Ночная гостья
Васильич, не спеша, гулял по кладбищу, наслаждаясь теплой летней ночью, полной луной и удивительно гармоничным хором цикад. Тропинка причудливо петляла между крестов и надгробий, огибая редкие деревья и кусты.- Тьфу-ты! Ни стыда, ни совести! - Васильич с трудом нагнулся, подобрал жестяную банку из-под пива, смял ее и засунул в старый армейский вещмешок, болтающийся за спиной.
Вот уже шесть лет Васильич работал сторожем на деревенском кладбище. Кладбище не то, что б уж и большое, да и особо ценного там ничего нет, но сельские власти решили отрядить сторожа охранять «последний покой» преставившихся жителей деревни после того, как банда каких-то недоумков разломала часть ограды кладбища, сожгла несколько старых деревянных крестов и повалила два мраморных надгробия, предварительно их расколов.
Вандалов так и не нашли, а для тихой и мирной деревни такое событие было как гром среди ясного неба, и разъяренная общественность потребовала от властей принять меры по предотвращению подобных инцидентов.
Власти, в лице аж главы района, меры приняли, и у кладбища появился свой сторож.
У центральных ворот погоста поставили старый списанный железнодорожный вагон, где-то раздобытый местным предпринимателем-меценатом, утеплили его, подключили электричество, даже газовую трубу провели, оборудовали надлежащим образом (кровать, телевизор, стол холодильник и микроволновка), ну и, в принципе, все. Рабочее место сторожа готово.
Сначала кладбищу со сторожами не везло. Двоих уволили за постоянные пьянки, один умер от инсульта прямо на обходе, а вот Васильич прижился. Он практически не пил, был еще не очень старым и вроде как ничем серьезным не болел. Да и спокойная жизнь отшельником-бобылем ему была по душе.
Васильич был человеком ответственным и чистоплотным, руки у него росли из того места, так что кладбище вскоре преобразилось. Он за лето полностью вычистил всю территорию от мусора, подстриг кусты, выкосил траву и заменил сгнивший штакетник кладбищенской ограды. Люди ходили, цокали языками, удивлялись, благодарили Васильича, кто-то даже принес пару бутылок водки. Васильич только улыбался в седые усы, да сдержанно отвечал на похвалы. Бутылки он припрятал до лучших времен.
Со временем все привыкли к чистоте и порядку на кладбище, о стороже вроде как и забыли (есть и есть), но все же старались не мусорить и не гадить. Васильича такой расклад вполне устраивал.
Вот потому-то он и злился, когда все-таки обнаруживал какой-нибудь мусор на своей территории, оставленный кем-то уж очень нерадивым.
- Поймаю, отлуплю! – в сердцах произнес Васильич, – если себя не уважаете, то хоть к мертвым уважение выказывайте!
Он немного постоял, похмурился и двинулся дальше. Раза три за ночь Васильич производил обход кладбища. Фонариком он пользовался редко, только когда ночи были уж совсем темными, а за шесть лет он все тропинки узнал наизусть: каждый поворот, кочку, ямку. Вот и сейчас он шел без света, благо ночь была на удивление лунная.
- Вот и брат приехал. Мы его долго ждем, а он все путешествует, счастье ищет. Эх, и матушка не дождалась, померла. А ему много обещал. Всякую малую малость, а получилось много. Кто-то все-таки помнит меня. А Светка забыла. Ох, и курва ты, Светка. А мы брата все ждем, – раздался глухой, но вполне отчетливый голос из-под земли, прямо из-под довольно старого надгробия.
«Антонов Андрей Витальевич, любящий и любимый сын, отец, брат. 1973 год-1998 год».
Этот поболтать любит, часто разговаривает. Все Светку какую-то вспоминает, и недобрым словом. Правда, ничего нового за эти шесть лет, пока Васильич его здесь слушал, так и не сказал. А вот соседка этого Андрея, умершая еще раньше, почти каждый год добавляет по новому слову. В этом году у нее выходит: «Вот так вот все и надоело. Думала-думала, да не придумала». Прям как песня какая-то.
Мало кто знает, что после смерти в теле человека остается маленькая искорка жизни. И эта искра не дает полностью умереть. Вряд ли в теле остается душа: есть ли она, нет ли – это только церковники, наверное, скажут. Но эта маленькая искорка заставляет их говорить. О чем они говорят, и связано это с какими-то важными, или не очень, моментами их жизни, Васильич тоже сказать не мог.
