Я приподнял воротник пальто. Тайлер, бросив косой взгляд в мою сторону, усмехнулся.
– Ты уже забыл, как выглядит окружающий тебя мир? – проговорил он бодрым голосом. – Как пахнет свежий осенний воздух?
– Какая разница, что я помню, – просипел я сухими губами. – Тебе должно быть все равно.
– Это неправда, но мне нет смысла доказывать тебе. Мы припозднились, поэтому тебе так плохо. Но ничего, я все устрою как надо...
– Они не обращают на меня никакого внимания, – вырвалось у меня как-то подавлено, когда я стоял на асфальтной дорожке и смотрел, как люди проходят мимо, погруженные в свои мобильники или устройства, которые подобно черному жуку-навознику победно восседали на их ушах; их рыбьи рты беспрерывно извергали из себя поток непереводимого, звенящего жужжания, который оглушал и вводил в ступор. На миг я потерялся. Что за... Рядом в костюмчике прошествовал жирный сом с важными усищами, взбивая плавниками в воздухе морскую пену. Расфуфыренный, раздутый до неприличных размеров еж, угрожающе поблескивая на солнце своими иглами, нагло проталкивался сквозь эту дикую, причудливую толпу гадов, проплывавшую мимо меня, словно я был аквалангистом где-то на океанической глубине. Это что еще за зоопарк?! Какое-то вавилонское столпотворение. Неужто на меня так подействовали колючие лучи дневного светила?
– Им плевать на тебя, – резко высказался Тайлер. – Им на всех плевать, над ними нависло отравляющее облако забот. Они не замечают этого. В погоне за счастьем, неудовлетворенными ожиданиями и фантомными надеждами и дальше собственного носа ничего не увидят.
Я зажмурился, дабы отвести от себя страшное наваждение, но когда приоткрыл глаза, то резко отшатнулся, увидев перед собой упитанную, здоровенную, зеленую, дряблую морду, которая раздражительно что-то проквакала на непонятном мне жабьем языке и поплелась следом за остальными.
Мы просидели в баре около двух часов. Я тянул пиво, хотя на самом деле досконально изучал помещение и людей, что в нем находились. Здесь были и заядлые выпивохи и просто одиночки, группа каких-то иностранцев, возможно, путешественников, и обычные серые труженики, любившие проводить тут время в часы, свободные от какой-либо работы. Краем глаза я видел девушку, сидящую у стойки, которая время от времени поглядывала на меня, иногда наши взгляды соприкасались, и тогда она спешила отвернуться, как будто стеснялась. Через несколько минут эта игра мне надоела, и я решил подсесть к ней. У нее была оливковая кожа, грациозная шейка, яркое, живое лицо, служившее вдохновением для многих художников и поэтов, темные волосы. Она могла быть достойной неаполитанкой. Оперной певицей или знаменитой актрисой какого-нибудь столичного театра. Богиней музы для всего искусства.
Мы разговорились. Она скромно промурлыкала мне свое имя:
– Мила.
– Как очаровательно, – проворковал я в ответ, и девушка смущенно зарделась.
Ей было двадцать три. Молодая сирота – отец и мать умерли, когда она еще была маленькой девочкой. Жила с религиозной тетей, протестанткой, которая и воспитала в девочке эту скованность в обществе и слишком хорошие (для этого же общества) манеры поведения. Единственный вопрос, который крутился у меня в голове и не давал покоя: что она делала в этой навозной яме? Среди этих помоев и нечистот я отыскал драгоценнейший сапфир. Настоящая реликвия, за которую перегрызают глотки и рвут на себе волосы в страстных желаниях найти, лежит на самом видном месте. Да, бывает иногда в таких местах, где столь редкому явлению не предстало бы находиться. Это одна из загадочных уловок судьбы. В скором времени мы оставили заведение.
Я пригласил Милу к себе и заранее просил простить за тот беспорядок, учиненный в доме. Знала бы она, как мне пришлось попотеть, чтобы привести тут все в норму после предыдущего случая, который закончился не самым лучшим образом.
– А кем ты работаешь? – спросила она, когда мы сидели на кровати, на втором этаже.
Она была пьяна, но не достаточно сильно.
– Коммивояжером. Хотя сейчас большинство людей заказывают товары по телевизору, я считаю, что это нерационально. Помню времена, когда все было по-другому, – я глубоко вздохнул, меняя тему. – Но, знаешь, это не основной мой род деятельности.
– И чем же ты занимаешься?
– Я помогаю людям. Направляю заблудших и отставших овец к нашему общему Пастуху…
Мила засмеялась. У нее был низкий, грудной смех.
– А еще по вторникам работаю в приюте: раздаю еду и теплые вещи для бездомных.
– Вот как? – сказала она, пристально глядя мне в глаза. – Ты очень загадочный и интересный.
– Да, а ты не знала, что мое второе имя Понса де Лион?
– Я его знаю! – неожиданно воскликнула она слишком ликующе, отчего машинально сжались мои зубы. но я совладал с собой и театрально изобразил заинтересованность.
– Неужели? Твой родственник?
– Нет, – ответила она и всерьез задумалась над этим. – Где-то я уже про него слышала.
– Вспоминай, вспоминай, – пробормотал я. – Скоро ты отправишься к нему.
– Что ты сказал?
– Может быть, вина? – поспешно предложил я, выдавливая из себя гостеприимную улыбку, но продолжал нагло рассматривать ее роскошное тело.
Милу это смутило.
– Конечно, это было бы чудесно, – сказала девушка и робко улыбнулась, но отвела глаза.
«Какие у нее чудесные маленькие глазки. Как два цветка колокольчика. Я бы с удовольствием выковырял эти глазки ножичком и забрал бы себе, – подумал я и тут же одернул себя. – Нет! Что за чушь ты несешь? Это не те слова-комплименты, которые хочет услышать каждая девушка на свидании, Дилан. Сосредоточься на деле».
– Пойду схожу за бутылкой, – сказал я, вставая с кровати. – Никуда не уходи, я скоро буду.
Она лишь кивнула, улыбнувшись милой улыбкой.
«А глазки эти все-таки невероятно красивые, – поймал я себя на мысли, когда проходил мимо. – На них можно любоваться хоть целую вечность».
Даже удивительно, как ей, несмотря на привлекательную внешность, тем не менее повезло получить от природы такие чудесные глаза. Как чистый кристалл, зрачки, внутри коих выдавала себя пылкая страсть ко всему необычному, новому, что было не похожим или старалось не относить себя к этому бренному миру. Они были серого цвета с черным, как космос, углублением посредине, в них я разглядел вселенную, которая стремилась быть индивидуальной.
Далеко идти не пришлось: пару шагов по коридору, соседняя дверь. Тесак скучающе лежал на пыльном круглом столике – прямой клинок с заостренными, как у пираньи, зубьями пилы. Я взял его и задумчиво повертел в руках. Милое дитя – она еще не знает, что я собираюсь сделать с ней... и я не знаю, что придет в голову этому изуверу, который любит игры и, вполне возможно, захочет провести с участницей интерактив.
Примечания автора:
* Амок – внезапно возникающее психическое расстройство (возбуждение с агрессией и бессмысленными убийствами). Считают разновидностью сумеречного состояния;
** Паноптикум – сборище чего-либо невероятного, жуткого.
Новость отредактировал Lynx - 12-04-2017, 16:08
Причина: Стилистика автора сохранена
Ключевые слова: Галлюцинации кошмар безумие убийство авторская история