Кикимора
Последний год выдался для меня особенно тяжёлым. Сначала фирма, в которой я работал, медленно шла ко дну, а мы, её сотрудники, изо всех сил пытались не дать ей это сделать. А потом окончательно стало понятно, что наши усилия бесполезны и руководство уже нацелилось на банкротство и ликвидацию.Нет, мы даже какие-то деньги получили в качестве компенсации, но нервное напряжение, в котором нам всем пришлось работать на протяжении почти года, не могло не сказаться, и вся наша программистская команда нуждалась в хорошем отдыхе. Светка собиралась пофрилансить полгодика, сидя где-нибудь на Самуи. Вадим клятвенно обещал сжечь оба мобильных телефона и уехать, как он сказал, «к чёртовой матери». Женька нанялся поддерживать базу данных в районной библиотеке, где благодарные тётушки-библиотекари были готовы поить его чаем с вареньем и кормить домашними плюшками на убой. А я решил, что самое время навестить родителей, живших в маленьком городке в глубинке. Тем более, что на шее у них мне сидеть не придётся – краеведческий музей, в котором они трудятся, давно слёзно умоляет о программисте, который сделает им базу экспонатов, да и вообще на досуге займётся приведением техники в человеческий вид и сетку наладит. Работа как раз такая, какую мне сейчас надо, почти то же, что нашёл Женька в своей библиотеке.
Так что я сдал свою квартиру паре друзей, наказав не превращать её в вертеп, не заливать бабу Маню с четвёртого этажа и своевременно гонять тараканов, и утренним поездом отбыл в родные пенаты.
Самостоятельная жизнь – прекрасная штука. И тем прекраснее становятся визиты домой, чем дольше ты живёшь один.
Первой ночью дома после плотного маминого ужина и обсуждения с отцом последних новостей я расслабленно вытянулся на своей старой кровати в комнате, в которой с моего отъезда родители так ничего и не изменили. Всё те же книжки на полках, тот же старенький письменный стол, заляпанный краской и клеем от моих моделей самолётиков, которые, кстати, тоже здесь – свисают на ниточках с этажерки и покачиваются от лёгкого сквозняка. Будто бы мне снова двенадцать лет и завтра нужно вставать в школу, а уроки сделаны только наполовину. Я улыбнулся в темноте и закрыл глаза, проваливаясь в сон под бормотание телевизора из комнаты родителей.
Наутро я, благоухая свежим кофе, явился на свою новую работу. Музей располагался в красивом старинном особняке, на ремонт которого каким-то чудом стабильно выбивались из районной администрации нужные средства. Когда-то его хозяева владели всей той землёй, на которой теперь располагался городок, и вместо, собственно, городка, тут была деревенька и густые леса.
Марья Васильевна, директриса музея ещё с тех пор, когда я сам ходил сюда на экскурсии с классом, радушно поприветствовала меня в своём кабинете. Даже обняла, тараторя что-то про то, как я вырос, и как похож на отца, и как они меня заждались. Сцапала меня за руку и поволокла показывать и рассказывать, как за время моего отсутствия им удалось обновить залы, какие экскурсии и поездки они организуют для школьников и как им давно не хватало человека с золотыми руками вроде меня, чтобы всё стало совсем хорошо.
Она показала мне моё рабочее место – каморку на первом этаже, где обнаружился не самый плохой компьютер, на котором мне и надлежало писать эту самую базу. Я сразу поинтересовался, нельзя ли как-нибудь договориться со сторожем, чтобы работать по ночам. Я та ещё сова, а год вынуждено жаворонкового режима окончательно меня доконал. Хотелось тихих неторопливых рабочих ночей в компании приятной музыки и горячего чая.
Марья Васильевна оказалась не просто не против – а очень даже за. Дело было в том, что ночному сторожу Евгению Евграфовичу врачи давно говорили о необходимости какой-то там важной операции и месяца-другого спокойного постельного режима, но тот артачился, не желая оставлять музей на кого попало. Моя кандидатура его точно устроит, а Марья Васильевна позаботится о том, чтобы мне накинули немного денег сверху за совместительство.
На том мы и порешили.
Вечером я устроился поудобней в скрипучем кресле, явно видавшем ещё Перестройку и, включив плеер, принялся за дело. Электронные инструменталки Роберта Майлза неизменно настраивали меня на рабочий лад и помогали сконцентрироваться.
