Тайна болотных демонов. Часть первая
Книга первая.Нежданные дары и горькие ошибки.
Талисман (дар первый).
ДОРОЖНАЯ ПЕСНЯ.
В покинутом доме остыл очаг,
И ветер выдул золу…
Колючи воды в ночных ключах,
Темны дороги во мглу.
Остыл мой очаг. И бед на пути
Рассыпано — что камней…
Одну лишь тропу никак не найти,
Белеет звезда над ней.
Утеряна память, нету огня,
Холодный ветер сердит…
Одна лишь звезда все ищет меня, —
В пустое окно глядит…
Кате и Шурику Кабаевым.
История эта началась в городе М. (просьба не разгадывать его как «Москву»: небольшой областной городок, от столицы нашей весьма и весьма неблизко). — Началась там, а продолжилась Бог знает где, — да и вообще все, что произошло с человеком, рассказывавшим мне ее, выглядит настолько странно, что я не решаюсь высказывать какие-либо суждения о правдоподобии — неправдоподобии нижеизложенного. — То есть, говоря попросту, умываю руки и пересказываю то, что услышал. И как запомнил.
Надеюсь, понятно, почему я — в какой уж раз на недолгий срок — взялся за перо. В мою коллекцию жертв нечистых сил добавилось еще одно приобретение. Оно называется Володей и, наверное, является самым экзотическнм из числа всех моих приобретений. — Впрочем, я, конечно, сочувствую всем, внесшим вклад в мою коллекцию… Но Володе — особенно. Происшествия, о которых поведали мне другие, были тоже невероятны, но в меру. В наше время, как все мы понимаем, многое можно допустить: и реального, и потустороннего, н даже такого, что раньше приходило человеку на ум только при белой горячке. Но даже при таких допусках, Володя (пусть он и приукрасил свой рассказ) претерпел от демонов чересчур уж с избытком. — Слушая его, я (человек ко многому привычный и подготовленный), все же частенько испытывал сомнения: а так ли уж нормален мой собеседник?..
Володя, конечно, догадывался о моих сомнениях. И потому в обыденной жизни (он прожил у меня неделю, — благо семья моя как раз была в отъезде) старался вести себя очень разумно и благонамеренно. И, надо сказать, у него это неплохо получалось. — Днем он, пожалуй, вообще мог бы показаться идеалом гостя: места много не занимал, не мешал работать, делил со мною мелкие хозяйственные заботы, хорошо заваривал чай и жарил из теста, покупаемого о кулинарии, прекрасные пышки. — Мы ели их с чаем и мирно болтали о всяких пустяках, в основном — о поэзии (не могу не отметить странного факта: все люди, вносившие вклад в мою коллекцию, обладали редкой в наше просвещенное время способностью — любить стихи. Жаль, что мне все некогда серьезно заняться вопросом о связи таинственных историй с любителями стихов. — То ли эта связь обязательна и законна, то ли я ошибаюсь, и невероятные вещи могут происходить с кем попало; не знаю, не знаю… — Но, если я и ошибаюсь, у меня есть прскрасное утешение: вместе со мною ошибается вся моя коллекция).
Итак, днями Володя казался идеальным гостем, жарил пышки и беседовал со мной о чем попало. А вот по ночам он, к сожалению, доставлял мне немалые неудобства: часто ворочался, — шумно, тяжело, то дело вскрикивал или бормотал что-то невразумительное: монотонным, глухим голосом.
Собственно, историю нашу отсюда и следует начинать. — Володя мешал мне своими вскриками и ворочаньями, а засыпаю я и без того плохо; вы можете представить, как я намучился. На второе утро я осторожно поинтересовался, не снилось ли моему гостю что-нибудь очень неприятное: ибо кричал он так. что мне неоднократно хотелось подойти к нему и разбудить (я чуть было не проговорился «задушить»: можете представить мои ночные страдания, если я, человек довольно кроткий, лелеял в ночи такую мысль!). — Володя, выслушав меня, нахмурился, словно бы вспоминая что-то, а потом, безнадежно покачан головой (так, видимо, и не вспомнил, чего хотел), объявил:
— Нет… уже не помню.
— Чего?
— Не помню сна, говорю. — Знаете, в последнее время забываю иногда самые простые вещи. Или, наоборот, что-то невероятное вспоминается.
— Это как?..
— Трудно объяснить. Да, пожалуй, вообще не объяснишь. Но лучше б ничего не вспоминалось… и не снилось… — Это точно знаю. Лучше б вы меня разбудили…
Я не стал настаивать на разъяснениях. У Володи было такое серое, такое безнадежное лицо, когда он говорил, что я забыл даже о своих неприятностях и пожалел его. — Мало ли что, вправду, привиделось человеку… — За мою жалость он немедленно (я имею в виду — этой же ночью) отплатил мне черной неблагодарностью. On ворочался и вскрикивал вдвое больше, чем за предыдущие две ночи. И вскрики его переходили в столь жуткие звуки, что я из какого-то мистического страха не решался подойти и разбудить его. Хотя и понимал, что так было бы лучше и для него, и для меня.
Заснуть этой ночью мне так и не удалось. Хотя — ближе к утру — очень хотелось. В результате на утро я был как бы несколько одеревенелый. В таком состоянии человек двигается, как заведенный, глядят на предметы, не очень понимая их предназначение, и упорно обдумывает самые ненужные проблемы. — Это все имеет мало отношения к нашей истории; но вспомнить все же забавно. — Как знать, может, когда-либо попадется эта страница на глаза родственной душе… — Сообщаю для таковой, что часам к пяти утра почему-то прицепилось ко мне слово «крокодил», и минут десять я твердил его про себя, пока, наконец, не забыл, что это такое. — Я убил еще несколько часов, роясь в своей памяти и отыскивая там уголок, который сохранил бы сведения о предмете «крокодил» и дал бы мне возможность обрести покой… — Увы!.. Не было такого уголка, и от мыслей о крокодиле освободил меня проснувшийся Володя.
Он открыл глаза и некоторое время бессмысленно глядел куда-то в пустоту веред собой; потом, словно бы что-то вспомнив, нахмурился и цепким, внимательным взглядом зверя оглядел комнату. Увидел меня. Взгляд его окончательно прояснел. Володя рывком поднялся и сел на кровати.
— Вы уже встали… — не то спросил, не то отметил он факт. — С добрым утром.
— Ага.
— А вид у вас такой, как будто вы еще и не ложились.
