Сырая земля
Машина ухнула в очередную яму, и Оля, ударившись о крышу головой, громко выругалась.— Ну и дорога, ты уверен, что мы правильно едем?
— Поверь мне, я никогда не перепутаю, — усмехнулся парень. — Вырос в этих краях. Может, ты поведешь?
— Нет уж.
С самого начала девушка не была в восторге от задумки брата поехать на целую неделю в глухую деревеньку, в которой едва насчитаешься четыре жилых дома. А одинаковые у всех стариков причитания раздражали ее своей бессмысленностью. Она, конечно, любила свою родную бабушку, но последний раз была в гостях в 5 лет и мало что помнила об этом месте. Казалось бы — вот странность, изредка пишет тебе из деревни какая-то старушка, вроде бы родной человек, но совершенно незнакомый. Однако брат был прав — иногда надо ездить. И дело было в том, что недавно в его почтовый ящик опустилось письмо с нехорошими вестями: Клавдия Петровна, что так заботливо наставляла его в детстве, потеряла возможность ходить.
— Мы ненадолго.
Парень резко вывернул руль, но новенькая Самара все равно угодила в очередную яму, жалостливо скрипнув подвеской. Теперь выругался уже Коля. Они подъехали к небольшому деревянному дому, окруженному забором, и парень заглушил движок. Это был обычный домик, который можно наблюдать в любой далекой от жизни деревне, с ладными и крепкими окошками и облупившейся краской. Ухаживать за жилищем старушка не имела ни сил, ни возможности, и потому он создавал жалкое впечатление полуразвалившегося поместья. Внутри, мерцая в наступающих сумерках, теплился печной огонь.
Тяжелая деревянная дверь скрипнула, и на пороге показался молодой человек. Это был Антон, старинный друг их семьи. Его Оля помнила смутно, гораздо лучше ей запомнилось, как взрослый брат с приятелем никуда не хотел брать надоедливую сестру, и старался улизнуть из дома, едва появлялась возможность. Он, конечно, изменился. Высокий молодой человек с ворохом каштановых волос на голове и широкой, вольной улыбкой не был похож на худого паренька из туманного деревенского детства. Антон держался прямо и гордо, как будто здешние места наделяли его невиданным в городах человеческим достоинством, мужской силой, которая сочилась из каждого уверенного жеста и слова.
— Ну здравствуйте, — улыбнулся он. — Ждали вас.
— Привет, — кивнула Оля, улыбаясь.
Она залетела в комнату, словно юркая лисица и всплеснула руками. Худощавого телосложения, с ровным, слегка заостренным носом и жесткой копной обесцвеченных волос, девушка деловито бросила спортивную сумку на кресло и огляделась. Мир снаружи постоянно менялся, приходили и уходили правители, страна переживала один кризис, затем другой, а деревенская изба внутри оставалась такой же, как 15 лет назад, в те далекие времена, когда Оля была еще совсем маленькой. Разве что поросли пылью большие, круглые, словно столовое блюдо, часы на стене, да полы, давно не мытые, скрипели занесенным с улицы песком. Оно и понятно, нет сил у бедной старушки прибираться в родном доме.
— Спасибо что присмотрел за бабулей, — Николай пожал руку другу и прошел следом за сестрой. — Приехали, как только смогли.
Внутри небольшого домика царила прохлада и нетипичная для этих краев суета. Пахло горячим хлебом и кислым молоком, посреди стола, в глубокой посуде, парилась вареная картошка. Блестящие струи сливочного масла стекали по желтоватым клубням, наполняя комнату неповторимым ароматом свежих сливок.
— Ох! Бабуль, как вкусно пахнет! — воскликнула Оля.
— Вы простите меня, старую, не приготовила больше ничего, — фыркнула старушка. — Не знаешь, когда вы нагрянете, уже и помру скоро.
— Ой, не хорони раньше времени, — отмахнулся Коля.
Будучи старше своей сестры на 9 лет и больше времени проведя в Масловке, парень знал — бабушка всегда ворчала. Она была пухлой, с глубокими морщинами на лице, из-за которых казалось, будто Клавдия все время хмурится, но все же доброй женщиной. Смерть мужа многократно сталкивала ее с одиночеством и заставляла старушку часто бурчать себе под нос, будто ей одновременно и хотелось, и боялось, чтобы какой-нибудь случайный человек услышал ее.
— Садитесь, садитесь за стол, — заботливо причитала она. — Уж и не надеялась, что приедете, мать ваша как в воду канула в этом Воронеже, и вы за ней. Ну ничего, сейчас молодежь из деревни на волю рвется, никакими силами не удержишь, — и дальше еще что-то нечленораздельное.
Коля по-хозяйски схватил бутыль с мутноватой жидкостью со стола и извлек пробку. Знакомый терпкий запах наполнил легкие, смешиваясь в сознании с ароматом покошенной травы и прелым духом свежего навоза за окном, которые лучше любого события или слова давали четкое радостное понимание — ты дома. Парень работал вахтовым методом на Сахалине, и возможность приехать в родную Масловку появилась только сейчас. Собственно, все было как у всех — сначала молод и горяч, да в кармане шаром покати, а потом семья образовалась как-то сама собой и времени совсем не стало.
