Хозяин

Осень в Кёльне редко водворялась ненастной, но уже третий день, дождь не смолкая бился в окно, а ветер сотрясал тяжёлые ставни, и точно голодный пёс, жалобно завывал в трубе, прогоняя сон.

Дрожа от холода в своей постели, я пожалел, что зря отпустил сегодня всех служек, перед тем, не приказав растопить здесь очаг и принести вдоволь вина. Кости от старости оно не излечит, равно как и раскаянье, не примирит мою душу с Богом, сколь бы я не молил. На пороге смерти, этот дом и всё золото, что в нём есть – нужны мне не более глиняных черепков, а в бархате или парче, сойдёт в могилу околевшая плоть, пусть позаботиться портной. К счастью, слепым червям, богатство платья никогда не станет помехой отведать мертвеца на вкус.

Но слышу, новый порыв ветра, с гневом ударил в окно – Дьяволу смешны чаянья немощного старика.

Он жаждет получить обещанную душу, ведь однажды я собственной кровью поклялся Ему в верности и его тёмный служитель, твёрдо, напутствовал меня на свершение всяческих злодеяний. Тот человек носил имя Себастьян и ведал множеством страшных тайн. Жестокие прихоти давно лишили его душу бессмертия и верно смрад, теперь исходивший от неё, был слышен даже ангелам на небесах. Будучи искусным колдуном, он умел обмануть даже самый пристальный глаз. Что же до нищего сироты, которым он нашёл меня в нашу первую встречу? Не стоит ответа – я был слеп. День и ночь, скитаясь по улицам в поисках чёрствой корки и сухого ночлега, и слушая ворчание пустого брюха, порой заглушающее звук собственных шагов, казалось бессмысленным думать сколь плох или хорош мог быть человек подающий мне на площади несколько монет. И проходимцев и добродетельных господ, я всегда благодарил одинаково, но Себастьян не был ни тем, ни другим.

«На вид едва ли «богаче» прочих оборванцев» - решил я, столкнувшись с ним в глухой подворотне и не надеясь даже на медный талер, собирался продолжить свой путь, как вдруг, вместо истёртой монеты, мне под ноги, точно за ненадобностью, швырнули крепко набитый кошель.

В тени чёрного капюшона лица незнакомца было не разглядеть, длинная фигура казалась иссохшей и слабой, залатанный плащ колыхался, обнажая разбитые башмаки.

«Чего ты желаешь?» - вдруг нарушил он гулкую тишину.

«Похлёбки», - не раздумывая ответил я.

«А ещё? Быть может мягкий тюфяк и крышу над головой?»

«Было бы славно, но у меня нет ничего кроме этих монет».

«И ты можешь честно забрать их себе, - жёсткий голос его на мгновение смягчился, — это дар, а если последуешь за мной, нужда и вовсе, станет сниться тебе лишь в кошмарах».

Я недоверчиво отмахнулся: «Глупые выдумки для легковерных».

Повисшее молчание сотряс хриплый смешок и на мгновение из тьмы капюшона сверкнули два пристальных глаза.

«Здесь принято думать, что серебро вместо объедков бродяге не пожалуют просто так и ты боишься быть обманутым, понимаю, но сколько не верь, я всегда исполняю обещанное и протягивая руку отчаявшемуся, ничего не прошу взамен».

Готовый упасть от голода, я недолго раздумывал, и помню, как прижимая к груди драгоценный кошель, не переча, поспешил следом за своим странным благодетелем, обрадованный такой удачей. «Проклятие нищеты бесследно сгинет в прошлом», - колотилась мысль, когда-то казавшаяся неясным призраком, и ноги легко несли меня вниз по кривой мостовой.

Наскоро минуя закоулки ремесленных кварталов и Мельничную площадь, мы вышли к реке. Вдоль берега тянулась унылая вереница рыбацких лачуг: приземистые, грубо сколоченные, покрытые рыжей соломой. Они стояли, тесно прижавшись друг к другу; над крышами извивался белёсый дымок; за приоткрытыми ставнями, тут и там, трепетал тусклый свет.

Остановившись у двери крайнего дома, Себастьян достал ключ и, приладив к замку, тихо провернул. Из открывшейся тьмы пахнуло холодом.

«Идём».

Переступив порог, я мгновенье оставался во мраке, перед тем как зажжённые свечи разогнали его по углам, ярко осветив большую, богато убранную комнату.

Как внутри жалкой лачуги приютился дворец, я не мог взять в толк, но коснулся щедро украшенной золотом утвари, и уверился, что глаза мне не лгут. Однако: «Помни, - много позже учил Себастьян, - настоящие колдуны в силах отвести глаза кому угодно». И я до сих пор корю себя, что в тот вечер, это дьявольское наваждение не встревожило меня, заставив убираться прочь.

«Невозможно», - твердил я себе, тем временем, как взгляд силился объять всё вокруг. Глаза скользили по стенам и в свитой в причудливые узоры резьбе, угадывались невиданные звери; в полумраке высоких сводов, точно на ветвях, гнездились искусно написанные птицы, а вблизи огромного очага, выросшего в конце комнаты, тянулся длинный стол, покрытый красным пурпуром.

«Вижу, удивление насытило тебя не хуже горячей снеди», - усмехнулся Себастьян и оставив без ответа странный вид своей «лачуги», протянул мне миску ароматной похлёбки.

