Психопатическая Сказка
Сложилось так, что мой старинный приятель живёт в самом конце улицы Декабристов, а я обитаю в самом её начале. В конце улицы Декабристов, там, где раскинулась речка Пряжка, находится знаменитая психиатрическая лечебница, а там, где обитаю я, через дорогу расположился морг Максимилиановской Лечебницы, не менее известной.А приятель... Нет, к черту приятеля. Сначала о другом.
Работаю я на первом этаже дряхлого жёлтого дома, в старенькой, но уютной квартирке, с советской добротной мебелью. Здесь – самая весёлая в Питере организация, наш Кооператив «МордСправ», значительно облегчающий жизнь, смерть и прочую ерунду. Необходимый документ с помощью клея «Цемент» наносится на лоб визитёра, и его прогулки до инстанций становятся увлекательнее. Уж десять лет прошло – и ни одной недовольной физиономии от нас ещё не уходило.
Самая большая ответственность лежит на нашем главбухе Нинель, женщине, круглой, как булочка с изюмом. Так Нинель часто говорит сама о себе, да и булочки с изюмом у неё в почёте. Она каждый день рассказывает мне какую-нибудь байку – обычно уже после того, как Петропавловка отсалютует полдень.
- Янчик, слышишь?! Янчик-тараканчик!
Янчик – это я.
Поднимаю глаза: Нинель сузившимися глазёнками требует внимания. Она вещает, нависая над распухшим серым монитором как воздушный шар:
- А ведь не все знают, что булочку-то с изюмом здесь, в Питере придумали, аж при царе ещё. Пекарь-то был... – на усах Нинель вздрогнули хлебные крошки. – Такой усатый-усатый!
- Усатый. Как таракан.
- Царю хлебушек пёк. А к нему в тесто раз! – и таракан с потолка – оп! Жопой в тесто шлёп!
А вот дальше было самое интересное, а именно – повествование о том, как того таракана испёк заживо пекарь Филиппов, и бедный тараканий труп оказался в утренней сдобе какого-то генерала. Генерал, по воспоминаниям современников, походил на жировой пузырь на тонких ножках в белых штанишках. Обнаружив тараканью могилу за завтраком, он так затряс жирными щеками, что пол в комнате рухнул к чертям, а пудра, которая с генеральского лица осыпалась, похоронила под собой чахлую, тщедушную тёщу генерала, которой уж было девяносто восемь лет и сорок дней. Генерал, ясное дело, стремглав умчался с этой злосчастной булкой, нанизанной, как трофей, на шпагу для пущей наглядности. Три раза он поскользнулся в парадном, потом, наконец, втиснулся в карету. Пока тройка во главе с извозчиком перемещали генерала, покойного таракана и хлебное изделие в пекарню господина Филиппова, на улицу Садовую, генеральские щёки, бледные и рыхлые, как зад их владельца, яростно вжимались в окошко, а поросячьи глазки искрились злобой.
Выбив дверь пекарни с ноги, генерал сказал господину Филиппову, будто тот свинья, и стал трясти шпагой прямо перед носом бедняги. Перепуганный пекарь, скосив глаза на переносице, возопил, что сия черная «штучка» – никак не таракан, но изюм, случайным образом упавший в тесто. Генерал недоверчиво хрюкнул, но откусил половину. Чавкая, он внезапно просиял и добродушно отметил, что вкус ему пришелся по душе. С того утра господин Филиппов снабжал генерала булочками с изюмом до тех пор, пока генерал не помер. А помер он накануне Великой Октябрьской Революции от заворота кишок: гувернантка сказала ему, будто на днях по квартирам начнут ходить большевики и забирать всё – от панталон до канделябров. Посему генерал решил уничтожить запасы провизии как можно быстрее, да не рассчитал. Его труп нашли ночью в уборной; рот перекошенного инфернальным ужасом лица был заткнут булочкой с изюмом. Пришлось в подобном виде и хоронить. Однако ж, генерал так и не узнал самого главного. Господин Филиппов, выпекая завтраки для генерала, никогда не забывал смачно харкнуть в отдельную кастрюльку, где месилось тесто для булочек с изюмом.
- Вот, представляешь, как бывает, а? Так-то, – назидательно кивала Нинель. – Я недаром с этой историей ощущаю таинственную, метафизическую почти связь... Я ж по отчеству-то Филипповна буду.
И хитро откусывает – аккурат половину.
К часу приходит мужик, за справкой.
- Драсьте! – улыбается лысый детина в полосатом костюме. – Я – Крокодил.
Нинель всплеснула ручками и вылупила глазёнки:
- С улыбкой Моны Лизы!..
- Это не диагноз, – обиженно насупился детина, дёргая красным носом. – Это фамилия.
- А, ну ладно, ладно... Что писать-то, рептилия?
