На ведьминой заимке
Сумрачное утро медленно, но верно наступало на лес. Тьма уходила неохотно, цепляясь за кусты и прячась за деревьями. Стояла напряженная, словно звенящая, тишина.Пожилая женщина в длинном платье, подвязанная темным платком, остановилась, опираясь на суковатую палку.
– Дождь, видать, будет. Ну, дай Бог, успеем добраться.
– Бога нет, – сообщил ее спутник, мальчик лет десяти, затем спросил: – Баба Катя, а мы куда идем-то?
Женщина вздохнула, подняла было руку - перекреститься, да под взглядом пытливых синих глаз внука, вернее, внучатого племянника, передумала.
– К сродственнице моей, Евдокии. Погостишь у нее с недельку-другую на заимке.
– Это к той, что ты Дунька-ведьма зовешь?
Тронувшаяся с места баба Катя встала как вкопанная.
– Никак подслушивал?
– Я случайно! Честное пионерское.
– Ленька, ты ж обещал, что не будешь поминать ни пионеров, ни деда с отцом!
– Баба Катя, лес вокруг. Савка-полицай в деревне остался. А чего на недельку-другую? Наши немцев побьют, дед за мной приедет, а я в гостях. И так к школе опоздали.
– Некогда языком молоть, путь не ближний! – Баба Катя довольно шустро двинулась дальше, забыв про палку. Мальчик широко зашагал рядом, размахивая узелком с нехитрым имуществом.
Надолго женщины не хватило. Вскоре она замедлила ход, а на краю полянки и вовсе остановилась отдышаться.
Ленька пробежался вокруг и вернулся.
– Баба Катя, там дерево поваленное, пойдем, сядешь отдохнешь.
– Не хотелось бы, место тут уж больно нехорошее. Да, видать, придется, – бормотала женщина, плетясь к найденному Ленькой дереву.
Потихоньку бормотала, но мальчик услышал. После того как баба Катя, кряхтя и охая, уселась, спросил:
– А почему нехорошее?
Вместо ответа женщина показала рукой на противоположную сторону полянки.
– Холмики какие-то… это что? – спросил Ленька.
– Пристанище душ неприкаянных, – вздохнула баба Катя.
– Непонятно ты объясняешь, – Ленька, собравшийся сбегать к холмикам, обернулся.
– Самоубийц здесь хоронили со всей округи. На общем-то кладбище – грех, вот и нашли местечко. А душеньки неотпетые, неуспокоенные маются. Привидениями по лесу летают. Правда, врать не буду, вреда никому не творят, а пугать пугают. Ты лучше туда близко не подходи.
– Баба Катя, не бойся. Это суеверия. Бабкины сказки. Смотри, вон даже табличка на палке сохранилась.
– Сказано, не ходи! Могилки старые, провалишься в яму. Ладно, посидели, дальше пошли. Мне до комендантского часа обернуться надо.
Дальше двинулись уже не так торопко. Леньки ненадолго хватило так плестись. Он стал забегать вперед и сходить с тропки. Наткнулся на обложенный камнями родник и позвал спутницу. Та послушно свернула с тропы, обрадовавшись возможности отдохнуть. Не рассчитала свои силы, путь трудным оказался. Мелькнула мысль, а не Дунька-ведьма ли порчу наслала, что ноги не идут. Баба Катя потихоньку перекрестилась: «Упаси Господь от ведьминских проклятий».
– Это Змеиный родник, – пояснила Леньке. И, предваряя расспросы, добавила: – В жару на этих камнях змеи любят греться.
Мальчик, усевшийся на один из камней, соскочил, отошел на несколько шагов и сказал:
– Баба Катя, ты не подумай, я змей не боюсь, просто не люблю. Скользкие, мерзкие.
– А сейчас ты их и не увидишь. Они, как осень начинается, в норы свои уползают.
Отдохнув у родника, путники двинулись дальше. Лес поменялся. Чаще встречались ели. Некоторые были изогнутой причудливой формы. Попался участок, где ели стояли черные, обугленные. На земле даже мох и трава не росли.
– Пожар, наверное, сильный был? – предположил Ленька.
Баба Катя ответила:
– Может, и был, да вот только никто ни огня не видел, ни дыма. Говорят, черти для ада здесь дрова заготавливают. Так и зовут эту часть леса: Чертова просека. Ну, считай, половину прошли. Осталось болото обогнуть.