Клавдия обижалась на внуков, причитала в каждом своем письме, но раз за разом, исправно и по-старушечьи обреченно просила Петровича отвезти ее на почту в Ручьи, чтобы трясущимися руками опустить белоснежные конверты в черную щель почтового ящика. Затем ритуал был прерван на какое-то время, и письма не приходили около года, пока в дом не пришла беда.
Клавдия сидела на скрипучем стуле, ее колени закрывал толстый колючий плед. Ходить она не могла, и поэтому Антон суетился по хозяйству. Оля чуть отодвинулась от нее на жесткой тяжелой скамье, когда в нос ударил непривычный запах земли и старческого тела. Даже картошка с маслом не могли перебить этот странный аромат сырого тлена, речной тины и бог знает чего еще. Девушка поморщила нос, но промолчала из уважения.
Старая гостиная наполнилась бойкой и плавной беседой, подкрепленной домашним самогоном. Все эти годы большая комната деревенского дома словно ждала какого-то движения воздуха, какого-то звука или, может, скрипа человеческого голоса, который бы ворвался в тишину погибающего села и оживил его. Молодого, крепкого говора, чтобы он пронесся по бревенчатым жилам старенького домишки, напоминая ему те давние времена, когда копошилась на заднем дворе хозяйственная Клавдия, визжала и смеялась в солнечных лучах чумазая Ольга, а Николай громко спорил с батей в сенях, и вся жизнь была впереди.
— Годы никого не щадят, — вздохнула старушка. — Осталось тут жить два человека. Я да Петрович, старый пень. Край опустел. Помните Костово? Там вообще никого не осталось, все в Ручьи переехали жить. Так же и с Карасевкой случилось, теперь только срубы черные да пустые стоят среди травы. Ну и черт с ними, зато в Ручьях теперь хорошо стало, село огромное выросло, домов, наверное, двести, асфальт положили, школа стоит и больница. На почту туда вот езжу, Петрович меня туда катает на мотоцикле.
— А сама что не переезжаешь? — спросил Коля, накладывая себе очередную порцию картошки.
— Так годы-то мои какие? Куда уже переезжать, разве что внуки меня перевезут да сами рядышком поселятся.
— Не переживай, — твердо сказал внук, положив большую ладонь на худосочную руку женщины. — Я за эту неделю так хату тебе починю, даже Ручьи позавидуют. Я и инструменты привез, и материалы кое-какие, будешь как королева жить.
Старушка что-то пробурчала себе под нос, но спорить не стала. Где это видано городских уговорить в село вернуться.
***
Кроткий солнечный зайчик скользнул на ресницы в рассветной тишине, и Оля повернулась на спину, потягиваясь всем телом. Она села, тонкими пальцами выбирая фрагменты сена из волос. И хотя уже наступило утро, девушка пребывала среди ночных грез и воспоминаний настолько странных, что они казались дивным сном.
Вот они с братом и Антоном сидят в зале, а бабушка все бурчит себе под нос. Коля достает из сумки сверток копченой рыбы, что он привез с Сахалина. Комната наполняется пьянящим ароматом дыма и алкоголя, медленно и чинно на деревню опускается теплая ночь. Из сада доносятся голоса кузнечиков, вечер становится пряным и веселым. Часы отсчитывают минуты. Антон кажется ей отличным собеседником и очень воспитанным молодым человеком. Самогон он почти не пьет, в отличие от брата, который уже клюет носом в стол.
Вот и луна висит над Масловкой, отчего все покрывается, словно шелком, ее серебристым светом. Бабушка с братом идут спать, а Антон — курить во двор. Оля сидит примерно минуту, прислушиваясь к многогласной ночи за окном, а затем тихо выходит за дверь на босых ногах. А дальше все как-то само собой происходит, темный и настойчивый взгляд Антона скользит по ее телу, кажется, даже платье не преграда для него. Кажется, он все видит насквозь, без рук прикасается к ней, целует белую, не покрытую загаром кожу. Дым от его сигарет особенный, терпкий, как старое вино, больше похож на букет сушеных трав, проникает в волосы, в легкие, наполняет сознание сладкой негой…
И вот Оля проснулась в овине. Голая, посреди кипы жесткого колючего сена, снаружи сияет солнце, а внутри, в душе, поселилась какая-то черная пустота. То ли от того что напилась и переспала с другом детства своего брата, который старше нее на десяток годков, то ли от того, что это было так ошеломительно приятно, что она повторила бы это не задумываясь. Девушка быстро вскочила, пунцовая от нахлынувших воспоминаний, и надела свое цветастое платье. Она спешила в дом, еще проворачивая в голове все фразы, которые будет говорить брату, и которые призваны оправдать ее, но Коля ни о чем не подозревал.
— Я и не думал что ты войдешь во вкус, — хмыкнул он. — Ну и как тебе в овине спать? Классно, да? Тепло, мошкары нет, мягко. Я, когда мелкий был, часто там спал. Лучше, чем в доме?
