Дерево держится корнями, а человек семьёй
Многим казусам, происходившим в моей жизни, со временем находилось рациональное объяснение. Физика, химия, психология, а порой даже совсем не академическая наука астрология давали ответы на вопрос: "А что это сейчас такое было, а?" Однако не всё, ой не всё осталось объяснённым. Расскажу немножко о таких случаях, вдруг знающее сообщество что-то подскажет.Я никогда не была человеком, хоть сколько-нибудь серьёзно относящимся к мистике. Существование домовых, леших, бесов, русалок, а также левитации, реинкарнации и прочей чудесации всегда допускала как явления исключительно фольклорные и напрочь несерьёзные.
Обе мои бабушки однозначно обладали, как сейчас принято говорить, явными парапсихологическими способностями. Мамина мама всегда была (и по сей день остаётся) женщиной суровой и нелюдимой. Чёрные как смоль волосы, цепкий взгляд, прищуренных карих глаз, вечно недовольно поджатые губы – портрет бабушки, полгода назад справившей семьдесят пятый юбилей, почти не изменился за те годы, что я её знаю и помню. Только тонкая, едва заметная сеточка мелких морщинок, будто паутинка, легла на лицо. Осанка, стать, тонкие чуткие пальцы – всё осталось прежним, несмотря на возраст.
Отношения у мамы со старшей родственницей всегда, сколько помню, были натянутыми. Ругались они часто и навсегда заложили мне глубоко-глубоко в подсознание полное неприятие семейных конфликтов. По сей день домашние разборки у меня если и возникают, то длятся не более пяти минут и чаще всего имеют вид диалога – «Муж! Ты что натворил?! Ты дурак!», «Сама ты жена, дурак! Иди сюда, я тебя поцалую!»
Одну ссору мамы с бабушкой помню и вижу будто наяву. Учинили они разборки из-за шикарного набора бокалов. Те, тончайшего стекла и потрясающей красоты изделия, были подарены моим родителям на свадьбу и стояли в серванте, сохраняемые (по советской традиции) для торжественных случаев. Бабушка захотела, чтобы бокалы переехали в её сервант из нашего. Она-де и гостей чаще принимает, и комната у неё больше и нарядней, и стенка-горка есть, а не доживающий свой век старый сервант, как у нас. Мама воспротивилась. Бабушка прищурилась, бровью дёрнула и пошла прочь из комнаты, но, обернувшись на пороге, тихо процедила сквозь зубы: «Посмотрю я, как ты из них пить будешь». Вышла и даже дверью не хлопнула. Я, пятилетка, только тяжко вздохнуть успела. Дзынь! Дзынь! Дзынь! – бокалы в закрытом серванте покрылись мелкой сеткой трещин, и все разом сыпанули битым стеклом. Только тонкие стройные ножки блестели свежими сколами на верхушке.
Связана с бабушкой (как я думаю) и ещё одна история, которую мама рассказала мне в приступе откровенности. Она, совсем молодая тогда девчонка, вместе с подругами затеяла то ли гадания, то ли духовызывания, то ли ещё что из этой серии. Дело происходило в глухой крымской деревушке. Из жителей деревни на тот момент осталось с полдюжины древних старух да полстолька же стариков. В хозяйстве никого, кроме чахлых кур не было. Подруги заехали к маме, чтобы помочь упаковать вещи – бабушке квартиру дали.
Чаю, значит, напились, сидят, гадают. Бабушка не любила весь этот гомон, хохот, как с вечера ушла к себе в закуток, так и не показывалась. С маленьким окошком закуток, с единственной дверью, ведшей в зал, где сидели девчонки. Время позднее, но до полуночи ещё сколько-то времени было. Ну, в такое время чем лучше всего заниматься? Духов вызывать, конечно! Вызвали. То ли иголкой там как-то маячили, то ли блюдцем, я не помню деталей, но в самый торжественный момент, когда все наговоры уже были произнесены и пятеро смехотушек затаили дыхание… ничего не произошло. Ну, то есть часы зловеще не начали отбивать неправильное время, в окна не заглядывали чёрные тени, свет не мигал, а блюдце не пошевелилось, хоть и толкали его девичьи пальцы старательно. Видимо, векторы приложения сил как-то друг друга скомпенсировали.
Ну и ладно, решили девицы, на нет и суда нет. Надо бы ещё чайку заварить… Открылась дверь. Не внутрь, а наружу дверь открылась (как ей конструкцией и предназначалось). В зал вошла свинья. Не толстая упитанная хавронья с весёлым пятачком, а… поджарая какая-то, стройная, что ли. И большая, несоразмерно большая для свиньи. Щетина чёрная, клыки белые, но при этом грязные какие-то. Всхрюкнула зло, да и побежала к столу, за которым гадальщицы сидели. Эх, говорит мама, как они из-за этого стола порскнули! Тараканы так от внезапно зажегшегося света не бегают! Кто на стол, кто в шкаф пустой, а кто и НА шкаф взметнулся. Свинья табуретки раскидала, окинула взглядом зал, пятаком поводила - и на выход. Двери, правда, за собой не закрыла, невоспитанное животное.
Со смехом мне мама об этом рассказывала, но не с весёлым, а несколько нервным. И оглядывалась постоянно.