Остаток пути двигались молча. Ленька тоже устал. Однако, когда они вышли к бревенчатому домику на невысоких сваях, воскликнул:
– Ух ты! Избушка Бабы-яги.
– И кто из нас в сказки верит? – ехидно спросила баба Катя. – На сваях дом потому, что по весне заливает. Тут река неподалеку.
Она поднялась по деревянным ступенькам и вошла в открытую дверь, Ленька зашел следом и завертел головой, осматривая просторное светлое жилище, не похожее на пристанище ведьмы. Хозяйка домика стояла у стола спиной к вошедшим. Высокая, худая, в длинном черном платье и в черном же платке, из-под которого по спине до пояса струилась змеей коса.
– Что, Катерина, и Дунька-ведьма понадобилась? – спросила она, не оборачиваясь.
– Здравствуй, Дуня, – залебезила баба Катя.
Хозяйка издала короткий смешок и обернулась. Гости попятились под пронзительным взглядом карих глаз. Всмотревшись в Леньку, Евдокия сказала задумчиво, скорее, утверждая:
– Захара внук.
– Его-его, брата моего родного внучок, Ленькой звать, – закивала баба Катя. И неожиданно бухнулась на колени: – Выручай, Евдокия! Не к кому мне больше податься.
– Поднимись, – коротко приказала Евдокия. – Вон на лавку сядь. А ты, дедов внук, – обратилась к Леньке, – иди во дворе погуляй. Нам наедине поговорить нужно.
Ленька хотел возразить, но побоялся сердитой хозяйки. Как только мальчик вышел, баба Катя всхлипнула пару раз, видимо, пытаясь разжалобить собеседницу. Не получилось.
– Сопли не распускай. По делу сказывай, – хозяйка насмешливо уставилась на гостью.
Баба Катя тяжко вздохнула:
– В деревне нашей часть немецкую расселять будут. До того комендант лишь был да трое полицаев. Один местный, Савка, двое пришлых. А отец Ленькин – красный командир. Да и Захар в большие начальники выбился, сама знаешь. В прошлом году мы всей семьей у него в столицах гостили, я сдуру и предложила: привози, мол, Леньку к нам на лето. Теперь все через то сгинем, – женщина заплакала уже непритворно, но быстро взяла себя в руки и продолжила: – Вот ты быстро узнала, что Ленька Захаров так похожи. Вдруг кто из соседей донесет? Да и мальчишка своим отцом хвастает, что скоро он всех врагов победит. Галстук красный еле уговорила в саду зарыть, спрятать. На днях Савке к двери плакат прикрепили «Смерть предателям». Тот пообещал, если найдет, кто это сделал, шкуру живьем спустит. А ведь это Ленька постарался. Я накануне видела, как он на большом листе что-то рисует, да внимания не обратила. Дуня, приюти мальчишку. За него ведь нас всех перевешают.
Евдокия подумала и сказала:
– Оставляй, – глаза ее при этом нехорошо сверкнули, но баба Катя сделала вид, что не заметила, хоть и помнила, как подло поступил с Евдокией когда-то давно ее брат.
Но страх за свою жизнь, за жизнь собственных детей и внуков перевесил опасение за Леньку. «Не убьет же Дунька-ведьма мальчишку, а надежнее, чем у нее, нигде его не спрячешь», – успокоила женщина свою совесть.
– Зови мальца, обедать будем, – распорядилась хозяйка.
– Да я пойду, Дуня, до темна вернуться надо, – отказалась баба Катя.
– Неволить не буду. Иди.
Женщина быстро, видимо, опасаясь, как бы Евдокия не передумала, выскочила наружу. Попрощалась с Ленькой, игравшим во дворе со щенками. Напоследок сказала:
– Тебя обедать зовут, – и пошла прочь.
Мальчик сполоснул руки под висевшим на улице рукомойником и легко взбежал по ступенькам.
– Садись, – кивком указала за стол хозяйка, сама же ловко вытащила из печи небольшим ухватом котелок с варевом, расставила алюминиевые миски.
– Вам помочь, бабушка Дуня? – спросил Ленька.
– Сама управлюсь. И чтоб никаких бабушек. Я тебе – Евдокия Ниловна. Запомнил?