Запах был настолько дивный, что сейчас же, притулившись на углу большой дубовой скамьи, я бросился расправляться с кусками мяса в густом отваре, исподволь наблюдая за своим благодетелем. Себастьян сидел напротив, неподвижно, подставив руки огню и пламя не обжигая льнуло к его ладоням, будь то послушный пёс. В то мгновение он показался мне едва ли старше тех лет, в которые был убит его святой соименник, но тут, он отнял пальцы и жёлтые языки яростно встрепенулись, осветив глубокие борозды на бескровном лице. Предо мной вдруг предстал старик; тяжесть прожитой жизни была непомерна и сгибала его почти до земли; шерсть чёрного плаща висела лохмотьями на горбатой спине, обнажая изуродованное язвами тело, а серые губы, гневно выплёвывали проклятья. С грохотом выпустив миску, я схватился за голову, силясь притупить слух, но его голос просачивался в уши, точно вода. Когда же всё стихло, я обнаружил похлёбку нетронутой у себя перед носом и фигуру Себастьяна, по-прежнему застывшую у очага. Из-за насупленных бровей его лицо казалось скорее суровым, чем спокойным, а зелёные глаза, горели странной, насмешливой злостью. Живое, всепожирающее пламя лизало уголь зрачков, и я тут же поклялся себе, никогда не пытаться разузнать об этом человеке больше, чем он сам пожелает мне рассказать.

Спустя время, уже на ведьмовских пирах, когда, вдоволь насытившись едой и вином, приходил черёд расправы над неосторожным соглядатаем, (а таковые глупцы, мне думается, не переведутся до скончания веков), незваного гостя выволакивали на поляну и Себастьян, схватив свой червлёный нож, с бешеной яростью вонзал его в грудь пленника. Страшный вопль будил окрестных птиц; кровь заливала землю, а он, не разжимая ножа, погружал руки глубже в рану. Говорят, убив, волк стремиться отведать ещё тёплые потроха своей добычи и в желании стиснуть в руках сердце умирающего, покуда оно бьётся, колдун был чем-то схож с этим диким зверем.

«Подойди», - вдруг позвал Себастьян.

Я повиновался и, приблизившись, обнаружил в его руках свёрток. Из обрывка грязного тряпья на меня смотрел череп.

«Твой предшественник был слишком спесив со своим Хозяином, за что и лишился головы».

«Вы убили его!?» – с нескрываемой дрожью спросил я.

«Однажды он сам расскажет тебе о своей смерти, а до тех пор, чаще смотри в эти чёрные глазницы и помни: предавшего Хозяина ждёт неминуемая расплата».

«Я не безумец и не колдун, чтобы слышать о чём болтают за гробовой доской», – нарочно чеканя каждое слово, ответил я, но Себастьян не изменился в лице.

«Что бы вырастить мертвецу новый язык нужно время и если так, то откуда тебе знать в кого превратишься ты сам с течением лет? Быть может, на половине пути разум покинет тебя, дорога, по которой влачишься сейчас – оборвётся. Ты больше не сумеешь вспомнить и дня из прежней жизни и лишь отчаянье, знакомое тебе с тех пор, как ты вырос из колыбели, станет ещё чернее, отравляя душу».

«Вот как, - за слабой улыбкой, я силился спрятать страх, - а что же ваш Хозяин, предав которого иные расплачиваются жизнью? Он, как и Бог, не пожелает изменить мою злосчастную судьбу, сколько бы я не молил?»

«Тебе никогда не придётся его молить. Он знает, чего жаждет каждый из нас и в обмен на это, доволен лишь преданностью своих служителей. Твой Бог и сам отдал весь мир Ему на откуп, ведь не в пример живущим, безгрешный дух ничего не стоит, тогда как тебе, всегда есть что ему предложить. Я обещал кров и держу своё слово, - продолжал он, поднявшись и подойдя к двери, скрытой за тёмным пологом, - но не медли с ответом. Сон каждый раз короче, чем кажется и уже на рассвете твоя жизнь может стать другой, если ты всё ещё будешь этого желать».

С этими словами Себастьян быстро скрылся за дверью, оставив меня одного. Я сел на опустевшую скамью и ждал, что он вскоре вернётся, но сытость и тепло уже принялись клонить тело ко сну, а шаги по-прежнему не нарушали наступившей тишины. Растянувшись на жёстких досках, я смотрел на погибающее пламя в то время, как разум окутывала тяжёлая пелена сомнения. Огонь в очаге догорал.

Прежде, мне приходилось слышать о людях, называемых колдунами, а порой и видеть их жестокую участь (за связь с Дьяволом, в Кёльне карали огнём) но было не похоже, чтобы Себастьян чего-то опасался. Он говорил о Боге с презрением, позволив себе возвеличивать зло, и абсолютная твёрдость звучала в его словах, ведь тогда я ещё не знал, что: «Истинно служащий злу, никому кроме Дьявола, не даст себя заковать».

Так и не найдя ответа, но впервые за долгое время, не испытывая голода, я погрузился в безмятежный покой.

Посреди ночи, сон оставил меня.

В одно мгновение вокруг сделалось так холодно, точно ударил январский мороз. Я поднялся, силясь что-нибудь различить, но сделав пару шагов, на ощупь, ладони упёрлись в обветшалое дерево. Будь то позабывшие тепло хозяйского очага, стены источали сырость и зловоние, и совсем не напоминали, давешнее жилище моего благодетеля. «А что, если всё это ложь - вдруг пронеслось в голове, - и в поисках ночлега я всего лишь набрёл на этот, кем-то оставленный дом и странный человек по имени Себастьян никогда не встречался мне, однако же, я от чего-то слишком хорошо помнил всё сказанное им минувшим вечером».

Словно в горячечном кошмаре, тело без конца била крупная дрожь, горло сдавило, и язык окостенел. Рассеянно обшаривая взглядом тьму, не знаю, что я силился увидеть, но внезапно, в дальнем углу, вспыхнули два огня. Поначалу, тусклые, как гаснущие свечи, но, слабый шелест вдоль стен, и они медленно приблизились ко мне, становясь всё ярче, пока не претворились в глаза: ядовито-жёлтые, немигающие и блестящие. Они множились и вот уже шесть выпученных зрачков изучающе разглядывали меня. Щёки обожгло тяжёлое дыхание. Едва тёмная пустота начала обретать форму - крик застыл на губах. Передо мной возникло три головы. Покрытые змеиной чешуёй и пятнами чёрной шерсти, безносые лица со звериными пастями вместо ртов. Распухшее, как у мертвеца тело, из которого они росли, было затянуто в расшитое золотом и камнями платье, но вместо рук торчали когтистые лапы.

