Вот и лето прошло
«Вот и лето прошло,
Словно и не бывало.
На пригреве тепло,
Только этого мало…»
София Ротару «Вот и лето прошло» к/ф «Маленькая Вера»
Словно и не бывало.
На пригреве тепло,
Только этого мало…»
София Ротару «Вот и лето прошло» к/ф «Маленькая Вера»
Постсоветская повесть
в пяти картинах
без времени, пролога и эпилога
в пяти картинах
без времени, пролога и эпилога
Картина первая
Это был солнечный, ничем особо не примечательный ленинградский день. Матушка-Нева, зеленая с перепою, вздыхала о чем-то, омывая изнывающую от зноя гранитную мостовую, и всюду, кажется, ей было тесно, так и ходила ее бездонная грудь, так и плевалась Матушка-Нева в стариков-сфинксов на Университетской набережной: аж всех туристов распугала, набуянила. Был это, вроде, восемьдесят девятый год, ну а там и перестройки, и новостройки, и все дела. Свежий такой, словом, бардак, и поэтому последние маленькие чопорные немцы и французики улепетывали отсюда, прижимая к дрожащему сердцу пухлые валютные кошельки. Но нет-нет да накатит на них в Европах русская такая щемящая тоска, и, достав из-за дивана бутылочку «Столичной», они таинственно вздыхали:
- Рашн вотка!..– и мурлыкали что-то себе под нос.
На большее сил им не хватало, слишком уж был, видать, отуплял их культурный шок… Ну да не о них речь, это совсем, совсем другая уж история… Потом, может, как-нибудь про них поговорим.
Веселое же времечко было!.. Молодежь наша, правда, счастливая ходила, морды у них сияли как пятаки. И все с гитарами или пивом, обкуренные. Неформальные такие все, ненормальные и довольные. Занырнут вечерком в какой-нибудь дворик-колодец и до утра там колобродят, буянят по пьяни.
Нашлась и в тот августовский день пара таких любопытных мальцов-удальцов. Звали их Юра и Витя, и были они в кожаных куртках, а немытые патлы их торчали кольями. Спускаются, значит, Юра и Витя по ступенечкам да к Неве-Матушке, а та их как окатила со всей силушки! Но этим хоть бы хны. Они засмеялись, как идиоты, и кинулись орать от только им понятного счастья, и бросились целовать гранитную мостовую.
Юру и Витю нынче с утречка выпихнули из психиатрической лечебницы. Тощая, как крестьянская кобыла, медсестра сказала им: «Всё, ребятки! Именем Союза Советских Социалистических Республик, – тут она отчего-то перекрестилась, – чешите-ка вы отсюда. Нам все равно вас больше лечить нечем. Нам вон самим сегодня зарплату выдали ночными горшками, а скоро, глядишь, дерьмом выдавать начнут!» – и швырнула пацанам их незамысловатое барахлишко. Врачиху звали Татьяной Сергеевной. Через несколько лет она растолстеет раз в пять от неведомой нынешней мировой медицине болезни, побелеет, как саван, и помрет, ползая по полу вымирающей коммуналки где-то на Петроградке…
Приоделись наши молодцы, приняли облик человечий. Юра умильно уставился на Татьяну Сергеевну:
- Бошку-то хоть вымыть можно?
- Не положено.
- У нас же вши заведутся, Танечка! – взвыли Юра и Витя в голос.
- Мыла нет, – сухо ответила Татьяна Сергеевна.
- Даже дегтярного? – подмигнул ей Витя, застегивая рубашку.
- Дегтярного! – озлобилась Татьяна Сергеевна. – Тут хозяйственного нет! Ложки мыть нечем… Ишь, барчук. Все, все, давайте чешите отсюда. В морге вас намылят, когда сторчитесь.
Тихонько выудив из-за пазухи бутылку с чистейшим спиртом, прозрачным, как слеза ребенка, Татьяна Сергеевна тихонько передала ее Вите. У того аж зрачки расширились, будто у кота, когда он завидел, как сверкнуло лучистое содержимое бутыли в золоте летнего солнца… На радостях Витя даже ущипнул Татьяну Сергеевну за тощий зад, и та, съехидничав, зацокала по коридорчику и скрылась за какой-то белой дверцей, куда посторонним вход был воспрещен. Больше ребятки Татьяну Сергеевну живой не видели.
