«А в руках у него было… время»

Согласитесь ли вы с тем, что время – понятие абстрактное? Что к нему нельзя прикоснуться, его нельзя сжать в руке, запихнуть в сумку и отправиться с ним гулять? И я сейчас говорю не о часах, нет, потому что часы – это лишь носители времени, но они не время.

А поверили бы вы, если бы я вам сказал, что время – живое, что оно дышит, смотрит на нас и сильно лишь тогда, когда сильны и мы? Если бы мне сказали подобную ерунду энное количество времени назад, я бы только недовольно хмыкнул, а может быть, и прыснул бы от смеха, потому что считал подобную псевдофилософию пустой тратой – ха! – времени.

И, думаю, вполне закономерно, что тогдашние мои убеждения, если безразличие можно назвать убеждением, ничуть не мешали мне, а даже содействовали в бесцельном прожигании – по ходу дела вы поймёте, почему именно это слово является единственно верным в моём случае – собственной жизни. Я ходил на работу, которую ненавидел; я ездил на рыбалку с боссом, которому мечтал нагадить в его пакетик с едой, любовной собираемый дурой-женой каждое утро; я сам женился на женщине, которую не любил, но она ждала от меня ребёнка; я завёл для детей собаку, от шерсти которой чихал как проклятый. Ах да! И квартира-то была не моя, она принадлежала моей жене и её «замечательной» мамаше, житья с которой не выдержал бы сам чёрт.

В общем, у меня было всё, чтобы напиваться каждый вечер, приходя с работы, и материть эту жизнь на чём свет стоит, желая лишь поскорее доползти к заветному финишу. Вот с такими примерно мыслями однажды стоял я на улице возле кафешки, где праздновался юбилей моей «любимой» тёщи. Стоял я злее моряка на суше, нервно курил последнюю сигарету и еле сдерживал себя, чтобы не закричать на весь божий свет, как же меня это задрало!

А всему виной была очередная ссора с женой Ларисой, у которой был особенный дар выводить меня из себя, капая на мозги так размеренно, как сломанный кран на кухне. От каждого её упрёка в мой адрес, от бесконечного визга уже троих наших с ней детей, от брезгливого взгляда тёщи у меня под кожей зудело противное чувство всё в этом кафе разнести, позатыкать всем глотки и просто немного отдохнуть от этой жизни, которая будто насмехалась надо мной, и её наглую ухмылку я ощущал всем телом.

В общем, я стоял и почти не помнил себя от гнева, что большим тяжёлым сгустком оседал в моём организме. Видимо, поэтому я не заметил, как ко мне подошёл ни пойми откуда взявшийся старичок в длинном чёрном пальто и глупом цилиндре. Руки его были загнуты за спину, а сам он сильно горбатился, доставая своим длинным крючковатым носом почти до земли. Старичок глядел на меня изучающе; его маленькие бесцветные глазки впились в моё лицо, а на губах проскальзывала едва заметная самодовольная улыбочка.

Короче говоря, он сразу мне не понравился и не внушал никакого доверия, но я тоже посмотрел на него вызывающе, всем своим видом показывая, что его присутствие меня раздражает.

– Что, достало всё? – хриплым, безжизненным голосом спросил меня незнакомец.
– Тебе какое дело, дядя? – ответил я, пуская струю горького дыма в лицо своему собеседнику.

Тот нисколько не поморщился, даже наоборот – глаза его странно заблестели, рот осклабился, а нос, казалось, заострился ещё больше.

– И не надоело так бездарно проводить отпущенное тебе время? Оно создание ранимое, обидчивое и даже… злопамятное, – последнее слово старик хищно прошептал, и мне, по правде сказать, стало немного не по себе от этого шёпота.
– Слушай, дядя, шёл бы ты отсюда, пока пинками не погнали.

Я уже был готов развернуться и обратно потопать в кафешку: сигареты у меня кончились, а этот полоумный старикашка начинал очень сильно бесить, и кулаки у меня, надо признаться, в тот момент чесались страшно. Однако, выкинув окурок на землю, не успел я и шагу сделать, как старик вцепился одной рукой в моё предплечье мёртвой хваткой, какой, наверное, у меня самого никогда не было, а второй рукой, зажатой в кулак, потряс перед моим лицом.

– Хочешь знать, что у меня там? Смотри, это твоё время.

Тело моё перестало меня слушаться, а язык прилип к нёбу так, что я мог только протестующе мычать, но слова из меня никакие не лезли. Старик заставил меня слегка наклониться, чтобы я лучше мог рассмотреть… своё время. Оно лежало в виде маленького сморщенного уголька в иссохшей ладони незнакомца и, казалось, еле слышно постанывало.