Кто-то говорит много, почти каждый день, от кого-то можно услышать лишь пару слов в год; кто-то каждый раз болтает о чем-то новом, а некоторые всегда произносят всего одно и то же слово. Свежие вот только первые три года не говорят ничего. Лежат себе спокойно.
Вот парень, разбившийся на мотоцикле три года назад, недавно начал говорить. И говорил же не про машины и мотоциклы, вообще не про технику, а про сад за каким-то домом из красного кирпича. Его при жизни Васильич немного знал, и знал, где этот парень раньше жил. Так не было в его деревне никогда дома из красного кирпича с садом. Вот и попробуй угадай, о чем он.
Васильич, когда шесть лет назад, зимой, их в первый раз услышал, думал, что «кукушкой» поехал. Первого он услышал деда какого-то, который все весло поминал. Какой тогда ужас Василич испытал, не дай бог кому. Не помнил, как убегал с кладбища подальше, что-то крича. Пришел в себя где-то в канаве, километрах в пяти от погоста. Долго в себя приходил, бродил по деревне, мерз, а вернуться решился только на утро. На следующую ночь он опять их услышал.
Васильич, после нескольких дней пьянки, рассказал все-таки о ночных «разговорах» одному вроде как хорошему знакомому. Знакомый сделал вид, что поверил, и они вместе пошли ночью на кладбище. Стоит ли говорить, что за ночь никто ни разу ничего и не сказал. Знакомый обозвал Васильича дураком и насмерть обиделся на, как ему показалось, неудачную шутку. Теперь у Васильича на одного из хороших знакомых меньше.
Сторож думал уже увольняться, переехать куда, благо денег немного подкопил, но… Остался. Ну не было никакой угрозы от мертвых, хоть убей.
И вот за шесть лет ни разу не было повода бояться. Все они болтали, что-то рассказывали, кого-то вспоминали, о чем-то сокрушались, но о своем. Живых они не трогали, и Васильича тоже. Они его не замечали. Васильич вообще сомневался, что они кого-то замечали или что-то чувствовали. Мертвые они, и точка. А то, что разговаривают, он принял как данность, божественную волю. Да и слышать мог их только он один.
Вот так уже шесть лет Василич ходит по кладбищу, слушая мертвых и думая о чем-то своем. Лишь в два места на кладбище он старался не заходить лишний раз. И уж так совпало, что эти места находились совсем недалеко друг от друга, в северо-восточной части погоста.
Первое место – могила совсем молоденькой девушки, жившей на одной улице с Васильичем.
Этот случай поразил тогда не только деревню и район, он потряс всю область. Группа молодых парней, перебрав хмельного, не придумала ничего лучшего, как поискать девушек для скрашивания своего вечера. И уж так вышло, что в это же вечер одной девчонке нужно было в круглосуточную аптеку. Она бы никогда никуда не пошла бы одна в одиннадцать вечера, но бабушке резко стало плохо, а необходимые лекарства, как назло, дома закончились.
Когда девушка уже возвращалась домой, рядом с ней остановилась старенькая «девятка» с тремя молодыми пьяными парнями. Сначала они пытались ее пригласить относительно мирно в машину, ну уж потом и на отдых. Но когда девушка отказалась, просто затащили силой.
Дома, в квартире, после еще одной распитой бутылки, у парней совсем сорвало башню. Девушку они изнасиловали, а потом убили. Как говорили на суде: что-то необъяснимое затмило им глаза и отключило мозг.
Убийц взяли тогда сразу же, через пару часов после содеянного; соседи, услышав невнятные крики с их двора, вызвали наряд милиции, полагая, что парни напились и опять, как было уже не раз, подрались. Отморозкам впаяли по максимальному сроку. Всем почти одинаково, и очень много. Что делают в тюрьме с насильниками, знают все, но это, естественно, невинно убитую девушку не вернуло, и ее родственникам облегчения если и принесло, то совсем небольшое. Из трех парней на волю смог выйти только один, да и то, тихим и кротким дурачком. Живет он теперь при храме, работает и не думает; совсем не думает. Так что и себе жизнь испортили, и невинную душу загубили.
А девушка та в гробу каждый день кричит, да так кричит, что ноги становятся ватными, а сердце предательски екает. И даже не говорит ничего эта девушка, а просто кричит.
А Васильич, во избежание какого-нибудь случайного инсульта, от греха подальше обходит это место стороной.