Антон поставил тарелку с картошкой на стол и улыбнулся.
— Доброе утро. Садись, лопай, — тарелка громко звякнула.
Клавдия сидела на своем стуле, словно каменное изваяние. Взгляд старушки скользнул по молодому лицу Ольги, и ту передернуло от жуткого ощущения, которое отозвалось в самой сердцевине костей. Старческие губы были сжаты в тонкую морщинистую полоску, потухшие, наполненные колючей ненавистью глаза следили за каждым движением девушки.
— Спасибо, — выдавила она.
Внезапно Оля поймала себя на том, что разглядывает хорошо сложенную фигуру парня, который был старше ее минимум на 9 лет. Она вздрогнула и отвернулась, когда темный взгляд Антона остановился на ее лице. Эти глаза были наполнены спокойствием и чудной мудростью, хотелось смотреть в них снова и снова, без остановки, как бывает, когда пьешь в жару холодную воду и не можешь прекратить.
— Ты чего такая хмурая? — спросил брат у Клавдии.
— Да ноги болят, — грубо ответила та, не задумываясь.
Оля быстро опустошила миску, картошка казалась ей безвкусной, как будто сделанной из пластика. Девушка резко встала из-за стола и направилась к выходу.
— Пойду прогуляюсь.
***
Утренняя прохлада наполнила легкие, пока девушка бодро шагала по заросшей высокой травой тропинке. Да и от тропинки осталось одно название, вся территория Масловки поросла высоким бурьяном, то и дело попадались заброшенные дома с выбитыми стеклами и вывернутыми ставнями.
— Вот чокнутая старуха, — прошипела девушка, поворачивая к дому Петровича. — Ее ли дело, с кем хочу, с тем и сплю.
Ей было сложно ориентироваться в этом заброшенном поселке, но дорогу к дому тракториста она помнила хорошо. В те годы Василий Петрович души не чаял в непоседливой девчонке, катал ее на тракторе и рассказывал чудные истории. Вот, наконец, его дом появился из зарослей. Девушка застыла в нерешительности. Не похоже было, что здесь кто-то жил — деревянная крыша давно прохудилась и обвалилась вовнутрь, часть забора упала на землю, и, кроме всего прочего, в доме Василия не было ни одного целого окна. Оля постучала в дверь и прислушалась.
— Вась! Дядь Вась, это я, Оля, помнишь?
Ответом послужила вязкая тишина, слышно было лишь, как кузнечики стрекочут в жаркой траве, да неизвестная птица кричит где-то вдалеке. Девушка потопталась у входа и, не получив ответа, толкнула старую дверь. Та не поддалась, что-то изнутри мешало открыть ее. Оля, недолго думая, залезла в разбитое окно и села на подоконник. Внутри все было ничуть не лучше, чем снаружи. Валялся на боку полусгнивший деревянный стол, из дыры в крыше проникал луч солнца, подсвечивая царившую в комнате разруху. Старая ваза лежала в грязи, среди обрывков каких-то газет и журналов. Пахло сырым деревом и гнилью. Нет, здесь точно никто не живет, причем довольно давно. Но самым странным было даже не это — вся мебель, включая стол и поеденное молью тяжелое кресло, была собрана возле входной двери.
Оля обошла дом по периметру, надеясь обнаружить какую-то пристройку, но на глаза попался только ржавый мотоцикл.
— Как же так? А кто же тогда старуху на почту возил? — тихо проговорила она.
***
В лучах солнца виднелась фигура Николая, который с усердием латал прохудившуюся, кое-где прогнившую до стропил крышу. Серый шифер за долгие годы стал хрупким и ломался прямо в руках, давая многочисленные протечки. Антон, задрав голову кверху и щурясь от яркого света, подавал другу необходимые инструменты. Они работали слаженно и быстро, как будто не было длительного перерыва в общении, как будто только вчера два паренька, босоногие и любопытные, колесили по району на велосипедах и слушали деревенские байки от старожил поселка.
— Коля! — девушка сложила руки лодочкой, чтобы было лучше слышно. — Спускайся, надо поговорить.
Парень бросил короткий взгляд на сестру, лицо которой показалось ему напуганным, однако он не собирался спускаться по шаткой лестнице, ступеньки которой похрустывали от любого движения.
— Вечером крышу доделаем. Помоги лучше бабушке обед сготовить.
— Женщины, — улыбнулся Антон.
— И не говори.
***
Вечером вся семья и лучший друг Антон собрались за столом. Жизнь в деревне вообще отличается простотой, а каждый следующий день походит на предыдущий, словно они близнецы от одной матери. Коля посмотрел на сестру, потирая рукой натруженную шею.
— О чем ты хотела поговорить?
Несколько секунд девушка мялась и прятала глаза, поскольку ей было как-то странно и неловко говорить о беспокоивших ее вещах при бабке, однако вскоре она тряхнула гривой жестких волос и, все еще бросая косые взгляды на Клавдию, произнесла.
— Я сегодня была в доме Василия, а там нет никого. Заброшено уже все, и мотоцикл ржавый стоит. А ты говорила, что он тебя на почту возил. Как же это возил, если дом нежилой?