- Пишите, что Геннадий Эдуардович Крокодил излечен от шизофрении, более в стационаре не нуждается и готов к труду и обороне.
Мужик этот прямо-таки светился от счастья так, будто машину купил, или тёщу схоронил. А может, и то, и другое.
- Кто может подтвердить? – щурится Нинель.
- Моя покойная мама, – смущённо шаркает ножкой Гена.
- Пьющая?
- Да она с рожденья зелёная.
- Телефон?
- А там, – кивает Гена, – в карте есть...
Пухлые пальчики Нинель вонзаются в черные кружочки с белыми цифрами, аппарат щёлкает. В тишине я слышу дребезжащие телефонные гудки. Затем – голос, такой, будто пищит мышь из стеклянной банки:
- Геночка здоров, да, я лично всё контролировала, да. Его уже Чебурашка заждался...
- Ну, раз такое дело...
Нинель, прыская от смеха, выписывает Гене справку. Подышав на печать и оставив оттиск, припечатывает справку ему на лоб. Гена вприпрыжку убегает, сверкая во все тридцать два, и, едва за ним закрылась дверь, что-то тяжёлое грохнуло на дно нашего жёлтого колодца.
Нинель высунулась в окно так, что в помещении осталась лишь задница в черной юбке. Серединный шов под пуговицей треснул ещё одним стежком, и главбух пропищал:
- Всё.
Вот – двор, вот лежит Гена посередине двора. Гену придавило изящным резным балкончиком эпохи модерн. Свежая справка на высоченном лбу, сбрызнутая кровью, задумчиво колышется от лёгкого ветерка.
Пока наши головы торчали в окне, усиленно бубня про себя единственную фразу «Что ж делать-то?!», прогнивший балкон чуть шевельнулся, и полосатый бедолага, барахтая ногами, вылез на свет божий. Тощие Генкины лапы ухватились за собственные уши.
- Не могу, достали. Пошли вы все, мать-перемать...
Гена открутил себе красноносую голову, разорвал костюм, и стал совершеннейший крокодил, только беззубый. Покосившись на нас, он грустно улыбнулся, достал из-за уха папироску «Прима» и закурил.
- Геннадий, подождите! – вскрикнула Нинель.
Крокодил, порывшись в тряпье разорванного костюма, выудил гармошку.
- Да чего уж там, «Геннадий»... Можно просто Гена.
- Куда же Вы теперь, Гена? – спрашиваю его.
- Ясное дело, в сказку, домой, – и с длинной крокодильей морды скатилась слеза. – Я по своим соскучился. И вообще, у меня сегодня день рождения, только раз в году.
Подмигнув и ловко сдвинув языком папироску в угол пасти, Гена запел, наигрывая знакомый всем с детства мотив: про пешеходов, про лужи, про гармошку.
И зашагал по стенке дома, прямиком до крыши.
А через неделю мы с ним встретились в психиатрической лечебнице.
Прихожу я, значит, следующим днём в кооператив, а вместо нашего главбуха сидит огромная, рыхлая сдоба. Внутри булки – тараканище, как у Чуковского, даже хлеще. Самое-то интересное было вот в чём: усатый запекся так, что лапы у него торчали из теста согласно расположению рук и ног у людей. Симметрично выглядывала и над всем этим безобразием физиономия: хищная, усатая, но с губами, вымазанными красной помадой. И сидит себе, над отчетами колупается...
Я плохо помню, что было дальше. Помню лишь, что иду в тапочках и пальто по Невскому проспекту и качу за собой, как санки, свой полосатый зонтик. В зонтике – с улыбкой во всю харю катается дохлый кот, которого почему-то зовут Муму. И я молчу, как Герасим.
Потом всё так резво и задорно побелело, как будто снежной зимой, и сквозь эту мерцающую белизну мне улыбается Гена. Говорить он не может – поболтай с перевязанной пастью.
Мы научились беседовать телепатически: и не мешаем никому, и время экономим. Только, правда, ржать про себя не особо-то и получается. Может, поэтому санитарки и шарахаются от нас. Дуры бабы, дуры. Но это не страшно – среди них есть симпатичные, жопастенькие такие. Гена порой кокетничает с дамами, щупая их за округлости. Те, конечно, орут и визжат, а Гена получает по башке. Но он всего лишь старается для общего блага: Гена обладает поразительной способностью «принимать» информацию, знакомую определенным лицам, зашифрованную в волнах любых звуков, которые они произносят.
Сегодня с утра я слышу:
- Приём! Как слышно?
- Слышно.
- Ты только не ори, а то хана... Молчи, как Герасим.
- Да ладно, не томи уже. Молчу я.
- Нинель скоро тоже к нам заявится, в нашу палату.