Долго шатались под солнцем Витя и Юра и бились в хмельной истерике своего счастья. И было плевать на все. Свобода, мать ее за ногу! Даже по хабарику подобрали с поребриков каких-то переулочков Васильевского острова, утопавших в пышной зелени.
Уселись у сфинксов в конце концов.
- Заночуем во дворах или в падике каком… – мечтательно протянул Юра.
Витя отхлебнул из бутылки и протянул ее товарищу.
- А с утреца поищем, чего тут на дне есть, Невы родимой… Может, сдадим лома всякого, чего найдем, да пожрать купим.
- Или на электричке в поселки сгоняем, пошаримся по огородам.
- Э, не, братец. Я в огороды не полезу. Петьку-Черта застрелил козёл какой-то в марте. Как собаку замочил… И похоронил в огороде.
Замолчали оба, помянули товарища.
- Это нам еще повезло с тобой, посидели до июля, – крякнул Юра, – хоть с крышей над башкой.
- А давай сфинксов стырим?
- По кусочкам, что ль? И кому они нафиг нужны?
И вдруг ухмыльнулась древняя египетская глыба прямо над головами у ребят.
- Дебилы вы, ой дебилы… Посмотри на них, друг мой! Это особенные экземпляры. – Тут сфинкс устало покачал своей каменной головой, а его сосед смачно харкнул прямо в катившийся мимо трамвай. И грянул в небе синем гром: это расхохотались оба.
Юра и Витя уставились почему-то друг на друга с такой ужасающей мыслью, что ее, пожалуй, и словами-то не выразишь, но сводилась она к вопросу о том, а действительно ли так далеки конец света и смерть, как им казалось минуту назад? Уж и утро сегодняшнего дня казалось бесконечно далеким, а может, и не было его, никакого утра…
Захрипел сфинкс, подрезая когти ножничками:
- Дуйте на Большую Подъяческую, охламоны. Там, в доме девятом, на третьей лестнице, в квартире нумер шесть живет наш приятель. Звать его Бафомет Иванович. Позвонить три раза, откроет собственной персоной.
Второй же сфинкс закурил сигаретку и, бросив поседевшему Вите почти полную пачку, добавил:
- Пароль прост: ковер-вертолет. Все, пожалуй! – и расплылся в улыбке так, что сигаретка задорно поглядела куда-то в небо. – Папироски хорошие, не бойсь, не отравишься. Мальборо. Импорт-с. Курите на здоровье!
Тут помчались друзья прочь, чуть не кубарем катясь по мостам и улицам, успокоившись лишь где-то у дымчатого, разморенного на солнышке Никольского собора. Собор был светел, словно привиденье, увенчанное мерцающими куполами, как нимбом, но и в сквере казалось им, что это сумасшедшее кряхтенье несется вслед, чуть слышное… Облокотившись на черную ограду канала, Витя тихонько завыл, а Юра задумчиво белел и седел, потихоньку попивая из горла.
Вытащил у Вити из кармана пачку импортных сигарет, осторожно закурил.
Да как захохочет!
- Слышь… А они настоящие, они реально настоящие!
Ну и протянул товарищу, мол, затянись.
Накурились вволю!.. Да зашагали по каналу, в тени тополей, прямиком к Подъяческой, и озорное солнце довольно сияло над их безумными и бездумными головами.
Картина вторая
Сразу же после третьего, еще более робкого звонка, чем первые два, дверь квартиры номер шесть приветливо распахнулась, пронзительно заскрипев, как спина какой-нибудь старухи, и на пороге возникла симпатичная женщина лет тридцати трех. Облаченная в белый медицинский халат, испещренный мелкими кровавыми пятнышками в области проступавшей пышной груди, она выпустила три колечка табачного дыма и задорно спросила, поправив изящными пальчиками рыжие кудри:
- Вам кого, товарищи?
Остолбеневший Юра тихо пискнул:
- Бафомета!.. Как же его…
Но тут встрял Витя:
- Иваныча нам! Ковер. Вертолет.
Дамочка по-плутовски прищурилась, рассмеялась на всю узенькую загаженную парадную и кивнула на коммунальный коридор:
- Проходите, товарищи… Бафомет Иваныч! А Бафомет Иваныч! К вам гости.
И закрыла за друзьями дверь на хлипкую цепочку. Кивнула, подмигнув, на комнату. Витя чуть поскользнулся на сыром после мытья полу, чем вызвал новый раскат хохота рыжей дамочки и ужас в глазах Юры.
