Снежная ночь
Я буду очень благодарен вам, если вы не поверите ничему из того, что здесь написано. Как бы я сам этого хотел — прочитать свой рассказ глазами человека со стороны, возмутиться и объявить всё написанное ложью! Отчасти ради этого я и взялся записать свои воспоминания о событиях одной снежной декабрьской ночи под Новосибирском. Однако же, я всё равно не могу понять, почему я до сих пор работаю в лаборатории, а не прохожу курс лечения в психиатрической больнице. Возможно, именно вы разгадаете эту загадку.Меня зовут Глеб Яковлев. В декабре 1997 года я отправился в командировку в Новосибирский Академгородок. Тогда я был младшим научным сотрудником одного провинциального НИИ. Наш отдел занимался сильной и слабой локализацией электронов в металлах, и я ехал с устным докладом по этой теме, представлявшим собой результат полутора лет напряжённой работы.
Поздним вечером 6 декабря я занял своё место в плацкартном вагоне поезда, следующего в Новосибирск. Путь занимал два дня, и в ночь с 8 на 9 декабря я должен был прибыть в предоставляемое общежитие. Утром 9 числа, после официального открытия конференции, начиналась регистрация участников, распределение докладов по дням и аудиториям. На эту регистрацию я ни в коем случае не должен был опоздать, поэтому заранее решил спать в поезде как можно больше, чтобы потом, не дай Бог, не проспать открытие. Поставив перед собой такую задачу, я немедленно приступил к её реализации: забрался на свою верхнюю полку, положил под голову сумку, накрылся пальто и уснул, как убитый, несмотря на то, что свет в вагоне ещё не погасили, и повсюду слышались довольно оживлённые разговоры. На тот момент я всего полгода как окончил университет, и студенческий образ жизни ещё не выветрился из меня до конца. Проснулся я в третьем часу следующего дня по своим непереведённым часам. «Ну и чёрт с ними, приеду — переведу», — подумал я, поглядывая в окно.
За окном проносились картины настоящей русской зимы. Железная дорога проходила между двумя полосами соснового леса, до которых было около двухсот метров в каждую сторону. Мелькал снег, но из-за скорости было не понять, была то метель, или простой снегопад. Завтракать было поздно; пообедав, я вновь водрузился на полку. Сосновый лес за окном успел смениться довольно густым еловым, и значительно придвинулся к путям. Поняв, что спать мне не хочется, я достал из сумки доклад и стал в тысячный раз проверять, всё ли в нём гладко. Убедившись, что ни одна запятая за ночь не пропала, я попросил у соседа с нижней полки газету и стал читать обширную спортивную рубрику. Увлекшись чтением, я не сразу заметил, что что-то вокруг стало не так.
Разговоры по-прежнему звучали в вагоне отовсюду, но в интонациях людей явственно слышались тревога и озабоченность. Я огляделся. Многие пассажиры прильнули к окнам, силясь что-то рассмотреть. До меня не сразу дошло, что мы уже никуда не едем, а стоим на месте. Теперь было совершенно ясно, что за окном не просто снегопад, а невероятной силы метель. За сплошной стеной снега едва-едва виднелся лес, придвинувшийся теперь ещё ближе к путям. Синие сумерки уже сгустились. «Так, — сказал я себе — Если мы стоим, то где же станция? А если станции здесь нет, то почему мы стоим? Нет, это надо срочно выяснить». Впрочем, в общих чертах ситуация была понятна и так. Свирепая сибирская вьюга замела пути, и наш поезд не мог продвигаться дальше сквозь сугробы. Меня интересовало лишь одно: сумею ли я добраться до Академгородка к следующему утру? Я посмотрел на часы. Учитывая разницу в часовых поясах, в Новосибирске сейчас половина седьмого вечера 8 декабря. Что ж, будем ориентироваться по этому времени, подумал я, подкручивая колёсико часов. Сейчас же нужно идти к машинисту и всё выяснить.