И ему приходится делать еще больший круг, потому что недалеко, всего в тридцати метрах от могилы девушки, находится другая могила…
Могила пятилетнего сына Васильича, Андрейки. Он умер очень давно, еще когда в деревне не было ни медпункта, ни даже какого-нибудь завалящего врача-самоучки. И прошло целых две недели, когда родители забеспокоились постоянным ночным кашлем маленького сына. И, когда в районной поликлинике врачи обнаружили у мальчика пневмонию в последней стадии, никто Андрейке помочь уже не мог. Сын умирал, а Васильичу оставалось умирать вместе с ним от горя. Беспомощно и страшно. После смерти сына, как это часто бывает, все пошло по наклонной – строго вниз. Васильич развелся с женой, отдалился от друзей, да и вообще, зажил бобылем. Он не мог простить себе смерть сына.
И вот, после того, как он узнал, что мертвые могут разговаривать, он решил ночью сходить к сыну на могилу. Один. Но он переоценил свои силы.
Когда он услышал: «Папа, мне страшно, помоги!» – он понял, что прийти он сюда один больше никогда не сможет. Тогда водка опять помогла, и Васильич остался дальше сторожем на кладбище.
Так и ходил Васильич на эту могилу только с бывшей женой, которая приезжала в деревню раз в год, накануне годовщины смерти их сына, либо вместе со знакомыми мужиками, которых просил сходить с ним, вроде как для помощи с уборкой, мотивируя тех бутылкой водки.
Вот и сейчас Васильич повернул вправо, чтобы обойти эти могилы, хотя, если уж обходить всю территорию кладбища, нужно идти прямо. И ему на глаза попалась свежая могилка: простой деревянный крест (обычно, из практики, необходимо некоторое время, чтобы появилось нормальное каменное надгробие и фотография), свежая насыпь и множество венков с надписями: «Уважаемой сотруднице от коллег», «Любимой тете», «От верных подруг» и тому подобное. Даже от администрации был венок…
Васильич вчера наблюдал издалека за похоронами, внимательно следя за порядком. Но все прошло нормально, люди (которых, кстати, было не так уж и много) спокойно разошлись, и Васильич удовлетворенно убыл в свою коморку.
Сторож обошел кладбище и, в который уже раз, не обнаружив ничего подозрительного, поставил будильник и спокойно лег отдыхать в одиннадцать вечера. Но не успел он заснуть, как в маленькое окошко его будки кто-то постучал.
Это было неожиданно, но сторож особо не удивился: бывало, к нему даже позже заходили знакомые, правда, не проведать здоровье или поинтересоваться делами, а все больше за бутылкой.
Но в этот раз никого из знакомых не оказалось, а была уже немолодая, но все еще красивая женщина, зябко кутающаяся в пушистый платок, хотя на улице было довольно тепло: летняя ночь все-таки.
- Здравствуйте, а вы сторож кладбищенский, да?
- Здравствуйте. Да, я сторож. А вы что-то хотели?
- Д-да… - гостья немного замялась, - да нет. Просто живу неподалеку, – она махнула рукой куда-то неопределенно, - я одна, и как-то тоскливо стало, бессонница заела, захотелось поговорить с живым человеком, а не с телевизором.
Женщина не выглядела подозрительной, да и если бы кому-то что-то надо было плохое, они уже давно это сделали.
- Заходите, я не против, – Васильич посторонился, пропуская гостью.
- Ой, спасибо. Я думала, вы не захотите со мной болтать. Поздний час все-таки. Наудачу зашла, – сказала она, уже сидя за столом, и улыбнулась.
Васильичу понравилась ее искренняя и добрая улыбка. Он предложил гостье (кстати, ее звали Валерия; Лера, если сокращенно) чаю, и они, чаевничая, проговорили полночи. Собеседницей она оказалась приятной, спокойной и интересной, болтать с ней было легко. Правда, о себе она рассказывала мало, как-то отстраненно, а все больше о внешней жизни, о ситуации в стране и в мире, да о других темах.
Она пришла и на следующую ночь. И на третью. Чай стал подозрительно быстро заканчиваться, и пришлось Васильичу идти внепланово в магазин. Заодно и печенья прикупил.
Васильич спрашивал Леру, почему она не приходит днем, ведь он всегда, в общем-то, свободен. Оказывается, днем она работала, вроде как библиотекарем. Это, в принципе, объясняло ее ум и образованность, хотя Васильич за свою жизнь встречал настолько глупых библиотекарей, что, казалось, книжки им нужны только как подставки под цветы. И ничего такого в их ночных посиделках не было; просто два одиноких человека нашли утешение в долгих разговорах ни о чем. Пили чай, играли в шашки, смотрели телевизор, читали газеты, обсуждая последние новости. Васильич предложил ей было сыграть в шахматы (это дело он любил и ценил), но Лера отказалась, ссылаясь на то, что играть в шахматы она просто не умеет.