— А ты уверена, что к тому дому пришла? — с усмешкой спросила старушка, не сводя с Оли окостеневшего, холодного до дрожи взгляда.
— Уверена, — тихо пробормотала та.
— Так ты же в последний раз тут в пять лет была. Все бурьяном поросло, небось и перепутала дом.
— Дом может и перепутала, а мотоцикл узнаю когда угодно.
Она не собиралась сдаваться и, сама не понимая причину, хотела во что бы то ни стало доказать брату — неладное творится в Масловке.
— Да уж, узнаешь, — хохотнула Клавдия.
— И нечего ржать, — злобно выпалила она, щеки покрылись румянцем от злости. — Странно тут у тебя, по ночам страшно и тихо, как в гробу. Дом какой-то разваливающийся, раньше соления всякие стояли, а теперь только картошка одна. Грязно везде, в саду трава растет. А где, спрашивается, поле этой самой картошки? Не с неба же она тебе падает.
— Картошку Антон привозит, — тихо проговорила женщина, морщинистые губы задрожали, глаза наполнились слезами, и Коля не выдержал.
— А ну закрой рот свой, — он хлопнул по столу, и сестра вздрогнула, таким злым она его еще не видела. — Когда ей за садом ухаживать, ноги не ходят, видишь же? И что ты такое вообще говоришь? Завтра вернемся с рыбалки, провожу тебя к дому твоего Василия. А сейчас встала и пошла спать.
— Пошел ты.
Оля резко поднялась и, сжав кулаки от злости, направилась на второй этаж. В спину ей ударили слова брата о том, что она не привыкла и еще малая, оттого и бесится, и что он с самого начала сомневался, брать ли ее с собой. Девушка закрыла дверь и улеглась на кровать. Сначала ей было обидно, потом стало стыдно за свои слова. И вправду, бабка старая, уже не может ничего, а она на нее так накинулась. Надо же, как нервы сдали, может, это все Антон виноват с его теплыми и нежными руками? С другой стороны, не сдала же ее Клавдия брату, злится, волком смотрит, но молчит. Девушка повернулась на другой бок, беспокойные мысли роились в ее голове, пока солнце окрашивало небо оранжевыми всполохами.
Ночь в деревне резко отличалась от ночей в городе, к которым так привыкла Оля. Едва солнце скрылось за горизонт, на крыши домов опустился густой сумрак, прерываемый гамом кузнечиков. Раскидистый дуб тихо шумел во дворе, и девушка не могла уснуть, все смотрела в потолок, несколько смущенная отсутствием гудков автомобилей и человеческих голосов за окнами. Тишина здесь была мягкая, от нее закладывало уши, хотелось включить радио или телевизор.
— Да какой, к черту, телевизор в этом захолустье, — с досадой проворчала Оля, вновь меняя положение.
Кровать была жесткой, с дрянным матрасом, а от постельного белья пахло тленом и речкой. Не о таком отдыхе мечтала она, уезжая из города. Где эти легендарные сады, наполненные спелыми ягодами и фруктами, о которых всю дорогу рассказывал Коля? Где парное молоко, с густой пеной сливок по утру? Где кукареканье петухов и пение птиц? И вот она лежит ночью в полуразвалившемся доме, а снаружи такая глушь, что даже совы не ухают, как будто кто-то взял и выключил все звуки, только слышно как копошатся люди на первом этаже.
Внезапно звук шагов в заброшенном саду выдернул из зыбкого сна, и девушка села на кровати, откидывая одеяло на ноги. Может, почудилось? Снова шаги. Кто-то аккуратно переступал там, внизу, среди искривленных яблонь, которые уже давно не плодоносили. Трава приминалась с негромким хрустом, Оля медленно опустила ноги на холодный пол и крадучись подошла к окну. Луна освещала Масловку серебристым мерцающим светом, удлиненные силуэты деревьев скользили по увядшей осенней траве, накрапывал мелкий дождь. Среди пожелтевших зарослей девушка разглядела высокую фигуру Антона. Она хотела уже открыть окно и окликнуть его, когда парень, схватив какое-то животное с земли, быстро затолкал его в рот и прожевал.
Хруст тонких костей оказался оглушительным в гнетущей тишине, Оля зажала рот руками и отступила на шаг от окна. Она не смогла разглядеть толком, что за живое существо это было, ящерица, лягушка или, может быть, крыса, но Антон, словно уловив чье-то внимание к себе, резко развернулся в сторону дома и посмотрел вверх. Его взгляд был чужим и колким, радужка отсвечивала в темноте неестественным зеленоватым блеском. Девушка рухнула на колени и прижалась к подоконнику, молясь, чтобы этот странный и пугающий человек не заметил ее. Он был отдаленно похож на друга детства, напоминал его, как напоминает пейзаж искусно созданная цветная картинка. Только глаза, мерцающие в темноте, словно у кошки, никак не походили на человеческие.