— Верно. Я работал, — сказал я со всей любезностью, на какую только был способен.
— Так вы действительно не ложились? Не спали?..
— Нет.
— Счастливый вы человек, — сказал Володя с такой искренностью, что у меня от неожиданности сон как будто сдуло.
— Странные у вас понятия о счастье… — только и смог я заметить.
— У меня? Почему?.. — Aх, да… — спохватился он и виновато посмотрел на меня, — простите, пожалуйста. — Конечно же. странные. Но, поверьте мне, я позавидовал вам совершенно искренне. Мне очень часто снится такое, что я предпочел бы мучиться бессонницей… Не улыбайтесь, пожалуйста. Вы просто не понимаете, о чем а говорю.
— Да что ж вам снится?..
— Это даже не снится, а скорее… вспоминается, что ли. Если можно так сказать. — Я ведь, кажется, уже пожаловался вам, что вспоминаю иногда нечто невообразимое?
— Вроде бы да.
— Ну вот. — Понимаете? — Такое, чего нормальный человек просто не поймет. Такое, чего не может быть… не должно быть.
— Ну, ладно. Что ж вам сегодня снилось?
— С вашего позволения (Володя поднял голову и посмотрел мне в глаза чистым, ясным взором), — сегодня мне снилась бородатая жаба. — Представляете?..
— Представляю.
— Вряд ли. Это трудно представить, это надо видеть. — Можете мне поверить, это страшно.
(Я попытался представить себе бородатую жабу и молчи согласился с Володей. — Действительно, неприятная должна быть штука. Похуже крокодила, будь он проклят!..)
— Верю. И часто вам снится такое?
— Ох, — вздохнул Володя, — и что мне только не снится!..
— Печальные же ночи вы проводите…
— Ну да, я и говорю. — Лучше уж бессонница…
— Может быть. А с чего это они вам снятся?..
— Да ну их, в самом деле, — нахмурился Володя и махнул рукой. — Оставим эту тему.
— Как хотите. Хотя — любопытные зверушки…
— Да уж, куда любопытней. Говорят, это единственные твари, которым не страшны василиски.
(«Эге-гей..» — медленно подумал я).
— А кто это… говорит?..
— Предания говорят. Точнее — те обрывки, которые остались от древних преданий… А может, это просто сказки… Вы ничего подобного не слышали? …
— Никогда.
— Ну, я тоже мало знаю, — ободряющим голосом (словно бы утешая меня) сказал Володя.
— Чего?
— Предания. Ну вот, к примеру, те же самые жабы. Сказано, что вывел их в древние времена Иг-Наур-Изгнанник. предпоследний Царь Наур-ога. Коротая время в тюрьме. — Правда, я забыл, что из этого вышло…
…Странно, но слушая бормотание моего гостя, я ощутил, что слова его будят во мне нечто знакомое… — Не слова, нет, но словно бы какое-то дуновение донеслось до меня, легкий запах чего-то тревожного, незнаемого… но тем не менее как-то знакомого…
Словно бы в комнате присутствовала какая-то иная сила… Я закрыл глаза, пытаясь четче уловить eе… Нет. — Но знаю…
— Откуда вы это взяли?..
— А вот это мне и самому любопытно. — Голос Володи был тепень бодрым и уверенным, он, видимо, окончательно проснулся. Следы ночной усталости постепенно сходили с его лица. — Может быть, сам придумал. Так сказать, «прибредил». Затрудняюсь объяснить. А может, и не «прибредил». — В конце концов, — не знаю, — согласитесь вы или нет, — жизнь настолько странная, что может быть все, что угодно. Я, по крайней мере, ничему уже не удивляюсь Я, дорогой Костя, не удивлюсь, если одна из этих жаб появится, например, здесь…
— Лучше бы не надо…
— Конечно, лучше не надо. Да она и не появится, не бойтесь (Володя весело улыбнулся). — Я только сказал, что не удивился бы этому. Со мной всякое бывало, и удивляться больше нечему.
— И жабы бывали?..
— Да что вы все о жабах. Со мной случались совершенно непостижимые вещи. Мне доводилось читать книги на неизвестных языках. Mнe случалось беседовать по отключенному телефону… Совсем недавно мне — в Москве — выдали на табачный талон одиннадцать пачек сигарет! — Представляете?.. — Впрочем, это единственное чудо, так сказать, «в мою пользу». — В основном бывает, как можно догадаться, наоборот. — И невероятно, и бесполезно. — Дождь наутро пролился кровавый. Плавал в воздухе столп огневой. Перед дверью орел величавый пал, растерзанный черной совой… Вот, в таком роде — сколько угодно. — Кстати, о сове. И это было. — Однажды взялся часы с кукушкой ремонтировать; только приступил к ним, — из кукушечьей дверцы сова выпорхнула. Живая!.. — Как она там помещалась?.. — Эх-х, — Володя отчаянно махнул рукой, — да что говорить!.. Немало странного я бы вам рассказал, если б не боялся, что вы меня за сумасшедшего примете.
— Не бойтесь…
— Что, — уже?..
— Кгм. Я не об этом… Я хочу сказать, что мне случалось уже слушать загадочиые истории. Так что меня трудно удивить.
— Да?.. — Ну что ж. Тем лучше Я тоже хотел бы рассказать вам некую историю. — Боюсь, таких вы еще не слышали…
Случилось это все, когда я жил в М-е. Неплохой городок, маленький, более или менее уютный. Мне там нравилось. Не останься у меня о нем такая странная память, я, возможно, и пребывал бы там… Но ладно. — Жил я на квартире, у одной старушки, весьма недорого. Старушка — милейший осколок старого мира; тогда еще рубль не был властителем ихних дум. Потому — шкуру она с меня не драла; да и что с меня драть? — Платил, чем мог, по хозяйству управлялся, где надо, я по вечерам сообщал бабушке, что в стране произошло. — Очень любознательная старушки была, и все удивлялась, до чего непонятно где-то люди живут.