У меня сердце рухнуло куда-то, и, наверное, разлетелось. Я страсть как боюсь тараканов.
- Какого хера ей-то надо тут?!
- И её жизнь не пощадила...
- Трое в палате. А башка человечья только у меня...
- Ну так мутируй, ёлы-палы.
Смотрю по сторонам – Гены нет нигде. Сказал, скоро придёт.
В десять утра он притащился: украшенный с головы до лап мишурой и елочными шариками. За его спиной хлопнула обшарпанная дверь, и в голове моей раздалось:
- Теперь я ель новогодняя обыкновенная.
На бинт, опоясывавший Генкину пасть, тоже прицепили шарик – синий, с блёсточками. Он покачивался, как неумолимый маятник ходиков.
- Что, уже зима?..
- Уж три недели как. Я в календаре у них видел. Сегодня двадцать первое декабря.
И я почему-то тихо-тихо заплакал, так, чтобы Гена не догадался.
Вспомнился мне мой приятель – белобрысый парень по имени Рита. Меж собой мы все звали его «Ритик». Жил он впритык к Пряжке, в пятьдесят шестом доме по улице Декабристов, в вонючей коммуналке с раздолбанным сортиром, и занимался таксидермией; особенно любил набивать крысиные трупики – с тем, чтобы потом их по-человечьи одеть, очки нацепить, шляпку или зонтик в лапы впихнуть. На все руки мастер наш Ритуля: и шить, и трупы потрошить.
Написал я ему письмецо:
«Дорогой Риточка!
Я знаю, что ты уже целых полгода ничего обо мне не слышал. Я переехал, и теперь мы с тобой соседи. Живу я в двадцать шестом, по дате моего рождения, доме на Пряжке. Ритик!.. Будь человеком. Заходи в гости.
Яныч».
- Зря бумагу изводишь, не придёт он.
- Придёт.
- А если нет?
- Ну нет, так нет...
Гена обиженно отвернулся к белой стенке и захрапел, шурша мишурой. Я помню, как синий шарик постукивал о стенку: тук-тук, тук... Время было неумолимо, но я всё ещё ощущал себя молодым.
Рита всё-таки пришёл. Тридцать первого числа. Он был совершенно сед, но тих и спокоен. Похихикав над Генкиным праздничным видом, Рита сказал:
- Пошли, Яныч, на выход.
Когда я расхохотался, как чёрт, Рита похлопал меня по плечу и сам рассмеялся.
- Пойдём-пойдём. Если тебе, конечно, так хочется, ты сюда вернешься. Но давай хоть погуляем Новый Год... Ты с этими своими завихрениями вообще стал некомпанейский.
Мне принесли те самые тапки, пальто и клетчатый костюм. В происходящее мне совершенно не верилось: я был уверен, что сплю.
«Сейчас, скорее всего, глубокая ночь. Часов пять... В восемь Гена опять начнет над чем-то умирать со смеху, и я проснусь. Может, Рита уже и помер в своей комнате с чучелами...»
- Ритка, ты живой?
Тот оскалился:
- Не бойсь. Коль так заскучаешь по белым стенам и крокодилу, я тебя сюда обратно сдам второго января. Честное слово.
Уходя, я обернулся – Гена, бедный Гена... Он остался там, зелёный, грустный и одинокий.
- Генка!.. Что ж ты теперь будешь делать?
- Ты же придешь? А?
Я застыл как вкопанный перед воротами. Они открываются, ещё шаг, один, другой... Я вижу безоблачное звёздное небо, серебристый лунный свет... И снег, снег – господи, какая сегодня метель.
- Нет, Гена. Я не вернусь.
Я поскальзываюсь и хватаюсь за Ритку, тот валится следом. Мы лежим на снегу, как добрых пятнадцать лет назад, и смеемся, как дети.
- Прощай, друг. С наступающим тебя.
- И ты будь здоров...
Я не знаю, что сказать ему ещё. И тут я вспоминаю:
- К тебе скоро придет Нинель, усатый тараканище. Вы споётесь, я знаю. А нам... Какой из меня сосед, Генка?
Но Гена молчит.
Мы гуляем у Невы, глядим на золотой купол Исаакия за тёмным Медным Всадником, глазеем на зеркальный невский лёд с пляшущими праздничными огоньками. Как оказалось, сейчас всего лишь семь часов вечера.
- Только вот шампанское купим... А, у тебя уже есть, хорошо.
- Только вот жрать нечего особо.
- Ну и чёрт с ним. Пошли.
И мы идём домой, в Риткину коммуналку – чаи гонять и крысок разглядывать.
Встретим новый год, и пойдем опять гулять, опять...
Новость отредактировал Оляна - 13-11-2015, 07:56
Ключевые слова: Петербург таракан сумасшествие крокодил психиатрическая лечебница праздник авторская история