Жених

Как отверзшая глотка, полыхнул и залился над озером, красный закат. Птицы смолкли. Примостившийся на лучах морозного солнца вечер, терпеливо дожидался своей единственной подруги. Скоро, в вышитой серебром рубахе и с чёрными лентами в волосах, явится она, чтобы похитить до утра стылую землю. «Скоро», – шепталась белая округа и только отсветы на замёрзшей воде, дрожали, не желая исчезать. Подо льдом билась рыба, а близ отлогих берегов рыскали две лисицы. Чертовки разоряли мышиные норы и раззадоренные охотой ныряли в снег до самого хвоста, выдёргивая крохотную добычу, точно крестьянин, засидевшийся в земле урожай.

— Слышишь? – вдруг встрепенулась одна из обманщиц, приклонив ухо. – Кажется, едет кто-то.
— Едет, едет – быстро подхватила вторая и беспокойно обнюхивая воздух поторопилась в заросли иссохшего камыша.

Затаившись в гуще стеблей, обе ещё с мгновенье гадали, кто же нагрянул сюда в столь поздний час, как на озере показалась гнедая кобылица. Лошадь несла высокие сани, да так резво, что вряд ли бы, когда хозяину приходилось стегать её по бокам. Но молодой возчик, по имени Йорн, сжимал в руках длинный кнут. «Кто знает, - думал он, - где не заспорится эта езда, а до Бергена три дня пути, да и на дорогах здешних, иной раз, от чего-то, начинает упрямствовать даже самая податливая скотина». Но глядя, как быстро бежит гнедая, Йорн всё же решил, что опасался зря.
Холод окреп. Сквозь стук подков, за спиной возницы послышалось ворчливое бормотание. Пробудившийся от хмельного сна человек, силился стряхнуть с колен тяжёлую шубу. Выходило скверно, а вскоре, неуклюжие руки и вовсе оставили это занятие, нащупав подле себя жестяную флягу. Сбережённое на последки, седок осушил одним глотком. Крепкий, светлобородый, Ингвальд Торссон никогда не слыл пропойцей, но давеча, на ярмарке в Тронхейме, купцу славно подмогла удача и он не преминул отпраздновать свой барыш. В его душе всегда горела большая страсть к богатству, въевшаяся сетью тонких морщин, в ещё молодое, жёсткое, неутомимое лицо, в напряжённо сдвинутые брови, в цепкий взгляд, синих, как северные воды, глаз. От проданной овчины и шерсти он вёз домой три дюжины тугих кошелей.

— Нам бы где ночь переждать, – щурясь на закатное солнце, заговорил купец.
— Знаю, – тряхнул головой Йорн и, умолкнув ненадолго, добавил, – здесь есть поблизости селенье.
— Далеко ли?
— Да почти что по пути.
Ингвальд проследил за тощим пальцем возницы.
Дорога впереди раздваивалась, обогнув редкий перелесок, круто спускалась в обрывистую низину.
— Болтают, живут там одни женщины и дети, я же только крыши мельком видел, а потому врать не стану – не знаю. Но если правда это, то думаю хозяйки и похлёбкой горячей накормят, и постелют мягко, а не поскупитесь, ещё и снеди всякой в дорогу соберут.
— Хозяйки, – задумчиво протянул Торссон и нахмурился, – чуднó.

Круг солнца на горизонте исчез. Подцепив чёрным когтем, ночь швырнула светило за пазуху и уже неизбежная как смерть, дышала в окна живых. Над занесёнными хижинами поднимался дымок; в приоткрытых ставнях мерцали лучины; раздавался детский плач; велась тихая болтовня. Из дома на окраине пахло горячим хлебом. Среди искрящихся сугробов мелькнули две рыжих спины. Скрытое в потёмках ароматное жилище, чертовки отыскали без труда и спешно распрощавшись на своём лисьем наречье, одна из них шмыгнула за жердяную изгородь.
Лошадь шумно всхрапнула; высокие сани остановились у дома поздней стряпальщицы.