В тот день к новой могилке пришли два человека: молодой парень и женщина средних лет. Они принесли маленькую фотографию покойника, повесили на крест, постояли немного и ушли. Васильич всегда приходил посмотреть на новые фотографии, познакомиться, так сказать. Вот и сейчас он подошел к могилке, кинул взгляд на фотографию… и замер. На фотографии была запечатлена улыбающаяся красивая женщина – его ночная знакомая. Постояв немного в ступоре, он с надеждой прочитал подпись под фотографией: может, это ее сестра, или просто похожая женщина. Но нет, - «Коротикова Валерия Николаевна». И все. Мир повернулся. На 360 градусов, наверное.
Но «разговоры» с мертвыми закалили Васильича, и он достаточно быстро отошел от шока. Вплоть до заката он просидел в своей будке, хлопнув несколько стопок водки и размышляя о превратностях судьбы. И когда Лера пришла снова, он был совершенно спокоен, лишь необычно немногословен.
- Привет. А ты чего сегодня такой хмурый? – удивилась она.
- Привет. Пойдем со мной?
Васильич взял ее за руку, в первый раз обратив внимание на необычайную холодность ее кожи. Она опять удивилась, но ничего спрашивать больше не стала, и они молча пошли по тропинке между надгробий, в северную часть кладбища. Васильич не оборачивался, но все отчетливее ощущал мелкую дрожь ее руки по мере приближения к их пункту назначения.
- Вот,– Васильич остановился возле давешней могилы. Вместе с ним остановилась и Лера, – объяснишь?
Она тяжело вздохнула, медленно повернулась к Васильичу и несколько долгих секунд смотрела ему прямо в глаза. Какая-то смутная мука читалась на ее лице, хотя больше ничего странного Васильич в ней не заметил.
- Я не вижу страха в твоих глазах, – наконец произнесла Лера.
- Я привык, – еле заметно усмехнулся Васильич, – они каждый день разговаривают со мной, – он неопределенно повел рукой, указывая в сторону могил.
- Я здесь… - казалось, Лера не придала значения последним словам Васильича, - меня столкнули с крыши девятиэтажки, но следствие решило, что это было самоубийство, и, что самое страшное, мои родные поверили в это. Меня не отпели, – она опять замолчала, собираясь с мыслями, а Васильич с удивлением заметил в уголках ее глаз слезинки. Мертвые тоже могут плакать?
- Послезавтра сороковой день, и я очень, до безумия, боюсь того, что будет дальше. Примет ли меня Господь Бог, неотпетую? Почему же они… такие?.. Ладно, мне пора, – она вновь посмотрела на Васильича и двинулась к могиле, - не смотри, пожалуйста.
Хоть и очень хотел посмотреть Васильич, как Лера будет уходить, но все же пересилил себя, и, лишь кинув взгляд на висящую на деревянном кресте фотографию красивой женщины, побрел домой.
Остаток ночи он практически не спал, забывшись беспокойным сном лишь под утро. Ему снилась Лера. Она с мольбой тянула к нему руки, а яркий-яркий огонь медленно охватывал ее тело. Это было невыносимо, и Васильич с трудом заставил себя проснуться. Когда он, разбитый и невыспавшийся, пошел умываться, неожиданная мысль пронзила его разум. Был у Васильича очень хороший знакомый – священник, да и жил он неподалеку, десять минут ходьбы от кладбища.
Утреннее солнышко играло зайчиками на позолоте купола маленькой сельской церквушки, и было так спокойно и тихо, хорошо вокруг, что у Васильича проснулась надежда, что все получится. Священник, отец Михаил, уже не спал; он сам подметал церковный двор. Они тепло поздоровались, и отец Михаил внимательно выслушал Васильича.
- Так откуда ты знаешь, что это было не самоубийство? – спросил священник, когда Василиьич закончил свой короткий рассказ, – ты же сам сказал, что следствие определило, что она сама прыгнула.
- Я знал ее… при жизни, - пришлось Васильичу немного приврать, – не могла она сама себя убить. Не такой человек, да и причин особых-то не было.
- Ну, в жизни всякое бывает. Даже вполне успешные люди по каким-то причинам решались на этот, поистине, глупый поступок.
- Жалко ее. Если ее так похоронят, неотпетую – это плохо?
- Это очень плохо. А еще хуже, что ее будут хоронить как самоубийцу.