Мальчик молчал до конца обеда. Затем поблагодарил и сказал:
– Давайте я посуду помою. Только скажите, где надо.
Евдокия усмехнулась:
– Вежливый. Ну мой, коль охота есть. За сараюшкой бочка с водой и таз. Да заодно собакам еды вынеси, – хозяйка протянула старую кастрюльку.
– А как у щенков клички?
– Никак. Как захочешь, так и зови.
Когда Ленька, забрав посуду и корм собакам, вышел, Евдокия открыла сундук, покопалась в вещах и достала деревянную шкатулку. Открыла, слегка помедлила и извлекла оттуда венок от фаты. Тканевые цветы, когда-то белые, пожелтели от времени.
– Ну что, Захар, – обратилась Евдокия к бросившему ее много лет назад накануне венчания жениху, – ты надо мной посмеялся, теперь мой черед. Весь в тебя внук и с лица, и нравом. Знаю, нет для тебя никого дороже – кровь от крови твоей, плоть от плоти твоей. Сердце, небось, заходится от неизвестности. Придет время, от радости вздрогнет: выжил малец в лихолетье. Да только недолгой радость та будет. Ох, недолгой.
Женщина зловеще засмеялась. Спрятала венок, подошла к двери. Ленька сворачивал за сарайчик, щенки дружно семенили за ним.
Евдокия вгляделась в даль, во что-то, только ей видимое, и сказала уже себе:
– Тьма, тьма сгущается вокруг. Зло торжествует. Мое время. Ведьминское. Что же так нерадостно? Видать, и для ведьмы «сторонка родная» не звук пустой.
Она присела на ступеньки, сама не заметила, как по щекам потекли слезы. Зато это заметил Ленька, возвращающийся с чистой посудой.
– Евдокия Ниловна, – присел он рядом на ступеньку, – не плачьте. У всех сейчас горе. Война. Плакать не надо. Мстить надо. Врагов бить надо.
– Мстить, говоришь? – Евдокия с интересом глянула на мальчишку, слезы высохли. – Пойдем-ка, мститель, сарай дровяной в порядок приведем.
Остаток дня занимались хозяйством. А в ночь хозяйка кинула для гостя на лавку волчью шкуру, подушку и лоскутное одеяло. Ленька затих сразу, да и Евдокия, что было для нее нехарактерно, быстро уснула.
Утром встала рано. Растопила печь, поставила воду в котелке, принялась ловко чистить картошку, поглядывая на безмятежно спящего Леньку. Решила было подумать, как его извести, чтоб по Захару больней ударить, да отложила. Не к спеху. Неожиданно сердце пропустило удар и забилось, мысли заметались. Евдокия знала эти ощущения – так всегда бывало перед видениями. Приготовилась и почувствовала. Идут. Трое. За мальчишкой идут. А потом увидела. Всех троих до каждой мысли их потаенной, до каждой черточки высмотрела. Гнев заставил ноздри затрепетать, а губы сжаться. Никто не посмеет отнять у нее мальчишку. Слишком долго ждала она возможности отомстить. Никто!
Евдокия соскочила, расплела косу, скинула платье, оставшись в длинной белой рубашке.
– Ну, Катерина! Не смогла умолчать, сразу сдала Леньку. Чтоб у тебя за это язык отсох. Тьфу, напасть, чтоб тебе пропасть!
Ведьма плюнула на пол и растерла босой ногой плевок. Открыла дверь. Подхватила тряпицей котелок и принялась плескать на ступени кипяток, приговаривая:
– По земле стелись, ветром несись, пути разведи, глаза отведи. Туман, туман, навей дурман, нагони страх, оставь впотьмах.
От ступенек поднялось легкое белое облако и понеслось в сторону леса, медленно увеличиваясь в размерах, клубясь подобно дыму и приобретая зловещий кроваво-красный оттенок.
Евдокия метнулась к столу, схватила нож, отрезала прядь волос, свила в змейку, швырнула в топку печки. Туда же последовали скрученная из веревки петля и кусочек угля. Затем ведьма резанула себя по запястью и протянула руку над огнем, кровь струйкой потекла в пламя, шипя и спекаясь с брошенными раньше предметами в один красный шар.
– Прах к праху, тлен к тлену, земля к земле, из змеиных нор, из-за дальних гор, из адова пекла приди, врагов изведи, не спасет и крест, когда страх душу ест.