С хрустом сломавшейся кости, одна из голов медленно вытянула ко мне шею и издала протяжное шипение. В то мгновение, я перестал слышать даже своё, бешено стучащее сердце. До того грозящее разорвать мне грудь, оно замолкло, будь то исчезнув, и я уже не помнил, жив ли ещё. Но вместо смерти, в ту злополучную ночь ко мне явился настоящий Хозяин этого дома. И лачуги на берегу и сама река, и весь Кёльн, и ещё множество городов и селений – всё принадлежало чудовищу, смотрящему мне в глаза. Принадлежало Дьяволу. И тогда, как иные слепнут от этого взгляда, я стал видеть во сто крат яснее.

В обмен на мою душу, даже реши я стать балаганным шутом, Он сулил несметные богатства и великую славу, только помню, как сейчас, я не принёс себя в жертву этим дарам. Во мне проснулась странная, неуёмная алчность. «Душа - единственное, что у тебя есть, не считая жизни, - сказала она, - так что, будь осторожен, не продай её слишком дёшево».

«Над чем тебе раздумывать, - прорычало чудовище, и я почувствовал, как когти больно впились в плечо. - Проклятый на нищету от рождения, не отвергай меня и за место голодного упрямства будешь обласкан богатством».

«Уверен, тебе известно, почему я здесь, - произнёс я опасливо, но твёрдо, ободрённый звуком собственного голоса. – Человек по имени Себастьян привёл меня сюда. Он богат, но не знатен. Умён,
но его знания пугают меня. Он колдун и твой слуга, а я тот, кто не сбежал, узнав об этом».

Хватка ослабла, и гулкий хохот сотряс ветхие стены.

«И ты почитаешь это за храбрость?»

«Нет, но колдунам вменяют в вину множество людских несчастий и, если их всесилие правда, я не пожалею души, чтобы стать одним из них».

«Вот оно что, - прошипело чудовище у самого уха. – Скрытая власть, не знающая преград, но казнящая всесильней королевского слова и способная подчинять себе, и живых, и мёртвых. Для того ты видишь себя идущим дальше по этой земле?».

«Я безродный сирота, брошенный матерью, на призрение нищенок и бродяг. Моя судьба незавидней жизни бездомного пса. Только надели меня силой, что зовётся колдовской и у тебя никогда не будет слуги преданнее».

Дьявол злорадно оскалился.

«Вдоль этих берегов течёт река, и полноводней её нет во всей округе. Но вижу, - с этими словами он быстро полоснул когтем по моей ладони, - зла в тебе плещется на целую дюжину таких рек!»

Кровь заструилась на возникший из ниоткуда лоскут серой кожи. С каждой новой каплей, в груди странно пустело, что даже сделалось легче дышать. Казалось, так разбилась вдребезги прежняя жизнь, от рождения давившая тяжким камнем, но взаправду, эта обманчивая свобода значила, что отныне, всякая добродетель, умрёт во мне, не сумев прорасти. Честь, совесть и стыд станут чужды, подобно языку земли, в которой я никогда не бывал, и как ночь сменяет день, их предстояло сменить безжалостности и гордыни, потому как: «Жить иначе колдун бессилен».

«Отныне ты мой слуга!» - проглотив окроплённый пергамент, прошипел Дьявол. Его лица, а вскоре и уродливое тело, заволокла чернота. Через мгновение, к моим ногам упало пустое платье. Тяжёлый бархат коротко вспыхнул, не оставив после себя даже горсти пепла, а драгоценности - превратились в разноцветные осколки. Воздух, до того пронизанный ледяным холодом потеплел и кроме саднящей раны на моей ладони, больше ни что не напоминало здесь о случившемся.

Рассветное солнце выворачивало веки, заставляя открыть глаза, но я и без того знал, что вновь лежу на широкой скамье, подле очажных камней.

«Сон каждый раз короче, чем кажется», - как хлёсткий удар, раздался поблизости голос Себастьяна.

Он стоял, не подвижно застыв в изголовье. Точно падая на дно колодца, солнечный свет тонул в черноте его одеяния, но весь облик источал какую-то странную радость. Не похожая на обычное человеческое довольство, она заполняла каждый выступ и впадину костистого лица, растекаясь тенью по бледным щекам.

«Если не хочешь выплюнуть под ноги собственный язык, даже не вздумай болтать, как Дьявол навестил твою душу!» - вдруг отрезал колдун, будто предчувствуя, о чём я намереваюсь заговорить.

В самом деле, по-прежнему ясно памятуя прошлую ночь, я хотел живее рассказать ему о случившемся, но казалось, он всё знал наперёд.

«Но что в том за тайна? - удивился я. - Особенно перед вами».

«У Него бесконечное множество лиц и к каждому из нас он является в новом обличье, и говорит с тобой так, как никогда не будет с другим, а потому, это следует хранить в строжайшем секрете. Муки убитых и искалеченных данной тебе силой, ничто, в сравнении с тем, как Дьявол карает болтунов».

«А скольких уничтожила ваша сила?»

«Достаточно, чтобы сбиться со счёта, - равнодушно бросил колдун. – Мне нет никакого толка помнить их имена и лица, и вскоре ты так же научишься забывать всё пустое».

«Если мне однажды придётся убить…», - начал было я.

«Ты сделаешь это не единожды, - оборвал Себастьян и в следующее мгновение, я кожей почувствовал зло, окружавшее его. – За всё нужно платить кровью, - продолжал он, ссутулившись над огнём. Горячие языки колыхнулись ему на встречу. – Не стоит бояться, что память о содеянном будет долго тебя тяготить. Простой люд всегда боязлив и совестлив, но разум колдуна имеет свойство милосердно превращать в прах все воспоминания об отобранных жизнях».

Тогда, безропотно внимая каждому слову, я даже не пытался объяснить себе, почему услышанное меня не пугает. Порой, бродяжничая по улицам Кёльна, я видел, как своры бездомных псов, терзали немощных калек, так что об ужасах смерти я знал не понаслышке. Мысль, вдруг самому сделаться убийцей, даже по тяжёлой нужде, казалась чудовищной. А сейчас же, мне до того не терпелось примкнуть к всесильному колдовскому племени, что я был готов простить себе ещё не свершённое зло.

