Чертовщина на войне. Капитанская дочка. Часть 2
– Это старуха, – сказал вдруг Студент. – Ведьма чертова…– А еще интеллигент, – сказал Капитан, ощущая неприятный холодок во всем теле и неприятную слабость в коленках. – В университетах обучался… Ведьм не бывает.
– А это вот все – бывает? – спросил Одессит, пошевеливая носком сапога медвежью башку. – У тебя другие версии есть?
Капитан молчал. Своих версий у него не было, но и версию Студента никак нельзя было принять как абсолютно неприемлемую для советского человека, воспитанного в материализме и атеизме…
– Ютта, мать твою! – спохватился он.
Они вломились в спальню все втроем – но, к счастью, обнаружили их общую подругу в полном здравии, хотя изрядно перепуганную пальбой. Странное дело, но только после их появления живыми и невредимыми с ней началась классическая истерика – с рыданиями, причитаниями и потоком слез. Из ее бормотания удалось разобрать, что милая тетушка Лизелотта – чуть ли не сатана в юбке, что Юттин отец ее ненавидел и боялся всю сознательную жизнь, что всех мистических пакостей, которые она натворила тем, кого невзлюбила, сосчитать невозможно, что им, всем четверым, пришел конец, и живыми они из этого дома уже не выйдут… И тому подобная чушь… или – не чушь?
Капитан на нее наорал, отвесил парочку смачных оплеух – с той самой медицинской целью прерывания истерик – а потом, не мудрствуя, принес бутылку папашиного коньяку и влил в глотку добрый стакан, отчего девчонка в конце концов уснула (стакан был солидный, кайзеровских времен, вмещал грамм четыреста).
– Посидишь с ней до утра, – мрачно распорядился он, взяв за локоть Одессита. – А мы с тобой, интеллигент, сегодня спим в одной комнате. На всякий случай. И посматривайте все…
Ночью ему снилась всякая ерунда, но этим дело и ограничилось. Утром все оказались живехоньки (чертова тетушка, правда, так из своей комнатенки и не появилась, но весьма сомнительно, чтобы она за ночь крякнула от переживаний, крепкая была стерва, из тех, что кого хочешь переживут).
Утром словно бы полегчало. Все происшедшее ночью прекрасно отложилось в памяти, но сейчас, при дневном свете, когда по улице уверенно ездили «студебеккеры» и перекликались братья-славяне, когда тяжело шагали по брусчатке патрули и весело светило солнышко, казалось, что все это нестрашные пустяки… Что все как-нибудь обойдется само собой.
И все же, когда Капитан направлялся в центр города, к штабу дивизии, на душе у него было неспокойно. Главное было – чтобы Студент никому не показывал перевязанную руку, а Павлюк никому не стукнул. Такое вот ранение, хоть и легкое, способно было принести Студенту массу нешуточных хлопот, если это дело выплывет на свет божий. Если происшедшее какая-нибудь сволочь подведет под классический «самострел» – пиши пропало. А теоретическая вероятность этого существовала… Как и те, кто подходил под определение «сволочь»…
В штабе Капитан первым делом отыскал шофера-башкира и попытался дружески расспросить, где именно он подсадил эту старую стерву, как вообще с ней общался, не зная по-немецки ни словечка, как дотумкался, куда именно ее везти.
Однако не получилось ничего путного. Башкир, честно глядя в глаза, нагло врал, что товарищ капитан возводит на него форменную напраслину: никакой такой немецкой старухи он в жизни не подвозил, в глаза не видел.
– И возле нашего особнячка не тормозил? – саркастически ухмылялся Капитан.
Башкир уверял, что не тормозил, вообще в тот день не проезжал мимо.
– И меня во дворе не видел?
Естественно, пожимал плечами башкир. Мол, как я мог вас во дворе видеть, товарищ капитан, если вообще там не был?
Капитан помаленьку закипал, налегал и настаивал, уже открытым текстом напоминая, сколько серьезных неприятностей может при желании причинить сотрудник армейского СМЕРШа такому вот прохвосту, водиле в сержантском звании. Башкир пучил глаза, откровенно потел от страха, но упорно стоял на своем – не знает, не видел, не подвозил…
И помаленьку напор Капитана стал слабеть. Он в жизни прокрутил немало допросов, умел, смел думать, отличать правду от лжи. И чем дальше, тем больше у него складывалось абсурдное впечатление, что водитель говорит правду. Что он и в самом деле искренне верит, будто никакой такой немецкой грымзы в жизни не подвозил… Представления не имеет, будто останавливался тогда у особнячка…
Могло оказаться, что именно так все и обстоит. В конце-то концов, кто бы из них раньше поверил, сам того не испытав, что автомат Судаева способен сам собой стрелять по хозяину, старое чучело может косолапить по комнате и душить, а неодушевленный балдахин – пытаться прикончить лежащего на постели?
