Прощение
Ночь четвёртая.Сегодня я наконец-то смог его как следует разглядеть. Крепкий деревенский мужик, будто вышедший из-под кисти Алексея Корзухина. Небольшой рост, широкие плечи, простое крестьянское лицо, обрамлённое окладистой бородой. Глаз его я не увидел, оно и к лучшему. Вот только запах от него шёл невероятно гнусный, будто мертвячину относительно свежую положили рядом с пролежавшей неделю падалью, а сверху еще насыпали прелой картошки. И холод, исходящий от самой его сущности, пробирающий до костей мороз. Настолько неестественный, что от него становится жарко. Главное сейчас - не думать ни о чём лишнем. Спросить, что ему нужно, и надеяться, что ответ будет внятным.
- Как тебя зовут?
- Яковом крестили.
- Что ты от меня хочешь?
- Помоги!
- Чем я могу помочь тебе?
Человек вдруг вцепляется в длинные волосы грязными пальцами и начинает горестно выть, растирая по лицу слёзы...
Ночь третья.
Не знаю, где он ко мне привязался. По кладбищам я последнее время не ходил, спиритизмом не увлекаюсь, а просто так такие товарищи ни к кому не приходят.
За неделю до его появления ко мне вернулся сонный паралич, от которого я давно, как наивно предполагал, избавился. Не помогали ни заговоры, ни старые добрые ножницы под матрасом. Два дня назад паралич сменился еще более отвратительным состоянием. Нечеловеческий страх никуда не делся, вот только невозможность бежать сменилась осознанием того, что бежать некуда. Сперва только я чувствовал рядом со мной чьё-то присутствие да слышал тяжёлые вздохи. При этом понимал, что дальше будет хуже.
Сегодня увидел коренастую фигуру в белой длинной рубахе. На мантры и отгоняющие нечисть слова мой гость не реагировал, а то, что он пытался сказать, было абсолютно неразборчивым.
Ясно было одно. Если, как говорят доморощенные специалисты по саморазвитию, отпустить ситуацию, то ничем хорошим эти посещения не закончатся.
Ночь пятая.
- В Сумароковке мы жили, под Покровском. Только казалось, жизнь налаживаться стала, ан нет, не дал Господь. Урожай плохой вышел, засуха, а тут еще Анна, жена моя, от чахотки померла. Погоревал я, а жить дальше нужно. Со мной четыре дочки осталось. Старшей 15, невеста уже, считай, а младшей 6 было. Хорошо тем жить, у кого лес под боком. Всегда снеди найти можно. А у нас куда не выйдешь - степь. Приноровились мы похлёбку из муравы варить. Вкуса нету, зато хоть чем-ничем брюхо набьёшь. На будущий всё год надеялись. Да зря, видно. Зимой еще хуже пришлось, гнилушки последние из погреба выскребали. К марту девочки аж прозрачные стали от худобы. В чём только душа держалась. Вот болезнь к ним и прилепилась, окаянная. Вначале Настёна кровью отхаркиваться начала. А тут ещё Наденька, младшая, заболела. Ей бы супа куриного поесть, да курицу последнюю в осень ещё зарезали. Что мне делать было? ЧТО??? - лицо человека вдруг становится невероятно страшным. Пытаюсь не смотреть на него, но, как бы я не пытался, оно всё равно стоит у меня перед глазами...
Ночь седьмая.
- Соседи тогда как почуяли. Вначале спрашивать стали, где, мол, Настёнка. Сказал им, что к родне в Данков отправили. Там, мол, с едой получше будет. Зато Надя на поправку пошла. Да и Шура с Катюшей бодрее глядеть стали. Им-то я сказал, что жеребёнка палого у дороги нашёл. Они так изголодались, бедные, что и не спросили, почему конина такая сладкая. Но Катя, думаю, поняла всё. Да молчать решила. Вот только беда одна не приходит. Пришёл однажды милиционер к нам, принесла нелёгкая. Видать, соседка донесла. Она ненавидела нас, еще с Анной ругалась постоянно. А, может, перед властью выслужиться пыталась, стерва. Кто поймёт теперь? Вначале милиционер долго с девчонками разговаривал, а потом ко мне подошёл и сказал, что надо с ним до города проехать. Там мне обвинения и предъявили. Смерть грозила. Да только не стал я суда ждать. Сам себе приговор вынес. Вот хожу с тех пор, мучаюсь. Жив был, душой мучился и теперь тоже. Всё хуже мне становится. Вначале за дочками смотрел, как мог, да и их не спас. Одна за другой померли, кровиночки мои. Шурка только дольше всех протянула. Выросла, замуж после детдома вышла. Но так и не простила она меня. За мать молилась, за сестёр молилась, а за меня никогда слова у образа не замолвила. Будто и не было отца у неё.
Брата моего родного на другой год в Данкове за спекуляцию к стенке поставили. Так я один совсем и остался. Да ты ещё есть. Помоги мне, не могу я так больше! Помоги!
Ночь восьмая.
У меня была надежда, что после того, как я заказал для раба Божьего Иакова сорокоуст за упокой, он больше не придёт. Но в эту ночь он стоял передо мной, как и прежде. Только исходившую от него дикую, бессильную, адскую злобу сменила необоримая вселенская скорбь. Эта скорбь передаётся и мне, будто неконтролируемое зевание. Осталось только одно. Делаю глубокий вдох и стараюсь унять предательскую дрожь в коленях. Подхожу к стоящему передо мной страшному мертвецу и обнимаю его.
- Я прощаю тебя, Яков. От имени твоего рода. От имени моего рода. Голосом живущих на этой земле. Голосом тех, кто ушёл. Голосом тех, кому предстоит прийти в этот мир. Властью, мне данной, и властью, мною взятой, я принимаю твоё раскаяние и дарую тебе Прощение. Прощаю и отпускаю тебя. Да будет так.
Ночь последняя.
Яков снова пришёл, только выглядел совсем иначе. Вроде бы прежний, но одновременно с этим совсем другой. Куда-то пропала сопровождавшая его раньше невообразимая вонь. Как и прежде, он источал холод и тьму, но теперь на него откуда-то извне падал едва видимый мне, но согревающий его Свет. Я понимал, что это наша с ним последняя встреча, и был несказанно этому рад. Рядом с Яковом стояла хрупкая бледная женщина в нарядном сарафане и четыре девочки с длинными русыми косами.
- Посмотри, какие у меня дочки! Правда, красивые?- спросил он.
- Они у тебя замечательные. Очень красивые, - отвечаю я и улыбаюсь...
Новость отредактировал YuliaS - 1-08-2016, 06:43
Ключевые слова: Доччки смерть вонь прощение авторская история