В комнате оказалось светло и просторно. На столе величаво и безмолвно возвышались пузатый сияющий самовар, белые чайные чашечки в красную крапинку на белых блюдечках, бутыль самогонки… Здесь же были всяческие закуски, вроде кабачковой икры, дырявого сыра, вонючей корюшки, золотистые лимончики. Даже пышнотелая ржаная краюха, от которой так и веяло свежим хлебом.
Во главе стола, с торжественно поднятой хрустальной рюмкой, восседал, дымя трубкой, объект лет сорока пяти – вылитый Сталин. Только не в кителе, а в белом халате. И ус один у объекта был совершенно седой.
«Дефицит… на столе!» – ошалело пронеслось в воспаленном мозгу Юры.
«Бандиты. Все, хана! Прощай, мама», - вздохнул Витя.
- Разрешите представиться! Бафомет Иванович Амадеев, – просипел субъект и приветственно кивнул; посмотрев на рыженькую мадам, Бафомет Иванович, улыбаясь, добавил: – А это Яночка Асмодеевна. Прекрасный патологоанатом.
Яна ухмыльнулась и закурила новую папиросу.
- Да вы присаживайтесь, товарищи!
- Мы сейчас сядем, ага, – хихикнул Юра, толкая Витю в бок, дабы наперво усадить товарища, хоть тот и отчаянно брыкался.
- Вы сесть успеете всегда! – улыбнулась Яна, разливая самогон по хрустальным рюмочкам. – Поэтому лучше все-таки присаживайтесь. За знакомство!
Весело зазвенели рюмочки. Чокнулись вчетвером и залпом выпили.
Воцарилась тишина. Раздавшееся за окном хихиканье побудило Яну воодушевиться и метко выбросить дотлевающий окурок прямо в форточку. Больше никто не хихикал.
Пожевывая корюшку и хищно клацая потемневшими зубами, Бафомет Иванович нарушил тишину.
- Значит, Витя и Юра… Да, мне уж отзвонились Валечка и Сенька. Ну, сфинксы с набережной. Хе-хе. Ну да мне какая, впрочем, разница… Юра, Витя, Саша, Наташа – один черт люди. Никакого тебе изыску… - скривился, будто в обиде, Бафомет Иванович. – А ведь уж сто лет кряду я в Питере не был. А, ладно, черт с ним! – махнул рукой Бафомет Иванович. – Ешьте-ешьте. Не стесняйтесь, ребятки.
Задумчиво витая в сизых клубах дыма, Бафомет Иванович улыбался своим мыслям вслух, а Яна, грустно вздыхая перед каждой свежей рюмкой, медленно, но верно допивала самогон.
- А чего-то вы нынче Сталиным заделались, дражайший? Ась? – хмельно улыбнулась она, глядя на Бафомета Ивановича.
Со стены улыбались, заключенные в красную рамку, сфинксы с Университетской набережной. Лица их, правда, походили на лица обыкновенных алкоголиков лет пятидесяти. И та самая цигарка в уголке рта… Кто ж он был, с цигаркой? Валечка? Сенька?! Мальборо. Импортные. «Курите, не отравитесь!»
Бред какой-то.
В углу, у шкафчика со стареньким магнитофоном, укрытым ажурной салфеточкой, дремало чучело совы в кокошнике и русском сарафане.
На шкафчике – обычный чемодан. Рядом пылилась машинка «Ундервуд».
«Дурдом какой-то. Они еще и того… Теперь точно хана!» – подумали одновременно Витя и Юра. Но жевали усиленно: надо ж перед смертью-то… Чтобы не так, может быть, обидно было. Интересно, все-таки как убивать-то будут? Долго? Больно? На органы, точно, не иначе; да вот кому, кому же только нужны проспиртованные их организмы…
- Ну что вы, товарищи, о нас такого скверного мнения. Или худо мы вас приняли? Невкусно?.. – вздохнула Яна, выпуская изо рта струйку серого дыма.
Витя подавился. Юра просто закурил…
- Расскажи им, Яночка, про житье наше, – привстал из-за стола Бафомет Иванович, поглядывая на часы на руке. – А у меня, увы, дела. Надо проведать Родю, как он там на ДЕ обосновался, средь пирамид своих ненаглядных…
Бафомет Иванович нырнул в черное пальто, ухватил свою трость с серебряным грифоном и выпорхнул в окошко.