Кое-как скомкав беседу и грозно посоветовав «помалкивать», Капитан направился домой. Он совершенно не представлял, что же теперь делать. Нужно было что-то делать, это факт. Вот только что? Отволочь старую ведьму к дивизионным особистам… и далее? Рассказать, что она оживила чучело с балдахином и заставила автомат палить сам по себе?
И думать нечего. Не поверит ни одна живая душа, как он сам ни за что не поверил бы на их месте. Можно было, конечно, сотворить то, до чего он в жизни не опускался – сшить дело. Заявиться в особый отдел и с честными глазами доложить, что невесть откуда нагрянувшая немецкая грымза день напролет вела среди советских офицеров откровенную нацистскую пропаганду. Маршировала по дому, вопя «Хайль Гитлер!», кричала, будто всю сознательную жизнь состояла в нацистской партии, а последние двадцать лет только тем и занималась, что выдавала гестапо коммунистов, евреев и подпольщиков, а в заключение выражала твердую уверенность, что фюрер непременно разобьет Советы, и тогда ее непрошеных квартирантов повесят на первом суку…
Вот в этом случае, ни малейших сомнений, перезрелую старую деву подмели бы с три минуты. И выпустили бы очень не скоро – если вообще выпустили бы. Фильтрация работала вовсю, и нашлись бы в дивизии люди, крайне обрадовавшиеся столь удобному случаю поправить отчетность…
Увы, от этой идеи он по размышлении отказался. И отнюдь не потому, что ему претили такая нечистоплотность. Дело было совершенно в другом. Ему вдруг пришло в голову: а что, если ведьма и там вывернется точно так же, как это было с башкиром? Если она и там пустит в ход нечто, и ее отпустят с извинениями, забудут напрочь, а потом будут совершенно искренне уверять, что никакой такой Лизелотты у них в работе и не было вовсе?
Он совершенно не представлял, что же теперь делать. Не бежать же из дома на какую-нибудь квартиру поспокойнее? Это было унизительно, в конце концов. Они не первый год ходили под смертью, черт-те что испытали, видели, перенесли, и вот теперь… Фигу!
Так ничего и не решив, сердитый и хмурый, он пнул жалобно заскрипевшую металлическую ажурную калитку и вошел в дом чернее тучи…
Из кухни доносились возбужденные голоса, там суетились и топотали, что-то упало, что-то загрохотало…
Только оказавшись в кухне одним прыжком, Капитан сообразил, что успел в секунду выхватить пистолет. И убирать его в кобуру пока что не стал. Потому что в кухне происходило нечто не только непонятное, но и недоброе.
Все вокруг было густо забрызгано кровью – и подсохшей уже, свернувшейся, и совершенно свежей. Ютта сидела посреди кухни на аккуратной немецкой табуреточке, скорчившись, прижимая к груди руку, обмотанную какой-то тряпкой. Чем была эта тряпка совсем недавно, определить не представлялось возможным – она была насквозь пропитана кровью. Студент и Одессит суетились как-то особенно бестолково, бесцельно, в уголке примостился лакей, белый, как мел, бормотал что-то про себя, заведя глаза под лоб, то ли молился, то ли еще что, а Павлюк торчал в углу с лицом, чужим и безнадежным.
– Что у вас тут, мать вашу? – рявкнул Капитан с порога.
– У нее кровь не останавливается, – сказал Студент, улыбаясь криво, жалко, растерянно. – Пошла завтрак готовить, чиркнула ножом по пальцу… Кровь, понимаешь, никак не останавливается. Что ты ни делай.
Капитан видел, сколько было крови повсюду. Он ужаснулся – потому что так опять-таки не бывает, не может вытечь столько крови из порезанного пальца… Наклонился, не обращая внимания на то, что пачкал китель, размотал тряпку, силком разведя Юттины руки.
Достал носовой платок, потер ее палец. Платок вмиг пропитался кровью, но Капитан все же успел рассмотреть источник столь обильного кровотечения – это была и в самом деле сущая царапина, порез на среднем пальце длиной едва в сантиметр…
Лакей пробормотал у него за спиной, что раньше с фройляйн такого никогда не было. Капитан и сам прекрасно помнил, что на его глазах четыре дня назад Ютта точно так же порезала палец, открывая консервную банку из их пайка – и ранка очень быстро перестала кровоточить, как оно с мелкими порезами обычно и бывает…
Ютта бледнела на глазах, стала заваливаться набок. Подхватив ее, Капитан рявкнул:
– Вы что стоите, в бога душу? Павлюк, машину!
