Город дождевых людей

Как всегда, тяжело начинать – и тем тяжелее начать, чем больше осознаёшь, что немногие воспримут мою историю не как издёвку, а как свидетельство о непостижимом, что редкий читатель не усмехнётся сюрреалистическим событиям, постигшим и разрушившим наш тихий городок M., и что сам я, как автор, могу не справиться с поставленной задачей. Но если не напишу я, то кто ж ещё? Ведь больше никого нет…

Началось всё с приезда в наш город Петра Потаповича Обезьянкина. Наш новый сосед, мужчина пятидесяти четырёх лет, абсолютно седой, коротко стриженный и с густыми, всегда причёсанными волосами, глаз пронзительно голубых (и, вероятно, таких же кровей), улыбки всепроникающей и голоса тихого, будто покорного, но вместе с тем властного и пробирающего собеседника насквозь, всегда гуляющий с чёрным портфельчиком… впрочем, я спешу с его характером! Обо всём по порядку.

Пётр Потапович сошёл с поезда в 10:34 пятого апреля две тысячи пятого года. Бодро спрыгнув с подожки на перрон, он мигом устремился ко мне, хотя ни разу меня не видел.

- Кирилл Семёнович? – широко улыбнулся г-н Обезьянкин и, не дожидаясь ответа, добавил: - Я так и знал, что это Вы! – и хитро подмигнул.

- Доброе утро, Пётр Потапович. Рад приветствовать в нашем маленьком раю, - эту фразу мне поручили сказать всенепременно, и я надеялся, что он не заметил моей некоторой неискренности. Дело в том, что наш город был настолько же далёк от рая, насколько может быть далёк атеист от религии.

Но мне понравился этот молодой старичок – его энергичная неторопливая походка, его охота до разговора и живое любопытство к любой мелочи (например, он заметил, что клювы у воробьёв в нашем городе отличаются цветом от столичных воробьиных клювов) каким-то образом заражали и воодушевляли собеседника, то есть в данном случае – меня. Рассказывает, он, например, про эти чёртовы клювы, а ты слушаешь – и как будто уже заглянул в душу к этим воробьям, сам стал одним из них, прожил долгую воробьиную жизнь и помер, предположим, под колёсами дешёвенькой иномарки. В общем, заразительный старичок оказался.
Я помог ему доехать до его слегка загородного новенького дома - а надо сказать, что господин Обезьянкин приехал в наше захолустье из столицы на многолетний отдых и покой на лоне огорода, состояние же накопил большое и имел репутацию блестящего адвоката, - пообещал зайти к нему на недельке в гости и отправился в офис с отчётом об успешной встрече и передаче собственности.

Той ночью мне снились какие-то рогатые воробьи…

Несколько раз, даже частенько, но всегда случайно, мы встречались с ним в городском парке. Его извечный чемоданчик, прямо стоящие волосы, гладко выбритое лицо, приветливость и белая футболка с какими-то проклятиями на латинском наталкивала меня на мысль, что он и всю свою жизнь был таким – седым, с чемоданчиком, вечно улыбающимся дедушкой. Кстати, о своей семье он никогда не упоминал, да и никто в нашей фирме личными сведениями о г-не Обезьянкине не располагал. Говорили мы обычно о вещах спонтанных, часто о природе, о нашем городе, о его прошлом, любил он также расспрашивать меня о моей семье и о моём детстве, а ещё – о будущем, чего я хочу и куда стремлюсь. Причём каждый раз он спрашивал об этом так, будто вчера и не заговаривали мы об этом, будто я для него – ну совершенно новый человек, или хотя бы будто мы не виделись с ним по десять лет. Вот сидим мы на лавочке, пройдёт, допустим, мимо нас женщина – он непременно поздоровается, а затем, когда уже скроется она из виду, спросит у меня, кто это был, какого рода, что да как. Чаще всего я говорил: «Не знаю». Тогда он хмурился, но мигом переключался на другую тему и снова заражал меня несколько туповатой жизнерадостностью. Отлепиться же от него было совершенно невозможно – духу не хватало, наверное. Мне временами даже казалось, что не существует никакого господина Обезьянкина, что это не человек, а мираж – и вот я сейчас проснусь у себя в кровати и удивлюсь, какой безобразный сон мне приснился. Потому что беседа с ним могла затянуться на час или даже два, и когда я уже начинал кипеть, он со мной прощался, пожимал руку и скрывался под сенью дубовой аллеи. Он любил собирать жёлуди. А я со временем стал избегать парка и больше проводить времени дома. До одного случая.