- Так ты можешь мне помочь?
- Извини, Васильич. Но я на это не пойду. Ну не могу я, нельзя. Может кто-то другой, но не я. Если она самоубийца, а причин верить в обратное, честное слово, я не вижу, то я такой грех на душу возьму, что не дай Бог.
Так Васильич и не смог уговорить священника провести отпевание Леры. Это так расстроило его, что он зло развернулся и, не попрощавшись с отцом Михаилом, быстрым шагом пошел обратно на кладбище. Там он долго стоял у Лериной могилы и думал о том, что справедливости в этом мире как-то уж совсем мало, раз уж такую-то душу обрекают неизвестно на что.
Потом он бездумно бродил по тропинкам между могилами, и тоскливые мысли снедали его душу. Ему было безумно жалко Леру, эту хорошую женщину с очень нелегкой судьбой. За время ночных разговоров Васильич по обрывкам недоговоренных фраз понял, что Лера бесплодна. Все мужчины, узнав об этом недуге, предпочитали уходить. Конец жизни она встретила одна. А весь народ, присутствующий на похоронах – знакомые, друзья, немногочисленные дальние родственники.
- Хочешь спасти неотпетого человека? Бог его ждет, но плохо ждет, без интереса.
Васильич резко остановился. Они что, специально?
Он повернул голову направо, немного прищурился, пытаясь разглядеть подпись под фотографией на памятнике. Луна сегодня была опять довольно яркая, и прочитать написанное не составило труда.
«Ааронова Ольга Николаевна. 1935 год – 2012 год» Три года, как раз. Заговорила.
- Не нужно ждать милостей, нужно знать час. Тридцать девятая ночь и перекресток знают свое дело. Стоять не перестоять, и знать не перезнать. Как только свет луны касается лица, плюнуть в сторону запада и сказать: «Солнце сильнее!» Вот это заклятие, вот это да. Старое. Не то, что нынешние. А когда луна обидится, тогда проверит она, насколько силен душой человек, бросивший ей вызов. Неназываемый придет, а Лунная дорога проляжет туда, где лежит неотпетый. Пройти надо по дороге, не сворачивая и не оборачиваясь. Никуда не сворачивая. Чем бы тебя Неназываемый не смущал. Хитер он, гад. А когда придешь к могиле, скажи: «Господь Бог, забери неотпетого, не хотел он участи такой, не ждал и не знал, что злые и непонятливые люди к тебе в Царствие твое закроют дорогу». Но учти, грех это есть сильный, и будет он на душе твоей, но если покой неотпетого важнее, то дерзай и жди милости.
Васильич так внимательно, затаив дыхание, слушал, что даже вздрогнул, когда мертвая замолчала.
Он быстро вернулся в свой домик, достал блокнот и ручку из дальнего уголка ящика в столе (больно редко он пользовался этими канцелярскими принадлежностями) и записал «процедуру», пока она была еще свежа в памяти. Затем он шумно выдохнул и долго сидел неподвижно, думал о том, насколько сильно он хочет помочь Лере. Накануне священник сказал, что будет с неотпетыми, и такого сложно пожелать врагу. Господь жесток, но пути его неисповедимы. А грех на душе: ну что ж, что грех? Мало что ли их. После многих тяжелых событий в жизни Васильич стал фаталистом, и очень спокойно относился к разного рода испытаниям. А Лере помочь надо; негоже человека, пусть даже мертвого, бросать в беде. Да и дорога она ему стала за эти ночные встречи. Нет, любовью здесь и не пахло, но дружба и привязанность – невидимая связь между двумя, казалось бы, совершенно разными людьми – вот эта привязанность, даже что-то большее и сильнее, появилась.
На улице уже вечерело. Васильич посидел еще, махнул водочки, и, наконец, пошел к перекрестку двух дорог, недалеко от въезда в восточные ворота кладбища. По пути он все думал о том, насколько все это правдоподобно, да и не сошел ли он все-таки с ума? Может, лежит где-нибудь в тихой отдельной палате в «желтом доме», а все эти ночные разговоры да встречи с мертвыми только у него в голове. Но, как бы то ни было, отступаться от намеченного Васильич не стал.
На перекрестке было тихо и спокойно. Основное движение здесь было во время сельхозработ, а в это время года как раз все посевные уже закончились, а уборочные еще не начались. Так что, если и проедет за пару часов какая-нибудь машина, и то хорошо.
Полная луна уже достаточно освещала и перекресток, и видневшуюся метрах в трехстах деревянную ограду кладбища.