Так мы жили, наверное, месяца три. И ничего с нами не случалось. Вот только что денег вечно не было. Ну, да я привык. С самого детства к этому готовился. — Однако, иногда все ж тяжело было. — Знаете, — перебил себя Володя, — у меня была знакомая, так она говорила очень умную вещь про деньги: «Денег либо нет, либо совсем нет». — Понимаете?.. — Когда просто нет, это обычная вещь. Но бывает, что и совсем нет. — И тогда следует украсть где-нибудь пистолет и поступить в рэкетиры. — Самая доходная профессия. Если ты, конечно, не государственный деятель…
— Послушайте, — остановил я Володю, — вы хотели что-то рассказать, а взамен философствуете о чужих деньгах…
— Нет, это все к теме. Терпение. — Работал я, значит, в те времена фотографом. Неплохая работка. Но только однажды предложили мне похороны снимать. — Представляете?.. — Я ведь покойников до смерти не люблю. Ментальность такая. — Помните, как Бунин покойников боялся?..
— Не то чтобы помню, но читать приходилось…
— Вот. И я боюсь. С того и началась эта дурацкая история. — Денег у меня тогда, как нарочно, «совсем не было», и пришлось-таки согласиться…
Ну что ж, пошел. Сделал там все, что требовалось. Хотя состояние мое, как можно понять, было весьма плачевное. Да и погода отвратительная: грязь, лужи. За день до того дождь прошел, с невероятным градом. — Два раза в жизни такое видел. Итак, все было мерзко. — Почти ничего не соображал, только работал да честил себя самыми разнообразными ругательствами Но, слава богу, все кончилось, зарыли, даже денег дали — сверх положенного, — и вернулся я домой.
Все мне в этот вечер было немило. Делать ничего не хотелось, думать ни о чем не хотелось, потому что все думы обязательно возвращалась к этим похоронам. Бедная старушка, несколько раз попытавшись заговорить со мной (я отвечал исключительно невпопад), в конце концов решила, что я заболел, и отступилась от меня. Она старалась не шуметь, не мелькать перед глазами; ушла в свою комнату и тихонько пробыла там весь вечер. Карты раскидывала. — Я, выходя по нужде, заметил.
И спал я отвратительно. — Кстати сказать, кошмары мои с той ночи и начались. — Не то, чтоб мне никогда до того не снились кошмары; нет. — Но такое, чтобы почти каждую ночь, — это тогда началось. — А снилось мне, что я работаю на кладбище сторожем; скорее, не сторожем, а наблюдателем. — Вроде бы я должен следить, чтоб никто из подопечных не выбрался наружу. Но вот какой-то кооператив, при Академии наук (представляете?..) — тайно со мной договорился, что если замечу, как кто-то выбрался, — должен его сфотографировать. — Вроде бы у них один кооператив тарелками заведует, а другой решили под покойников отдать. — Мне. помню, даже во сне показалось это глупым… Но зачем было спорить с учеными людьми?.. — Тем более, они мне обещали премию за каждого сфотографированного. — Странная штука, — сон!.. — перебил себя Володя. — Чем-то похоже на сумасшествие: ради нелепой идеи весь мир искажается так, чтобы ей соответствовать… — Что вы думаете?.. — Оказалось, что мой аппарат мог сам снимать всю охраняемую местность… — Автоматически. — Я-то и во сне боялся покойников… Потому, помню, обрадовался: думал, я буду прятаться, а аппарат тем временем — снимать… Но тут началась вторая серия кошмара: я боялся до того, что не мог прятаться. Мне все казалось, что они вот-вот проникнут в мое убежище… И я, как последний идиот, весь дрожащий, глядел, не отрываясь, в окошко… Никто так и не вылез, и я с облегчением встретил рассвет, радуясь, что все кончилось благополучно… Но вот — наглое существо человек: мне стало жалко, что премию не получу. — Вы представляете?..
— Да, — согласился я. — Ненасытный вы человек.
— Ну да. — И рыбку съесть, и все остальное. И вот вам — третий виток кошмара: оказалось, что пленка на аппарате вся истрачена!.. И на каждом кадре — выходец запечатлен!.. — Понимаете?.. — А я ночь глаза пялил, чтоб врасплох не взяли…
— Да. Неожиданный у вас сон. Изгибистый… И с моралью даже…
— Вот, — торжествующе сказал Володя. — Теперь вы имеете представление о том, что и как мне ночами снится. — Впрочем, очень несовершенное представление. — Все-таки это было тогда впервые, первый блин. — Мои мучения не были еще как следует разработаны.
— Но все равно, — впечатляет, — не мог не признать я.
— Благодарю вас, я тронут. — Однако это и в самом деле еще цветочки. — Значит, так. — Проснулся я таким усталым, как будто в самом деле провел ночь в напряженном дозоре. — Дал себе торжественное обещание больше никогда не поддаваться на соблазн денежной работы, если она заведомо пойдет мне но вред. А потом отправился в сарай, печатать. — Вчера сил моих уже на это не было.
Сделал один кадр… другой… третий… — что за номера! — У покойника лицо не вышло. — Я тогда все сделал, один за другим. — Везде одно и то же. — Я даже подумал, что это у меня с глазами что-то творится. — Походил, покурил, — опять к снимкам. — То же самое. — Представляете?..
— Что, от страха брак получился?.. напрасно мучились?.. (Я представил тогдашнее лицо Володи, понявшего, что фотографии не вышли, — и мучился он, оказывается, бескорыстно. Мне стало весело…).
— Да почему ж напрасно?.. — обиделся Володя. — Неужто вы не поняли?.. — Все превосходно получилось: и люди, и место, и гроб самый, и все… Никакого брака… Вот только у покойника — на всех снимках лицо смазано…
— Постойте, постойте… Как это может быть?..
— Вот именно, что никак не может. Есть только одно рациональное объяснение. Оно же одновременно и невероятное. — Не догадываетесь?..
— Нет.
— Подумайте. Вспомните хотя бы из личного опыта. — Когда вы фотографируетесь, вас просят не двигаться. Не шевелиться. — Это для того, чтобы лицо ваше на снимке получилось четко и ясно.
— О, Господи… Вы хотите сказать, что ваш… шевелился?..
— Я ничего не хочу сказать, — мрачным и торжественным голосом пророка возместил Володя. — Это истина говорит…
— Постойте… постойте… — Я не знал, что хотел сказать. Действительно, таких историй я еще не слышал. — Так, выходит, ваш покойник был живой?..