«Вижу, от сказанного ты даже не изменился в лице, - вслух заметил Себастьян. - Признаться, в сравнении с твоим, моё прошлое было скупо на лишения. Я не испытывал голода и нужды, не искал крова, не умел просить. Дьявол явился к тебе по следу отчаянья, ко мне, на зов страшной злобы. Я родился в Кведлинбурге, в семье мясника. Мой отец держал богатую лавку; мать старательно вела хозяйство. Весь город, знал их, как добрых и трудолюбивых, но об их подрастающем первенце часто болтали дурное. Я был жестоким и нелюдимым. Каждый раз, глядя, как за два удара топора отец разбивает бычью голову, я воображал на колоде растрёпанные макушки своих недругов. Ненависть плескалась во мне через край, и не редко я донимал ею соседских детей, от чего те с опаской сторонились меня, точно прокажённого. «Бесноватый», - крестясь, шептались за спиной, провожая взглядом мою фигуру, когда в очередной раз, поздно под вечер, я покидал отчий дом. Растворяясь в сумерках, я без цели бродил по городу и это занятие, действовало на мой дурной нрав с родни колыбельной. Но я слишком хорошо себя знал, чтобы взяться нарочно усмирять свирепую ярость, жизнь без которой, я верил "сведёт в могилу, раньше положенных лет». И всё же, все вокруг были убеждены, что сын мясника неспроста слонялся в тени грязных закоулков, а непременно скрывал там множество злых тайн. Вот только, как бы мне самому не хотелось этого, я рос в семействе, где было принято усердно трудиться и не многословить о всякой чертовщине. «А уж если она завелась в твоей душе – молись», - наставляла мать, не отводя глаз от прядильного колеса. Однажды, на рыночной площади, я увидел, как ругались две торговки. Обе уродливые и сварливые, они громко кричали, называя друг друга ведьмами, из-за того, что у одной из них выдался плохой урожай. Вокруг собралась большая толпа, кто-то крестился, а кто-то тихо припоминал за бранившимися ещё какие-то грехи. Я посмотрел в корзины обеих, пожухлые листья и гниль, вот все их скудные пожитки. Это следовало бы скормить свиньям, а не назначать цену. И уж, конечно, в этом вовсе не было колдовства. Тогда то, я и запомнил, что весь этот мелочный вздор, клевета на опостылевших жён или завистливых соседей, просто мышиная возня, в сравнении с настоящим чёрным искусством, которому я помышлял однажды принести себя в жертву.

Шли годы: отцовское дело сулило безбедную жизнь, но вместо этого я забывался в объятьях тавернских девок и ночи напролёт слонялся по улицам, грезя о силе, которой у меня не было. Так, обезумевший от желания заполучить себе величайшее могущество, я украл у отца острый нож и соорудив к нему ножны повесил на поясе, задумав как можно скорее обагрить его чьей ни будь жизнью. Обыкновенно, Дьявол никому не даёт времени на раздумья, но меня он испытывал с колыбели, дожидаясь, решусь ли я, наконец, совершить нечто ужасное после чего, не помыслю раскаиваться и сожалеть. Верно, те кто называли меня дурным человеком, который принесёт много бед, были правы. Я всегда знавал за собой умение не терзать душу сожалением и единственное, почему тогда я всё ещё не сделался убийцей, был страх незнания: как подать знак, что моё деяние не пустое бессердечие, а подступ к подножью Его трона? Я долго раздумывал над этим, но всё случилось само собой. Однажды ночью, возвращаясь домой через пустой переулок, я встретил жену плотника. Подобрав юбки, она спешила вниз по мостовой, однако, едва завидев меня, тут же сбавила шаг. «Помоги мне», - взмолилась она испуганным шёпотом. Её тело била дрожь. «Ты наверняка помнишь, мой муж когда-то славно послужил твоему отцу, - сбивчиво бормотала она, - а сейчас, я заклинаю тебя, не откажись выручить несчастную. Быть может, твоё семейство приютит меня до рассвета, пускай даже в самом тесном углу. «Что за беда выгнала тебя из дома в такой час?» - недоверчиво спросил я. «Мой муж умело обращается с долотом и теслом, но не с собственной женой. Я ношу под сердцем ребёнка, но какой-то бес попутал его, внушив, что это дитя другого.

Весь день, я клялась, что не знала мужчин, кроме него, а под вечер он выгнал меня из дома. Ты добрый человек, Себастьян, не откажи мне», - страх в глазах сменился надеждой. «Идём», - точно в беспокойном сне, ответил я и почувствовал, как что-то обожгло правый бок. Моя ладонь коснулась ножа. Рукоять была горяча, точно уголь. «Ты добрый человек, Себастьян», - с усмешкой твердил я про себя, ведя жену плотника вдоль спящих домов. Она была первой в Кведлинбурге, кто хоть раз назвал меня добрым человеком. Говоря без тени трепета и упрёка, что обычно было редкостью среди встречаемых мной горожан, она обрадовалась, найдя во мне спасителя. И действительно, я решил помочь ей. Нож жёг нестерпимо. Это значило только одно – Дьявол был где-то поблизости и как терпеливый охотник, ждал свою добычу. Рассвирепевший металл едва давал переставлять мне ноги. Я был готов свалится от боли и больше не в силах её терпеть выхватил нож, и замахнувшись, вонзил его в спину поверившей мне женщине. Она не успела даже вскрикнуть, грузно повалившись лицом на холодные камни. Я огляделся, не следит ли кто за мной, но вокруг было тихо и пустынно. Не мешкая больше ни секунды, я перевернул ещё не остывшее тело и поволок в глухой тупик. Эти минуты казались вечностью, но совсем не пугали меня. Я всегда был скверным человеком, но то, что произошло той ночью, окончательно укрепило меня в избранном пути. В глазах святош, грех убийства и без того тяжёлое деянье, а убийство той, что носила в чреве дитя, страшнее во сто крат, но это лишь людской суд. Перед взором того, кому я принёс эту жертву, мой поступок был вознаграждён сполна, - Себастьян выжидающе взглянул на меня. – Тебе этого тоже не избежать. Страданья и смерть пища колдовского могущества. Если ты врачуешь больного, то лишь за тем, чтобы уничтожить его другим недугом. Случится тебе помогать в поисках пропавшего дитя, запутай все следы и посели отчаянье в сердцах убитой горем родни. Отныне, при взгляде на чью ни будь дочь, твоё сердце никогда не заговорит о любви. Его тихий лепет, перебьёт крик плотского желанья и тебе ничего не будет стоить отобрать честь у первой встречной красавицы».