Васильич присел на пенек у обочины дороги, достал папиросу с крепким табаком и закурил. Курить он бросил еще лет двадцать назад, но для особых случаев, когда нужно привести в порядок мысли, у него имелась в кармане пара папирос с самосадом (кстати, очень хорошим, крепким и душистым; двоюродный брат в соседней деревне выращивал и даже продавал).
Когда папироса дотлела, Васильич поднялся, стал на середину перекрестка, повернулся к луне, так что бы ее лучи касались лица, глубоко вздохнул и с чувством произнес:
- Солнце сильнее!
Первое время ничего не происходило. Васильич решил еще разок повторить фразу, да уже и прекращать заниматься всякой ерундой, если опять ничего не будет. Но тут, как-то неожиданно, лунный свет стал сползать по его телу к ногам, как будто луна на небосводе начала подниматься к зениту. И вот через мгновение дорожка из лунного света пролегла прямиком к кладбищу, и куда-то за ограду. Василиьч поначалу оторопел: признаться, он совсем не верил в действенность обряда, но все же пересилил себя и ступил на лунную дорожку. Запоздалая мысль о том, что на этом кладбище неотпетой может быть не только его ночная гостья, закралась в голову, но отступать было уже поздно, и он, держа образ Леры в голове, пошел дальше.
Лунная дорожка точь-в-точь повторяла изгибы обычной, людской, тропинки. Вела она его к небольшой калитке в ограде, а не к большим восточным воротам, как он поначалу думал. Пока Васильич шел к кладбищу, не происходило ровным счетом ничего, но стоило ему ступить за ограду, как лунный свет, казалось, остался лишь по дорожке, а вокруг стало настолько темнее, что еле-еле можно было разглядеть силуэты деревьев и кустов. Тут Васильичу стало по-настоящему страшновато. Он замедлил шаг, даже постоял немного, но двинулся дальше.
Какой-то непонятный ветер начал дуть прямо в лицо, хотя секунду назад было тихо и спокойно. С каждым шагом он становился все сильнее и сильнее, да так, что через десяток метров сделать еще шаг вперед было уже трудно. К свисту ветра еще присоединился вой, как будто даже волчий, и еле различимые тени начали мелькать за пределами лунной дорожки, но не пересекая ее. Впрочем, Васильича никто не трогал, и он продолжал идти, борясь с ветром. Было страшно, даже жутко, но Васильич предполагал, что если он сойдет или повернет назад, будет еще хуже.
Через сотню метров ветер внезапно пропал, да и странных теней больше видно не было; идти стало намного легче.
- Разве это испытания и трудности? – хмыкнул Васильич. Хотя сердечко-то не отпустило, давит что-то.
Где-то впереди в стороне, справа от лунной дорожки, из-за кустов показался огонек. С каждым шагом Васильича он становился виден все отчетливее, и вот уже был различим огонь костра между крестов под старым деревом. А в его свете танцевали свой соблазнительный танец обнаженные женщины, даже девушки. Они были полностью голы, ласкали друг друга, томно изгибаясь под невесть откуда взявшийся стук барабанов. Все красивые, молодые, жгуче соблазнительные, дьявольски страшные и притягательные, разнузданные и извращенно доступные.
Васильич очень давно не познавал женщину, да и как-то мыслей об этом не появлялось. Изредка он вспоминал свою жену, но эти воспоминания причиняли ему боль, и не о каких интимных думах речи не было.
А здесь вдруг в нем проснулась такая похоть, что захотелось к этим, туда, к костру. В эти горячие объятья, тем более, женщины заметили Васильича, начали звать его, извиваясь все сильнее. И Васильич остановился. Он был готов уже сделать шаг в строну дьявольского костра, но вспомнил вдруг о Лере. Ее мягкая и добрая улыбка, ее теплый смех и ласковый голос, ее глаза, наполненные настоящей, женской, милой красотой. Вот какой должна быть настоящая женщина, вот каких надо хотеть и желать, а не этих похотливых и мерзких «животных». Васильича аж передернуло от отвращения, и он зашагал дальше, не обращая внимания на стоны со стороны костра.
Вскоре поляна скрылась за очередным поворотом, а Васильич с удивлением заметил, что до Лереной могилы осталось уже не так уж и много.
- Ха-ха-ха. – Как-то уж картинно раздалось у правого уха. И тут же у левого. – А ты смелый и упертый. Кто тебе рассказал про обряд? Зря ты к ведьмам не пошел: тебя ждала бы незабываемая ночь. Впрочем, потом было бы уж очень худо. Знаешь, что они делают со случайно забредшими к ним на огонек путниками? Ладно, к делу это уже не относится.