— Больше мне, увы, ничего не оставалось предположить. — Однако, на самом деле это оказалось не так, и даже не наоборот, а совсем по-иному. Но вы представьте себе мое состояние: единственный раз преступил собственные правила и связался с покойными, — и сразу же так наказан, что хоть криком крича. — Естественно, этот день у меня прошел еще хуже предыдущего. Несколько мыслей терзали меня. — Во-первых, та, что похоронили… возможно, живого человека… Во-вторых, что нужно сдавать фотографии — и, следовательно, все неизбежно выплывет наружу. — Что обещало дальнейшие сложности; по меньшей мере — лишний шум, чесание языков, то есть продление этой гнусной истории на неопределенное время. В-третьих — заказ так или иначе испорчен… ну, и так далее. — Это все настолько угнетало, что я так и не собрался в этот день отнести фотографии и развязать тем самым вышеупомянутые события. Словом, продлевал свою невинность.
По такому случаю снился мне опять кошмар. — Будто бы меня уже разоблачили, обвинили в захоронении живого человека и посадили в тюрьму… даже не в тюрьму, а в какое-то подземелье… И навсегда забыли… — Помните, у персов была «Башня Молчания»? — Вот, что-то в этом роде и у меня, только что не башня, а подземелье. Оттуда будто бы не выводили живых и не выносили мертвых; те так и лежали под ногами. Было совсем темно, свет в подземелье никакой не проникал, и я бродил по подвалу вслепую, на каждом шагу спотыкаясь о тела… И рядом еще кто-то ходил… Много… И я не знал, мертвые они или живые… — Ужас…
Естественно, на следующее утро мне еще больше не хотелось идти на работу и относить заказ. Тем более, теперь к простому «нехотению» добавилась чрезвычайно веская причина: если вчера я еще мог сознавать свою безвинность и утешаться этим сознанием, то сегодня я уже был виновен. — Виновен в том, что никому ничего не сообщил вчера. — Ведь человек, которого хоронили (если, конечно, был живой; у меня все ж еще оставалось крохотное, почти безнадежное неверие в это!..) — за сутки уж точно бы задохнулся… и исключительно по моей вине. — Ведь больше никто не мог догадаться, что он жив.
Мучимый мыслями, подобными вчерашнем, да еще вдобавок — сознанием своей вины, — так я просидел в бездействии и оцепенении полдня. — Обхватив голову руками и в отчаянии пытаясь сообразить, что же теперь будет. — Я бы и весь день, без сомнения, просидел так; но уже к обеду за мной пришли.
Это был высокий мужчина почтенного возраста. Серьезное лицо, седая борода. Глаза его были неопределимого цвета, а выражение их было не то что бесстрастное, а скорее — непонятное для меня. Как будто в них сквозили какие-то мысли, какие-то чувства, которых я просто никогда не испытывал и потому — ничего не мог о них знать… Правда, когда он взглянул на меня, я ощутил, что во мне что-то сжалось; мне было не по себе… — Да, впрочем, мне стало не по себе сразу же, как только он вошел. А еще правильней сказать, — кто бы ни вошел, я почувствовал бы то же самое. — В связи с моей историей любой незнакомый человек показался бы мне загадочным и зловещим…
Вошел он мягко, почти неслышным шагом, — так что я заметил его только тогда, когда он уже стоял посередине комнаты, у стола, за которым я сидел. — Заметив его, я от неожиданности вскочил.
— Добрый день. — вежливо, но как-то словно бы не придавая этому никакого значения, поздоровался он.
Голос у него был густой. Уверенный. На мое поведение он как бы не обратил внимания.
— Вы позавчера фотографировали похороны.
— Я… да… я… а вы… — растерянно выдавал я обрывочные местоимения. За мной пришла судьба. Я знал, что она должна прийти, но еще не был готов к разговору. — А вы кто?.. — натужась, все же выдал я осмысленное словосочетание.
— Я — его брат, — строго произнес мужчина, и я понял, что речь шла о покойнике. — Мы позвонили утром в ваше ателье. Нам сказали, что заказ уже должен быть готов, но вы почему-то до сих пор не принесли его. — Я спросил тогда ваш адрес и пришел сюда. — Он перестал рассматривать мою комнату и глянул на меня. — Могу я узнать, они готовы?..
— Да, — внезапно решился я. — Все равно терять уже было нечего; какая разница, — раньше или позже? Мне даже стало как-то легче. — Да. Но, по-моему, фотографии не вышли.
Он перестал блуждать взглядом по комнате, нахмурился и недоуменно посмотрел на меня.
— А почему?..
— Не знаю. — Впрочем, смотрите сами…
Я достал из ящика и разложил на столе фотографии. Сейчас они показались мне еще хуже, чем раньше.
…Он долго склонялся над ними, переводя взгляд с одной на другую, а то возвращаясь к уже рассмотренным. Я стоял справа от него, чуть сзади, скрестив руки на груди — и, уже спокойно, ждал неизбежных вопросов.
— Hу что ж. — Oн оторвал, наконец, взгляд oт фотографий, выпрямился и поглядел на меня. — По-моему, все отлично. — А что вам не понравилось?..
Я сначала даже не поверил. — Как нормально?.. — Да что ж он, слепой, что ли?..
— А… Мне показалось, лица нечетко вышли… — осторожно попытался я его просветить.
— Да ну. Это вы из скромности. — Взгляд его опять блуждал по комнате, останавливаясь на всем (в том числе, и на мне) мимолетно, перепрыгивая с предмета на предмет: на окна, стены, мебель. — Все отлично…
Я не совсем понимал, что происходит, но груз с меня упал. — «Ну, слава богу… Если еще и у остальных родственников столь же странно устроено зрение, то прекрасно…»
— Вы хотите их забрать…
— Да. конечно. Квитанцию я оставил в ателье.
— Вы были так уверены, что получите заказ?.. — удивился я.
— Конечно. А как еще могло быть?..
Можно было изумиться его наивности. Или уверенности в том, что все в мире пойдет так, как он наметил. — Но я не изумлялся. — В его голосе не было слышно наивной уверенности в себе. В его голосе было что-то другое, приводившее меня в смущение. Еще с самого появлении этого человека в моей комнате, с первого слова. — Он говорил обо всем таким тоном, что можно было подумать, что ему нет ровно никакого дела до того, о чем он говорит. Или, по крайней мере, — что все предметы нашего разговора не стоят того, чтобы уделять им много внимания.
— Значит, вы их забираете. («А оказывается, как все просто закончилось…» — с облегчением подумал я).