В конце мая по всему городу пронеслась новость – Пётр Потапович смертельно ранен, в собственном же своём доме. Грабители, унесшие с собой сомнительного качества бижутерию, пару картин с покосившимися рамами и несколько пакетов столового серебра, были пойманы с поличным (то есть, с уликами) у себя в квартире через три часа после известия о преступлении. Сам г-н Обезьянкин, очнувшись уже в больнице, назвал их имена и даже адрес одного из них. Как узнал он о том, что они соберутся там, и как знал все данные так подробно, никто не понимал, и все диву давались памяти старикашки.

Два малолетних преступника, разбив ему голову, похватали, по их неопытному мнению, самое драгоценное, очевидно, не нашедши нигде денег, и теперь с озадаченным видом сидели на полу над кучей барахла, когда в их квартиру ворвалась полиция. И осудили бы их далеко и надолго, если бы не заступничество самого Петра Потаповича…

Странный старик! – он их простил и, через неделю выйдя из больницы, в суде просил их оставить награбленное как память о нём. Даже на чай позвал. В общем, они отделались, потому что, как я уже говорил, адвокатом г-н Обезьянкин был заметным. С того дня и начал твориться в нашем городе какой-то бедлам.

Просто напросто… люди начали превращаться в червей.

Можете ли вы себе это представить? Началось всё с рассказа одного пьяницы – он заявился в полицию с трёхлитровой банкой, в которой сидел жирный дождевой червь. Дядя Миша (так звали пьяницу) чинил столы в школах, но в последнее время безбожно пил, вследствие чего прославился больше с этой стороны.

- Командир! – выпучив глаза, он почти кричал, протягивая банку прямо в лицо усатому лейтенанту полиции. – Это Ромка Седовласов, мой оте… сосед!

Не обращая внимание на усмешку в лице лейтенанта, он продолжил:

- Сидим мы с ним утром, курим, он вот тут – на стуле, рядом со мной, ну напротив! Отворачуюсь – а его нет! Кричу от испуга! Смотрю – на стуле червь лежит, такой жирный, вот! – и снова протянул банку перед собой, как будто червь от того станет жирнее или превратится обратно в «Ромку».

- Михалыч, проспался бы ты… - начал было лейтенант, но рассказчик ещё не закончил.

- Клянусь, это он! Он отзывается на имя своё, вот, вот, смотрите! – и с этими словами он трясущимися руками перевернул банку, положил червя на стойку у окошка выдачи загранпаспортов и трепетно процедил: - Рома! Если говоришь «да», ползи ко мне. Если «нет», остановись. Ты Ромка?

И червь пополз. Лейтенант засмеялся, собравшиеся вокруг полицейские почти надрывались от смеха.

- Ты Машка? – червь замер. Смех усилился.

- Скажи, Рома, то есть, если ты Рома, то поползи в обратную сторону.

И червь остановился, и пополз обратно. Тут уже часть полицейских перестала смеяться и даже раскрыла рты.

- Видишь, командир! Это он – Ромка! Свернись кольцом!

И червь свернулся кольцом, и в участке воцарилась кромешная тишина, прерываемая лишь страстным сопением дяди Миши. Тем не менее, пьяного мастера отправили на сутки в вытрезвитель, а червя забрали в отдел вещдоков, на всякий случай.

