Чу, дай ха! Часть 1
На побережье Охотского моря я бывал неоднократно. Заочное знакомство с ним началось очень давно. Когда учился в девятом классе, один мой приятель устроился на лето рабочим в ленинградскую экспедицию, база которой располагалась на берегу реки Бикин в моём родном посёлке. Его забросили далеко, на Джугджур. Вернувшись, приятель поведал обо всём увиденном. Меня загипнотизировало то и дело срывающееся с его языка слово «Джугджур ...Джугджур ...Джугджур»...
Постепенно у меня возникло желание побывать в тех местах, где бескрайнее Среднесибирское плоскогорье восточной своей кромкой упирается в стену хребта Джугджур, тянущегося вдоль западного побережья Охотского моря, а южной кромкой – в предгорья Станового хребта. Такая возможность однажды представилась. В начале октября 1971 г. на последнем в ту навигацию грузовом судне я прибыл из Николаевска-на-Амуре в маленький портовый поселок Аян.
Устроился на работу выездным фотографом в местный «комбинат» бытового обслуживания, что в дальнейшем дало мне возможность свободно передвигаться по району. Зиму проработал в Аяне, а весной 1972 г. вылетел на самолете АН-2 со своей скромной съёмочной и фотолабораторной аппаратурой, как там говорят, «за хребет», в посёлок Нелькан.
В 1971 г., как раз в год моего приезда, «за хребтом» случилось «ЧП» районного масштаба: в начале лета в тайге бесследно исчез Марк Кочергинский – москвич, объявившийся «одиночкой-спелеологом».
Когда в нельканском поселковом совете ему вполне здраво предложили нанять проводника, Кочергинский демонстративно достал большую карту этих мест – «километровку», о которой здешним оленеводам приходилось только мечтать. Дескать, с такой картой заблудиться?.. Поссоветчики сразу поняли, с кем имеют дело, заробели и ни на чём больше не настаивали: такую карту спелеологу могли дать только в КГБ.
Кочергинский был либо родственником какого-то высокого чиновника из московского КГБ, либо специальным агентом этого ведомства. Если бы это было не так, то осенью 1971 г. на поиски Кочергинского не явилась бы своеобразная «экспедиция» – на военных вертолётах прилетели две роты солдат МВД с десятком офицеров. Они попросили местные власти выделить в их распоряжение лучших охотников-следопытов. Тем не менее военным пришлось возвратиться ни с чем...
Тайны здешних мест не дают, видимо, покоя людям даже в далёкой Москве. Тайн же предостаточно.
В конце 40-х годов за Джугджур неоднократно прилетал с Аляски таинственный чёрный самолёт без опознавательных знаков. Там самолёт встречали какие-то люди с навьюченными оленями.
Полёты прекратились только после появления на Камчатке и Курильских островах радарных установок. Не исключено, что таким образом американцы вывезли из России остатки золота Колчака, и продолжать искать их бесполезно. О чёрном самолете мне рассказывали местные старожилы.
В 1973 г., на следующий год после моего отъезда на «материк», в районе пропал военный самолёт, перевозивший из Охотска какую-то секретную документацию. Прислали тяжёлый, тихоходный самолёт-разведчик, напичканный поисковой аппаратурой, просветили и мелководное Охотское море, и его побережье. Округу обшаривали морские десантники. Переполох в районе был нешуточный.
О результатах каждые два часа докладывалось лично министру обороны маршалу Гречко. Однако всё было напрасно. Поэтому вскоре появились погранзаставы вдоль западного материкового побережья Охотского моря, до этого случая стоявшие только на Курилах. Въехать в Аяно-Майский район без специального пропуска стало невозможно.
Этот громадный край и в ХХ веке оставался белым пятном на географической карте мира. Только в 50-60 годах он перестал им быть трудами писателя-геодезиста Гр. Федосеева, который, кроме «Смерть меня подождёт», написал ещё романы-воспоминания «Тропою испытаний», «В тисках Джугдыра», «Злой дух Ямбуя», «Последний костёр». Гр. Федосеев подчёркивал, что успех возглавляемых им экспедиций оказался возможным, благодаря проводнику – старому эвенку Улукиткану.
Впоследствии с рюкзаком за плечами я пешком пересёк Джугджур от самой кромки Охотского моря до границ с Якутией; и мне местные жители говорили, что Улукиткан был... слепым от рождения.
Забираясь во всё более отдаленные уголки района, я попал в ещё один посёлок эвенков – Аим, тоже расположенный на Мае. В этом посёлке нельзя было не обратить внимание на эвенка Егора Петровича Архипова, который пас «ведомственное» стадо оленей.
Он поражал внутренней собранностью и тонкой природной интеллигентностью. Егора Петровича не касался процветающий кругом алкоголизм, он был всегда трезв и никогда не сидел на месте. Начальство его очень ценило. У него были в полном порядке и дом, и огород, и алюминиевая лодка с мотором «Вихрь», и баня.