— А знаете… (впервые в его голосе промелькнуло нечто вроде нерешительности). — Надо бы, чтоб и брат посмотрел… Вы не согласились бы пройтись со мной…
— Да ну… — мгновенно запротестовал я. По-моему, история уже закончилась, и не было причины поддерживать какие то связи со всем, что хоть отдаленно связано с ней. — Вы знаете, я очень устал за этот день, и мне не хотелось бы выходить из дому…
— Понимаю. Но здесь рукой подать. — Понимаете, — мужчина опять ненадолго посмотрел на меня, — мы… в общем, мы хотели бы иметь еще несколько фотографий… кое-какие предметы… раз уж все равно случай выпал…
— То есть?.. — плохо понял я его желание.
— То есть, мой брат давно имеет желание кое-что сфотографировать. — Некоторые дорогие ему вещи… И вот теперь, раз уж обстоятельства познакомили нас с классный фотографом, мы просили бы вас сделать несколько снимков. — Частным порядком. — За плату, разумеется…
…Не могу до сих пор сообразить, почему я coгласился. То ли — удачно прекратившаяся история придала мне чересчур много смелости, то ли то, что меня признали классным фотографом, сыграло свою роль?.. — Не знаю; но я пошел. — В самом деле, почему бы не пойти?.. — Нежданно-негаданно подвернулась халтура; зачем теряться?.. И в качестве своей работы я был вполне уверен; почему бы не пойти?.. — Лишние деньги мне ни в коем случае не могли помешать, а я почему-то был уверен (от глупости, несомненно!), что заплатят мне хорошо…
И мы пошли. Выйдя на улицу, я увидел, что уже темнело. «Где же тогда бабка?.. — вспомнил я. — Ведь, кажется, сегодня целый день ее не было…
Ну, да ладно. Авось, не потеряется. Ключ у нес есть. — Но однако: в таком возрасте целый день где-то лазить… На что это похоже?..»
— Вы не заметили, в каком странном ключе потекли мои думы?.. — неожиданно прерываясь, спросил меня Володя.
— Нет. А что?..
— Странно. — Сам тон. — Я никогда о своей старушке так не думал.
— Да вроде ничего особенного…
— Да. Но я относился к ней с большим умилением. И думал всегда гораздо более мягко… А вот же… — Это было неожиданностью для меня самого, и я тогда же отметил это; правда, отметил вполне бесстрастно.
Когда мы отошли от дома уже довольно далеко, я зачем-то обернулся, и мне показалось, что в дверь нашего дома стучит какой-то человек; но, впрочем, я был не уверен, не померещилось ли мне в темноте. — А темнело на удивление быстро. прямо на глазах.
— Сколько сейчас времени?.. — спросил я у своего спутника.
— Кто ж его знает. Никогда не задумывался над этим…
После такого не совсем понятного заявления мы молчали всю дорогу. — Вернее, мы не то что молчали, а не беседовали. Спутник же мой что-тo негромко бормотал, словно бы говорил сам с собой. Я не мешал ему и молча шел рядом. Мои мысли были рассеянными; и внезапно я почувствовал, как — все больше с каждым шагом — наваливается на меня усталость. — Почему?.. — Прошли мы, как показалось мне, не очень большое расстояние, спутник мой не солгал. Но усталость была сильной, каждый шаг давался тяжело. Я чувствовал себя так, как будто иду по грудь в воде, или скорее — плыву на лодке по морю подсолнечного масла… Голова моя подхватила этот образ и стала старательно играть в него. — Bзмах веслом. Оно, как клинок, входит в вязкую жидкость. Напряжение всех мускулов, движение, — и лодка медленно переползает на полметра вперед… Опять взмах. Опять масло принимает весло. Опять напряжение, и вновь почти без результата… Еще, и еще… — Быть может, остановиться?.. отдохнуть?.. — Но нет, — что-то смутно видится впереди… не видится… — в такой-то тьме!.. — чувствуется… знается… Нет, не то. Но не все ли равно… — Я знаю, там что-то есть. Меня там ожидает… что?.. — какая разница. Не знаю. — Но мы идем туда…
Идти стало еще тяжелей; усталость подломила мои ноги, и я опустился на колени. Остановился. — Не пройти… — Я вытянул руки, раздвигая, разрывая тьму перед собой. Она поддавалась, она охотно поддавалась… но ей не было конца. — Да когда ж я пройду ее? Как мне тяжело…
«Что это со мной?..» — изумлялся я, когда — очень ненадолго — голова моя прояснялась. — Но, не успев получить ответа на свой вопрос, я уже продолжал, собирая все силы, пробиваться через слой темноты… — Куда?.. — я не ведал, но меня словно бы что-то вело. — Куда?.. — я был сам не свой и единственное, что знал: надо пробиваться… — Куда?.. — вперед. Там меня ждут. И даже зовут… Или не зовут, просто о чем-то говорят… Я даже слышу музыку… Поют песни… странные песни… — Я напряг слух, и мне показалось, что я различаю кое-какие слова.
«В Великую Ночь протянулся ход… — тоска и беда моя. Свершаются сроки… и ветер зовет… и снится воде ладья… Но нет мне надежды в темном дому… Не выплачен долг земной… Глаза упираю в густую тьму… — ищу того, кто за мной…»
Дальше я ничего не услышал. Мне стало холодно. Перед глазами одновременно выросли — в несколько рядов — дома, деревья; в небе мгновенно проявилось множество тусклых звезд, — и я сообразил, что долгое время шел в полной тьме. Я закрыл глаза и покачал головой; опять открыл. — Да что же это?..
Все тело болело, ноги еле-еле слушались меня. Руки были словно налиты свинцом.
«Да я болен… — наконец-то осознал я. — Болен, и по-настоящему… — У меня темнеет в глазах… Я брежу… У меня жар…
— Ну вот, мы пришли, — совсем рядом раздался голос моего проводника.
— Сейчас упаду… — прошептал я ему и, качнувшись, начал валиться в его сторону. — На голос.
Он подхватил меня.
— Что? Что с вами?..
— Я болен… — я запнулся, сделал большой глоток воздуха. — Я же вам говорил…
— Ничего, ничего… — он с трудом пытался выпрямить меня, а я все норовил свалиться на него, закрыть глаза и опрокинуться в забвение.
— Потерпите, вот мы почти уже вошли… вот сюда…
«Но нету надежды в темном дому. Не принят мой долг земной… — Глаза упираю в ночную тьму… Ищу того, кто за мной…»
— Вам сюда… Входите, пожалуйста… А я сейчас… Я сейчас приду…
— Но послушайте…
— Что?.. что там?.. — Я же сказал, сейчас приду… — Идите… Он там… — Гей, гость к тебе!..