Я проработал несколько часов, прежде чем обратил внимание на время – было далеко за полночь. За окном, лицом к которому я сидел, стояла темнота. Я выключил плеер, снял наушники и потянулся. Где-то вдалеке сонно гавкнула собака. Пора было сделать положенный обход здания. Мне отчего-то сразу вспомнился один ужастик, который я смотрел ещё подростком – про студента, подрабатывавшего сторожем в морге. А что, у нас тут даже где-то хранятся вещи, поднятые из лесного захоронения, обнаруженного ещё в советские годы. Бусы там какие-то, тарелки битые и обрывки одежды. Мало ли, может и хозяин вещей захаживает проведать своё добро.
Я рассмеялся. Нет, во всё это я никогда не верил. Вот сокурсник мой Аркаша – он другое дело. Интересоваться разнообразной мистикой и эзотерикой он начал ещё на первом курсе, а к окончанию института завёл даже что-то вроде своего ковена или круга, как он его сам называл. Что удивительно, несмотря на это, он оставался человеком адекватным и разумным. Чёрт его знает, как он там в своей голове обосновывал всю эту мистику и увязывал с технической специальностью, но как-то это ему явно удавалось. Позвонить бы ему, кстати.
Но пора было всё же начинать обход. Я вооружился фонариком, так как свет по ночам в музее включать было не положено, да и неудобно, и направился вглубь здания.
По ночам музей и правда преображался. По стенам в свете моего фонарика скользили тени мебели и экспонатов, сливаясь в странные картины. В окна заглядывала луна, освещая комнаты бывшей усадьбы холодным бледным светом. Почему-то становилось холодно и даже немного грустно. Такая уютная днём усадьба теперь казалась мне покинутой и заброшенной. Я поёжился и постарался прогнать это неприятное ощущение.
Когда я шёл по узкому коридору, ведущему к кабинетам бухгалтера и директрисы, за спиной неожиданно послышались шлёпающие шаги, словно какой-то ребёнок мокрыми ногами шлёпал по полу. Я резко обернулся и увидел что-то, юркнувшее в приоткрытую дверь музейной библиотеки.
- Эй, это кто тут бродит среди ночи? – окликнул я. Однако ответа не последовало, и я решил заглянуть в библиотеку – удостовериться в том, что мне просто показалось, и это простая игра света.
В библиотеке было тихо и едва-едва пахло книжной пылью – за чистотой тут следили строго. Я прошёлся вдоль стеллажей с книгами взад и вперёд, светя фонариком в самые тёмные углы. Никого. Ну, значит, действительно показалось. Я медленно вздохнул, расслабляясь, и направился было к выходу, когда рядом со столом библиотекаря в свете фонаря я увидел это.
Оно было ростом едва ли выше пятилетнего ребёнка, щуплое, с торчащими из-под линялого красного платочка волосёнками цвета пыли с ржавчиной. Хилое тельце было облачено в некое подобие русского сарафана в голубой цветочек. Тонкими паучьими пальцами рук оно перебирало в воздухе, будто пряло невидимую пряжу. Босые пятки существа переступали по паркету, слегка цокая коготками на пальцах. Оно подняло на меня сморщенное личико с острым длинным носом и осклабилось во весь неприятно зубастый рот.
Я прирос к полу, даже не пытаясь двигаться. Пока оно не проявляло агрессии, но проверять, не захочет ли оно её проявить, если я пошевелюсь, мне как-то не хотелось. А неведомая тварь меж тем под немыслимым углом наклонила голову на бок и расхихикалась неприятным, квакающим, надтреснутым смехом, от которого я моментально взмок.
А существо проскакало на одной ножке к ближайшему книжному шкафу, схватило с него подшивку журналов и швырнуло их на пол, расшвыривая ногами, раздирая когтями страницы.
«Марья Васильевна меня прикончит», - пронеслось у меня в голове, и внезапно эта мысль помогла мне выйти из ступора. Я, нечленораздельно крича, швырнул в тварь фонариком и пулей выскочил из библиотеки.
Я нёсся по коридорам, слыша за спиной быстрое и лёгкое «шлёп-шлёп-шлёп» и иногда всё то же надтреснутое похихикивание. Честно говоря, до сих пор не знаю, как не обмочил штанов.
Влетев в свою каморку с так мирно и уютно горящей лампой и гудящим компом, я захлопнул дверь что есть силы и запер её изнутри на ключ. Потом прижался к ней ухом и прислушался. Тишина. Ни шлёпанья, ни смеха. Ничего.
Я обессилено сполз по стене на пол и минут десять сидел так, тупо глядя на свои кроссовки. Я только что видел своими глазами то, что почитал всего-то персонажами детских книжек и фольклорных исследований. И это не спишешь на обман зрения или дефект плёнки – я видел, как оно рвало журналы, я слышал, как оно смеётся. Мне кажется, я даже чувствовал запах твари – смесь пыли и лежалых тряпок.