«Когда найдём Романа, то и червя выпустим, а пока пускай посидит…» - подумал лейтенант и отправил двоих полицейских на поиски «пропавшего» событульника.
Но его так и не нашли.

Через час после происшествия один из полицейских примчался обратно, держа в руке грязный пакет. Все решили, что он сошёл с ума, так как он несвязно выкрикивал, будто в пакете сидит червь, но что это всё-таки не червь, а его коллега, Александр Фёдорович Соколов, полицейский двадцати пяти лет, превратившийся в беспозвоночное при исполнении служебных обязанностей. Разозлившийся лейтенант, после долгих попыток вразумить сумасшедшего, лично отвёз его в психиатрическую клинику, где его ждало огромное разочарование. Во всём здании не было ни души, и весь пол был усеян дождевыми червями. Схватившись за голову, молодой человек истошно закричал: «Какая мерзость!» - бросил полицейского у входа в здание, сел за руль и умчался в неизвестном направлении.

И я бы никогда не узнал этого в таких подробностях, если бы не Пётр Потапович…

- Любопытно, однако, откуда понаползли все эти черви? – откусывая кусочек печенья, деликатно осведомился старик.

- Я не знаю, у нас дожди очень редко бывают… - грустно ответил я, понурившись.

- Вот и я о том же, - разворачивая конфету, важно заметил г-н Обезьянкин. – Но ведь с другой стороны, хоть происшествие исключительно по своей редкости, но ведь оно, может, и на руку?

Я вопросительно поднял глаза. Старичок усмехнулся:

- Я ведь обожаю рыбалку, а тут неподалёку есть кристальное озерцо – м-м-м! – открывая банку с вареньем, протянул Пётр Потапович. Мой чай стоял нетронутый. – Отчего же не угощаешься? Вот лимонное варение, попробуй, милый мой, попробуй! – и он протянул банку. Благо, там было действительно лимонное варенье, а не, скажем, дождевое…

- Да, вкусно, - попробовав из вежливости, ответил я. Впрочем, варенье действительно было очень вкусным, просто у меня не было абсолютно никакого настроения на сладости. – Это вы сами закатывали?

- Ну да! С собой привёз, из Москвы. Ещё пять банок осталось, и я тебе, пожалуй, баночку передам. Кушай на здоровье, - широко улыбнулся он.

- Спасибо, - улыбнулся я в ответ, но нехотя и вяло, так что трудно было не заметить.

- Что ж ты уныл, птенец? – укоризненно взглянул на меня он.

- Да вот – город с ума сходит… - тихо ответил я, опустив руки.

- Бред! – раздражённо бросил Пётр Потапович. И спокойно прибавил: - Затмение.

Никогда не любил астрологию, поэтому и не стал обсуждать с ним данную тему. Мы ещё поговорили о том да сём, и перед моим уходом, уже держа мою руку в своей и вручив две банки варенья против обещанной одной, г-н Обезьянкин, не отпуская меня, таинственно попросил:

- А не пособираешь мне червей? В город ехать не хочу, а порыбачили бы завтра… У тебя тоже ведь отпуск – приезжай, тут, говорят, водятся такие монстры!

Мне сделалось даже слегка тошно от суеверного страха, но и противно от самого себя – в самом деле, неужели я верю в эти россказни? Разозлившись, я пообещал набрать целую банку червей и отправился домой.

На следующий день, позавтракав, я шёл по парковым аллеям, собирая червей в банку, думая о своём и совершенно не замечая, что слева от меня тем же самым занимается девушка в яркой голубой ветровке. Наконец она не выдержала и незаметно подошла ко мне, так что я даже вскрикнул – я думал, что поблизости никого нет. Ну, кроме червей.

- Ты из какого отряда? – спросила она.

- Отряда? – озадаченно ответил я.

- Ты разве не из наших? Я новенькая, ещё не всех знаю. Думала, ты тоже наш. Я Катя, - и она протянула грязную тонкую руку. Я пожал её и начал расспрашивать новую знакомую.