«Но выйдет время моей тоски. Судьба отпустит меня… Напившись тепла из живой руки… Из новой души — огня…»
— Спит, что ли?.. — будите. Смелей, смелей…
— Но послушайте… послушайте…
— Не трогайте только его тросточку… Он может обидеться страшно…
«И рухнет запрет, — и открытым путем, в Неведомые Края, уйдет по Реке мой последний дом… моя уплывет ладья..»
Очнулся я уже в комнате. Я не помню, как оказался в ней. Наверное, пошел в беспамятстве. Болезнь мучила меня невероятно: я бродил совершенно безумным образом и еле-еле владел своим телом. У меня только и хватило сел разбудить хозяина и повалиться на какое-то кресло, стоявшее рядом с кроватью.
…Мне тогда показалось, что хозяин дома (то есть, по существу, комнаты) спал в весьма неудобной позе. Неестественной. — Словно его хорошо перекрутили, а то, скорее всего, поломали. — В таком положения и лежал он — зигзагом — на своем ложе. — Точно остывшая молния. — И тросточка его рядом.
Впрочем, это, возможно, было бредом. — Самое обидное, — перебил себя Володя, — то, что я до сих пор и не понимаю, что тогда было бредом, а что нет. Иногда мне кажется, что бредом было все без исключения, иногда — наоборот…
— И к чему вы больше склоняетесь?
— Скорее всего, как я вам уже говорил однажды, все было не так и не наоборот, а совсем по-другому…
— Верно, говорили. Я еще тогда не очень понял. Но не стал перебивать. — Может, вы теперь скажете, что вы имели в виду?
— Скажу. Но позднее. Да вы и сами поймете. — Терпение. — Итак, сознание то уходило от меня, — и тогда виделось невесть что, — а то опять возвращалось, и в голове немного яснело. — Когда я в очередной раз оказался способен воспринимать окружающую действительность, хозяин уже сидел на кровати.
Он был немного похож на своего брата. — Только лицо более худое и какое-то острое, что ли. Суровое. Очень впечатляющие глаза, насквозь проницающие. — Казалось, они глядят на меня из какого-то далека, что я даже представления о нем иметь не могу. При их взгляде мне становилось весьма не по себе; словно бы я чувствовал, как во мне, внутри, начинает двигаться какой-то кусок льда… Потому я старался не глядеть на хозяина и делал примерно то же, что его брат у меня в доме: рассматривал обстановку.
Кстати, она не производила хорошего впечатления. — Дом, в котором я находился, состоял из одной комнаты, небольшой и неуютной. Мебели не запомнил… — Странно, даже не запомнил. какие окна. — Впрочем, болезнь… — Но даже и через болезнь, я все же отметил для себя, что жить здесь чрезвычайно неуютно. — Пахло сыростью.
— Кто вы?.. — медленно произнес хозяин дома.
Голос у него был хорош; не хуже, чем у его брата. — Сочный. Даже вспоминая вот это: «яркий, густой и полный, — как полуденный запах пальм…» — Что-то и вправду экзотическое в нем слышалось…
— Володя… то есть, фотограф…
— А… — Он оперся обеими руками в кровать, но не встал, а просто сел поудобнее. Движения его были тяжелы.
У меня кружилось в голове. Я закрыл глаза и откинулся на спинку кресла.
— Что с вами?..
— Болен, — прошептал я. — Жар у меня…
Он посмотрел на меня внимательно и, видимо, согласился с моими словами.
— На что ж мой глупый брат привел вас сюда?..
— Вот уж не знаю… — безразличным голосом ответил я ему. И действительно, со стороны моего проводника это было свинством; но в таком состоянии, как сейчас, мне не хотелось этим возмущаться. — Мне вообще ничего не хотелось.
— Да, — медленно произнес хозяин, словно бы раздумывая. — Ну, и что же мы с вами будем делать?..
— Вы вроде бы хотели…
— Верно. Я хотел кое-что сфотографировать Но вы действительно не в том состоянии, чтобы заниматься какой-либо работой…
— Совершенно верно, — прошептал я, — мне бы… мне бы… — я даже не знал, чего мне бы хотелось А потому, не закончив свою мысль, просто замолчал, откинув назад голову. — Так было немного легче.
— Ладно, — донесся до меня голос. — Все устраивается намного проще, чем думалось мне вначале. — Что ж, это хорошо…
— Вы о чем это?.. — с трудом проговорил я. — Было жарко, на лбу выступил пот…
— Boт, — сказал хозяин, опустив руку за пазуху. — Странная была на нем одежда; впрочем, в этот день уже было столько странностей, что не стоило больше замечать их. — Он медленно вытянул руку из складок одежды и протянул ее мне.
— Возьмите…
— Что это?
— Это поможет…
Я протянул руку навстречу, и на ладонь мне легла маленькая пластинка… — Небольшая, размером с ластик.
С недоумением глянул я на хозяина, и только собрался спросить, — зачем он мне это дал, — как почувствовал, что мне стало легче. Мгновенные бодрые токи протекли по всем жилам; муть отхлынула от глаз, в лицо словно повеяло легкой прохладой…
— Ну, вот и все, — услышал я голос хозяина. И такое в нем слышалось облегчение, что я даже растерялся. — Как будто моя болезнь тревожила его больше, чем меня. — Он глубоко, покойно вздохнул и словно бы распрямился. — Как будто с моим облегчением и его оставил некий изнуряющий недуг.
— Что это?
— Любопытная вещица, не правда ли?..
— Да… но все же — что это?..
— Затрудняюсь объяснить. — Эта штука пробыла со мною более сорока лет, но я никогда не знал, что это.
— А где же вы ее взяли?..
— В молодости моей одна старуха вылечила меня этой пластинкой. — Примерно так, как вас…
Он улыбнулся.
— Правда, с наговорами. Но лично я думаю, наговоры тут не обязательны…
— А что она говорила про эту вещь?..
— Ну, она объясняла просто. — Хозяин коротко рассмеялся. — Талисман, да и все.
— А-а…
— Я, как вы понимаете, этим не удовлетворился. Но и другого путного объяснения не нашел. — Возможно, какой-то целебный металл?..
— Возможно, — поддержал я его. — Главное, что помогает. Спасибо вам…
Я встал с кресла и почувствовал себя вполне здоровым человеком. Усталость как будто ушла.
— Действительно, просто чудеса. — Возьмите, спасибо.
— Оставьте у себя. — Неожиданно предложил он.