Добравшись до электровоза, я обнаружил, что кабина машиниста пуста, а дверь на улицу открыта. Пройдя ещё несколько шагов, я обнаружил машиниста, двух проводников и трёх сотрудников милиции, отчаянно орудующих снегоуборочными лопатами. Увидев размеры заносов, я почувствовал, как мне становится не по себе. Сугробы были уже выше колена взрослого человека, и продолжали медленно, но верно расти. Рядом с машинистом стоял ещё один пассажир. Это был коренастый дедушка, он громко кричал что-то в ухо машинисту сильным, совсем не старческим голосом, стараясь перекричать завывания ветра. Я подошёл ближе и понял, что дедушку интересует приблизительно то же, что и меня. В голосе машиниста отчётливо слышалось раздражение, но отвечал он на все вопросы прямо, и его ответы совсем меня не радовали.
Если раскапывать пути вручную, то до следующей станции наш поезд доберётся не ранее, чем к утру. Нет, следующая станция — ещё не Новосибирск. Нет, больше лопат в поезде нет. Да, они давали радиограмму, запрашивали аварийный поезд. Вернее, пытались, но связь очень плохая. Когда сделают перекур, снова попытаются. Да, он раньше попадал в такие ситуации, и ничего, жив - здоров.
Я поинтересовался, какова вероятность того, что я попаду в Новосибирск утром, и машинист уверенно сообщил мне, что такая вероятность равна нулю.
— Но мне нужно туда срочно. Срочно, понимаете?
— Парень, посмотри вокруг, — машинист устало опёрся о лопату. — Я что тебе, Моисей? Думаешь, я руками разведу — и рельсы чистые? Ну-ка, не мешайся.
Я плюнул с досады и запрыгнул в тамбур. Почему мне так чудовищно не везёт? Мою заявку на участие в конференции очень долго не хотели рассматривать. Вначале я даже пытался «накинуть» себе пару лет возраста и «повысить» в должности. К счастью, этого не потребовалось. И вот теперь, когда, казалось, все преграды устранены, мой поезд застрял в снегу где-то в Сибири. Что за несправедливость! В сердцах я ударил кулаком по стене тамбура и взвыл от боли, чуть не сломав кисть.
— А я смотрю, в Новосибирск тебе действительно позарез надо, — послышался уже знакомый голос.
— Не то слово, — ответил я, потрясая отбитой рукой.
— Куда тебе надо-то? — поинтересовался старик.
— В Академгородок. Самое позднее — в десять утра.
Мы дошли до купе, в котором ехал дедушка. С ним ехал только один пассажир, совершенно невзрачный человек средних лет. Я рассказал старику свою печальную историю. По вагону ходила проводница, объясняя пассажирам сложившуюся ситуацию. Дедушка долго поглаживал щетину, смотрел то на часы, то в потолок. Было видно, что он напряжённо думает.
— Я сам из Новосибирска, — сказал он наконец, — поэтому местность знаю. За десять минут до того, как остановиться, мы проехали мимо станции «k-й километр». На ней всего два дома и вокзал. На вокзале работают мои знакомые. Если тебе действительно так сильно нужно в Новосибирск, то мы можем пешком дойти до этой станции, попросить у тамошнего смотрителя две пары лыж, и отправиться через лес. Дорогу я знаю прекрасно. Никакой лыжни сейчас, конечно, нет, но я могу тебе сказать с уверенностью, что часов в восемь мы выйдем из леса у посёлка N. Каждые полчаса там ходит “Икарус” до Академгородка. К десяти часам будешь на месте.
Я задумался. Невзрачный сосед моего нового знакомого широко раскрыл глаза и смотрел то в окно, то на меня. Я и сам понимал, что перспектива провести ночь в глухом лесу, в метель, вверив свою судьбу неизвестному старику, более чем сомнительна. Но я также понимал и то, что это мой единственный шанс успеть на регистрацию. Кроме того, я любил рисковать, и это меня не раз выручало.
— Хорошо, — согласился я. — Пойду, заберу свои вещи и подожду вас в хвосте состава.
Невзрачный сосед раскрыл глаза ещё шире и как-то вжал голову в плечи.
— А другой одежды у тебя нету? — дедушка подёргал меня за галстук. — Ты в этом по лесу идти собрался?
— У меня есть свитер и тёплые штаны.