Чье-то очень недоброе присутствие ощущалось всей кожей. И этот голос, как-то странно знакомый.
- Т-т-ты кто? – вот только на эту неуверенную фразу хватило Васильича. Но надо отдать ему должное, он не стал останавливаться.
- А ты не узнаешь?
Вот теперь Васильич узнал – это был голос его бывшей жены, но какой-то вкрадчивый и весь насквозь лживый.
- О, узнал, – удовлетворенно произнес голос, – я уж думала – забыл совсем.
- Ты что здесь делаешь? – спросил Васильич, сам осознавая глупость своего вопроса.
- Да ведьма я, часто здесь бываю. Мертвые, они помогают живых угробить, хорошо помогают, качественно. А, кстати, это я нашего сына в могилу свела.
- Что-о-о?
- Ты ничего не помнишь?
И правда, кажется, это она не давала вовремя отвезти сына в райцентр, к врачам, все откладывала да откладывала, уверяя Васильича, что кашель, раздирающий легкие сына, – всего лишь какая-то экзотическая и безобидная аллергия на кошачью шерсть.
- Это, кстати, было совсем несложно.
И это, перекошенное злобой и удовлетворением, ее лицо, когда врач вышел из палаты донести горькую новость.
- Слабенький он был какой-то, не то, что ты. Было бы интереснее, если бы он сильнее оказался, помучался, да подольше. Но мне хватило и твоих мук.
И эта еле заметная довольная улыбка на похоронах. Опять, кажется, даже смеялась. Красный туман начал затмевать голову Васильича. «Щас я ей», - пронеслось в голове. Где-где она? Вроде, справа говорит, а, вроде, и слева.
- Что ты ждешь? Вот она я, – слева.
- Поймаешь? Ударишь? Задушишь? – справа.
Он был готов дернуться в сторону, прыгнуть на этот ненавистный голос, сойдя с лунной дорожки.
Зашелестели листья деревьев, и отрезвляющий и свежий ветерок коснулся его лица, проник в голову, и красный туман начал рассеиваться.
Ничего подобного с его женой не было: она первая начала упрашивать Васильича взять сына и поехать даже не в райцентр, а в область. Но работа – летняя страда-уборка, а людей мало, план горит. Две недели Васильич работал как вол, откладывая все домашние дела на попозже. Вот и дооткладывался.
А какое горе было на ее лице, не передать словами: радостью там и не пахло. Она после смерти сына не разговаривала два месяца, не только с ним, со всеми; просто не могла, онемела.
- Сгинь! Не возьмешь, дьявол! - Васильич мотнул головой. То, что он сейчас разговаривал с дьяволом, уже воспринималось как данность.
- С-с-с-сильный. Ну ладно, - голос пропал.
Все успокоилось. Ничьего присутствия не ощущалось, и Васильич прибавил шаг. Если уж пошла такая канитель, нужно как можно быстрее добраться до могилы Леры. Что этот обряд действенный (вон как стараются), Васильич уже не сомневался, а значит, Леру еще можно спасти.
Оставалась всего пара сотен метров до Лереной могилы, как Васильич почувствовал легкое прикосновение к правой руке.
- Папа, помоги, – еле слышный шепот.
Вот этого Васильич боялся больше всего. Прям как в том фильме. Сын. Он (он ли?) здесь.
- Помнишь, ты обещал у моей кровати, что отдашь все, что угодно, за то, чтобы я остался жив. Что больше никогда и не за что не бросишь меня, будешь рядом?
Васильич очень смутно помнил последние дни болезни сына, но вот этот горяченный бред, когда он просил, умолял, Господа помочь, в памяти отпечатался навсегда.
- Так пойдем со мной? Пап, ну, пожалуйста. Мне там так страшно, холодно, одиноко. Вы с мамой так редко заходите. Вы меня забыли, больше не любите?
- Сынок, Андрейка, мы тебя любим и помним, всегда будем помнить, ты же сыночек наш, единственный. Просто больно нам, понимаешь, очень больно, – непрошенные слезы текли у Васильича по щекам и скрывались где-то в бороде.
- А мне так не хватает тепла. Пойдем? Мы будем вместе всегда, всегда. Если не пойдешь, я не прощу тебя. Ты виноват в моей смерти, ты и она. Вы же не представляете, что это такое. Как страшно и холодно! Пойдем! Ты же обещал быть со мной.