Всю оставшуюся ночь Оля просидела у подоконника, обняв колени. Вздрагивая и озираясь от каждого скрипа, она вспоминала все события, которые произошли недавно. Вспоминала заброшенные дома с выбитыми стеклами и прогнившими перекрытиями, вспоминала старый ржавый мотоцикл, поросшую бурьяном Масловку, которая, казалось, существовала вопреки проходившему стороной времени. Старый дом поскрипывал дряхлыми досками, за окном слышался тихий шепот дождя, а Оле чудились ароматы полуразрушенного сеновала и тепло солнечного света, что щекотал ее обнаженную кожу. Она вспоминала, как жаркое тело Антона прижималось к ней вновь и вновь, и как прекрасно это было, и насколько страшно сейчас ей только от мысли, что этот высокий и красивый парень постучится в дверь спальни, а по ту сторону будут смотреть горящие нечеловеческие глаза. Девушка так и уснула, скорчившись у подоконника, с припухшими от случайных слез глазами.
***
Утром Коля собирался на рыбалку, а сестра наблюдала за ним исподлобья. Все небо затянуло тяжелыми тучами, через которые изредка проглядывало прохладное осеннее солнце. Она пыталась уговорить брата уехать домой или, наоборот, никуда не ехать, а остаться в доме, но тот был словно очарован воспоминаниями из детства и лишь отмахнулся. А что она могла сказать ему? Что Антон темной ночью сожрал какую-то тварь? Или что его глаза в лунном свете поблескивают как два зеленоватых уголька, оставшихся в потухающем костре?
— Ты здесь останешься или поедешь с нами? — наконец спросил Коля, опуская на скамью тяжелую сумку и палатку.
Оля вздрогнула, как будто ее вырвали из сна, и посмотрела на него туманным взглядом. Поехать с ним или остаться с бабкой, которая смотрит на нее словно на преступницу?
— Поеду с вами, — наконец произнесла она. — Если ты не против.
— Ступайте на водохранилище, — Клавдия будто не видела свою внучку и о вечернем инциденте не вспоминала. — Там, как и раньше, рыбалка хороша.
Водохранилище находилось между Ручьями и Масловкой, в получасе ходьбы от последней, и пройти к нему можно было следуя по давно заброшенной и заросшей грунтовой дороге. В 60-е годы, пока оно функционировало, машины то и дело сновали туда сюда, а как только нужда отпала, дорогу бросили, а в Ручьи проложили новую. Так и осталась посреди леса система из бассейнов и переливов, сделанная из красноватого кирпича и бетона, а рядом — административное здание в два этажа. Местные вынесли оттуда все, что могли, вплоть до дверных ручек и напольных покрытий, да так и оставили некогда прибыльное предприятие. Река здесь становилась совсем мелкой, берега пропадали в зарослях камыша и ольхи, грунт хлюпал под ногами, и порой можно было провалиться по щиколотку.
Ловить с кирпичного берега было удобно, ни тебе зарослей, ни болота, да и глубина бассейна сразу метров пять. Дождь прекратился где-то к обеду, из-за туч пугливо выглянуло солнце, а Оля все сидела под деревом, возле палатки, и наблюдала, как ребята веселятся, вытаскивая одного толстобокого карася за другим. Иной раз Антон оборачивался, чтобы убедиться, что все в порядке. Его обеспокоенное лицо не имело ничего общего с лицом существа, которое охотилось в саду прошлой ночью. Приветливая и широкая улыбка, умные и добрые глаза. Может, почудилось? Мало ли, ночью увидела какую-то тень. Но как только она пыталась забыть о происшествии, в ушах звенел оглушительный хруст костей. Вот он берет с земли маленькое животное, спешно, как будто голодный, заталкивает его в рот и жует.
— Оль, ты как?
Сначала Коля пытался не обращать внимания на чудоковатость своей сестры, она всегда была недалекой дурнушкой и ко всему прочему жуткой эгоисткой, но внешний вид заставлял его беспокоиться — под глазами натекли синяки, как будто Оля не спала несколько суток, губы покрылись шершавой коркой, взгляд стал беспокойным и напряженным.
— Давай провожу тебя домой, — решил наконец он. — А потом вернусь, поспишь нормально, отдохнешь.
Девушке тут же припомнилась старая заброшенная деревня, и она мотнула головой, обеспокоенно затараторив.
— Нет, я уж лучше тут, с тобой. Давай уедем, а? Давай завтра уедем? Пожалуйста. Я так не могу больше.
— Хорошо, — обреченно выдохнул брат. — завтра поедем домой.
— Что стряслось-то? — Антон выражал крайнюю озабоченность. — Тебе плохо?
От его слов тело девушки дернулось, будто в судорогах. Она спешно отползла в палатку и закрыла полог.
— Все хорошо, я посплю, ночью бессонница была.
***
Ночь дрогнула криком какой-то болотной птицы. Оля открыла глаза, и зыбкий холод заставил ее поежиться от странного, тягучего ощущения где-то в сердцевине костей. Она огляделась, медленно поворачивая голову, разглядывая пустующую палатку, чей полог дрожал от тяжелых каплей. Брата не было рядом.
— Коля? — тихо прошептала девушка, на четвереньках выползая наружу.