- Все в порядке. В полном, совершенном, абсолютном по-ряд-ке! – взмахнула добродушно руками веселая Яна. – Так бывает на этом свете. Не всем же дальше своего клозета не видеть, ну. Радуйтесь, глупые. Вам повезло…
Комнату озарили золотистые вечерние лучи; скользнув по крышам соседних домов, они заглянули в пустые рюмочки и, переливаясь всеми цветами радуги в объятиях хрусталя, перебежали на золотистый пузатый самовар.
- Так что ж с нами будет? А?!– взмолился Витя.
Юра, стараясь быть незамеченным, объедался до отвала, еле успевая облизывать одну за другой тарелки.
Яна усмехнулась и зажмурилась на еще теплом закатном солнышке, как кошка.
- Давайте лучше чай пить. Все-то вам, людишкам, разжевывать до объяснять надо. М-да… Не Нострадамусы вы, ой не Нострадамусы…
Картина третья
Когда закипел самовар и на столе возникли горы румяных пирожков с повидлом, в коридоре раздались три коротких звонка. Яна умчалась открывать, и квартирка тут же наполнилась женским истеричным визжаньем:
- Ой, Ян! Янка! Я тебе сейчас такое, такое расскажу! – и раздались сдавленные рыданья.
- Ёшкин кот! В печенку! Вот… тварь! – приглушенно ответила Яна. – Проходи, Валюша. Не реви. Сейчас мы с тобой на посошок…
Гостьей оказалась девчушка лет семнадцати, тощенькая, с торчащим из впалого живота окровавленным кухонным ножом. Веснушчатое ее личико было заплакано, васильковые огромные глаза припухли от слез. Яна бережно вела ее под руку, приговаривая: «Это ничего, это не самое еще страшное… Это ничего».
Валюша лишь тихо скулила, оглядывая старые, облупившиеся обои в коммунальном коридоре.
В комнате Бафомета Ивановича на подоконнике уселся Витя. Глядел во двор, хмельно над чем-то хохотал, показывал пальцем и верещал:
- Юрк, а Юрка! Ой, не могу! Юрка сдох! Ян, ты знаешь!.. – и с этим отчаянным криком он вдруг исчез за окном; осталась лишь вечерняя синь, тихие белые звезды да тени старых крыш.
Яна с блаженной улыбкой застыла на пороге комнаты:
- Дэбилы…
И Валюша улыбнулась.
Яна всегда язвительно проговаривала слово «дебил» через «э», этой же участи подвергалось слово «прелесть». Привычка еще с институтских времен.
Когда Валюша уселась на синенькую табуретку, Яна налила в две рюмочки самогону, после чего многострадальная бутылка опустела совсем и скользнула на пол, обиженно звякнув.
Подруги уже было подняли рюмки, как в квартиру снова позвонили. Три раза.
- Кого там еще черти принесли! – буркнула Яна.
А через пять минут вся дружная компания в лице Вити, Юры, Яны и Валюши полюбовно выпивала за одним столом, уминая пирожки и беседуя о потустороннем бытьи. Витя и Юра, правда, были бледненькие и задумчивые, как мертвые дети.
- Вы, ребятки, поймите: мир уже свихнулся, – деловито курила Яна, скучающе глядя на стол. – Это пройденный этап. Вы уже скончались, товарищи. Вчера утром. Чего ж в окно лезть?
Валюша захихикала:
- Да вы не бойтесь. Это даже по-своему приятно…
Яна поддакивала:
- А не нравится, так вас и не держит никто.
И, натянув на пальчики медицинские перчатки, а следом и маску, ушла в свою комнату. Сказала, мол, засиделась, пора и честь знать. Трупы сами себя не вскроют.
Часы прокуковали полночь, и аккурат под двенадцатый визг деревянной птички в окно влетел веселый, желтоватый от лунного сиянья Бафомет Иванович. Правда, из Сталина он превратился в Пушкина. Взмахнув руками, Бафомет Иванович возвестил:
- Все спокойно..! В Древнем Египте.