Необъяснёнными остались несколько моментов. Кто к дому подошёл, так, что собака во дворе и не взрыкнула на пришлого? Кто дверь открыл? Откуда вообще взялась странная животина в селе, где последних курей доедали? И почему, кстати, бабушка на шум и визг вышла только тогда, когда маму трясущимися руками подруги со шкафа снимали?.. Кто ж знает…
Папина мама была полной противоположностью своей сватье. Маленькая, домашняя, уютная какая-то. От бабуленьки всегда… будто свет исходил. Невидимый, но такой тёплый и ласковый, добрый и живительный, как солнышко весеннее. Врать бабушке было бесполезно. Посмотрит молча тебе в глаза своими голубыми глубокими озёрами, и язык отказывается кривду озвучивать. Лес она знала и чтила, дома, бывало, шепоточки шептала по углам, в баньку, опять же всегда с присказкой. Заболит голова: "Баушка, милая, спой колыбеленку!" Положит бабуля руку на голову и поёт тихо-тихо. Странно, но ни одной колыбельной её не помню. Остался в памяти только треск дров, в печке горящих, звонкая песня сверчка, угнездившегося за подоконником, ветер за окном – всё помню, а вот слова бабулиных песен стёрлись из памяти. Пела баушка. И переставало болеть то, что болело. Голова, зубы, коленки, во дворе сбитые.
Не любила бабуля, когда вокруг неё шум-гам поднимался. Не любила болеть: "Нешто вам, молодым, заняться больше нечем, как со мной, старой, носиться! Я уж отжила, теперь ваше время пришло Бога радовать!" Она, признаться, и была тем человеком, кто веру в невидимую доброту и любовь во мне поселил. В ту доброту и любовь, которую мы Богом называем. "Созданы мы по образу и подобию Его, – говорила бабушка. – В каждом из нас крупица Его живёт! В ком-то боле, в ком-то мене. Но в каждом она есть! Поддерживать надо в себе свет, что Создатель зажёг, да стараться этот свет во всяком человеческом существе разглядеть. А коли видишь, что затухает искра Божья в ком-то – помоги ему! Хотя бы мыслями помоги! Душой к неразумному потянись, ведь малая толика добра как хворост хрустящий в затухающий костёр добра упадёт, поможет неразумному Бога в себе разглядеть!"
При этом бабуленька не была истовой христианкой, в церкви местной не мельтешила, на службах не застаивалась. Тихо жила, четверых детей вырастила. Одного боялась. Боялась, что умрёт неожиданно да тем самым хлопот прибавит родне, трауром день в календаре опечалит. За год до смерти заволновалась сильно. Лёнчика бы, говорит, в последний раз увидеть. Лёнчик – папа мой, последний, поздний ребёнок, радость родительская – и не помышлял тогда на Родину ехать. Середина девяностых, жуть, развал, нищета, границы с таможнями, сами знаете, как всё тогда было.
А однажды вдруг подхватился:
– Еду, - говорит.
- Э-эй, папенька, - кричу я, - а как же я?!
А на тебя, - говорит, - денег нету, дорОга дорогА.
Я тогда только-только работать начала, зарплата куцая, да и ту неизвестно, когда дадут.
- Ы-ы-ы, - кричу, - родитель ты бессовестный! Сам к бабуленьке едешь, а меня бросаешь! Не бывать тому!
В дальнейшем никакой мистики. Иду я по рынку, вся из себя в растрепанных чувствах, а тут лотошники-лотерейщики стоят. В те времена повсеместно таких точек было налеплено. Покупаю билетик (нет, не на последние деньги, как по закону жанра вроде бы положено), но с тайной мыслью в голове: " Хочу в Россию, к бабуле!" Да. Да-да! Выиграла. Не главный куш сорвала, естественно, но дорогу в оба конца оплатить хватило. Копейка в копейку – хотите верьте, хотите нет. Потом были моментальные сборы, билеты, совершенно нереальным образом выкупленные за пять часов до отхода поезда и прочие приятные совпадения.
За пару часов до того, как мы с папенькой, НИКОГО НЕ ПРЕДУПРЕДИВ, постучали в дверь родни весьегонской, бабуля заволновалась:
- Галюшка! Лёнчик едет!» – говорит она папиной сестре. – Ставь, Галюшка, тесто на пироги, не один ведь сыночек пожалует!
Приехали мы, встреча, слёзы. Бабушка тогда почти не видела, а всё ж разглядела потаённое.
- Хороший он у тебя будет, внученька, - тихо мне на ушко шепнула. - Береги его, людям он помогать будет.
И на живот мой незряче взгляд кинула. Я на тот момент и сама ещё не уверена была в беременности, какая уверенность на сроке в две недели?!
Вырос уже сынулька мой, двадцать лет по весне отпраздновали. Умный, сильный, красивый. В МЧС на работу пошёл, в университете профильном доучиваясь. Обошёл почему-то всех соискателей на должность. И тех, кто старше и опытней, и тех, кто с блатом. Ох, бабулечка, всё ты знала наперёд…
И умерла она тихо и покойно. Не мучаясь, не изводя себя и близких. Спать легла и не проснулась. И чёрным трауром не закрасила новый день в календаре. Почила ровно через тридцать три года после смерти своего мужа, в тот же самый день. И в смерти хлопот не принесла.
Ну вот, хотела про себя, балаболку, рассказать, про свои «потусторонности», а вышло, что родню живописала. Продолжать стоит ли? Что скажете, люди добрые?..
Ключевые слова: Бабушка способности потустороннее ведьма доброта авторская история популярное