— Тут и заночуем.

Йорн спрыгнул на землю и выбрав жердь покрепче привязал повод.
Звёзды глаза рассыпались над головой. Тёмная дева заглядывала в лица припозднившихся путников и не найдя желанного в чертах возницы, обратила хладный взор к его седоку. Ингвальд поёжился. Меховой плащ и добротные сапоги грели здесь не более лохмотьев.

— Долго же ты спешишь, – глянув на парня, проворчал купец и пошёл к дому.

Маленькая, добротная хижина, крытая соломой, стояла чуть поодаль от дороги. Торссон нетерпеливо постучал. К его удивлению, за дверью тотчас же послышались быстрые шаги, звякнул засов и на пороге возникла маленькая женщина. Седина под платком и глубокие морщины красноречиво говорили о её летах, а в остальном, облик был обманчив. Странная ли живость и лукавство в чёрных глазах, мешали мнить её бесхитростной дикаркой или же, чрезмерная прыть, которую ничуть не умаляла дряхлость тела.

Ингвальд коротко поклонился.

— Не откажи в ночлеге, добрая родительница.
Старуха поёжилась, окинув гостя взглядом с ног до головы.
— Вздумалось же кому дороги в такой час тревожить. Как тебя зовут?
— Ингвальд Торссон.
— Ингвальд, - медленно повторила она, точно надкусывая каждую букву его имени. – А он? - женщина кивнула в сторону мальчишки, все еще возившегося с лошадью.
— Йорн, мой возчик. Мы едем из Тронхейма в Берген и…
— До Бергена путь не близкий, - вдруг перебила она, вскинув брови и из недоверчивого, лицо её тут же сделалось мягким и открытым, - Что ж, оставайтесь, раз такая нужда.

Торссон заметил эту странную перемену, но чувствуя, как уже начинает промерзать изнутри, молча прошёл в дом.
Как и во множестве крестьянских жилищ, убранство вокруг было скудным: стол, скамья, сундук, сохнущее под крышей тряпьё, несколько тюфяков и всякий полезный в хозяйстве скарб.
Дыхнув спасительным теплом, жёлтые языки объяли свежий хворост. Усадив гостей к огню, старуха принялась хлопотать, собирая на стол.

— Угоститесь-ка с дороги, - заботливо пробормотала она и вскоре выставила на стол кувшин горячего питья и тарелку серых лепёшек.
Подоспевший возница тут же потянулся к предложенному, а Ингвальд никак не мог отнять от огня озябших ладоней.
— Правду ли говорят, что здесь только женщины хозяйничают? - невзначай полюбопытствовал купец.
— Так и есть, - кивнула старуха.
Торссон глухо усмехнулся:
— Как же занесло вас в этакую глушь, одних?
— Так ведь всегда мы здесь жили, но проклятый голод, сгубил всех до единого наших мужей, вот и остались одни.
— Во всей округе о том голоде с пелёнок знают, - промямлил мальчишка набитым ртом.
— Страшное было время, - помрачнела женщина, - весь скот околел, посевы погибли. Зимы были в ту пору много суровей.
— Коли так все худо, как же вдовы с сиротами уцелели? – удивился Торссон.
Старуха недовольно зыркнула на него:
— Вижу вы не едите. Не голодны? Или вам хлеб наш не по нраву?
— Будет тебе, хозяйка, - виновато отмахнулся купец, отщипнув кусок лепёшки. – Я же не со зла. Здравствуйте еще много лет. Просто странно, место это глухое, даже на помощь прийти некому. После голода, должно быть, и вовсе не до того, вы же - не бедствуете, детей растите.
— Потому как бережём друг друга, – укоризненно отрезала старуха, – и вам бы не мешало тому поучиться. Глядишь, не стали б пускаться в дорогу в такую-то темень.