Шум дождя прибил человеческий голос к земле и растворил его среди мокрой травы. Капель падало все больше, дождь усиливался, превращая все вокруг в неестественную размытую дымку. Оля мгновенно промокла, колючий свитер повис на худых плечах. Она вновь и вновь звала брата, нервно оглядываясь по сторонам, силясь увидеть что-то в прибрежных зарослях, но тщетно. Внезапно где-то за деревьями блеснул и погас холодный отблеск фонаря. Девушка быстро натянула резиновые сапоги и зашагала мимо квадратных бассейнов, до краев наполненных эбонитовой водой.
Она остановилась, на секунду замерев, по мышцам прокатилась дикая дрожь, и Оля нервно сделала шаг назад, когда споткнулась о выступавший из влажной земли корень. Посреди поляны, наполовину проглоченный комьями мокрой глины, раскинув руки в разные стороны, лежал Коля. Ступни его ног терялись где-то в траве, покрытое грязными пятнами лицо, недвижимое, словно у мертвеца, смотрело в мутное небо. Рядом валялся включенный фонарь. Земля под ногами стала хлипкой. Она казалась живой шевелящейся массой, наполненной сотнями крошечных существ, копошащихся в ее недрах.
Оля вскрикнула, на четвереньках отползая назад, стряхивая комки налипающей на ноги грязи, пока не уперлась спиной в огромный валун. Через секунду над поляной пронесся леденящий душу вой. Он, казалось, принадлежал всему лесу, подгоняемый внезапно поднявшимся ветром вверх, к кронам деревьев, и еще выше к свинцовым тучам. Звенящий в ушах вопль пронзил насквозь холодную стену дождя, и Оля закрыла уши руками. Словно огромный гнойный фурункул трава на поляне вспучилась, лопнула с громким свистом и разошлась в стороны, а из образовавшейся дыры выползали, хватаясь за комья земли, небольшие, лишенные волос существа. Они копошились в грязи, цепляясь друг за друга длинными руками, поблескивая мокрой, серого цвета кожей, тонкой, словно бумага. Луч фонаря то и дело выхватывал из темноты узкие лица с впавшими во внутрь черепа блестящими глазами. Некоторые из них были старше, сморщенные и худые, с комком мокрых волос на макушке, другие, наоборот, меньшего размера походили на гротескных голых пупсов с гладкой кожей.
Они окружали распростертое тело, громко перешептываясь между собой. Даже шум дождя не мог перекрыть их оглушительные голоса, которые звучали прямо в ушах, проникали под кожу, пробирали до самых костей. Девушка рванулась с места, но ее нога крепко застряла в чмокающей жиже из мелких камушков и глины. Все будет хорошо. Она кричала и била колени руками, будто раненный зверь, угодивший в капкан охотника. Все будет хорошо!
— Что же это, что же это?! — бормотала она, растирая по лицу грязь.
Девушка не могла отвести глаз. Все казалось ненастоящим, каким-то глупым и бессмысленным отражением реальности. Рядом с телом Коли из земли выползало еще одно существо. Оно было маленьким и сморщенным, словно человеческий ребенок с множествами излишек кожи. Тонкие руки с длинными пальцами и ломкими ноготками на концах вытаскивали нелепое тельце на мокрую траву, а дождь отчасти скрывал блеск крохотных хищных глаз. Она неловко подползла к телу человека, широкий рот с острыми зубами раскрылся в писклявом крике, и, цепляясь немощными ручонками, оказалось у Коли на груди. Какое-то время тварь принюхивалась, а затем запустила длинные пальцы человеку в рот. Парень вздрогнул и моргнул, подергиваясь от ужасных манипуляций, пока существо высасывало внутренности и кости, щурясь от удовольствия. На глазах тело рослого молодого парня уменьшалось и опадало, как будто воздух выпускали из надувного матраса. В итоге осталась только голова, прикрепленная к плоской и безжизненной оболочке.
Оля кричала. Кажется, она вопила все это время, пока невольно наблюдала за происходящим. Внизу живота разливалась горячая жидкость с запахом аммиака. Наверно, это немного привело ее в себя. Девушка с ужасом посмотрела на поляну, где голая тварь залезала в тело ее брата через рот. Это удавалось существу с большим трудом — оно помогало себе костлявыми пальцами, издавая звонкие вопли, громкий хруст стоял над поляной. Шум дождя сливался с этим воем и ветром, который, словно обезумевший, носился над поляной. Им вторил, переплетаясь в ужасающую какофонию, громкий девичий крик.
Оля уже не смотрела на происходящее, она бросилась на землю, вонзая пальцы в густую глину, стараясь ползти куда-то вперед и вытащить застрявшую ногу. Толстый свитер напитался грязью, мокрые волосы лезли в глаза, в рот, когда наконец земля разжала смертельные объятия и девушка побежала вперед, в ночную тьму. Она падала и поднималась, словно обезумевшая, меряя шагами размокшую лесную тропу. Громкий шепот слышался позади, и на минуту Оля потеряла ориентацию в темном лесу. Тяжелые тучи нависали над ней, безучастно роняя капли дождя, голова кружилась, а колени дрожали. Бежать было тяжело, но первобытный ужас гнал ее вперед беспощадно и неотвратимо, как инстинкт выживания гонит от хищника его добычу. Перед глазами мелькали черные стволы сосен, длинные и кривые тени кустов, а иногда, словно наяву, в памяти вскипал холодный взгляд Коли, который смотрел в темное небо и безучастно позволял сморщенной твари залезать в его тело. Вот его рот раскрывается все шире и шире, чудовище сучит длинными худыми ручонками и издает звуки, напоминающие крик человеческого ребенка.