Старшина, словно опомнившись только теперь, выбежал, отчаянно бухая сапогами, а Капитан подумал с отрешенным страхом: ну, если и машина не заведется…
«Виллис» завелся, впрочем, как и полагалось ухоженной машине, опекаемой не самым лучшим на свете, но и не скверным водителем. Ютта уже не могла держаться на ногах, Капитан поднял ее на руки и бегом вынес из дома.
Павлюк летел, не соблюдая никаких правил, сигналя на каждом шагу. Они просто чудом никого не сшибли.
Капитан расхаживал у одной из палаток полевого госпиталя где-то с полчаса, смоля папиросу за папиросой, и в голове, такое впечатление, вообще не было ни единой мысли – только острое осознание того, что это неправильно. Все происходящее было неправильно, не полагалось ему быть вовсе, а оно было наяву, мерзость такая…
Потом вышел военврач, то ли Борис Маркович, то ли Марк Борисович, специалист, по отзывам, от бога, стянул перчатки, постоял рядом, повздыхал. Все было ясно по его душевному семитскому лицу, но Капитан тем не менее не верил. Потому что и это было насквозь неправильно. Люди так не умирают.
– Ну что, голубчик, – сказал врач, задушевно кивая. – Такой вот случай… Летальный. Называется это – гемофилия. Если подробно…
– Я знаю, – сказал Капитан, комкая окурок.
Он и в самом деле прекрасно знал из книг, что такое гемофилия. Неудержимое, патологическое кровотечение из любой, самой пустячной царапины, то есть – верная смерть. Но в том-то и дело, что не было у Ютты никакой гемофилии и быть не могло. Будь у нее гемофилия, она бы истекла кровью в тот, прошлый раз…
– Вы… уверены? – только и сумел он спросить.
– Молодой человек, – сказал то ли Марк Борисович, то ли Борис Маркович с явственной обидой, прорывавшейся через профессиональную участливость. – Что вы скажете про человека, который закладывает взрывчатку под рельсы?
– Что он диверсант, – вяло ответил, как на экзамене, Капитан.
– Это непреложно, правда? Человек, который так поступает, зовется не иначе как диверсантом. Вот… Так и я. Когда я вижу классическую гемофилию, то именно ее и вижу. Такие дела… Вы, быть может, хотите… посмотреть?
Капитан мотнул головой. Не хотел он ни смотреть на мертвую, ни прощаться мысленно. Все было неправильно, абсолютно все… И это тоже.
Он вернулся к «виллису», и Павлюк без приказа завел мотор, тронул с места. Не глядя на начальство, осторожно спросил:
– Умерла?
Капитан ничего не ответил. Прошло довольно много времени, прежде чем Павлюк осторожненько спросил:
– А вот как насчет, товарищ капитан… С вами, значит, тоже было?
Капитан опять промолчал.
– Молодые вы еще, – сказал Павлюк. – Не сталкивались. А это бывает. Оно бывает. Понятно…
Он молчал до самого дома. Когда загнал «виллис» во двор и выключил мотор, Капитан так и остался сидеть в машине, весь перемазанный кровью. Ему никуда не хотелось идти и ничего не хотелось делать, ему было все равно.
Павлюк ушел в дом. И там почти сразу же раздались выстрелы – раз, два, три! Громкие хлопки пистолета «ТТ», особенно оглушительные в тесном помещении.
Капитан пошел в дом – вяло, без особого интереса, смутные догадки все же вертелись у него в голове…
Лакея он нигде не увидел. Одессит и Студент, явно только что бегом спустившиеся со второго этаже, стояли с непонятным выражением на лицах, а посреди холла лежала чертова фройляйн Лизелотта, мертвее мертвого, и над ней стоял Павлюк с пистолетом в недрогнувшей руке. Завидев Капитана, он переложил пистолет в левую руку, зачем-то отдал честь и старательно отрапортовал, кривя рот в подобии напряженной улыбки:
– Разрешите доложить, товарищ капитан… Данная немецкая гражданка, во всеуслышание вопя «Хайль Гитлер!» средь бела дня пыталась в меня выпалить из данного пистолетика. Верфольф сплошной, я так прикидываю. Скрытая нацистка или, полагаю, пособница. Пришлось принять неотложные меры…
И он пошевелил носком сапога валявшийся тут же никелированный дамский пистолетик калибра примерно шесть тридцать пять. Этими трофеями у любого были полны карманы, что Капитан прекрасно знал. Но ничего не сказал, только покивал, плохо представляя, что он этим жестом хочет выразить. Убрав «ТТ» в кобуру, Павлюк добавил уж не столь уставным тоном:
– Проще надо жить, товарищ капитан… С этими надо проще. Без никаких.