— Вот, советую переодеться. И выпей стакан горячего чаю с лимоном. Встретимся в последнем вагоне через двадцать минут.
Уходя, я заметил абсолютно безумный взгляд Невзрачного, направленный на старика.
Дойдя до своего места, я быстро переоделся, выпил два стакана чаю, надел пальто и шапку, повесил сумку через плечо. Мой спутник уже ждал меня в последнем тамбуре. Он был в полушубке и валенках, на голове — вязаная шапка, за плечами — старый-престарый (и судя по всему, самодельный) рюкзак. «О, да, — подумал я. — Жил в нашем заводе старик один, по прозвищу Кокованя». В лесу он будет совсем архетипично смотреться. Только что бороды недостаёт».
— Готов? Меня зовут Георгий Михайлович, кстати говоря.
— Глеб, — я пожал старику руку. Рука у него была удивительно крепкая, что ещё больше дополняло образ.
— Ну, пошли, — и Георгий Михайлович спустился на снег.
Я спрыгнул следом, и мне тут же расхотелось куда-то идти. Захотелось вернуться назад, в тёплый вагон, снять пальто и выпить ещё пять стаканов чаю с лимоном. Я же вместо этого шёл, утопая в сугробах, под бешеной метелью, закрывая рукой левое ухо от ветра. Обернувшись через минуту, я не увидел поезда: его заслонила от меня густая стена летящего снега. Впереди маячила коренастая фигура старика-аборигена. Метрах в тридцати по обе стороны стоял тёмно-синий еловый лес, периодически усеянный высокими мачтами сосен; ветер гудел в их вершинах. И в тот момент я, как и миллиарды людей до меня, осознал всю степень своего ничтожества перед силой природы. Я находился между станцией и поездом, у меня был опытный проводник, но я чувствовал, что моя жизнь всецело в руках стихии. «Стыдно, Глеб! — укорял я себя. — Учёный ты, или пещерный человек? Немедленно оставь такие мысли!». Но мысли никуда не уходили, они лишь трансформировались, принимая всё более причудливые формы, и наконец, обратились в необъяснимое, но очень острое ощущение того, что слева кто-то наблюдает за мной из чащи леса. Как назло, ветер дул именно с левой стороны, поэтому я не мог ничего разглядеть. Борясь с желанием пуститься дальше бегом, я вновь посмотрел в сторону старика и с облегчением обнаружил, что впереди замаячили жёлтые пятна окон и фонарей маленькой железнодорожной станции «k-й километр». Не прошло и пяти минут, как Георгий Михайлович уже стучал в служебную дверь здания вокзала. На пороге появился седой, сутулый человек, который вместо приветствия сказал лишь: «Ба!», после чего немедленно впустил нас.
Внутри было довольно уютно, как всегда бывает уютно зимней ночью в тёплом помещении. Комната, в которую мы попали, очевидно, не была предназначена для присутствия в ней случайных людей. Здесь явно обитал только смотритель, и на всём была печать его присутствия: старая настольная лампа с абажуром, пепельница с трубкой, карта БССР на стене, изрядная стопка старых книг на диванчике, а также плохо замаскированный шерстяным шарфом штоф водки. Последний не укрылся от внимания Георгия Михайловича.
— Ты, как снегу навалит, сразу пить, — строго заметил он. — Бросай ты эту дурную привычку!
Человек, впустивший нас, был моложе моего спутника лет на десять. Он немедленно налил нам крепкого чёрного чаю, и у двух стариков занялся серьёзный разговор о моём затруднительном положении.