Отличную баню, лично им построенную, трудно забыть до сих пор, как и его хлеб.
Хлеб Егор Петрович не покупал в магазине; в его семье хлеб выпекали сами в настоящей русской печи. Старшая сестра Архипова и его жена Анна Петровна носили русские сарафаны из коричневого ситца в белый горошек.
На Дальнем Востоке, к сожалению, редко кто кладёт русские печи, и потому я видел такую печь впервые в жизни.
Одетых по-«дореволюционному», то есть в русском стиле, женщин, я встречал только среди дальневосточных старообрядцев. Но ведь Егор Петрович и его близкие были эвенками. «Странными» оказались эвенк Архипов и его семья! Подумалось, что род Архиповых давным-давно обрусел, переняв русские традиции от потомков казаков, которые, как везде пишут, впервые пришли сюда во времена Семёна Дежнёва.
Мне повезло на встречу с Егором Петровичем, так как обычно в середине июля Архипов был ещё в тайге.
Егор Петрович разговаривал со мной с улыбкой и лёгким юморком. Отвечал ему тем же, и мы в такой манере как бы изучали друг друга. Нельзя же было мне, чужому человеку, спрашивать: «Признавайтесь, Егор Петрович, почему вы не такой, как все?»
Жители посёлка вскоре были сфотографированы; некоторые шли сниматься второй, а то и третий раз. Пора было покидать эти места, как однажды Егор Петрович спросил в своей обычной манере:
- Небось, притомились да и тоска у нас...
- Отнюдь, Егор Петрович! Фотобумага, правда, кончается...
Он сразу сделался серьёзным:
- А ещё одному человеку хватит на паспорт?
- Хватит, конечно. Только что ж этот человек до сих пор не пришёл?
Егор Петрович, преодолевая какую-то внутреннюю преграду, ответил:
- Придётся вас попросить вместе к этому человеку проехаться. На Чадахан. Это старушка. Ей скоро исполнится сто лет. Она всю жизнь прожила без паспорта. Понимаете, нашему поссовету втемяшилось вручить ей в её столетие паспорт. Говорят так: раз фотограф сам сюда приехал, то ей на этот раз не отвертеться...
Чадахан... Старушка... Я вспомнил рассказ о Чадахане одной местной девушки-эвенкийки, студентки Хабаровского педагогического института, приехавшей к родителям на каникулы. Говорила она и о постоянно живущей на Чадахане столетней старушке – Екатерине Мартыновне Даниловой. Где этот таинственный Чадахан, она не сказала, но её рассказ я дословно записал.
По всему выходило, что столетняя старушка была местной колдуньей.
- Егор Петрович, это случайно не Екатерина Мартыновна Данилова? – спросил я и тут же пожалел об этом, подумав, что Егор Петрович тут же раздумает ехать к ней: излишне любопытных в тайге не любят.
- Да, это Екатерина Мартыновна, – Егор Петрович дольше обычного задержал на мне свой ироничный взгляд, но не спросил больше ничего, хотя я внутренне напружинился, приготовившись к возможному дежурному вопросу «Откуда тебе это известно?»
- Когда отправимся?
- Да вот, бензином заправимся и двинем...
На сборы ушло не более получаса, и мы скоро мчались вверх по Мае на моторной лодке или её главным руслом, или извилистыми протоками.
Поэтому только по неожиданно образовавшемуся узкому коридору, а вернее – ущелью из стоявших по обоим берегам высоченных рыжего цвета природных скульптур – я сообразил, что мы вошли в русло какого-то притока Маи.
День близился к концу. Поэтому стена справа была в глубокой тени, зато левая полыхала огненными, цвета красного золота, красками.
Прямо в неё под прямым углом били лучи солнца, она хорошо прогрелась, и от неё, как от печки, веяло теплом, которое сразу пропадало, когда мы пересекали прохладную чёрную тень от стены справа.
Наконец ущелье осталось позади. Впереди была обширная галечная коса, и Егор Петрович свернул к ней.
- Сплаваем пару раз, – предложил он и вынул из рюкзака небольшую сетку-бредень. Через час у нас на берегу стояло ведро, полное синеватых жирных хариусов.
- Дальше поедем?
- Да уж приехали...
И только тут я обратил внимание на едва заметную тропинку, упиравшуюся в невысокий песчаный обрывчик с зеленой щетиной буйно разросшейся на нём травы. Солнце между тем коснулось вершин деревьев.
Как я сообразил, нам предстояло углубиться в елово-лиственничный лесок. На фотосъёмке можно было ставить крест. Ночёвка в лесу была неотвратимой...