Для большинства, его история показалась бы чудовищной, я же, слушал точно заворожённый и с каждым новым словом начинал всё сильнее желать сделаться частью этого нового мира. В нём, я бы всегда получал что хотел, и плата за это чьей-то жизнью казалась не так уж высока. Я достаточно настрадался, чтобы меня трогали чужие несчастья. Себастьян был добр ко мне, а Хозяин милостив, и я хотел остаться им верен.

В тот день я не покинул дом. Себастьян молча ушёл под вечер, и я вновь сидел на скамье один. Мысли мои до сих пор были заняты услышанным, что я даже не чувствовал голода, хотя не съел сегодня ни крошки. Глядя в огонь, я пытался ощутить себя тем, кем мне предстояло стать: колдуном, бездушным и бессердечным, но всесильным и знающим столько страшных тайн, что кровь стынет в жилах. «Мне не будет равных в чёрном искусстве», - думал я, боязливо простирая руки над пламенем. Поначалу я чувствовал лишь слабое тепло, но чем ниже я опускал ладони, тем яростней оно становилось. Красно-жёлтые языки неровно вздымались и вдруг один из них коснулся моей раны. Я отдёрнул руки. Нет, я не почувствовал боли, всё то же настойчивое тепло, но осмотрев ладонь не поверил своим глазам. Там, где ещё утром был глубокий порез, сейчас не осталось даже царапины. Огонь излечил меня. Я повторил проделанное вновь и вновь жар только ласково обнял мои руки. Тогда я решился на большее и сняв башмаки, коснулся поленьев босыми ногами. Опять всё то же тепло. Я точно ступил на согретую солнцем землю. Пускай за окном стояла непроглядная, морозная ночь, я думал о лете – самой благодатной поре для всех бродяг: холод наконец то перестаёт донимать и без того измученное тело, а что бы прокормить себя, нет нужды попрошайничать, покуда каждый день, множество торговцев приносит на рыночную площадь свой урожай. Я на мгновение прикрыл глаза, мне казалось, что я вот-вот вдохну насыщенный душистыми травами и цветами воздух, но вместо него, в нос ударил горький запах смолы, точно где-то поблизости тесали сосну

Сам не зная, чего жду, ещё с минуту, я сидел, не поднимая век, но едва не обезумел, открыв глаза. Вместо богатого убранства, вокруг, высокой стеной стоял лес. За густыми верхушками неба было не разглядеть. Вместо скамьи, я сидел на трухлявом пне, а у моих ног горел костёр. Чуть поодаль, паслись три чёрные лошади. Ни сбруи, ни седла на них не было и кто знает, как они оказались здесь. Да я и сам не мог поверить в произошедшее. «Дьявол был где-то поблизости», - вспомнились мне слова Себастьяна и в следующую минуту, из тьмы, возникли три фигуры. Закутанные в шерстяные лохмотья, мужчины или женщины, не разобрать. Молча, точно не заметив меня, они уселись у костра и завели разговор. Я не понимал ни слова из их странной речи, казалось они говорили на всех языках разом. Их голоса звучали то грубо, то вкрадчиво и порой прерывались глухим смехом. Это продолжалось не долго, пока наконец, один из троицы не обнажил лицо, и его примеру последовали остальные двое. Теперь, я видел перед собой измождённого старика, его бугристая голова была обтянута жёлтой кожей, нос провалился, а всё лицо испещряли кровавые язвы; подле него, под рваным тряпьём, сидел рослый, безбородый юноша, одетый в богатое платье; последней была женщина, с копной чёрных волос и белым лицом, необыкновенной, пугающей красоты. Её обнажённое тело прикрывало лишь ветхое рубище.

«Это всё сделал Хозяин, - смело твердил я себе, - и раз он мой покровитель, то ничего дурного со мной не случится".

«Верно», - вдруг проскрипел старик, будто прочитав мои мысли.

«Верно, - повторила красавица. - Он сам послал нас к тебе».

«Что бы стать Ему хорошим слугой мало поклясться в этом, - мрачно произнёс юноша. В отблесках пламени, алый бархат на нём походил на пропитанный кровью.

«Ты бессилен, - вновь прозвучал голос старика, и безносое лицо исказила уродливая гримаса.

«Как дитя, брошенное матерью, - злорадно улыбнулась женщина. – Как немощный слепец на людной площади! Чем ты можешь послужить Ему?»

Я молчал. Глядя в её тёмные, раскосые глаза, мне не приходило на ум ни единого слова. Я точно выгнал из себя всё о чём думал до этой минуты.

«Или ты усомнился в избранном пути?!» - вновь встрепенулась красавица.

«Нет», - твёрдо ответил я.

Старик покачал головой.

«Я ясно вижу, что ты говоришь правду, но разглядел бы и твою ложь, - не громко проговорил он, потянувшись костлявой рукой к своему глазу, и чрез мгновение тот оказался у него на ладони. Он протянул его мне: «Съешь и ни у кого не будет от тебя тайн».

Я попятился назад. К горлу подступила тошнота. Старик пристально смотрел на меня. Правое веко спадалось над пустой глазницей, а по щеке тонкой струйкой сочилась кровь.