И опять Васильич готов был сойти с лунной дорожки, пойти за этим, таким родным и таким уже почти забытым голосом, куда угодно, хоть в могилу, хоть в чистилище, хоть в ад, но тут слева раздался тоже голос, но наполненный добротой и лаской.
- Пап, не слушай его. Там не я. Я здесь, я твой сын, я Андрейка. Не верь ему, мне хорошо там, тепло и уютно. Господь Бог принял меня. Там заботятся обо мне. Я простил вас, давно уже. И я с вами всегда; я видел, как вы мучаетесь. Отпустите воспоминания. Найди, пожалуйста, маму, скажи ей, что я ее очень-очень люблю. Будь с ней, ей тяжело. Помоги ей, и тогда мне будет хорошо. А мы обязательно встретимся, но не сейчас. А этого не слушай, не слушай. Иди своей дорогой и Леру спаси. Господь уже посмотрел на нее. До встречи, папа! Я тебя люблю!
Вот теперь Васильич рыдал навзрыд, просто не сдерживаясь.
- Андрейка!
- Да все, ушел он. Мне все испортил и ушел, – теперь голос был не похожий ни на чей, шипящий, просто злой и раздосадованный, – жаль, что его душа не моя. А ты уже дошел, значит, и ее душа не моя. Крепкий ты. Откуда в вас сила-то такая? Ничем же не примечательный ты; я о тебе не думал, не замечал. Ладно, и мне пора, тут кто-то уже другой рядом. Но мы, может, еще встретимся.
Лунная дорожка закончилась, и все вернулось на свои места: тихая лунная ночь, спокойное стрекотание цикад. Васильич стоял перед могилкой Леры. Он достал листок с записью обряда, развернул его: под лунным светом было прекрасно видно, что там написано.
- Господь Бог, забери неотпетого, не хотел он участи такой, не ждал и не знал, что злые и непонятливые люди к тебе в Царствие твое закроют дорогу, – произнес он необходимую фразу. И уже тише добавил, - возьми к себе Леру.
- Спасибо, – это Лера стояла у левого плеча Васильича, – я очень, очень надеюсь, что это поможет. Даже если и… Все равно спокойнее. Последние минуты – самые тяжелые. Но я готова к любому исходу. А ты… Никто и никогда не совершал для меня подобные поступки. Ты же ничего мне не должен, да и знаем мы друг друга совсем мало. Жаль, что мы не встретились раньше. Я была так одинока… А убийц моих, надеюсь, найдут.
- Почему тебя убили? – только и нашелся, что спросить Васильич. Это было не настолько важным, но все важное они уже сказали друг другу без слов.
- Банально,- грустно усмехнулась Лера, – здесь я родилась, а жила в городе. Квартира большая, а я одна. Ну, они узнали об этом: лакомый же кусочек. И даже выбора мне не оставили. Я надеюсь, что они уж точно в рай не попадут и покоя не заслужат.
Вот и все, почти двенадцать. Что будет? – Лера взяла Васильича за руку, прямо как в детстве, ища поддержки у кого-нибудь сильного, – спасибо еще раз, даже просто за то, что ты в это время со мной рядом.
Васильич с замиранием сердца ждал последних мгновений. На часах уже было ровно двенадцать, как одна из звезд, до этого спокойно висевшая на небосводе, начала, сначала медленно, но потом все быстрее и быстрее, спускаться, пока не замерла прямо над могилой. Откуда-то, из этого света раздался голос:
- Подойди ко мне, дитя, невинно убиенное и неотпетое. Я пришел за тобой. Всемогущий Господь Бог принимает тебя, невинную и невиновную душу.
Лера отпустила руку Василиьча и шагнула к звезде. Медленно прошла эти два метра, обернулась к Васильичу, крайний раз, но уже как-то отстраненно, посмотрела на него, подняла руку, коснулась света и… Пропала. Лишь последнее «спасибо» еле слышно пронеслось над могилой и ушло в небеса.
- А у тебя есть шанс, хоть и вызвал ты Неназываемого, но вызвал, чтобы помочь, и не свернул, не отступился, дошел до конца. Живи праведно и по канонам, помни о Боге и не забывай об умерших. Прощай!
И все… Тихая летняя лунная ночь, хор цикад и еле слышные голоса мертвых, все так же рассуждающих, сокрушающихся, осуждающих и радующихся. Только легкость и спокойствие на душе.
И уверенное знание о том, как нужно жить дальше.
Ключевые слова: Кладбище сторож мертвые авторская история