Ингвальд уныло покачал головой и отхлебнул из своего стакана. Травяное варево оказалось горьким на вкус, но боясь вновь обидеть хозяйку, он не поморщившись, продолжил пить.
Внезапно, за дальней стеной раздались шаги, до того не замеченная в тени дверца медленно приоткрылась, и на пороге возникла худая девчонка с косами огненно-рыжих волос и в выцветшем сером платье. Вид у нее был беспокойный, дикий, опасливый и вместе с тем она не пугала, а скорее привлекала своей прямотой. Незнакомка вошла и остановилась у очага. От пламени её кожа быстро раскраснелась и, казалось, сама уже дышала жаром.

— Это моя дочь, Рагна – проговорила старуха, протянув девушке стакан, но та лишь пригубила один глоток, уставив на Игвальда тёмные глаза.
Купец тоже задержал взгляд.
— Что за гости у нас сегодня? – со странной резвостью спросила пришедшая, обернувшись к Йорну, будь то возница был ей давним знакомцем.
Мальчишка замялся.
— Моё имя Ингвальд, – ответил купец.
— Надолго ли вы к нам?
— Только ночь пережду и дальше в путь.
— И есть к кому торопиться?
— А то как же, – его суровое лицо смягчилось. Жена, сыновья. Ждут, места себе не находят.
— Сколько у тебя сыновей?
— Трое.
Рагна тонко улыбнулась:
— Значит четвертой будет дочь.
— Если Бог пошлет, – пожал плечами Ингвальд. – Моя жена не молодая и хворая, выносить ещё одно дитя ей вряд ли удастся.
Девушка молча поднялась со скамьи и подошла к столу. Её длинная фигура застыла прямо перед Торссоном. В ярком обрамлении рыжих волос светлое, юное лицо казалось ещё холоднее. Тёмно-карие, почти чёрные, раскосые глаза глядели насмешливо, алые губы были плотно сжаты.
— Запозднились мы, – проговорила она и обернувшись к матери наказала. – Мальчишке в дальнем углу постели, а господину у очага покойней будет.
Йорн нахмурился, но промолчал.
— Спасибо за доброту, хозяйка, – вполголоса произнёс купец, глядя снизу вверх на свою благодетельницу.

Вскоре в хижине погас свет и истаял дым, струившийся над крышей. В доме уснули все, кроме Йорна. Мальчишка ворочался с боку на бок на колючем тюфяке и не мог сомкнуть глаза. Ещё с тех пор, как он свернул сани с дороги в этот медвежий угол, его тревожила одна мысль: «Я вновь предаю честного человека». Возница знал, что ни женой, ни вдовой старуха отродясь не бывала, как и все в этом селенье. Самая длинная ночь, какая только случалась в этих краях, когда-то выносила их в своём чреве. Посреди чащи, на белом снегу она разродилась уродливыми детьми, в которых разум человека и облик зверя смешались воедино. Непроглядная тьма выкормила их, а холодный ветер, растрепал вихры рыжих волос. До того, как окрепнуть, они рыскали по лесу в облике огромных, чудовищных лисиц, но вот пришла пора им выйти к людям, и ночь решила отпустить их, как родитель отрывает дитя от родного дома в положенный срок.

Так они и появились здесь. Эта стая дикарок надеялась продолжить свой род, но ворвавшись огненным вихрем в дома бедняков, не нашла там никого кроме бедолаг, окоченевших от голода в собственных постелях. Тогда, поняв, что считаться им будет не с кем, они заняли их дома, как зверь, нашедший пустующую нору, откуда пропал запах прежнего хозяина. Никто из окрестных селений ни разу не воспротивился тому, что здесь поселились бог весть откуда пришедшие женщины. Да и взаправду, кому могло быть дело до дюжины покосившихся домишек, когда нужно приводить в порядок поля и обзаводиться новой скотиной, за место издохшей. Для чужих глаз дикарки жили скверно, стараясь обходиться своими силами, хоть последних было ещё до смешного мало. Ведь срок, данный лесом, подходил к концу. Если чрево ни одной из них так и не отяжелеет ребёнком, им придётся отказаться от своих человеческих тел и вернуться обратно, но вновь ютиться лисьим гнездом они уже не хотели. И, наконец, однажды одной из них посчастливилось встретить близ селенья пастуха.