Оказалось, есть некий научный отряд, который занимается сбором червей, содержанием их в пригодных для жизни условиях, а также поиском формулы, с помощью которой червя можно превратить обратно в человека. Разумеется, я не стал говорить своей новой знакомой, что не верю в городские бредни и, тем более, что собираюсь использовать «превращённых людей» в качестве корма для рыб. Получив от неё адрес «научного центра» и пообещав сдать найденных червей туда, я поспешил к Петру Потаповичу.

Он очень смеялся, узнав о новоиспечённой организации. Мы рыбачили до вечера. Почему-то на червей рыба клевать отказывалась, что непомерно расстроило моего друга, и пришлось использовать в качестве наживки хлебный мякиш – только тогда улов задался. Тот вечер прошёл весьма душевно, и я даже заночевал у него.

А через неделю бред перестал быть бредом.

Официальные новости гласили: «Число жителей города сократилось вдвое», «Все превращённые содержатся в Банке Червей в надлежащих условиях», «Контакт с червями без перчаток грозит превращением», «Администрация обещает удвоить патрули на улицах и на границах города»; неофициальные: «Давка в Банке Червей – о чём молчат СМИ», «Над жителями города проводится психологический эксперимент: доказательства (видео)», «Глава мэрии стал червём: фото с места происшествия, свидетельства очевидцев», «Почему нас не выпускают из города, и как не стать червяком – народные средства».

Двое моих коллег пропали. Говорили, что они просто уехали из города, но все верили, что их постигла несчастная участь. Все отрицали червей и все верили в них, боясь признаться друг другу. Некоторые из моих знакомых с гордостью заявляли, что плюют на «идиотские слухи» и что, гуляя по улице, специально не смотрят под ноги, тем самым доказывая, что «вот он я – а вот червяк!» Благо, рядом с нашим городком находился региональный центр, и мы получали очень много гуманитарной помощи. Самые впечатлительные сидели дома и заедали страх тоннами еды. Про таких Пётр Потапович сказал: «От страха стать червями они заперлись, чтобы нажраться до состояния свиней». Впрочем, мне его шутки переставали нравиться с каждым днём всё больше и больше. Его оптимизм не шёл к ситуации. Его постоянные просьбы собрать баночку червей, попытки поймать на них «сомика» или «щучку», вечно провальные и ворчливые, его хохоток при этом, да и даже самое его неизменное искреннее гостеприимство начало выводить меня из себя. Он этого не замечал – или не хотел мне показать, что замечает. Но, несмотря на всё моё к нему недовольство, я стал приезжать к нему всё чаще. Там было тихо. Там я отдыхал, а его причитания да прибаутки я, наконец, научился даже не слышать.

Так прошёл месяц…

- Какое у вас тут безобразие началось! – кричал даже Пётр Потапович. – Одни кричат, что надо истребить всех червей! Другие организовали отряды по отстрелу птиц. Мол, людей воробьи клюют! Что за идиоты?! Пусть Солнце в тюрьму посадят – оно же червей сушит!

Я лениво потянулся в гамаке, спрятанном в тени, под ветвями ивы. Лёгкий ветерок обдувал меня после заплыва в прудике, настроение у меня было самое хорошее. Я решил поделиться вчерашними новостями:

- Моя знакомая, Катя, которая напрочь отказалась от участия в этом живодёрстве. Она помогает животным. Вот, скажем, дверь в квартиру заперта, они двери взламывают, ищут собак, кошек – спасают. Людей не находят…

- А людей, наверное, собачки с кошечками быстро приканчивают, ха-ха! – ухмыльнулся старичок.

- О боже, Катя! – вскрикнул я, вспомнив. – Я опоздал!

- Что такое? – встрепенулся Пётр Потапович.

- Я обещал помочь сегодня. Мне надо срочно бежать, - и я спешно переоделся и побежал к велосипеду.