И менее торжественно слез с окна. Потрепал за чуб Витю, пнул слегка тростью Юру, промычал что-то. Усевшись за стол, налил чаю и принялся рассказывать:
- Слушай старого черта, молодежь…. Был у меня племянник. Родя Самуилов… Ой, Валюша, это почто ж твой хахаль тебя так? Родя египтолог был… Да прям в печень. Ну да теперь хоть упейся! Тебе освежить? Не? Ну как хошь… - Бафомет Иванович удивленно поцокал языком, будто пробуя что-то. – Так вот. Пришел как-то раз ко мне Родион сюда, на Подъяческую, и говорит: дай, Иваныч, такой агрегат, чтобы к пирамидам насовсем и ни рожи единой больше не видать. Не мог больше… Он, Родя, свихнулся. А конфеты в кульках и на том свете любит. «Сказки Перро» с Красной Шапочкой на фантике…
Здесь Бафомет Иванович трагически подъял очи к тверди потолка с облезшей лепниной, пустил слезу и, шумно отхлебнув из фляжки, продолжил:
- Предоставили ему… махину. Вертолет красный. Так махина через неделю домой пустая прилетела, сама по себе. А нынче Роди ни у одной пирамиды нет. Неделю назад был. И пропал…
- И где ж его теперь искать? – спросил Витя.
И воцарилась такая тишина, что было слышно, как бился в окно комар. В комнате возникла Яна: вся в крови, без маски. Довольная, как черт, она улыбнулась и сказала:
- Бафомет Иванович! Ох и засиделись мы. В мире человечьем уже ровно двадцать лет прошло… А мы и не постарели! Я так вообще только хорошею…
Приладив рыжую шевелюру, она задорно подмигнула Вите и Юре:
- Ну чего, пойдемте вскрываться?
- А чего и нет? – бравировал Юра. – Пойдем, Юрка.
Остановил их Бафомет Иванович, покачав головой.
- Первым делом водочки им. Для храбрости, – захохотал он, выудив из-за пазухи непочатую бутылку. – Это, ребятушки, весело, вскрываться-то, не бойсь.
Молчавшая Валечка вдруг спешно куда-то засобиралась; сказав, что ее вскрывать не надо, мол, ей и с ножом в животе живется нормально, она повисла в воздухе и, обернувшись навозной мухой, вылетела в форточку.
Изрядно выпившие Юра и Витя, окосевшие, горланили частушки, а потом и вовсе пустились в пляс с не менее веселой, разудалой Яной…
Вскоре они отрешенно дымили на коммунальной желтой кухоньке, заботливо зашитые от шеи до брюха.
- Двадцать лет прошло… А все еще день. Солнце вон светит! – радостно сказал Витя.
- Летнее, блин! – поддакнул Юра. – Весело живем.
И осветили лучи белобрысые одуванчики их голов. В квартирке стояла мертвая тишина и несло едким медицинским спиртом, запах которого смешивался с хлоркой - Яна начищала секционную.
Картина четвертая
Распахнулась дверь, и на кухню из комнаты прошествовал, опираясь на трость с грифоном, Бафомет Иванович, холеный и румяный, как пирог.
Во дворе раздалось трамвайное дребезжание.
Яна со скукой хлебала горький чай и с не меньшей скукой пускала облачка табачного дыма в форточку, как вдруг во дворе раздалось дребезжание трамвайных колес.
- Пашка приехал! Трамвай с того света! – взвизгнула Яна и побежала к входной двери…
- Ба..! Ничего себе! – улыбнулся Бафомет Иванович.
Павел Одичалов оказался щупленький, как кура, молодой человек с серыми глазками. Были на нем черные рваные брюки, мятый красный фрак, а голову его с воодушевленно-поэтичным лицом венчала шапочка из алюминиевой фольги. Аккуратно ее поправив, Павел пояснил:
- Воруют, хитроумные, воруют мыслишки. От меня уже и самого почти ничего не осталось…
Одичалов прокинул стаканчик коньяка.
- А что же Родя? – спросил Бафомет Иванович.
- Родя совсем ушел из бытья. За самую смерть ушел… – заплакал Павел.
Яна перекрестилась, поглядев на потолок…
- Экой кенотаф он тогда ж тут оставил, на Смоленском… Хе-хе! – ухмыльнулся Бафомет Иванович и чокнулся с Яной и Одичаловым.
Вздохнул, запыхтел задумчиво трубкой, и у него отчего-то задергался левый ус, черный, как деготь. Правый, белоснежно-седой, был покоен.
В окне показались парящие физиономии Вити и Юры.