В тот же момент все самые яркие события моей непутёвой жизни пронеслись у меня перед глазами. И здесь очень важно понять, что именно яркие, а не счастливые. Те, которые оставили глубокий след в сердце и отложились в памяти на долгие-долгие годы. И надо признаться, несчастливых из них было подавляющее большинство. Я был в таком неописуемом ужасе от нахлынувших на меня страха, отчаяния, сожаления и раскаяния, что из глаз моих полились слёзы горячие, будто сдирающие кожу с щёк.

Кажется, целую вечность я стоял вот так, глядя на своё выжженное время, оплакивая прошлое и трясясь перед злым будущим, которые светлым и радостным мне никак не представлялось. Но в какой-то момент старик отпустил моё предплечье, и на меня дыхнул лёгкий освежающий ветер. Я начал приходить в себя, пытаясь унять дрожь в коленях и отдышаться, но тяжёлое чувство не хотело оставлять меня в покое, и я мученически взглянул на старика. Тот улыбался ещё коварнее, по-прежнему блестя в вечерних сумерках своими крошечными глазками.

– Ты, видно, ждёшь от меня ответов. О, да! Я чувствую, как тебя раздирают вопросы, чувствую твоё недоумение и твой… животный страх. Согласись, крайне неприятно видеть своё время таким? Но оно такое, каким ты пожелал его сделать. Большинство из вас думает, что времени у вас вагон, что оно всё переживёт и стерпит. Но если я тебе скажу, что время – живое, что оно дышит, смотрит на вас и сильно лишь тогда, когда сильны и вы, ты поверил бы мне? Стал бы ты с ним более обходительным, осторожным, предусмотрительным? Почему же вы, люди, всё никак не можете понять, что…

…слова старика проникали в мой разум сотнями шипящих змей. Они извивались, пускали в него свой яд и усыпляли меня. Я присел на сухой асфальт так, что теперь мой собеседник торжествующе нависал надо мной. На мгновение я забыл даже, где нахожусь и что здесь делаю, но из этого оцепенения меня вывела та же стальная хватка костлявой руки. Старик с неимоверной силой встряхнул меня, поставив на ноги, и долго всматривался в моё вмиг осунувшееся лицо.

– Я тот, кто носит время, тот, кто даёт его людям, и тот, кто забирает его у людей, я его вечный слуга, и я его вечный хранитель. Твоё живёт на последнем издыхании, и ты ничего уже не изменишь, но.

От этого странно сказанного «но» внутри у меня что-то встрепенулось, я стал внимательно вслушиваться, будто боясь, что слух изменит мне и я пропущу в словах старика что-то жизненно важное.

– Времени всегда нужны помощники, хранители, носители, называй, как хочешь. И я предлагаю тебе стать одним из них, избавиться от всего, что тяготит тебя, и стать нечто большим. Я был не уверен, но теперь знаю: ты подходишь, ведь кто ещё будет так рьяно защищать время, если не тот, кто до этого его по глупости сжёг?

Поверите или нет, но голова моя после этих слов стала легка, как пёрышко. Я глядел на старика так, будто знал его всю жизнь, и понимал его, словно только это и силился понять все прожитые годы. Слова по-прежнему застревали у меня в горле, и я только коротко кивнул, давая своё согласие на то, о чём практически не ведал. Но, скажите мне, суровые мои судья, разве мог я поступить иначе, когда в ушах у меня до сих пор стоял жалобный стон того чёрного уголька, именуемого моим временем, а перед глазами нет-нет да проплывали страшные картины прошлого? Нет, я не мог.

После моего кивка старик в последний раз улыбнулся и исчез. Я остался стоять один на улице, из кафе доносились песни, ничего не происходило, и я уже было подумал, что мне померещился какой-то нездоровый бред, но тут по коже пробежал холодный мороз. Спине моей стало так больно и тяжело, что я невольно согнулся в три погибели и понял, что разогнуться уже не могу. В один миг я почувствовал, как руки мои наполняются силой, вся одежда моя сменилась на длинное пальто и круглый цилиндр на голове. Я почувствовал себе сильным, но старым как мир.

Тогда я понял, почему у старика – коим теперь, без сомнения, стал и я – была такая сильная хватка, ведь в ладони моей трепыхалось что-то очень горячее, мощное, почти неудержимое и такое… живое.

Я стоял на улице, не мог поверить и не мог насмотреться, потому что в руках у меня было… время.