– Напишешь рапорт, – сказал Капитан. – По всей форме.
– А как же, – сказал Павлюк без выражения. – Службу понимаем…
Уже назавтра все пришло в движение. Штаб армии, как оказалось, собрался дислоцироваться в другом месте, километрах в двадцати западнее, поближе к отступавшему противнику. Наверняка так было решено еще несколько дней назад, но кто бы о таких вещах тут же ставил в известность капитана и двух старлеев?
Им просто послали шифровку через рацию штаба дивизии – что ситуация, как на войне случается сплошь и рядом, изменилась кардинальнейшим образом, их задание потеряло смысл, и им надлежит немедленно вернуться к месту службы…
Да, между прочим, едва Павлюк с той самой напряженной гримасой доложил о злодейском на него нападении недобитой нацистки, лакей, старый хрен, вылез-таки из своего убежища…
И это было зрелище! Старикашка с удесятерившимися силами пытался угодить по покойнице палкой, которой поправлял шторы, три раза промахивался, на четвертый все же попадал, бился, орал, изо рта у него шла натуральная пена, старый хрен словно с цепи сорвался…
Насколько они поняли из его истерических воплей, эта… (далее следовал длиннющий ряд ругательств, иных молодые офицеры просто не понимали, видимо, оттого, что к сорок пятому году они уже вышли из употребления по причине старомодности) испортила жизнь всей фамилии, и не только ей. Из-за нее некий неведомый «герр Герберт» так и не женился на своей нареченной, а бедный лейтенант Шрекке-как-его-бишь проиграл казенные деньги не по беспутности, а как раз из-за старухиных козней: из-за нее, никаких сомнений, случились несчастья с бедным господином Как-то-там, и еще с… и с… а вот теперь она, сломав жизнь герру гауптману и сведя в могилу его жену, добралась и до молодой хозяйки… Брызгая слезами и соплями, старикан орал Павлюку, что это надо было сделать гораздо раньше, сразу, как только старая ведьма приперлась на порог…
Павлюк, ни словечка не понимая, решил, видимо, что старик его осуждает, и нацелился было сгрести его за шиворот, но Одессит хмуро сказал:
– Не тронь человека. Видишь, у него накипело. Раньше… Что ж ты раньше-то молчал, мухомор долбанный?
И они, все четверо, ушли из холла – а старикашка, судя по звукам и стукам, долго еще отводил душу…
Вот… А потом, как уже говорилось, поступили шифровки, и все пришло в движение, в городишке оставался только тот самый батальон, что ворвался в него первым, а все остальные лихорадочно грузились и уносились на полной скорости: штаб дивизии, и связисты, и броневики, и авторемонтные летучки…
И, разумеется, «виллис» с нашей четверкой. Они никогда больше не вернулись в тот городок – с какой стати?
@@@
Одессит погиб в Праге в первой половине мая сорок пятого – какая-то операция, о сути которой Капитан ни словечком не упомянул даже через сорок лет. Студент, к удивлению многих, кто его знал, в том числе и Капитана, в армии остался насовсем, когда Капитан с ним случайно пересекся осенью пятьдесят девятого, все еще служил в той самой системе, будучи полковником.
Сам Капитан, так уж получилось, в системе не остался. После войны, демобилизовавшись в ноябре сорок шестого, закончил сугубо технический институт (правда, строил объекты чересчур специфические, о которых мы здесь особо распространяться не будем).
Я о нем ничего не слышал лет пятнадцать, представления не имею, жив он или нет. Мужик вообще-то был крепкий. В свое время он мне подарил одну из фотографий Ютты – из прихваченного на память при отъезде семейного альбома.
Ей тогда было лет четырнадцать. Симпатичная лялечка в форменной майке «Гитлерюгенд». Вообще-то это не доказательство. Нет никаких доказательств, что именно эту девочку звали Ютта, что именно с ней все это произошло, что все это произошло на самом деле.
Вот только я прекрасно помню, какое у него было лицо, когда он смотрел в прошлое, сквозь меня, сквозь все окружающее. Черт его знает, конечно, но с такими лицами не травят байки.
Был у Гамлета друг Горацио, и однажды сказал ему Гамлет…
Источник: книга А. Бушкова "НКВД. Война с неведомым"
Ключевые слова: Война Бушков вервольф Германия