— Да ну, — запротестовал я, — что вы…
— Берите, — тоном, не допускающим возражений, заявил он. — На память о встрече. Мне она ни к чему, я с тех пор никогда ничем не болел.
Я не стал спорить. — В конце концов, невеликая ценность. — В том, что этот кусочек металла снял мой жар, я очень сомневался. — Скорее всего, моя «болезнь» была вызвана трехдневным нервным напряжением; а теперь я «перегорел», и случайно это произошло на чужой квартире. — Вот и все «выздоровление», и «талисман» здесь ни при чем. Просто все совпало.
Возможно, и мужчина некогда «вылечился» при подобных же обстоятельствах. — Как знать?..
Но мне не хотелось обижать хозяина своими сомнениями, и я, сделав благодарное лицо, положил пластинку в карман.
— До дому сами дойдете?..
— Да… надеюсь…
— Ну и хорошо. Тогда я с вами попрощаюсь. Мне уже пора…
— Всего доброго, — сказал я ему, поклонялся и пошел к выходу. За спиной послышался шорох, легкий скрип: видимо, хозяин опять лег на свою кровать.
…Странно, но о цели своего визита я вспомнил, уже когда вышел на улицу. Когда возвращаться и будить человека, чтобы объясниться с ним, было неудобно. — Я только еще раз изумился многочисленным странностям, которые были присущи этой семье, и побрел себе по дороге. — В конце концов, решил я, это его дело. Не хочет фотографировать — не надо. Нечего и звать было…
«Да еще на ночь глядя… — вон, какая темень кругом…»
Верно, вокруг было темно. Было такое ощущение, что уже прочно и давно наступила ночь.
«Да, все ж это непонятно: позвали для дела, да и забыли о нем… — Нет, странная все же семья…»
«О! А где ж его брат?.. — почему он так и не пришел?.. — Я ведь достаточно долго пробыл в доме…»
И я невольно оглянулся по сторонам, словно бы пытаясь отыскать где-нибудь моего дневного посетителя. — Но было очень темно. — С удивлением я отметил, что иду, не зная куда, не задумываясь над этим, как механически. — Куда ноги ведут. Дорогу не было видно, но она явно была неровной. То и дело приходилось входить какие-то большие кочки. — Где это я?..
Я опять огляделся, но ничего не понял в обступающей темноте. Разыгрывался ветер; мне показалось, что мимо меня, чуть не задев, пробежало что-то большое, — словно бы какое-то крупное животное…
«И все ж, — где я?.. Где я был?.. Что это за странный район?..»
Меня все не оставляло ощущение, что все, происходящее сегодня со мной, есть какая-то странная достоверность. — Но очень реальная, что ли… — Когда я смотрел назад, пытаясь отыскать дом, из которого вышел, я не увидел его, как ни вглядывался; хотя успел пройти, по моим расчетам, не более пятидесяти шагов. Ничего не было там; пустая темнота. Еще мгновение, — и откуда-то сбоку в эту темноту выпрыгнуло что то большое и черное. Выпрыгнуло и помчалось мягкими прыжками в том направлении, в котором глядел я, надеясь высмотреть дом. — Это живое (я был уверен, что живое!..) пятно было чернее, чем ночь вокруг него; ясных очертаний оно не имело. — Мне оно — весьма далеко — напомнило огромную кошку. На неестественно длинных ногах и с необычной головой…
От неожиданности видения я зажмурился; когда же открыл глаза, никакого пятна уже не было. — Но я был уверен, что видел это пятно; более того, я почему-то был еще уверен, что пятно это направлялось именно в тот дом, в котором я сегодня был…. — Странная это была уверенность, недоброе чувство… Я опять вгляделся, ища глазами загадочное существо… Нет. ничего. — Мутная, пустая темнота…
«Может, снова бред?..» — с тревогой подумал я, — «Надо убираться отсюда… домой бы успеть дойти… пока опять не прихватило…»
— Шел я тогда долго, — задумчиво проговорил Володя. — Очень долго… Я сейчас думаю, что петлял, наверное, по кругу. А потом как-то сразу вышел на освещенную, и довольно людную, улицу. Отсюда я знал, куда мне идти. — Однако, это был практически другой конец города. — Подивившись, как меня сюда занесло, я направился домой. — Хорошо хоть город маленький…
Мое недомогание на свету, на людях, вроде бы меня оставило. Я шел, рассеянно глазея по сторонам и прикидывая, что бы соврать завтра на работе по поводу двухдневного отсутствия. — Правда, мне случалось и ранее пропускать работу, так что опыт у меня был, и несложно было придумать сколько-нибудь подобающих случаю причин… — В общем, настроение у меня значительно улучшилось, и я с большим удовольствием шел по улицам М-а.
Последней неприятностью этого вечера был ливень с градом, накрывшие меня на полпути к дому. Он начался неожиданно, словно бы откуда-то подкрался и взрезал небо над моей головой. Хлынула вода, крупные градины с шумом рушились па землю и разлетались вдребезги. — Второй раз в жизни видел такой град. — Улицы мгновенно опустели, даже огни в домах погасли, — точно бы все вдруг вспомнили, что на дворе ночь, и пора спать; фонари словно бы потускнели. И я, весь без остатка мокрый, уныло шлепал по лужам. Настроение опять упало и начало соответствовать окружающей действительности. — Серой, сырой и грязной. Хорошо хоть (и тоже, кстати, примечательно), что от града я не потерпел никакого ущерба: он не прекращался, пока я шел до дому, но ни одна градина в этот вечер на меня не упала…
…Заснул я сразу, как только тело почувствовало мягкий уют постели. — Надо отметить, что явился я домой часов около двух ночи, и такой мокрый, что воду из туфель пришлось прямо-таки выливать. — Спал я опять безобразно. Что мне только не снилось!.. — Широкое поле, заросшее дикими травами. Огромный, высокий лес на краю поля. Неизвестные животные ходили по полю, из-под ног у них взвивались ввысь перепуганные птицы. Иногда животные подходили к моей постели, с любопытством разглядывали меня. — Затем отходили, и на их место являлись другие, не менее диковинные. Временами они поднимали морды я протяжно ревели, словно бы звали кого-то… В какой-то момент земля задрожала от грузного шага. — Нечто огромное откликнулось, видимо, на зов зверей. — Я чувствовал, как медленно и неотвратимо приближается ЭТО ко мне. — Шаг. Еще шаг… Я силился вскочить, хотя бы приподняться с кровати. — и не мог. Топот все приближался. — Меня обдало мощной волной леденящей злобы; словно бы ветер, густо напитанный ею, нашел меня, настиг, обвил со всех сторон… — Я понял, что ЭТО почуяло меня и взяло след… С безнадежным ужасом глядел я на лес, зная, что ОНО должно появиться оттуда… Сердце мое, словно сорвавшись с привязи, прыгало в совершенно непредставимых местах. Я все напрягался в надежде хотя бы шевельнуться, двинуть рукой ли, ногой; мне казалось, что, если я смогу сделать хоть какое-то движение, тело мое сразу обретет свободу..