В поисках отбившейся овцы он вышел к их неприметным жилищам, а зоркая дикарка тут же подстерегла его, внушив желание поискать пропажу возле самого дальнего дома. Пастух и не заметил, как оказался в глубине неказистых лачужек, подпиравших одна другую, точно гнилые ели в чаще. Они пугали своим запустением, и при этом над крышами тянулся едва различимый дымок. Никто не показывался ему на глаза, но десяток глаз следил за ним сквозь полузакрытые ставни. Наконец ведьма, до того неслышно шедшая следом, остановилась у двери своего дома и окликнула пастуха. Тот обернулся и что же? Всем, кроме себе подобных нечисть всегда показывается наизнанку, так что от кроткого праведника её отличает только огонь во взгляде и лукавый, не добрый прищур. Вот и сероглазая дикарка, ломая голос и лицо, тихо проронила: «Хочешь знать, куда подевалась твоя овца?» «А тебе то до этого что? - недоверчиво нахмурился крестьянин». «Скажу, но прежде зайди ко мне в дом».
Казалось бы, до чего бесхитростная речь и всё же, ей хватило этого, чтобы увлечь желанную добычу во тьму своего логова, где вдоволь нарезвившись она расправиться с ней как и положено всякому хищному зверю, ведь ребёнку нужна от отца только сила, а знаться с ним, лес не велит. Так и появилось со времён голода в этом селенье первое дитя - желанная дочь. Спустя время, если кому и случалось родить сына, он становился ведьмам слугой и был не дороже бездомного пса, что прибился к дому и стережёт принявших его хозяев почти задарма. Йорн и был тем несчастным ведьминым отпрыском, названным братом Рагны, хоть таковым ни она, ни мать его никогда не считали. Однако, за то что бы лисицы не свели его в могилу раньше, чем ему положено в неё сойти, он и помогал им, обманом заманивая сюда своих седоков. Мальчишка помнил их всех и то, что случалось с ними после оказанного хозяйками гостеприимства.

В каком бы из здешних домов он не решил устроить ночлег, всюду ведьмы вели себя одинаково: старухи прислуживали, а те из их дочерей и сестёр, что были ещё хороши собой, за едой и разговорами, распаляли в путниках желание обогреть их ночью в своих постелях. На утро, об угодивших в лисьи лапы уже ничего не было слышно, жизнь в низине продолжала идти своим чередом и только кровь на снегу, у порога приютившего дома, мрачно возвещала, что вскоре в низине вновь родится дитя. Йорн знал, что ту же судьбу здесь уготовили и Торссону.

— Ингвальд, – вдруг раздался в тишине шёпот Рагны.
Торссон вздрогнул и протёр глаза, пытаясь лучше разглядеть во тьме фигуру пришедшей. Босая и в одной рубахе, она опустилась на колени возле него и прильнула губами к его губам.
— Зачем ты это делаешь? – оторвавшись от неё, растерянно выдохнул купец.
— Я видела, как ты смотрел на меня. Знаю, я тебе понравилась, – горячо прошептала она и потянулась что бы снова увлечь его в поцелуй.
— Ты врёшь, дикарка. Зачем я тебе нужен?
Во тьме комнаты её глаза блестели, как два влажных, чёрных камня.
— У меня нет жениха…
— Что же ты решила, я им стану?
— Не станешь, – отрезала Рагна, – и никто не станет, к такой как я, в трезвом уме даже пальцем не притронутся.
— От чего же? Ты молода, красива, кто - нибудь в мужья всё равно найдется.
— Не желаю я никому женой становится, всё чему рада буду – дитя выносить.
— На что оно тебе, глупая, – тихо хохотнул Ингвальд, – тебе самой ещё три зимы молоко хлебать.
— Не говори о том, чего не знаешь. После тебя останутся сыновья, а у меня никого. Так и сгину здесь одна.