«Над чем ты раздумываешь, колдун? - оскалился он. – Ты увидишь и узнаешь, всё незримое простому человечьему глазу. С эти даром, в могуществе твоём, тебе не будет равных!»

«Могущество, - повторил я про себя, - именно ради него я пожертвовал собственной душой; именно из-за него, я сейчас здесь. О нём водят слухи и слагают легенды, а Дьявол дал мне его и сейчас предлагает ещё больше».

Я потянулся к раскрытой ладони. Осклизлый шарик глаза тускло переливался. Без раздумий, я схватил его и, вообразив недоспелое яблоко, зажмурившись, проглотил.

«Тебе достанет смелости услышать о чём шепчутся мертвецы, лёжа в холодных могилах?» – спросил юноша, вытащив из-за пояса блестящий кинжал.

«Думаю, они многое смогут мне рассказать».

«Правда, - кивнул он, - однако, не всяком уху доступно услышать голос смерти; различить слова в криках птиц и рычанье зверья; узнать, что за речь таиться в плеске воды и шелесте ветра».

Замолчав, он пристально посмотрел на меня. Рука, сжимавшая кинжал дрогнула и тут же, резко размахнувшись, он одним ударом отсёк себе ухо, и бросил его к моим ногам. Уже предвидя, какая просьба последует за этим, я быстро поднял его, и, не рассматривая, сунул в рот. Юноша коротко улыбнулся, отирая окровавленный кинжал.

Красавица, до того молча наблюдавшая за нами, вдруг встала и подошла ко мне. По-прежнему не говоря ни слова, она опустилась на колени, так что я мог ясно видеть её лицо: белая, как снег, кожа без изъянов; глаза цвета ночи; тонкие дуги бровей. От её тела исходил какой-то болезненный жар; она потянулась ко мне и чёрные локоны защекотали по щекам. Её губы коснулись моих. Я почувствовал, как рот наполнился кровью, и что-то мягкое проскользнуло мне в глотку. Я едва не упал на землю, силясь не выблевать собственное нутро. Женщина тут же отпрянула, обнажив красные зубы. Она откусила себе язык.

"Впредь, никто не посмеет перечить твоему слову", - прозвенел её голос из ниоткуда.

Отдав последний дар, дьяволовы посланники вскочили на неосёдланных лошадей, и вцепившись в гривы, умчались прочь. Костёр догорал. Тьма вокруг становилась всё гуще и, наконец, погасила последний уголёк.

Я вновь был в доме Себастьяна. Он пришёл на рассвете, но я не спал, так и просидев, не смыкая глаз, до его возвращения.

С того самого дня всё стало иначе.

За упорство, в желании постичь колдовское искусство, Себастьян щедро награждал меня, раскрывая такие тайны, даже упоминать о которых, для обычного человека, верная смерть. Когда же мне не давалось постичь его слов, и все мои попытки оканчивались неудачей, он наказывал, оставляя меня на несколько дней без крова и еды, вынуждая вновь попрошайничать. Тем самым он напоминал мне о прошлом, к которому я вернусь, если не буду старательным учеником. Каждый раз, после нескольких дней бесполезных скитаний, измождённый и продрогший, я стучал в его дверь, готовый упрямо внимать каждому слову и повторять его столько, сколько он прикажет. Иной раз, что бы выкрасть себе ещё хоть немного времени, я оставлял сон, упражняясь в умениях заклинать и пророчить. Так прошла зима, а едва весенние воды подтопили порог, мы покинули город.

С котомкой, набитой хлебом и сыром, и с флягой вина, мы шли целый день по размытой дороге. Вокруг лишь пустая равнина, а где-то вдалеке, точно хребет огромного зверя, ломаные очертания гор. Я впервые был в здешних краях. Себастьян ничего не объяснял, повторяя, что мне следует быть терпеливей, и как только мы доберёмся до места, я всё узнаю сам.

К вечеру дорога свернула в крохотное селенье. Себастьян замедлил шаг и обнюхивая воздух точно дикий зверь, стал переходить от хижины к хижине.

"Сюда", - произнёс он, довольно оскалившись, и толкнул низкую дверь.

Внутри было темно. Я протянул Себастьяну огарок, он зажёг его и быстро прошёл вглубь комнаты. Кругом царило запустенье: разрушенный очаг, старое тряпьё, остатки хозяйской утвари, разбросанные по углам. Посреди оставленного жилища я увидел старую колыбель. Потемневшая от влаги и времени, она была чем-то не здешним этому дому. Однако, Себастьян остановился возле неё и склонившись, поднял маленький свёрток. В тишине комнаты раздалось шумное дыханье.

«Ребёнок!» - вскрикнул я шёпотом, не веря своим глазам.

Себастьян кивнул.

«Но откуда?»

«Женщина из соседнего селенья, хотела умертвить это дитя, но наш Хозяин принудил оставить его здесь. Внушив ей не совершать сметрный грех. Он решил отдать его тебе на расправу, и ты не должен уступить своей слабости».

«Нет! Я не сделаю этого!» - я в ужасе отступил назад.

«Не глупи, колдун. Его кровь, жертва могуществу, ради которого ты отдал душу. Младенцу всего день отроду, у него даже нет имени, а это мир ещё ничего для него не значит; забрать его жизнь так же просто, как бросить камень в реку, - Себастьян замолчал, протянув мне сверток и добавил: - Ты исполнишь означенное в полночь».

Ребёнок крепко спал. По моим щекам заструились слёзы. До положенного часа оставалось совсем не много. Сквозь прогнившие ставни я всматривался в тёмное небо и редкие звёзды на нём, вспоминая всё, в чём колдун так старательно меня наставлял. Взглянув на мирно спящее дитя, я вдруг увидел себя. За что мать так жестоко с ним обошлась? Ему, как и мне, не суждено познать её любви; жизнь сироты, тяжкое испытание и я решился избавить его от этой судьбы. Когда пришло время, я безропотно принял нож из рук Себастьяна.

