Картонный человек
- Ты неправильно смотришь.- Но мои глаза закрыты.
- Ты неправильно смотришь.
- А куда надо смотреть? Сюда?
- Ты неправильно смотришь.
Игнатий тряхнул головой, отгоняя воспоминания.
- Что? Боишься уснуть за рулем? - Светлана Озёрская старалась охватить взглядом весь окрашенный рассветными огнями горизонт и невольно следила за коллегой.
- Нет. Просто лезет в голову один случай из практики.
- Поделишься?
- Да ну, там сумбур какой-то. Я тогда был молодым и глупым…
- Как сейчас?
- Светлана!
- Игнатий?
- Ничего не имею против своего имени. Просто история долгая, а мы уже приехали.
Машина затормозила у перекрытой воротами арки.
- А у тебя сон в каком глазу? - спросила Озёрская, высунувшись в окно и помахав в закрепленную на стене камеру. Створки стали медленно разъезжаться.
- Ни в одном.
- Вот и я о том же. Заезжай. У меня как раз ремонт закончился, перекрытия все обновили. В гостиной можно хоть песни петь, не опасаясь за крепкий сон семейства.
- Вы неправильно смотрите.
Аспирант Аннушкин неловким движением поставил диктофон на паузу и с опаской посмотрел на декана. Профессор Кибиц не спешил бросать явно тонущему практиканту спасательный круг в виде наводящих вопросов.
- Лазарь Базираэлевич, тут… - заминка, которая обычно влечет за собой пересдачу, на этот раз был встречена на удивление терпеливо.
- Не торопитесь, Игнатий. Случай особый. Подбирайте каждое слово. От этого зависит сейчас Ваша дальнейшая судьба.
Выходит, это был не совсем очередной отчёт по практике. Или бред пациента заинтересовал профессора гораздо больше, чем возможность в очередной раз устроить своему подопечному муштру.
- Я думаю, здесь мы видим…
- Слышим.
- Слышим классический случай отказа от общения через навязчивое повторение. То есть персеверацию.
- Классический?
- По форме, - мгновенно нашёлся Игнатий. - Но не по структуре. Обычно отказ от общения обусловлен расстройством мотивации. Пациенту просто неинтересно с нами и с окружающим миром. Однако этот пациент демонстрирует заинтересованность и общительность. Персеверация наблюдается только при попытке расспросить о страхах пациента.
- О страхах или о фобиях?
- О страхах. Фобии относятся к конкретному объекту. А здесь мы видим смутную тревогу, боязнь увидеть или узнать что-то лишнее.
- Это у Вас, Игнатий, боязнь узнать что-то лишнее! Надо верить пациентам. Именно они пишут нашу науку, а не врачи. Кто Вам сказал, что конкретного объекта нет? Ваш повседневный опыт? Вот ему бы я не доверял ни в коем случае. В психической реальности пациента объект просто прекрасно виден. Можно сказать, невооруженным глазом. Надо только правильно смотреть. Пациент ведь Вам это талдычит на протяжении всего разговора! Ну-ка, включите запись снова.
Никогда еще профессор Кибиц не вступал в дискуссию с практикантами. Выходит, в этом клиническом случае не было правильного или неправильного варианта ответа. А было испытание на профессиональное мышление и определенную смелость. Да бог с ним, с мышлением. Только проверка храбрости: сможешь ли ты погрузиться в мир безумца, не испугавшись встретить там слишком реальные улики против рациональной картины мира?
“Конечно, смогу!” - вдохновленный переломной ситуацией в своём обучении, Игнатий без колебаний отмотал кассету к началу и включил запись.
- Здравствуйте.
- Здравствуй, доктор.
- Как Вас зовут?
- Ты же знаешь.
- Это для записи. Если не возражаете, конечно.
- Вольнов Евгений Палыч. Только давай без отчества, доктор.
- Хорошо. Итак, Евгений. Вы знаете, почему Вы здесь?
- За звонки.
- А подробнее?
- Куда подробнее? Я звонил людям, чтобы предупредить их об опасности.