Шар запульсировал и лопнул тысячей брызг, поднявшихся вместе с дымом в трубу.
Ведьма затерла рану на запястье золой, кровотечение прекратилось.
Сполоснула нож, надела платье. Заплетать косу не стала, накрыла волосы платком. Прошептав: «Нет надежней колдовства, чем заряженная берданка», – достала из-под лавки холст, развернула, проверила ружье, вновь завернула, сунула обратно. Затем сама повалилась на эту же лавку без сил. Ее потряхивало – знобило. Погружаясь в короткий восстанавливающий сон, успела почувствовать, как кто-то накрывает ее одеялом. Не кто-то – мальчишка, жертвенный агнец, которого она… которому она… потом придумает что сделать. С этими мыслями ведьма и уснула…
Демьян Кривой на все лады мысленно костерил Савелия, черти понесли в лес в такую рань, все выслуживается перед комендантом и им с Остапом никакого покоя не дает. Еще туман этот. В двух шагах ничего не видать. Полицай поежился. Пахнуло в лицо сыростью, запахом только что вскопанной земли. Детство вспомнилось. Забрел как-то в тумане на кладбище. Долго плутал между могилами. Перепугался до того, что лицо перекосило. Да так и осталось. Неожиданно Демьян понял: он отстал от остальных. Позвал громко:
– Савелий! Остап!
Никто не отозвался. Стояла особенная звенящая тишина. Туман клубился как дым, словно щупальцами тянулся, постоянно меняя форму. Демьян сделал несколько неуверенных шагов. Впереди показался смутный силуэт человека в плаще с капюшоном.
– Савелий, Остап, – на этот раз Демьян позвал тихо и внезапно вспомнил: никто из дружков не носит такой плащ.
Он достал пистолет и стал осторожно приближаться к чужаку. Человек не двигался, стоял лицом к полицаю, опустив голову. Что-то странное было во всей его фигуре. Демьян сделал еще пару шагов и замер. На лбу и спине выступил ледяной пот. Человек не стоял. Он висел в петле, привязанной к толстой ветке. Откуда-то подул холодный ветер, раскачивая тело висельника. А потом повешенный начал медленно поднимать голову.
Демьян вскрикнул, развернулся и кинулся бежать, забыв про оружие. Он бежал, пока не споткнулся и не упал на землю. Рука с пистолетом угодила в невысокий холмик. Земля стала осыпаться. Демьян уперся уже обеими руками, но продолжал вперед головой съезжать в какую-то яму. Он пытался пятиться назад, но не остановился, пока не уткнулся во что-то деревянное. Туман отступил, открыв старую могилу и угол гроба. Полицай сначала оцепенел от ужаса, затем по-бабьи взвизгнул, извернулся, окончательно свалился в яму и попытался оттолкнуться от гроба уже и руками, и ногами. Ему удалось выпрямиться и ухватиться за край могилы. От этого рывка крышка гроба сдвинулась, и ноги полицая провалились внутрь. Раздался хруст костей обитателя домовины. Отчаянный страх словно подкинул вверх. Демьян выскочил из могилы и пополз на четвереньках, старательно огибая встречающиеся холмики могил. «Без крестов. Почему без крестов?» – заметалась мысль. Он остановился, тяжело дыша. Туман вновь слегка отступил. На земле лежала деревянная табличка. Можно было разобрать буквы. Демьян прочел надпись. Волосы на голове зашевелились. Его собственные имя и фамилия, дата рождения и еще одна дата – сегодняшний день. «Вот тебе и крест. Крест… крест…» – полицай лихорадочно рванул ворот рубахи и достал крестик на суровой нитке. Слова молитвы никак не вспоминались, он зашептал: «Господи, спаси, Господи, спаси», – поднялся на коленях, сложил руку в щепоть, хотел перекреститься и уперся взглядом в уже знакомый плащ.
Повешенный стоял напротив, лицо скрывал капюшон, обрывок веревки свисал на грудь. Демьян вскочил на ноги. Повешенный сделал шаг к нему. Полицай попятился. Еще шаг – Демьян снова попятился и, споткнувшись, кубарем полетел в свежевырытую могилу. Он не ударился (гроба на дне ямы не было), но остался лежать в странном оцепенении. Сверху на него упал какой-то предмет. «Мой пистолет», – сообразил полицай и взял оружие, машинально взведя курок. Стены могилы зашевелились, и из земли высунулись полуразложившиеся руки. Они не потянулись к Демьяну, а принялись соскребать и скидывать на него землю. «Живьем закопают», – пронеслось в голове полицая. Существовал лишь один способ избежать мук удушья. Демьян засунул пистолет в рот и нажал на спусковой крючок.