Решив не мешать беседе двух старых друзей, я подошёл к окну. Ветер постепенно стихал, чего никак нельзя было сказать о снегопаде. Окно выходило на сугроб, который недавно был рельсами. Но взгляд мой скользнул дальше, остановившись на стене леса. Неприятное чувство, что оттуда на меня смотрят, никуда, оказывается, не делось, и теперь разгоралось с новой силой. Я внимательно рассматривал засыпанные снегом ветви, как вдруг две или три стоящие рядом молодые ели содрогнулись от оснований до макушек, стряхивая белые «шапки». Широко раскрыв глаза, я уставился в образовавшуюся тёмную прогалину между покрытыми снегом ветвями. Я ожидал, что сейчас из леса выйдут люди, или раздадутся удары топоров. Но ничего не происходило. И только иррациональное ощущения взгляда стало ещё сильнее. Я смотрел туда, а на меня смотрели оттуда. Это продолжалось около минуты, когда, наконец, раскрывая глаза ещё шире (но, всё равно, не веря им до конца), я увидел, как две молодые и сильные ели, высотой около пяти метров каждая вдруг со скрипом стали раздвигаться так, словно кто-то зацепил их за верхушки и потянул в разные стороны.
— Глеб!
Я обернулся.
— Пошли сюда, — деловито сказал Георгий Михайлович, спускаясь вслед за смотрителем в люк в полу.
Сделав два шага в направлении люка, я снова обернулся и посмотрел в окно. Ели были на месте, но колебались так, как будто их только что отпустили из согнутого состояния. Решив, что сейчас об этом задумываться всё равно бессмысленно, я спустился в подпол.
Тут оказался настоящий склад. Впрочем, ничего другого и ожидать не приходилось. Хозяин уверенно разбирал хлам и вскоре извлёк из-под него несколько пар удивительно старых лыж. Они были совершенно без опознавательных символов, деревянные, а таких креплений я не видел, кажется, со школы: в обрезанный «нос» калоши надлежало вставить свой валенок или ботинок, остальная часть которого присоединялась к креплению ремнями с застёжками. Понимая, что выбирать мне не приходится, я подобрал себе лыжи по росту, взял палки и поднялся по лестнице.
Мы поблагодарили смотрителя, простились с ним, и снова вышли на улицу. Снегопад, наконец, почти прекратился, и из-за туч показалась луна. Ветер также совсем стих, поэтому я смог по достоинству оценить красоту сибирской зимней ночи. Высокие столетние ели перетекали макушками в тёмно-синее морозное небо. Мне казалось, что самый воздух играет музыку в стиле Чайковского или Свиридова. Мы встали на лыжи, и вскоре лес поглотил нас полностью. Обернувшись, я не увидел ни огонька от станции, не услышал ни звука от заведённого мотора электровоза. Единственным источником света стала луна, подсвечивающая сугробы на земле и ветвях деревьев. Я слышал только хруст снега и поскрипывание старых сосен. Я и мой загадочный проводник стали единственными людьми во вселенной бескрайнего зимнего леса; не было больше ни поезда, ни Новосибирска, ни станции «k-й километр», не было ничего, кроме снега на земле, снега на ветвях, скрипа лыж и полной луны.
Двигаться по лесу оказалось легче, чем я предполагал, и значительно легче, чем идти от поезда, утопая в сугробах и заслоняясь рукой от ветра. Широкие лыжи отлично держали нас, не проваливаясь слишком глубоко. Первым шёл Георгий Михайлович, уверенно прокладывая путь по одному ему ведомым ориентирам. Этому сказочному деду было не менее семидесяти лет, но я, с моей молодостью и здоровьем, едва поспевал за ним (а ведь он не просто ехал, он прокладывал лыжню для меня, что было значительно тяжелее). Впрочем, продвигались мы не слишком быстро. Я посмотрел на часы. Они показывали восемь часов вечера, хотя, как я уже отметил, вокруг была совершенная тёмная ночь. По прогнозам Георгия Михайловича, до посёлка N оставалось около двенадцати часов пути.
Здесь я вынужден объявить, что отныне мой рассказ значительно потеряет в точности. Это вселяет в меня надежду: может быть, и не было ничего, о чём я собираюсь рассказать. Может быть, именно по этой причине я не скажу точно, в какой момент у меня снова возникло ощущение, что кто-то смотрит мне в спину. Не могу также сказать и того, сколько раз я тревожно оборачивался и не видел ничего, кроме деревьев. Не могу назвать час и минуту, в которые раздался далёкий, но очень громкий треск позади нас. Могу лишь сказать, что когда старик объявил отдых, присаживаясь на ствол поваленного дерева, я выбрал место на этом же стволе так, чтобы всегда смотреть в ту сторону, откуда мы приехали.