Внезапно лес расступился, и Оля оказалась перед домом своей бабки, в окнах которого теплился едва видимый дрожащий огонек. Она залетела в комнату, громко хлопнув дверью, мокрая и обессилевшая она застыла посреди гостиной, стараясь унять сбившееся дыхание, вытирая горячие слезы тыльной стороной ладони.
Клавдия сидела на своем стуле, накрытая все тем же теплым пледом и внимательно смотрела на внучку. Ни одна эмоция не тронула старое морщинистое лицо ровно до тех пор, пока нервная улыбка не исказила тонкие губы.
— Ба… — начала было девушка и опешила.
Грузное тело старухи резко выпрямилось и встало на ноги, плед упал на пол, в нос ударил запах речной тины, и Оля вздрогнула, когда изо рта, цепляясь за потолок, вылезла такая же тварь, каких были сотни на той поляне. Она брезгливо оттолкнула человеческий труп, обнажая ряды крохотных острых зубов в широкой улыбке.
— Фу, старое мясо, — голос шел откуда-то из грудины, похожий на скрип двери или старой диванной пружины. — Что, с*ка, обоссала ляжки со страху?! — Хохотнула тварь. — А нечего было эти ляжки перед Антоном раздвигать. А ну иди сюда!
От этих слов Олю накрыла тяжелая тошнота, она пошатнулась, схватила дорожную сумку брата со скамьи и выскочила во двор. Удар холодного ветра оглушил ее, перед глазами поплыли разноцветные пятна, девушка неаккуратно ступила на скользкое крыльцо и кубарем свалилась в кусты. Рядом слышался металлический звон дождя о крышу машины. Некогда было думать. Мысли неслись в горячей голове, пока руки нервно шарили в карманах сумки. Связка ключей должна была быть где-то неподалеку. Коля всегда клал ее в крайний карман. Оля уже не могла разобрать, думает она эту фразу или бормочет себе под нос, нервно облизывая мокрые губы.
Дверь в дом распахнулась с громким хлопком и, не выдержав удара, сорвалась с петель, обваливаясь на крыльцо. Но этого Ольга уже не видела. Дрожащие пальцы повернули ключ в замке зажигания, фары вспыхнули ярким светом, ослепив ее на какое-то время, вырывая из мокрой темноты крошечные тела с горящими глазами. Они были везде, сидели на корявых стволах деревьев, прятались в кустах, раскрывали маленькие рты в которых поблескивали острые зубы.
Рев двигателя, запах выхлопных газов и бензина ударяет в ноздри, новенькая Самара резво откатывается назад, мокрые пальцы изо всех сил стараются удержать скользкий руль в нужном положении. Слышен звук удара о задний бампер, что-то подминается и падает прямо под колеса. Оля кричит в салоне так, что горло отзывается режущей болью.
— Отстаньте от меня! Прочь! Прочь!
Она на бешеной скорости вырывается из заброшенной деревеньки на грунтовую дорогу, шины прокручиваются в жидкой грязи, машину болтает из стороны в сторону, грохает в глубокие рытвины, мимо проносятся густые черные кусты, уже начавшие желтеть от наступающей осени. Оля все кричит, вопит что-то невнятное, слова сливаются воедино, прерываются, когда голова бьется о металлическую крышу автомобиля. Самара садится в очередную яму и больше не желает двигаться с места. Газ. Газ! Двигатель ревет, перекрывая шум ополоумевшего дождя. Газ! Нога опускается на педаль, давит ее в пол, пока наконец под оглушительный визг шин машину не выбрасывает на твердую почву.
Еще немного, и Оля видит просвет среди деревьев, там перекресток, там шоссе на райцентр, а дальше... сейчас неважно! Главное — вырваться, как можно дальше от всего этого кошмара, от жутких развалин, бывших когда-то уютной деревушкой, от тех, в кого превратились родные люди. Мимо проносится лес, вторя диким мыслям в девичьей голове — надрывный хруст человеческих костей, пустые, широко открытые глаза брата, все мешается с приторным запахом болота, которым уже навсегда пропитался тяжелый от воды свитер.
Наконец, машина, радостно взревев двигателем, хватает колесами ровный асфальт, Оля выворачивает почти до предела руль вправо... Ослепительный свет заливает кабину, утробный рев закладывает уши... Удар. Тьма.
— Петрович! Бл*!.. Как!.. Мы ж по главной... Она ж сама под колеса прямо!..