- А это кто? – спросил Одичалов.
- А это свеженькие. Веселятся. Хорошо им, молодыми померли! – помахал рукой физиономиям Бафомет Иванович.
- Так и я не шибко старый. Молодым быть в высшей степени приятно, – ответил Одичалов и, поклонившись, ушел за ручку с Яной Асмодеевной в секционную.
Нарезвившись, Юра и Витя приземлились за стол со старенькой скатертью, а за тонкой стеной хохотал трупный Паша Одичалов, разделываемый Яной Асмодеевной, и приговаривал:
- Ой, щекотно! Ой, Яночка, что ж вы делаете!
Голицына в ответ повизгивала и хохотала. Ей было явно весело.
А Бафомет Иванович снисходительно улыбался, потому что любил Яну Асмодеевну как родную дочку.
И не кончался летний день, и не заходило солнце.
Когда в дверь постучали и в коридорчике возник хилый гробик с необъятной, распухшей Татьяной Сергеевной, Юра вытаращил глаза и, толкнув Витю в бок, пискнул:
- Так это ж врачиха из психбольницы!
Витя ошалело покосился на Бафомета Ивановича:
- Какой нынче год?
- Две тысячи шестнадцатый, – тихо ответил Бафомет Иванович.
Гроб, будто смутившись, поспешил укатиться к секционной комнате, где работала Яна Асмодеевна; дверь приветливо распахнулась, и гроб исчез.
Картина пятая
Витя и Юра постоянно пропадали в каких-то самых разных мирах, а когда возвращались, беседовали на эту тему с Бафометом Ивановичем. Тот щурился, курил и рассказывал про свои приключения, а ребята ему – о своих.
Витя, например, гулял по оранжевому саду и держал маленького порхающего слоника, одна из ног которого была обвязана веревочкой.
И, однажды уйдя, Витя не вернулся.
Юра очутился в заброшенной психбольнице, где встретил свою мертвую мать: она плакала, в руках ее дрожащих была кастрюля. Она бесконечно причитала:
- Ой, как тяжко жить! Ой, как тяжко жить!..
Испугавшись, Юра умчался к Бафомету Ивановичу на Подъяческую.
Тот грустно его встретил:
- Вот и Яны нет. Теперь и сам черт никого не найдет. Вселенная сжимается, ни черта никого не найдем. Торопись, Юрка. На тебя у меня одна надежда, не пропади.
И выпили напоследок, не чокаясь.
В последние часы лета Яна пропала, оставив записку, где сказала, что ночью звонил Родя, просил срочно забрать его обратно.
«П.С. Если не вернусь через сутки, просьба не позднее полуночи связаться ментально по инд. шифру аш-26-бэ-04-ка-19-цэ-94».
Не вернулась. И на связь так и не вышла. Телефон в коридоре молчал, задумчиво повиснув на стенке.
Бафомет Иванович отдал Юре персидский ковер-самолет одного мага, жившего семьсот лет назад.
Опустошенный и встревоженный, Юра полетел мимо огромной радуги черт знает куда… Его заприметили сфинксы с набережной, раскаленные от солнца:
- Не вернется! – вздохнул Сенька.
- Куда уж ему… А психушек новых ох и настроили, ему хватит. Жаль паренька! – скривился Валечка, обмахиваясь хвостом…
Куда ему, Юре, теперь? В какое новое, сверх-человечье безумие? Но это совсем другая история.
- Время, стой! – крикнул Бафомет Иванович, взмахнув тростью.
И прошептал слезливо:
- Бросили черта-старика. Вот молодежь, а. И не позвонят ведь… Вот что мне теперь со скуки делать? Эх-ма, опять одно и то же все, из века в век, тьфу. Чем в следующую тысячу лет заняться, я ума не приложу… Полечу, что ли, в Союз. Табак иссяк, а эту дрянь я курить не могу.
Выйдя в петербуржскую улочку, Бафомет Иванович скомандовал:
- Время, назад!
И ушел прямо по Подъяческой, к Фонтанке. Силуэт его все мельчал и мельчал в лучах новорожденной красной зари, пока совсем не пропал, никем не замеченный, в толпе.
А лето все-таки кончилось, и умерло солнце, вспыхнув белым пламенем.
Ключевые слова: Петербург квартира путешествие во времени смерть нечистая сила исчезновения авторская история избранное