Я снова посмотрел на время: мы двигались уже два часа. Ощущение наблюдения стало слабее, как будто смотрящий на некоторое время отвёл свой взгляд в сторону. Воспользовавшись передышкой, я спросил у своего спутника, что он думает по поводу треска, который мы слышали не так давно. Старик уверенно и совершенно спокойно ответил, что это старая сосна сломалась под тяжестью снега, и произошло это приблизительно в семистах метрах от того места, где мы в тот момент находились. Казалось, он совершенно не ощущал на себе никаких пристальных взглядов, из чего я чуть было не заключил, что смотрят на меня одного, но тут же мысленно одёрнул себя. Мне стало неприятно от осознания факта, что какие-то старые деревья заставляют меня едва ли не верить в духов и прочую чертовщину. Это настолько не стыковалось с моим родом деятельности, что я демонстративно отвернулся от проложенной лыжни и стал смотреть вверх.
Поглотив некоторое количество предоставленного смотрителем чая из термоса, мы застегнули лыжи и отправились дальше. Далее снова крайне приблизительный хронометраж событий. Следующую остановку мы сделали около полуночи и в этот промежуток времени мы дважды слышали треск ломающихся деревьев. Согласно оценкам Георгия Михайловича, первый из них раздался приблизительно в километре справа от нас, а второй — в два раза ближе и сзади. Теперь я также относился к этому спокойно, потому что больше никаких иррациональных взглядов не ощущал и даже мысленно смеялся над своим недавним беспокойством. Снегопад окончательно прекратился. Мы снова двинулись вперёд.
Думаю, это случилось ближе к половине первого ночи. Я ехал и осматривался по сторонам, любуясь пейзажем. Спина моего провожатого, как обычно, маячила впереди. Неожиданно я обратил внимание на очень высокую и старую сосну метрах в пяти слева от меня. О её возрасте говорила значительная толщина. Молодые ёлочки, тесно обступившие сосну, росли удивительно симметричной группой, если смотреть именно оттуда, откуда я смотрел. Я остановился. Самое удивительное было не в симметрии ёлочек. На стволе старого дерева, на высоте около шести -семи метров, был значительный нарост льда весьма правильной формы. Напряжённо вглядываясь в его очертания, я постепенно различил длинный прямой нос, глубокие глазницы, бороду… Сомнений быть не могло: на старой сосне висел чей-то портрет, высеченный изо льда. Я почувствовал, как беспокойство возвращается ко мне. Что-то ирреальное, нечеловеческое было во всей этой картине. Я снова посмотрел вперёд и не увидел впереди Георгия Михайловича. Я сделал два шага по лыжне и вдруг совершенно ясно осознал, что сзади кто-то смотрит прямо мне в спину, и что этот таинственный кто-то стоит совсем близко. Я начал оборачиваться и это спасло мне жизнь. Трёхсотлетняя сосна сильно накренилась в мою сторону и начала неотвратимо падать. Раздался страшный треск, похожий на хрип, я увидел, как ледяное лицо приближается, вперив в меня пустые глазницы. В следующее мгновение я одним махом развернул лыжи вправо и, делая огромные шаги, бросился бежать по сугробам. Сзади меня с шумом обрушилась сосна, и этот шум смешался с каким-то новым звуком, как будто гигантский зверь выдохнул через нос. Сзади взвился снег, в спину мне ударил неизвестно откуда взявшийся в лесу ветер, и я слишком поздно понял, что передо мной обрыв.
Искать другой путь времени не было. Я уже не сомневался, что нас кто-то преследовал всё это время и что он наконец настиг меня. Зарываясь в снег по колено, выныривая наружу, бессмысленно размахивая руками и чудом не падая, я катился вниз по снежному склону. Вот я заставил лыжи появиться на поверхности, вот повернул их, объезжая ёлку, и тут же наткнулся на другую, старую и густую. Я с шумом врезался в заснеженную ветку, завалился на спину, ожидая, что проеду дальше, но перед глазами беспорядочно замелькали различные фрагменты ёлки, со всех сторон я чувствовал иглы, за шиворот мне сыпался снег с ветвей и я перестал понимать, что происходит. Неожиданно я почувствовал сильный толчок, вылетел из объятий ёлки и обнаружил себя в трёх метрах над землёй. Я упал на другую ёлку, снова толчок, снова полёт, обрыв подо мной резко уходит вниз, сугроб стремительно приближается. Я успел перевернуться на спину в воздухе, почувствовал последний толчок и потерял сознание.