…Остап, самый молодой из троих, туману обрадовался. Он намеренно приотстал от дружков, достал из кармана плоскую флягу и приложился к горлышку. Сделав глоток, удовлетворенно крякнул – крепок спирт. Зря комендант ругался, не разрешал из цистерны спирт брать, врал, что яд. Все послушались, поверили, дурни, а он, Остап, исхитрился фляжечку набрать. По животу, а затем и всему телу разлилось приятное тепло. «Эх, хорошо! Еще б водицы испить», – парень с хрустом потянулся.
Он прислушался, откуда-то справа донеслось журчание воды. Остап пошел на звук. Туман слегка развеялся, и среди деревьев показался обложенный гладкими камнями родник. Остап прилег на камни и долго с наслаждением пил чистую ледяную воду. А когда поднялся, увидел плавающую в прозрачной воде прядь длинных черных волос. Парень не отличался брезгливостью, но тут его передернуло от отвращения – волосы напоминали змей, а их Остап боялся, сколько себя помнил. Он, городской житель, никогда не сталкивался с ними близко, видимо, отложились в памяти побасенки приезжавшей погостить бабки. «Не спи с открытым ртом, змея заползет и нутро выест». «Волосы» зашевелились. «Змеи, водяные змеи», – пригляделся получше парень. Мелькнула совершенно безумная мысль: а вдруг он проглотил одну, когда пил воду. Словно в ответ на эту мысль, внутри что-то заворочалось, обжигая, паля нестерпимой болью. Остап согнулся, прижав руки к животу. Краем глаза он увидел подползавшую черную большую змею. Змея приподняла голову и зашипела, высовывая раздвоенный язык. Остап кинулся бежать. Придерживая живот, в котором что-то продолжало ворочаться и жечь, он плутал между деревьями в густом тумане. Неожиданно деревья кончились, и туман опал. Остап увидел, что стоит на маленьком островке суши, а кругом болото. Покрытые зеленью кочки с красневшими кое-где ягодами клюквы зашевелились. И из каждой начали выползать на поверхность змеи – тысячи, миллионы змей. В глазах потемнело. Остап попытался бежать и по пояс провалился в трясину. Он стал выбираться, но чем больше барахтался, тем глубже и вернее засасывало болото. И до самого конца Остап слышал ужасающее змеиное шипение.
…Савелий не сразу заметил отсутствие остальных. Он зло скрипнул зубами, подумав: «Вернусь – сочтемся». Один справится. Уж с бабой и пацаном справится. Жаль, нельзя сразу щенка прихлопнуть. Дед – крупный военспец, папаша – комбриг, за такую «птичку» знатно наградят. В другое время не сунулся бы в лес в такой туман. Но сейчас край как были нужны деньги, да и расположение новых властей не помешает. Савелий присмотрелся, увидев впереди обгорелые стволы елей. Все правильно – вот Чертова просека. Половина пути пройдена. Откуда-то издалека повеяло запахом гари. Как-то разом припомнились связанные с этим местом байки. Раздался звук топора: на Чертовой просеке рубили деревья. Савелий перекрестился, сплюнул и двинулся дальше.
Из тумана навстречу словно выплыла высокая красивая женщина в черном. В руках она держала древко косы. Лезвие только угадывалось, скрытое туманом.
– Здравствуй, Савка. А я уж заждалась.
– Ты… ты… кто? – попятился от неожиданности Савелий.
– Не узнаешь? – женщина хрипло засмеялась.
От смеха лицо ее затряслось и принялось сползать вниз, обнажая кости.
Савелий выхватил револьвер, выстрелил, не целясь, и закричал:
– Сгинь, нечистый дух.
Только сморгнул, а впереди никого нет. Подумал: «Не буду больше у Степанихи самогон брать, видать, не врут, что она туда мухоморы добавляет. Вон, что привиделось».