Над лесом уже всплывало облако густой пыли, поднятой идущим чудовищем… С беспорядочным треском ломались деревья. …Еще один огромный клуб взметнулся вверх; и в тот миг, когда уже вот-вот из рассеивающейся пыли должны были выступить очертания громадной лапы, — тело мое обрело свободу; я дернулся и… проснулся.
Тишина. Неподвижный ночной воздух словно бы держал комнату в оцепенении. Темные предметы затаились и как будто желали быть незамеченными. Молчание. Ни звука… Только часы громко и равномерно отрабатывали свой шаг, но и они не нарушали, а скорее подчеркивали многозначительную тишину.
Некоторое время я лежал без движения, настороженно прислушиваясь. Но ни звука не раздалось нигде.
Немного успокоившись, я выкурил сигарету и жадно выпил кружку воды (имею такую привычку — пить воду по ночам. Ставлю с вечера у изголовья, под кровать, полную кружку, — пояснил Володя). — Полежав после этого еще немного, я отвернулся к стенке и опять заснул.
И опять!..
Колыхающуюся, синюю тьму словно бы выцветили. Она дрогнула и начала беспорядочно мутнеть, белеть; как если бы несколько капель молока пролили в стакан воды… Еле-еле заметно в этой мути промелькнуло и исчезло уже знакомое мне поле, затем лес… Словно бы я летел во мгле с большой скоростью, едва успевая отмечать знакомые пейзажи па своем пути… — Я уж не знал, сплю или грежу… Стало прохладно, резко запахло сыростью, и еще… я не мог понять — чем. — Древним… неведомым… невозможным…
«— Ни ветра… ни скрипа… туман седой… бледнеет небо вдали… Болотные боги стоят над водой и слушают сердце земли… Недвижные лица подняв в рассвет… старинную думу тая… я ищут глаза потерянный след… и ноздри — тепло жилья…»
Глухие, тайные голоса звучали откуда-то из неизвестного далека, словно бы вырывались из-под каких-то завалов, огибали неведомые преграды, и текли ко мне, и находили меня… Они клубились, они качались во мгле, и туман скрывал их…
Эти монотонные распевы были еще непонятней (и, я чувствовал, — еще страшнее) первого сна. Невнятные, медленные голоса словно бы надавливали, вжимали меня в кровать, опутывали, держали, не давая пошевелиться; я чувствовал, что в неудобном положении отлежал руку, она онемела… Но, завороженный мерным речитативом, не мог шевельнуться…
«— По древнему умыслу, силой чар заброшена в мир людей болотная тайна, неведомый дар… проклятье грядущих дней… живое зерно невиданных бед… заветной мести сосуд. — Болотные боги глядят в рассвет… недвижно глядят и ждут…»
— Что бы вы сказали, приснись вам такое?.. — спросил Володя.
— Вот уж не знаю… Я даже не понял, что к чему.
— И я тоже ничего не понял. Мне пропели все это несколько раз, — и было такое ощущение, что поют специально для меня… что я должен знать эту песню… — Но я ее не знал. В конце концов, мне удалось проснуться…
Когда я проснулся, невыносимо болела рука. Я почти не мог двигать ею… — Болела и была холодной… Несколько часов прошло прежде, чем я смог более или менее сносно владеть ею.
— Да!.. — словно бы вспомнил Володя, — надо бы упомянуть еще один любопытный факт. — Проснувшись, я нашел кружку с водой совершенно нетронутой. А сигарета, переломанная пополам, валялась на полу.
— Да-а…
— Я произнес примерно то же самое. Только гораздо более трагически. — Ибо проснулся я, уже твердо и безнадежно зная, что вчера что-то произошло. Странное. . если не страшное… — Немного погодя, набравшись чуть больше мужества, я признал, что произошло это, собственно, не то чтобы где-то «в мире», а именно со мной…
И я стал разбираться. Я перебрал сколь возможно тщательно весь свой сон, все слова приснившейся песни (эхо их, казалось, все еще звучало во мне), — но ничего ровно не прояснил. Кроме того, что и так было ясно: сон мой поведал мне о каком-то предмете (или же существе), связанном с болотами. — Проклятый в древние времена, этот предмет оказался на земле, среди людей, и, если я все правильно понял, обещал в будущем различные беды. Так, что ли?.. — Вроде бы так: но неясным оставалось самое главное, — зачем мне все это приснилось.
— Вы можете подумать, что я принял свои кошмары слишком серьезно, — прервавшись, сказал Володя. — Может быть… Но я бы тоже не придал им большого значения… при нормальных обстоятельствах. При трезвом размышлении. — Но «нормальных обстоятельств» не было… — Впрочем, об этом позже. — И «трезвых размышлений» тоже. — Ибо еще до всяких размышлений, с самого момента пробуждения, — у меня было достоверное чувство, абсолютная уверенность в серьезности, в значительности моих снов… — Абсолютная уверенность! — еще раз повторил Володя. — И она была сильнее любых логических сомнений, любых доводов рассудка…
Итак, я верил своему сну, но все равно ничего не понимал. — «Может быть, мне приснился чужой сон?..» — в порядке бреда предположил я. — «Предназначенный кому-то другому, понятный ему и нужный… Но как это может быть?..»
«— А может, это предупреждение?.. — пришло следом на ум другое предположение. — «Может, я должен кого-то предупредить?.. Или даже… всех?..»
«Но почему именно я?.. И — кого?.. Да и — о чем предупреждать?..»
Много чего еще лезло я голову, но в итоге так и не сложилось из хаоса мыслей ничего путного. — В конце концов, махнув на эти проблемы здоровой левой рукой, я поднялся с кровати…
Автор: Виктор Альбертович Обухов.
Источник.
Новость отредактировал Qusto - 17-02-2019, 13:07
Ключевые слова: Предки амулет ужас