Сейчас, я бы многое отдал, чтобы вернуться в тот злополучный день, когда в тёмной подворотне, странный незнакомец отдал мне целый кошель монет. Зная, что приняв их, я увязну в грехах, я бы ни за что не польстился на проклятый метал. Да, я получал то, что желал, но со временем и в желаньях я стал жаден и жесток. Себастьян же был мной доволен. Долгих два года мы странствовали с ним по городам, останавливаясь на ночлег в придорожных трактирах и крестьянских лачужках; жили в Майнце, Дюсельдорфе, Ауксбурге. Везде, где бы мы не появлялись, мы были обязаны приносить жертвы: молодые и старые, нищие и богатые, больные и полные сил – я никогда не вспомню кровь скольких пролилась по моей вине. Разумеется, я вовсе не считал себя виноватым в чьей-то смерти. Для меня её попросту не существовало. Был лишь мой голод, по жизни, о которой я когда-то не мог и мечтать, и, получив которую, принялся кормиться. Точно разбуженный зверь, даже ночью, я бродил в поисках чужих страданий и едва учуяв чью-то боль и отчаянье, тут же брал след.

Все двери были для нас открыты. И владетельные князья, и бедные ремесленники - одинаково принимали нас с почтеньем и страхом, и тайной надеждой, что прислужники Дьявола замолвят за них словцо перед своим повелителем. Себастьян никогда не отказывал. Однако, они не знали всей правды и просто продавали душу за мешок золота или чего поценней, не становясь ни на шаг ближе к власти, которой обладали пришедший в их дом колдуны.

Подобных нам, на городских улицах мы встречали не часто, но на колдовских празднествах, в еловых чащах или на туманных вершинах гор, их собиралось такое множество, что глазом не сосчитать. Там было принято не таить, сколько зла ты принёс в этот мир, и от услышанного, можно было бы подумать, что здесь оказались все жители Ада разом. Я тоже похвалялся содеянным. Рассказывая сколько несчастных, я свёл с земного пути, кровь во мне закипала от гордости. Некогда бродяга, обречённый на смерть, теперь я обрекал на неё других и всякий раз, забирая чью-то жизнь, сердце моё колотилось, точно ему суждено вот-вот остановится. Чужие страданья пьянили меня сильнее самого крепкого вина. Я стал безумцем, не знающим меры, и лишь в этом безумии был свободен и счастлив.

Последний день, когда я видел Себастьяна, как и первый, вновь пришёлся на зиму. Утром мы остановились на постоялом дворе, по дороге в Трир. Увидев нас, хозяин, не раздумывая предложил лучшие комнаты и еду. И ещё бы, закутанные в меховые плащи, верхом на гнедых кобылицах с золочёной сбруей, мы и впрямь походили на зажиточных странников, хоть наши платья и лошади, были всего лишь подарком одного богача, который давеча продал душу за место в купеческой гильдии. Желая заполучить как можно больше монет, трактирщик не скупился на лесть, поднося нам горячее пиво и жареных голубей. Проговорив весь день и весь вечер о том, что ждёт нас в Трире, мы съели всё мясо. В январские холода аппетит был поистине звериным, а терпкий хмель распалял его ещё больше.

«Мы уйдём на рассвете», - сказал Себастьян перед тем, как я оставил его. Близилась ночь. Ноги с трудом довели меня до кровати. Я быстро уснул, успев подумать какое славное пиво здесь варят и от чего бы нам завтра не наполнить им фляги в дорогу.

Утром за окном бушевала метель. Колдуна нигде не было видно. Постель в его комнате стояла не тронутой, и хозяин сказал, что расплатившись, тот уехал ещё за темно. Бросившись в стойло, я нашёл там лишь свою лошадь. Себастьян бесследно исчез. Ворожба подсказывала мне, что его не было ни среди живых, ни среди мёртвых. На колдовских пирах, его имени больше никто не упоминал; я не встречал его следов ни в городах, ни в селеньях; не слышал о том, чтобы к кому ни будь в дом наведывался похожий на него человек. Он не умер, в этом я мог поклясться, но где тогда обреталась его плоть, известно лишь одному Дьяволу.

Со временем я оставил все попытки его отыскать. В достаточной мере овладев своей силой, я более не нуждался ни в покровителе, ни в учителе. Отныне, живя безбедно, мой разум занимали вершины, которых мне ещё предстояло достичь. Вершины, с которых моя власть поглотит лежащий у их подножия город, ведь я пожелал заполучить себе Кёльн.

Хитростью и обманом, проклятьями и наговорами, множеством ни в чем не повинных жизней, моё слово в этих землях стало непреложным законом. Знать надеялась водить со мной дружбу, а простой люд - получать благословения в дни священных празднеств. В ту пору многие прислужники Дьявола решили, что я от Него отвернулся, ведь отныне, ставший епископом Кёльна, я не снимал креста. Признаться, тогда я узнал, что и среди подобных мне, есть немало глупцов, пусть даже наделённых силой. «Неверный духовник, куда большее зло, нежели честный отступник», - всегда повторял я, пытавшимся уличить меня в предательстве. Ведь я не свершал христианских обрядов искренне, никогда не думал о Боге и не взывал к нему. Молитвы были для меня лишь пустыми словами, но мне верили, как верят всякому носящему звание или титул.