К сожалению, я и вправду опоздал. Меня поразил беспорядок: пара перевёрнутых скамеек в холле, разбросанные повсюду бумаги, несколько размазанных и целых трупов червей на полу, незапертые двери, ведущие к хранилищу. И гробовая тишина. Я двинулся вперёд, понимая, что мне предстоит зайти в святая святых… Подошвы странно прилипали к полу, так что даже и стены, и все предметы мне показались какими-то липкими. Зайдя в помещение для червей, я даже не удивился. Все банки и аквариумы были пустыми. Некоторые – разбиты. Множество трупиков на полу. Либо у кого-то из сотрудников не выдержали нервы, либо черви устроили бойню. Вдалеке, на окне, сидела пятнистая кошка, вытянув заднюю лапку и вылизывая когти. Я вышел.

Под столом, возле компьютера за стойкой администратора, валялась разбитая камера. Я разбудил компьютер ото сна, ввёл пароль и воспроизвёл видео, которое было открыто кем-то до меня и, видимо, давно кончилось.

Снимали площадь перед зданием администрации. И она… шевелилась!

- Каким-то образом, - полукричал оператор, - все черви вырвались из Банка на свободу и организовали митинг на главной площади города! До сих пор не было настолько очевидного доказательства того, что это не черви, а люди! Могут ли черви собраться вместе, рискуя запечься в жару и в синхронном порыве требуя помощи? – резонно упрекнул несуществующего слушателя парень. – Двуногая администрация города скрылась от протестующей толпы, мы видим ползущую по лестнице массу, она пробирается в здание – щели под дверями достаточно широки, чтобы под ними пролез человек. Что будет дальше? – очень страшно наблюдать такое! Боже, Катя, что у меня на спине? – взвизгнул оператор. Камера закрутилась, я увидел небо, потом смазанное лицо своей знакомой, потом снова небо, деревья, небо, землю, удар…

Камера осталась лежать объективом к площади, и можно было видеть, как толпа вползает в здание, оставляя на потрескавшемся от жары асфальте и мраморных лестницах влажные следы тёмной слизи. Через несколько минут площадь омертвела – кто успел, заполз в здание, но кому-то не повезло, и их тела скукожились, прикипев к асфальту, испаряясь и теряя объём. Это я уже сам понимал, конечно – на видео не было видно деталей, но усеянная трупами площадь наводила на мысли… Я на миг представил, каково это – ползти по раскалённой шершавости, с каждой секундой теряя жизненную влагу, понимая, что ты нем, слеп, что ведёт тебя одно животное и жадное чувство, один инстинкт, поработивший те остатки человеческого разума, которые смогло впитать в себя жалкое червячье тельце – выжить, вернуться домой, обрести самого себя, поделиться своей болью – и наконец облегчить её. Мне сделалось страшно.

Вдруг камера взмыла в воздух, отвернулась от площади и через несколько шагов выключилась. Значит, кто-то выжил? «Надо найти его потом!» - безнадёжно подумал я и, выхватив флешку из компьютера, рванул к Петру Потаповичу. Уж теперь-то все доказательства налицо!

Отчаянный ветер, бивший навстречу, жарил кожу, но я не сбавлял скорости: напротив – представляя, каково было моим бывшим знакомым – Кате, Фоме Антоновичу, соседу дяде Вовке, родителям, продавщице в хлебном ларьке, - я изматывал сердце в попытках ехать скорее. Моя сиюминутная радость от возможности доказать моему Обезьянкину правдивость ужаса быстро сменилась отчаянием. «Они ведь все мертвы, все, все до единого… Отчего же остался я человеком? Не сон ли это? Господи…»

Я влетел в комнату к другу и, приметив его всегдашнюю улыбку, чуть не ударил себя по лицу от внезапно пришедшего озарения: «У этого деда же нет никаких компов!»

- Что ты, будто тебя кипятком обварили? – даже смутился Пётр Потапович.

- Да чёрт… у меня тут видео… они все мертвы! – крикнул я и ударил по стене, зажав флешку в кулаке. Там что-то треснуло – то ли кулак, то ли флешка, то ли стена, то ли воздух.