Придя в себя, я обнаружил, что вокруг очень тихо. Не дул ветер, не скрипели сосны, небо было ясным. Я лежал на спине, погрузившись на метр в сугроб, раскинув руки, присыпанный снегом. Мне было совсем не холодно, только снег, попавший за шиворот при падении, растаял, но нельзя сказать, чтобы образовавшаяся вода доставляла мне сильные неудобства. Было странное чувство умиротворения; мне не хотелось вставать, хотелось остаться здесь, подобно медведю в берлоге, и проспать до весны. Но постепенно здравый рассудок стал возвращаться ко мне. Я был одновременно атакован двумя неприятными мыслями: во-первых, я не мог понять, что произошло и чем мне это грозит в дальнейшем, а во-вторых, я понимал, что потерял Георгия Михайловича и кучу времени. Подумав о куче времени, я сделал попытку посмотреть на часы и немедленно осознал, насколько у меня болит всё тело. Наконец, левая рука освободилась из-под снега. Десять минут второго. Я понял, что необходимо действовать. Скрипя негнущимися суставами, я принял вертикальное положение, мимоходом сделав поразительное открытие: обе лыжи и обе палки были совершенно целы и не потеряны. Но то, что я обнаружил, оглядевшись по сторонам, сделало совершенно несущественным последний факт. Не веря глазам, я смотрел на удивительно красивый лес — гигантские ели, покрытые снегом, сверкающие в лунном свете причудливой формы сугробы — смотрел и понимал, что перед тем, как потерять сознание, я был совсем, совсем в другом месте. Даже мой безумный спуск, перешедший в падение, не мог привести меня сюда. И было ещё кое-что, что иррациональным образом подтверждало такой вывод: вокруг меня не было никаких следов. Ни близко, ни далеко, ни моих, ни чьих-либо ещё. Они не были занесены снегом или заметены с целью сбить меня с толку. Их просто не было. Из всего этого однозначно следовало, что я никак не мог попасть в это странное место, и всё же именно в нём я неумолимо находился.
Смирившись с обрушившимися на меня фактами и осознав бесплодность попыток объяснить их на месте, я решил, что единственное, что мне остаётся — это найти след, оставленный Георгием Михайловичем, и проследовать по нему дальше. Я принял за рабочую гипотезу, что некая неведомая мне сила несла меня дальше именно в том направлении, в котором я свернул с лыжни, спасаясь от падающей сосны. Вспомнив, где была Луна относительно меня, когда я ещё был на лыжне и решив, что за прошедшее время она не могла сильно поменять своё положение на небе, я выбрал направление, двигаясь вдоль которого я вернее всего пересеку лыжню старика. Несмотря ни на что, я надеялся выполнить то, зачем ехал. Отряхнув от снега пальто и шапку, поправив сумку на ремне, я двинулся в путь.
Прокладывать лыжню оказалось делом нелёгким, но широкие деревянные лыжи, похоже, были специально предназначены для движения по нетронутым сугробам, поэтому я уверенно продвигался вперёд. На этот раз я не пренебрегал своими ощущениями, но инстинкты молчали: очевидно, тот, кто так долго преследовал меня, потерял интерес к моей персоне.