Савелий решительно двинулся вперед. Шел долго. Звуки топора стихли. Проклятый туман сгустился – руку вытянешь, и не видать ее. По всем прикидкам, Савелий уже должен был дойти до болота, но, когда туман рассеялся, он по-прежнему находился на Чертовой просеке. В самом ее центре. На небольшом пятачке голой земли, окруженном черными от копоти елями. Внезапно подул ветер. Словно принесенные им, из-за деревьев появлялись люди и становились плечом к плечу. Савелий знал всех. Ведь он их и убил. Партизанку Полину, раненого красноармейца, бабку, его спрятавшую, школьного комсорга, еврейского мальчишку и еще многих других. Они стояли, измученные, истерзанные, поддерживая друг друга, и молчали. Но это молчание говорило красноречивее слов. Воздух пропитался болью, отчаянием, злостью, ненавистью. А еще стойкостью и невероятным мужеством. Казалось, сама Смерть растрогалась и отпустила жертвы расправиться с палачом. Савелий понял – пришел его последний час. Полицай трясся от страха, но не собирался сдаваться. Он достал револьвер, а второй рукой взялся за висящий на шее крестик. Но люди не двигались. Они ждали. Земля под Савелием затряслась и разверзлась, открыв бездну с бушующим на дне пламенем. Палач падал в огонь, испытывая все муки, какие причинил другим. Все до одной…
Евдокия проснулась после короткого сна полной сил. Она чувствовала – врагов больше нет. На столе стоял котелок со сваренной картошкой, лежали хлеб и миски с ложками. «Мальчишка постарался», – подумала Евдокия и невольно улыбнулась. Со двора зашел Ленька, сказал хозяйке:
– Доброе утро!
Они позавтракали, и мальчик с серьезным видом произнес:
– Евдокия Ниловна!
– Зови уж бабушкой Дуней, – махнула рукой женщина.
– Бабушка Дуня, я тут подумал. С тобой поживу. У бабы Кати помощников много, а ты одна в лесу, без защитника. И мужские руки в доме нужны.
– Живи, – разрешила растерявшаяся Евдокия.
Ленька заметно обрадовался и сообщил:
– Ну я пойду, воды из реки в бочку натаскаю, а то на дне осталось.
Он подхватил пустое ведро и весело запрыгал по ступенькам. Со двора донесся его голос: «Джульбарс, Верный, за мной» и щенячий лай.
Евдокия подошла к окну. Она посмотрела вслед убегающей компании и подумала вслух:
– Как бы его извести, чтоб боли не почувствовал? Ладно, потом решу, время еще есть.
– Да ничего ты, Дуняша, Леньке не сделаешь, потому как душой к мальчишке прикипела, – раздалось за спиной.
Только один человек называл ее Дуняшей. Евдокия резко обернулась и воскликнула:
– Захар!
Он сидел на лавке. Красивый, молодой. С ясным взглядом синих, как у Леньки, глаз. Такой, как тогда, в пору их с Евдокией юности. Женщина похолодела: ведь если Захар здесь в таком виде, то…
– Да, я умер, – просто ответил Захар на незаданный вопрос.
Дикая ярость затопила ведьму, она схватила нож, по рукоять воткнула в столешницу и закричала:
– Как ты посмел умереть, пока я тебе не отомстила!!! Как ты посмел?!
– Не бушуй, Дуняша. Времени у меня мало. Знаешь ведь, надолго нас не отпускают, – Захар печально улыбнулся. – Тут вот какое дело… Ленька один у нас остался. Вся семья погибла. А доверить его могу лишь тебе. Так получилось. Катерина без выгоды шагу не ступит. Одно дело – внука брата-начальника привечать, другое – сироту воспитывать. Дуняша, ты дар речи-то ей верни. Какая-никакая, сестра она мне.
– Заклятие, в сердцах сказанное, долго не держится. А Катерине пару неделек помолчать не повредит, – отмахнулась Евдокия, и тут до нее дошло. – Как это: Леньку мне? Ты это что удумал, Захар? Я же ведьма! Ведьма! Эй, ты где? Захар, вернись! Немедленно вернись!
На лавке, да и в доме никого не было. Лишь со двора доносился голос вернувшегося Леньки и звонкий лай щенков.
Автор - Наталья Алфёрова.
Источник.
Ключевые слова: Ведьма немцы колдовство сирота месть прощение