- Ну-ну, - обнимая меня и усаживая в мягкое кресло, пролепетал старик. На столе стояла кружка, из неё поднимался пар, рядом – две баночки варенья, миска с конфетами и печеньями. У окна бубнил телевизор. – Уж не это ли ты хотел мне показать? – ткнул в экран Пётр Потапович.

Там был мой ролик. Толпа червей уже почти вползла, оператор давно молчал. Катя, ставшая червём, либо уползла по направлению к зданию администрации, наверняка обрекая себя на смерть от жары, либо благоразумно стала рыть норку в земле, принимая свой новый способ к существованию. Зная её, я понимал, что она поползёт, взбунтуется…

Пётр Потапович взял кружку с кипятком и сделал огромный глоток. Меня аж передёрнуло.

- Ананасовые конфетки бесподобны! – крякнул он от удовольствия, разворачивая фантик и протягивая мне одну.

Меня всё это безумно поразило. Как мог он есть – он, всегда так интересовавшийся каждым человеком, каждым сантиметром тротуара, каждым листочком в парке?..

Вдруг он резко показал пальцем на безлюдную площадь, усеянную сухими тельцами, наклонился и, хотя в комнате, кроме нас, никого не было, прошептал мне на ухо:

- У вас тут совсем каменный век.

И прибавил, уже громко:

- Пошли со мной, чудеса покажу тебе.

Ноги сами меня несли. На заднем дворе у Петра Потаповича оказался целый загон червей. Они копошились в земле, им было тесно, они предчувствовали скорую кончину на рыболовном крючке. Черви ведь умеют читать человеческие мысли, а мы их – нет. «И кто из нас умнее?» - подумал я.

- Вот эти черви, московские, я их с собой привёз, - и он поднял в знак доказательства всё так же закрытый портфель, с которым встретил меня и ходил неразлучно. – Живут в вашей земле порченой, рыба на них уже не клюёт. – Впрочем, мне кажется, что к тому времени я сошёл с ума, и что никакого загона не было, а я сам был червём. – А ты, Кирилл Семёныч, на меня не обижайся, я ведь люблю тебя!

Я упал на траву, на колени, шея отказывалась держать голову.

- Все тут у вас черви, все до единого. И ты червь, - ласково улыбаясь, просюсюкал он. – Вот же, посмотри на своё превращение. Уж на тебя-то щучку поймаю! Я же для рыбалки в ваш рай из столицы и приехал, я человек важный, а ваши люди – так, наживка. Для того про всех и разузнавал. Но вообще я человек очень добрый, Кириллушка! Только рыба не клюёт на вас, проклятых собак, чёрт бы вас всех побрал!

И хоть злость – это чувство дурное, но тут-то она мне и придала сил. Пробившись сквозь дебри безумия, я вдруг ясно понял смысл всего, что происходило в городе, смысл всех слов и действий господина Обезьянкина. Я поднял голову, быстро поднялся на корточки и рывком прыгнул, вцепившись руками в горло старика. Где-то в полёте, удивлённо и испуганно улыбнувшись, он успел проговорить:

- А что же, я говорил, что у вас воробьи иначе, чем у нас, клювы другого цвета! – и в тот же миг обратился в маленького воробушка, вспорхнул и улетел. Больше я никогда его не видел.

Помню, как шёл по жаркой пустынной дороге, как по совершенно безлюдным улицам вдруг начал хлестать дождь, как он подарил мне надежду на что-то новое, живое, настоящее, как будто он смывал с меня память обо всём произошедшем, словно утренний солнечный свет, стирающий память о сновидениях, которые порой и не хочется вспоминать.

Помню, как несколько часов лежал на площади, закрыв глаза, избивая асфальт чемоданчиком и стараясь стать дождём.

Помню, как шёл по освежённому городу, и из земли поползли дождевые черви.

Помню, как улыбался им, улыбался и плакал.

Потом я сел в чью-то брошенную машину и уехал прочь из города.

Навсегда.