Ориентироваться по Луне было довольно просто, прокладывание лыжни тоже вскоре превратилось в механический труд, поэтому через полчаса пути я стал позволять себе любоваться зимним лесом, который оставался для меня прекрасным, несмотря на то, что в нём происходило. Вскоре я стал замечать, то лес вокруг меня отличается от того, что я видел в первые четыре часа нашего путешествия. Сугробы лежали красивым волнистым ковром, в некоторых местах образуя нечто вроде столбов в человеческий рост. Иногда эти столбы имели слегка закрученную вокруг своей оси форму. Ветви ёлок также росли довольно странным образом. Казалось, что некоторые деревья как бы «держатся за руки» нижними ветками, кое-где я видел даже некое подобие хороводов. То здесь, то там росли кустарники, чьи ветви были полностью белыми от покрывавшего их снега. Эти кустарники становились всё чаще, и в какой-то момент я осознал, что они «обступили» меня с двух сторон довольно плотно; ветки соединялись в паре метров над моей головой, и при должном воображении можно было представить, что я еду по некоему ледяному коридору, подсвеченному Луной. «Коридор» этот, впрочем, вёл как раз туда, куда я направлялся, поэтому я ехал по нему, не думая о том, что всё это может оказаться не случайным. Однако лес сам решил мне об этом сообщить. Глядя по сторонам, я чуть было не налетел на большую ель и вдруг остановился, как вкопанный. Мне показалось, что в воздухе разом стало на пять градусов холоднее. Прямо передо мной на стволе дерева, на уровне моего лица был нарост синеватого льда. Мне хватило мгновений, чтобы увидеть нахмуренные брови, сросшиеся у длинной переносицы, усы, бороду… Это было в точности такое же лицо, как на той сосне, что чуть не убила меня. Ледяные глазницы, кажется, видели меня насквозь. Недолго думая, я поспешил дальше. Я понимал две вещи: что нахожусь во владениях той самой Неведомой Силы, и что сама эта Сила пока что отсутствует здесь. Но уж очень явно ощущалась бренность этого «пока что», поэтому я торопился, как мог.
Было начало четвёртого, когда я стал слышать странный звук по бокам от себя. Сперва он был довольно далёким и тихим, но приближался и усиливался по мере того, как я привыкал к нему. Лес становился реже и светлее. Наконец, я уже не мог отрицать, что вокруг меня, словно кружась, раздаётся нечто вроде тихого детского хора, смешанного со звуками, напоминающими звуки ксилофона. Попытавшись вообразить себе существ, могущих издавать такие звуки, я остановился на двух версиях: снежинки (если бы у них только были голоса) и привидения (если бы только последние существовали). Впрочем, после всего произошедшего со мной я был готов поверить в существование чего угодно и кого угодно. Неожиданно деревья расступились, и я обнаружил, что стою на краю пологого склона. Лес окружал открытое пространство около семидесяти метров в диаметре. Высота склона составляла около пяти метров, а внизу было замёрзшее, занесённое снегом озеро удивительно правильной формы. По поверхности озера скользил странный силуэт. Не осознавая толком, что делаю, я начал спускаться вниз.
Прошло уже почти пятнадцать лет, но мои мысли путаются всякий раз, когда я пытаюсь вспомнить эти минуты. Действительно ли я спускался к ледяному озеру, или оно приснилось мне? Если всё, о чём я собираюсь рассказать, было в действительности, то как объяснить мои действия там, внизу? Как, если не галлюцинацией, назвать то, что я увидел потом, когда вновь забрался на склон и обернулся? Впрочем, тогда стоит подвергнуть сомнению и все предшествующие события той лунной декабрьской ночи, что я с большой охотой и делаю все эти годы. Но сомнения слишком слабы, а картина произошедшего по сей день слишком ясная.