Во рту пересохло и мне смертельно захотелось пить. Я вспомнил, что перед тем, как отправиться на обход, я оставлял в чашке свежий чай. И каково же было моё удивление, когда, подойдя к столу, я обнаружил, что кружка пуста. Совсем. Только одинокий чайный пакетик сморщенным комочком лежал на дне.
В музее больше не было никого – только я и оно. Значит мой чай…
Я смахнул кружку в мусорное ведро, стараясь поменьше касаться неё. Оно было здесь. Залезало на моё кресло, трогало мою кружку и выпило чай. Бррр.
Кое-как дождавшись рассвета, я вылетел навстречу Марье Васильевне, пришедшей открывать музей, и сразу с порога вывалил ей всё то, что произошло со мной ночью. Лицо директрисы стало озабоченным, и она молча прошла со мной в библиотеку, так же молча обозрела клочки журналов, всё ещё разбросанные по полу. Затем отвела меня в свой кабинет, налила крепкого чая, капнула туда немного валерьянки и усадила перед собой:
- Ну, видишь ли, Костя… Ты ведь знаешь, наверное, что наш музей основали давно, в самом начале тридцатых, а до этого тут был сначала дом Лещинских, старой дворянской семьи, а потом, после революции, тут пытались делать сначала больницу, потом школу, потом что-то ещё, пока наконец не передали здание музею.
Так вот, когда Лещинских пришли арестовывать году в восемнадцатом, кажется, с ними оставалась их младшая дочка, Настя, – двоих старших на тот момент уже вывезли за границу их бабка с дедом. И вот на глазах этой младшей арестовали её родителей. И с тех пор она их больше никогда не видела. Её приютила у себя в деревенском доме её старая нянька, Евдокия Анисимовна Берегова, ты её фото видел у нас на доске внизу – она до самой смерти тут за порядком следила и была одной из тех, кто стоял у истоков музея. Сборник местных легенд с её помощью составили, народные обычаи записали. Я её не застала, увы, а вот моя мама много мне о ней рассказывала.
Жизнь у Насти не заладилась – она была слишком зла на людей, считая их всех повинными в том, что осталась сиротой и лишилась родного дома. Вот разве что Евдокию Анисимовну она любила, а та к ней относилась всю жизнь как к родной. Даже дала ей свою фамилию, чтобы девочку поменьше дёргали дворянским происхождением.
Перед войной Настя Берегова уехала куда-то в Ленинград, затем, говорят, в Москву. Говорят, дошла до Берлина в составе санотряда, но сама она об этом ничего не рассказывала. Няня её к тому времени уже умерла, и вернулась Настя в пустой дом. Стала как-то жить, так и оставаясь нелюдимой и очень отстранённой. Работала в библиотеке, не у нас, а в большой районной. Потом, как вышла на пенсию, пришла сюда уборщицей. Это уже я помню. И знаешь, мне всегда казалось, будто она немая – сейчас я даже не могу вспомнить её голоса. Возможно, я и правда никогда не слышала, как она разговаривает или, например, напевает за работой.
Порядок она тут поддерживала образцовый, следила за тем, чтобы поломки своевременно ремонтировали, сама белила потолки и подновляла фрески на стенах – она ведь прекрасно рисовала, знаешь.
В начале семидесятых годов она умерла. Февраль тогда, я помню, выдался отвратительный – сырой и с пронизывающим ветром. Настя, точнее, давно уже Анастасия Викторовна, простудилась, слегла, да и не встала больше. Похоронили её рядом с няней, как мать и дочь. А пару спустя месяцев мы стали замечать, что что-то в музее не так. То лужи на полу невесть откуда, то в только что убранной комнате весь пол оказывается засыпан рваной бумагой, то лампочки перегорают одна за другой, а электрик только руками разводит – проводка-то новая. И смех, шаги за спиной, да.
Знаешь, мы привыкли. Никто из нас саму эту… тварь ни разу не видел, а разумного обоснования наш мозг найти для происходящего не сумел. Поэтому мы просто жили с ней бок о бок, делая вид, что её нет. И за все эти годы привыкли настолько, что перестали замечать. А она и выходить стала реже, всё больше по ночам. Сторожа она не тревожила, вот мы и решили, что она успокоилась. А вот как оказалось…
Она помолчала, болтая ложечкой в остывшем кофе, перемешивая давно растворившийся сахар.