Мы вынесли имущество на верх обрывчика и вытянули лодку на косу подальше от воды. Откуда-то потянуло лёгким запахом дыма, хотя признаков человеческого жилья не было.
Мы не прошли и ста метров, как наконец предстал этот самый Чадахан. Когда я двигался вперёд, одна моя рука была отягощена ведром с рыбой, вторая – фотографическим кофром, а глаза упирались в тропинку.
Может быть, поэтому я не заметил, как очутился посередине Чадахана и... растерялся от всего увиденного на крохотном, обжитом и своеобразно обустроенном пространстве.
Кинорежиссёр-документалист в таком случае не стал бы торопиться и показал зрителю эту картину намеренно затянутой панорамой...
Прежде всего, явилась перед глазами избушка... на «курьих ножках». Покоилась она на пнях четырёх лиственниц, спиленных на высоте двух метров. Толщина пней на срезе была 20-25 см.
Избушка была аккуратно срублена из сушняка – высохших на корню деревьев. Крыша покрыта лиственничной корой. Снизу просматривалось, что пол избушки выложен из такого же сушняка, только потоньше.
Задняя «нога» избушки немного наклонилась в сторону: спиленное под неё дерево росло, видимо, криво. Это придавало сооружению какой-то задорный вид.
Дверь избушки размером примерно метр на метр была сколочена из выструганных досок и заперта на небольшой проржавевший замок. Общая высота её от земли до конька крыши была не менее пяти метров.
Выпирающие из грунта рельефные корни пней как раз и делали «ноги» похожими на куриные.
Чтобы осознать увиденное в предгорьях Джугджура, мне пришлось неоднократно сюда возвращаться. Не сразу стал понятен и Егор Петрович, с которым мы дружили до конца его жизни. Помню, я спросил у него: «Для чего избушка-то?»
Он неохотно ответил, что она – для хранения оленеводческого инвентаря. Признался, что эту избушку он соорудил сам. Ещё сказал, что избушки на «курьих ножках», построенные им, стоят и в других местах. Среди них есть двуногие и даже одноногие.
Через восемь лет, в 1980-ом, он предложил мне вдвоём отправиться строить новую одноногую избушку на месте старой – обветшавшей.
Ещё на Чадахане было нечто, в Аяно-Майском районе нигде больше мною не замеченное, – большой белый медвежий череп с низко отвисшей нижней челюстью.
Он был насажен выступающими скуловыми костями на своеобразную «вилку», аккуратно выдолбленную из вершинки трёхметрового пня специально срубленной молодой лиственницы.
Спереди дерево было гладко затесано топором, а поперёк затеса чёрной краской нанесены на расстоянии 7-8 см друг от друга полосы. Кроме того, с вершинки пня свешивалось своеобразное «ожерелье» – продетые сквозь ремень, вырезанный из шкуры медведя, белые позвонки и высохшие чёрные лапы.
Про культ медведя у древних славянских народов знают все. И вот я имел возможность, находясь в гостях у живого «язычника», всё про этот культ выяснить.
Конечно, я не рассчитывал, что Егор Петрович станет моим «экскурсоводом» по Чадахану. Сдержанность и немногословность – характерная черта местных жителей. О чём бы то ни было они не любят распространяться.
Общаясь с приезжими людьми, они полагают: если додумается человек – хорошо, не сообразит – то и не «сильно надо». Поэтому решил пока помолчать, хотя Егор Петрович вовсе неспроста привёз меня на Чадахан: я чем-то заслужил его доверие.
И подарок я получил прекрасный: без всякой там машины времени заглянул в наше собственное прошлое многотысячелетней давности!
Эвенки на медведя специально не охотятся. Беспокойство вызывают медведи-шатуны. Большой череп, который я увидел, принадлежал здоровенному шатуну, который 12 лет назад стал преследовать жившую на Чадахане Данилову.
В таких медведей вселяется нехороший бес, и Архипову пришлось его убить. Топор при разделке туши медведя не применяется – только нож. Медвежьи шкуры вместо ковриков или половиков нигде в этих местах не используются. Медвежьи кости собакам не выбрасываются.
По «ритуалу» они должны быть вместе с черепом повешены на дерево. Каких-то там «театральных» церемоний вокруг убитого зверя у нынешних эвенков не наблюдается: тут важны внутреннее чувство и сосредоточенность. Потаённый смысл особого отношения к убитому медведю, видимо, одинаков с назначением избушек на «курьих ножках».
Егор Петрович добросовестно, как положено, сделал своё дело, чтобы доставить и в этом удовольствие духам предков, чтобы они ещё раз увидели любовь к ним со стороны праправнуков.
Продолжение следует.
Автор - Олег Гусев.
Отрывок из книги "Белый Конь Апокалипсиса".
Новость отредактировал LjoljaBastet - 22-06-2016, 06:06
Ключевые слова: Путешествие фотограф колдунья медведь