Мужской голос вроде кричит, но слова доносятся как сквозь войлок, глухо, на грани разборчивости. А еще боль, она повсюду, с каждым вздохом боль проникает в тело, разрывая его изнутри. Глаза залиты горячим и липким, и Оле почему-то вспоминается, как в детстве они с Колькой мазали пальцы клеем ПВА, а потом на спор, кто быстрее, пытались разлепить их... Коля! Где Коля? Почему я в машине одна?
— Не ори, бл*, рацию сюда, быстро! — снова мужской голос, на этот раз другой, постарше, поспокойнее.
— Диспетчер! Диспетчер! Петрович это. Петрович, бл*, с КрАЗа! С лесовоза! ДТП у нас! 127-й километр Ручьи — Воронеж, девчонка на жигулях с проселка прямо под колеса вылетела!.. Что? Не будет жива, если дальше телиться будешь! Скорую и ментов сюда, быстро!
Оля не понимает, что происходит, не понимает, куда ей двигаться и двигаться ли вообще. Опять скрежет металла, и девушка вяло вываливается с сиденья куда-то в пустоту и темноту...
Теплая постель, пахнущая хлоркой, матовые, зеленоватые стены палаты превращают произошедшее в вариант худшего кошмара. Такие вещи мозг запоминает плохо, обряжает их, словно цирковых артистов, в немыслимые наряды из фактов и событий, которых никогда не случалось. Боли нет. Вообще ничего нет, никаких чувств, мыслей, все тело словно заполнено мягким легким пухом.
У постели — двое мужчин, один в белом халате и больших очках, другой — в полицейском кителе.
«Это не пух, — проскакивает у Оли совершенно безумная мысль. — Это воздух. Эти двое надули меня и привязали к кровати, чтоб не улетела», — с губ девушки срывается смешок, однако двое слишком заняты беседой.
— В принципе, состояние стабильное, угрозы нет, — голос доктора журчит, убаюкивает, хочется цепляться за слова, как за надувные круги, и плыть по течению этой речи, не думая, не вспоминая, вообще ничего не делая, раствориться и плыть...
— Перелом двух ребер, ушибы, сотрясение — это больно, но, как говорится, не смертельно. Девочка крепкая, здоровенькая, через пару недель плясать будет. Единственное...
— Что? — это уже китель.
— Психическое состояние. Она нам в приемной такое шоу закатила. Медсестричек раскидала, с ее-то травмами, куда-то бежать рвалась, кричала все, дома какие-то мертвые, люди — то ли оболочки, то ли без оболочки... В общем, пришлось дать дозу транквилизатора, так что сейчас, увы, для допроса от нее мало толку.
— Жаль, — полицейский сокрушенно вздыхает. — Кстати, алкоголь, вещества нехорошие...
— Помилуйте, голубчик, эти анализы — первое дело при ДТП. Девочка абсолютно чиста. Стойте! Брат же ее здесь, приехал с час назад, с женихом ее вместе, забрать хотят! Кстати, рассказал много интересного. Состояние это началось у нее после пропажи матери, несколько лет назад. Затем они переехали в Масловку...
— В Масловку? Там же не живет никто вроде.
— Там бабка их жила, она девочке вместо матери и стала.
...Какая бабка, какая мать, мы же позавчера только... Я ж бабку до этого в пять лет... Оля пытается протестовать, но язык, как ватный ком, заполнил весь рот, а мысли скачут, как бисеринки по полу, — попробуй поймай!
— Брат говорит, парня там она встретила, из соседних Ручьев, к свадьбе дело шло, да только бабка их умерла недавно, вот на этой почве и началось у нее все снова.
...Свадьба? С Антоном?.. Но ведь он не человек... Или это Коля... С*ки! Что ж вы мне укололи...
— И что, будете отдавать? — это снова полицейский.
— С точки зрения медицины препятствий не вижу. Больная вполне транспортабельна, а в кругу близких, любящих людей подобное переносится гораздо легче, чем в казенных стенах, тем более брат расписку уже дал.
— Что ж, со стороны властей препятствий тоже не вижу. Только задам парням пару вопросов, и можете отправлять.
Мужчины пожимают руки и выходят, а Оля вновь проваливается в какое-то зыбучее состояния не-яви-не-забытья.
Еще через тысячу лет вновь скрипит дверь, в палату заглядывает медсестра и кому-то машет рукой.
— Не спит, проходите, позовете, если помочь надо будет. Ну там, переодеть...
На пороге возникают два силуэта. Двое когда-то самых близких ей мужчин (мужчин? людей ли?) подходят с двух сторон к больничной постели.
— Ну, сестренка, заставила ты нас понервничать, — ледяная рука Коли нежно сжимает ладошку сестры, и в ноздри девушки ударяет запах сырости и гнили, запах той самой лесной поляны, а за ним — едва отголоском надрывный шум дождя.
— Ничего, ничего, малыш, — рука Антона ложится на другую ладонь Оли, — Теперь все у нас будет хорошо. Все у нас будет по-другому, — говорит Антон, лицо его скрыто зыбкой темнотой и только глаза дают странный зеленый отблеск.
Ключевые слова: Деревня бабушка брат и сестра болото существа ужас авторская история избранное