- Я тебе вот что скажу – у меня были предположения, что она такое. Если верить сборникам местного фольклора, которые мы составляли, это кикимора. Их можно наслать, если спрятать в доме специальную куколку. Но я постеснялась делиться своими соображениями с коллегами, а сама так и не смогла эту куколку найти. Я подозреваю, что именно Настя её и подбросила, да ещё спрятала так, чтобы мы не нашли – а дом она знала, как я тебе уже говорила, как свои пять пальцев, все его укромные уголки и закутки. Возможно, я не там искала.
Мы посидели ещё немного, затем я вышел на улицу, сел на лавочку в тени старой липы и вытащил мобильник из кармана. Сейчас мне до зарезу нужен был Аркаша с его умением не задавать лишних вопросов и умением разобраться в любой запутанной чертовщине. Несмотря на ранний час, Аркаша ответил быстро и достаточно бодрым голосом.
- Да?
- Аркадий? Здорово. Это Костик. Ну, мы учились вместе, помнишь?
- О, Костя! Рад тебя слышать. Я так понимаю по твоему голосу, что-то стряслось, и это что-то по моей части?
- Эм… Да. А ты всё такой же проницательный, - я невесело усмехнулся в трубку. – В общем… Аркаш, как ты думаешь, где в большом доме лучше всего спрятать куколку для вызова кикиморы? Не в смысле, что я её спрятать хочу, я наоборот… Короче, если вернусь – я тебе за пивом всё расскажу.
Пару мгновений на том конце молчали, затем Аркаша ответил. Он как всегда быстро ориентировался в ситуации:
- Вернёшься, никуда ты не денешься. Только будь осторожен – взбесишь её, и она тебе покажет, что умеет не только мелкие гадости делать. Сейчас утро, это хорошо. В светлое время они менее опасны. Значит так, в первую очередь обшарь чердак и подвал. Ищи на потолочных балках, в углах, куда можно приткнуть эту куколку так, чтоб она там наверняка удержалась и была не на виду. Ты её легко узнаешь – это такая фигурка из тряпок. Найдёшь – аккуратно вытаскивай её и тащи жечь. Пепел потом в речку кинь или что там у вас. В общем, тебе нужна бегущая вода. Запомнил?
- Запомнил.
- Молодец. Удачи тебе. Отзвонись, как и что.
И он отключился. А я полез обследовать особняк.
Через пару часов вывозившись в пыли, паутине и побелке, я наконец-то нашёл злосчастную куколку в самом углу чердака, на потолочной балке, куда мне пришлось лезть, приставив к стене лестницу и рискуя упасть и переломать себе все кости. Это была свёрнутая из полуистлевшей тряпочки в голубой цветочек ерундовина в форме человечка. Голова фигурки была повязана импровизированным платком из красной тряпки. Да уж, захочешь – не спутаешь.
Я аккуратно вытащил куколку из её угла, спустился с лестницы, держа её в кулаке и стараясь не уронить. Мне почему-то ярко представилась уже очень немолодая Анастасия Берегова, скручивающая за столом эту куклу, а потом лезущая на чердак, чтобы оставить этот последний привет тем, кого она винила в своём сиротстве.
Я вынес фигурку во двор и сжёг, положив в консервную банку. Никаких спецэффектов, ни демонического визга, ни даже того мерзкого смеха. Просто тряпки горят. Пока я смотрел на горячую куколку, события прошедшей ночи стали казаться мне ненастоящими, будто бы приснившимися. Психика всё ещё пыталась защитить себя от признания того факта, что мир оказался сложнее, чем я всегда себе представлял.
Когда огонь догорел, я отнёс банку к реке и старательно вытряхнул пепел в воду, затем на всякий случай тщательно промыл её, чтоб уж наверняка.
На обратном пути я зашёл на маленькое кладбище на окраине леса. Найти могилы Анастасии и Евдокии Береговых оказалось непросто – так они заросли травой. Но фотография на надгробии Анастасии сохранилась. На меня смотрела женщина средних лет с гордой посадкой головы и тяжёлой косой, уложенной венком. Взгляд у неё был тяжёлый и прямой, губы упрямо сжаты.
Я постоял какое-то время, затем сорвал несколько веточек цветущей сирени и пристроил на могиле. Я смотрел в глаза этой давно покойной женщины, и мне хотелось что-то сказать ей, но слова никак не находились. Постояв так, я вскоре отправился обратно домой – наконец-то начала сказываться усталость и меня зверски тянуло в сон.
Вернусь в Питер – поставлю Аркаше пива. И всё ему расскажу. Обязательно.
Ссылка
Автор - Лучафэрул
Новость отредактировал Арника - 10-06-2014, 14:40
Ключевые слова: Кикимора кукла ночь музей