Когда я достиг края озера, упомянутый странный силуэт был приблизительно в пяти метрах от меня. Двигаясь, как во сне, я погнался за ним, но силуэт, кружась на месте и двигаясь по озеру в хаотическом порядке, не давал мне подойти ближе. Мне казалось, что он состоял из снега, не имел правильной формы, и издавал тот самый странный звук, который я услышал чуть раньше в лесу. Забыв обо всём, я следовал за силуэтом. Возникло ирреальное ощущение счастья. Я забыл, где нахожусь, забыл, куда я еду, забыл, что у меня мало времени, я лишь повторял все виражи снежной фигуры. Мы делали круги и петли, он заставлял меня быстро разворачиваться на одном месте, и спустя некоторое время мне стало казаться, что я являюсь участником некоего странного танца. Так продолжалось довольно долго, когда силуэт стал, наконец, подниматься по берегу наверх, к деревьям. Я последовал за ним. Мне казалось, что я вот-вот догоню своего странного снежного спутника и обрету нечто невероятно важное, чему нет названия. Но случилось наоборот. У границы леса, в метре от края обрыва, таинственная фигура вдруг резко сменила направление движения на противоположное, ударив мне в лицо снегом и исчезнув без следа. Я будто протрезвел после долгих возлияний. Ко мне постепенно возвращался рассудок, я анализировал свои последние действия и приходил в ужас. Повинуясь неведомому инстинкту, я обернулся, посмотрел на занесённое снегом озеро и понял, что мне не суждено ничего обрести в этом лесу. Напротив, в ту минуту, когда я обернулся, я навсегда потерял покой и уверенность в чём-либо. С той минуты я много раз переосмысливал увиденное, но никогда не находил ответов на возникавшие в голове бесчисленные вопросы. А тогда я не задавал себе никаких вопросов, я повернулся спиной к озеру и постарался оставить в голове одну-единственную мысль: мне нужно покинуть это место как можно скорее. Если бы я позволил себе тогда думать о чём-то другом, я бы, вне всякого сомнения, сошёл с ума. Впрочем, кто гарантирует мне, что этого не случилось?
Около половины четвёртого ночи Георгий Михайлович, наконец, заметил, что я больше не следую за ним неотступно. Он остановился, очистил от снега небольшой пень, достал термос, и стал ждать. Ждать пришлось недолго. Через пару минут с совершенно неожиданной стороны послышался оглушительный треск ломаемых веток и тяжёлое дыхание. Старик обернулся на шум и увидел меня, выбегающего из чащи леса на лыжах. Я двигался с какой-то сумасшедшей скоростью, не отвечал на вопросы и был совершенно невменяем, отчаянно настаивая на продолжении пути, «а то на регистрацию опоздаю». Всё это рассказал мне сам Георгий Михайлович спустя три часа, когда я пришёл в себя на автостанции посёлка N. Пытаясь вспомнить последний отрезок моего пути, я неизменно вижу свои лыжи, скользящие по снегу, но этим всё и ограничивается.
Что было дальше? Я успел на регистрацию. Каким-то чудом успешно выступил с докладом. Наверное, мне помогло то, что я знал его практически наизусть, да и вопросы, на которые меня попросили ответить, были подробно обсуждены мной с коллегами. Я уехал домой на том же поезде. Пути были расчищены. Почти всю дорогу я лежал на полке, уставившись в потолок, поэтому не заметил, когда мы проехали мимо станции «k-й километр». Я всё время думал, как теперь буду жить, смогу ли дальше заниматься наукой. Но мои опасения оказались напрасными: неожиданно для самого себя я без особых промедлений вернулся в рабочее русло и довольно быстро получил степень кандидата. Мои привычки и увлечения остались прежними. Никто и не узнал, что со мной произошло.
И только иногда по ночам, особенно зимой, когда за окном свирепствует метель, я лежу без сна и вспоминаю. Вспоминаю то озеро, ту бесплотную снежную фигуру и тот странный танец, участником которого я являлся. Там, на склоне, когда я ненадолго пришёл в себя и обернулся, всё озеро открылось мне, как на ладони. Оно всё было испещрено следами моих лыж и палок. Где-то я проехал дважды, где-то — трижды, а в двух местах разворачивался на месте, расчищая снег до самого льда. Всё это вместе складывалось в удивительно точный и аккуратный рисунок, при виде которого я почувствовал, как волосы зашевелились у меня на голове.
Я готов смириться почти со всем, что тогда произошло. Если потусторонние силы имеют власть в мире живых — что ж, пусть. Но один вопрос не даёт мне покоя больше всех остальных. Если Сила, которая сделала меня кистью для написания автопортрета, так легко получила надо мной власть там, в лесу, то что, если она сохранила эту власть по сей день и ждёт лишь случая ею воспользоваться?..
Ключевые слова: Снег ночь поезд станция дед лес сосны странная фигура озеро танец