Так прошло много лет. Жизнь в епископском дворце была мне по нраву, как в один день, за блеском своего богатства, я обнаружил дряхлого старика. Время меня не щадило, но старость поразила не только тело, она изменила мой разум. Всякий раз, глядя на свои седины, я чувствовал страх - близость расплаты, за то, что я сделал когда-то, была неотвратима. Куда бы я не шёл, мысли о ней настигали всюду. На шумных пирах и даже во сне, я больше нигде не был свободен, от того чтобы не думать о собственной смерти и том, что случится после. Тогда, впервые за долгое время, я усомнился в избранном пути. Мне было жутко даже представить в какие страдания Ад ввергнет мою душу, а это точно случится. И нет, не за погубленные жизни, но за клятву, принесённую той ночью в рыбацкой лачуге, ведь последняя жертва колдуна, всегда он сам. Тогда я часто вспоминал Себастьяна, но ещё чаще, корил себя, за то, что однажды согласился пойти с ним. Была ли то внезапно заговорившая во мне совесть? Вовсе нет. Меня пожирал мучительный страх. День ото дня он глодал мой рассудок, покуда я силился его побороть. Я знал, колдовство не сможет избавить меня от смерти, и тогда я отчаянно понадеялся облегчить участь своей душе. Я позволил себе обратиться к Богу. Тому самому, чьё имя я всячески поносил, теперь он был нужен мне по-настоящему. Я решил говорить с ним, разумеется, всего лишь в молитвах, которые он оставлял без ответа, но даже так, эти слова придавали мне сил. "Быть может, он всё же слышит меня", - думал я и вместе с тем страшился гнева, который Дьявол обрушит на меня, прознав об этом.

Вскоре так и случилось. Я крепко занемог. Все лекари были бессильны. Потчуя меня отвратительными снадобьями, от которых выворачивало нутро, они надеялись выгнать болезнь из тела, но видя, что всё бесполезно, сами начинали уповать на провидение. Я тоже думал о нём, сжимая в руках распятье. Когда же за окнами опускалась ночь, в моей памяти вспыхивало пламя колдовских костров. Как же сладка когда-то мне была та жизнь и сколь мучительна сейчас. Много ли может прикованный к постели калека? С тех пор, как недуг меня обездвижел, я по-настоящему возненавидел этот мир и все его радости, вкусить которые больше не мог. Я возненавидел своё бессилье. Дьявол презрел меня за трусость перед собственной участью, а Бог был глух, как и прежде. Предвижу, для такого грешника как я, у него никогда не найдётся милосердия. Я лежу в холодной постели, в ожидании скорой смерти и кажется, уже слышу её шаги

Тяжёлый полог кровати скрывал иссохшее тело. Бледный как воск, старый епископ тяжело дышал, сжимая в руках золотое распятье, и едва слышно бормотал молитву. Несмотря на холод вокруг, его лоб покрывала испарина.

Минуя закрытые двери, в тёмные покои просочилась тень.

Медленно плывя по каменным плитам, она облачалась плотью и чёрным сукном. Лоскут за лоскутом, кожа превращала в тело, холодную пустоту; сердце забилось сильно и ровно, разгоняя по жилам кровь; худое лицо облегли пряди тёмных волос; из-под опущенных век, комнату обвёл острый взгляд. Выросши в полный рост, фигура двинулась к умирающему. Епископ умолк. В серых глазах залегла тревога. Край полога колыхнулся и на сухих губах застыл немой крик: "Себастьян! Он не постарел ни на день!"

Пришедший безучастно смотрел на умирающего. Что-то упало, коротко звякнув о камни. Старик выронил свой крест. Всё его тела сотрясала быстрая дрожь. По-прежнему сжимая пустую руку, он не сводил глаз со стоявшего перед ним колдуна.

- Зачем ты пришёл?

- Тебе ли не знать, - усмехнулся Себастьян. - Ты и сам когда-то был вхож в каждый дом, где Дьяволу случилось бы поживиться.

- Моя душа давно Ему обещана.

Себастьян согласно кивнул.

- Так что же ещё Он хочет забрать? - гневно прошептал старик. - И зачем, после стольких лет, ты вновь явился сюда?

- Глупый калека, - протянул колдун, - я всё ещё помню тебя упрямцем, без устали корпевшим над своими заклятьями. Твоя сила быстро росла, и ты мог бы стать Хозяину воистину преданным слугой. Я оставил тебя, потому что Он приказал мне сделать это. Я уходил, зная, что однажды ещё услышу о тебе. Когда же это случилось, я не мог не поразится твоему мастерству - ты одурачил столько умов! Во всём Кёльне тебе не нашлось бы равных. Ты был смел и жесток в своих деяньях, но ответь, - Себастьян мрачно взглянул на епископа, - от чего они привели тебя к предательству?

- Я ничего не боюсь кроме вечных страданий в Аду.

- И думаешь, это способно избавить тебя от них? - колдун пнул распятье.

- Но кто если не Бог, будет прощать грешников?

- Уповать на его прощенье, то же самое, что надеяться, на милость судьи, в то время, как палач уже затянул петлю на твоей шее. Лишь одному из тысячи может повезти.

- Мне никогда не очистится от этой скверны, - в беспросветном отчаянье произнёс старик.

- Верно, но я не пришёл с тобой проститься. Только Дьявол решит, когда настанет твой черёд, и он отправил меня сюда, покуда всё ещё милостив. Ты проживёшь столько жизней, сколько он пожелает и ни одна из них никогда не будет принадлежать тебе, - с этими словами, колдун положил ладонь на холодный лоб умирающего и принялся яростно бормотать.

Тьма вокруг, стала непроглядной. Ветер и дождь за окном умолкли, точно прислушиваясь к происходящему в стенах этого дома, а голос Себастьяна, по-прежнему настойчиво звучал в воцарившейся тишине. Резко замолчав, колдун одним рывком распахнул тяжёлые ставни, впуская в комнату лунный свет. Непогода исчезла, точно и не бывала. Только влажная черепица на крышах соседних домов и застоявшаяся вода, в придорожных канавах и на камнях мостовой, напоминали о прошедшем ливне. "Давно сюда не приходила такая промозглая осень", - подумал Себастьян и обернулся к постели, где некогда умирал старик. Среди тяжёлых покрывал, путаясь в длинной рубахе, лежал младенец. Не теряя времени, колдун взял ребёнка и, наскоро закутав, вышел из комнаты. Покинув дом, с маленькой ношей, Себастьян миновал несколько кварталов и свернул на улицу, где обычно селились бакалейщики. Он оставил ребёнка на ступенях запертой лавки, в окнах которой горел свет и, постучав, отступил в тень. На порог вышла женщина, растерявшись при виде младенца, она быстро подняла его и, бережно прижав к груди, скрылась за дверью.