Рагна замолчала и, глядя на купца с невидимой во тьме мольбой, принялась стаскивать с себя рубаху. Едва раздевшись, она тут же скользнула под укрывавшее Ингвальда тряпьё, и на сей раз он не отстранился. Его руки принялись блуждать по её хрупким плечам, налившимся грудям и бёдрам, с нарастающим вожделением касаясь каждого участка обнажённого тела. Рагна податливо изогнулась, пытаясь еще теснее прижаться к своему жениху.
Купец поверил её притворному отчаянию, и сейчас юная ведьма тихо ликовала, лёжа в его могучих объятьях. Рагна чувствовала, что этот человек точно подарит ей долгожданное дитя, но своих детей ему уже никогда не увидеть, как и солнце, что ночь вскоре выбросит на небо. Но страсть ещё не сменилась страхом и пока под ветхим покрывалом, Торссон был жадно увлечен её ласками и, тяжко дыша, вторгался в её тело. Обвив его ногами и обняв руками шею, девушка тихо стонала, как вдруг, ощутив странное тепло, она сладостно содрогнулась и замерла. В неё пролилось человеческое семя.
Высвободившись из-под обессилевшего купца, ведьма оттёрла со лба испарину. Её тело быстро охватывал животный, непреодолимый голод, каждый раз возвращавший ей настоящую суть. В этом диком, получеловеческом облике, от прежней Рагны остались только тёмные, острые глаза. Кожу покрыла грязно-бурая шерсть, уши вытянулись, появился лисий хвост. Губы Ингвальда вновь обжёг поцелуй. Но это была уже не близость женщины, а зловоние звериной пасти. Глухо зарычав, она кинулась на него и вцепилась клыками и когтями в лицо.

Раньше всех от крика, оглушившего весь дом, проснулся Йорн, а после и старуха, дремавшая за соседней стеной, но никто из них не спешил на помощь к купцу. Забившись глубже в свой угол и дрожа, мальчишка смотрел, как во тьме перед ним барахтаются две чёрные, расплывчатые фигуры. В попытках сбросить с себя пожиравшего его зверя, Ингвальд вновь закричал, бессильно простирая руки в темноту, где прятался Йорн. Но вдруг крик сменился булькающим хрипом, и к тюфяку возницы медленно заструилась густая кровь. В повисшей тишине послышалось алчное лакание.
На рассвете в остывшей хижине медленно закипела жизнь. Выволокнув вместе с матерью изуродованного мертвеца за дверь, Рагна приказала Йорну увезти его в лес. Бледный как воск, от вновь пережитого кошмара, мальчишка с трудом поднялся, натянул свою овчину и башмаки, и, провожаемый презрительным взглядом сестры, понурив голову, поплёлся за порог. Ночь была бесснежная, и потому дорога к дому всё ещё хранила широкий след Ингвальда Торссона, сейчас брошенного ничком у коновязи. Йорн неуклюже взвалил окоченевшего и уложил на дно саней, пытаясь не задерживать взгляд на глубоких, почерневших ранах и съеденном лице. Отвязав примёрзший повод, мальчишка взобрался на возничий приступок и, желая поскорее расправится со своим подлым поручением, что было сил, стегнул кобылу. Сани двинулись и быстро понеслись.

Как и было наказано, он оставил мертвеца у подножия необхватных сосен, в припорошенном овраге. Лесные звери вскоре довершат начатое и уже к ночи растащат его по кускам и сгложат вместе с костями. «А ведь не давеча, как вчера я сам надоумил вас сюда заехать». – то ли с горечью, то ли со стыдом пробормотал возница, взглянув на Ингвальда. Пропитавшаяся кровью рубаха темнела в белом снегу, точно проталина по весне. И так же, как и выбравшаяся из-под снега земля, знаменовала рождение новой жизни в этих краях.