- По их словам, Вы не предупреждали, а обзывались и грозили приехать и вступить в половые сношения с их родственниками.
- Ну... они не верили моим предупреждениям!
- Прошу Вас, не плачьте. Мы сами можем их предупредить. Нам надо только знать - о чем?
- О картонном человеке.
- О фигурке человека, сделанной из картона?
- Нет, доктор. Никто его не сделал. Он сам по себе был и есть.
- Чем же он страшен?
- Он хочет, чтобы его увидели. И не хочет, чтобы его увидели. Он бегает где-то на самом краю сознания, как белая точка, как бумажный журавлик. Ему нравится, когда его замечают. И не нравится, когда его замечают.
- Остановите, - профессор Кибиц чертил уже на десятом листочке из блокнота очередную кляксу. - Вас ничего не настораживает?
- Настораживает, - подумав, признался Аннушкин. - Меня вообще многое здесь настораживает. Видно, что пациенту трудно общаться с людьми, но он преодолевает себя. Вся эта телефонная ругань - не более, чем жест бессилия, признание собственной беспомощности перед людским скепсисом. Он любит людей. И ненавидит их. Эту двойственность он вкладывает в образ картонного человека.
- Хм. Признаться, я уж думал, что после многих лет обучения Вы всё-таки стали настоящим специалистом.
- А я не стал?
- Специалистом? Конечно нет. Вы не стали деревянным любителем исхоженных троп. И это радует. Любой дипломированный психиатр на Вашем месте попросту поленился изучить эмоциональную сторону мотивов пациента. Чтобы признать за душевнобольным право любить и жертвовать собой… Для этого надо обладать особой смелостью.
- То есть я не провалил практику? Даже несмотря на гибель пациента?
- Да черт с ней, с практикой. Пора бы Вам уже отбросить эти школярские замашки. Это ведь Ваше боевое крещение. Так насладитесь красотой чужого безумия, не думая ни о зачетах, ни о кандидатской! И поделитесь со мной своими мыслями. А то надоели все эти шаблонные цитаты из медицинских справочников.
Никогда еще профессор Кибиц не был так откровенен со своими учениками. Более того, он сам и требовал от них “шаблонных цитат”. Правда, те же практиканты и не хотели особо вылезать за поставленные границы. И только Игнатий часто предпочитал сугубо медицинской литературе самую “обычную” философию. Кант, Гегель, Ясперс, Фуко - лучшие умы из самых разных эпох порой понимали красоту человеческого безумия гораздо глубже, чем ведущие клиницисты.
- Хорошо. Делюсь мыслями дальше, - переведя дух, продолжил аспирант. - Для шизофрении характерно несоответствие содержание бреда и эмоционального фона. Кроме того, система бредовых идей может разрастаться, укрепляться. Но резкая смена “генеральной линии” практически невозможна.
- На самом деле возможна, - перебил профессор. - На поздних этапах психика бредящего больного не справляется с нагрузкой, и целые куски сюжета начинают выпадать из выдуманной реальности. Но, как я понимаю, это не про наш случай?
- Не про наш. Пациент находится в маниакальном состоянии. У него даже хватило сил отрезать себе часть ноги, не впадая в болевой шок. Все свои звонки он совершал, не обращая внимания на кровоточащую культю.
- И сколько звонков он успел сделать за один вечер?
- Около сотни. Вечером он провел себе ампутацию, всю ночь сидел на телефоне. И если бы случайно не дозвонился в местное РОВД, его бы так и не нашли.
- Поражает, не правда ли? Такое усердие.
- Нет, профессор. Это как раз типично. Я хочу всё же вернуться к смене сюжета и эмоциональному фону. Пациент одержим идеей картонного человека. Он боится собственного творения, и этот страх побуждает к “адекватным” действиям. Как правило, такие пациенты будут рассказывать о своих “преследователях” с легкой улыбкой, располагая к себе и изо всех сил вовлекая собеседника внутрь бредовой реальности.
- Да, этот факт Вы верно подметили. Бессвязная ругань появляется на гораздо более поздних этапах деградации…
- … а здесь брань занимает вполне конкретное место в процесс общения. Пациент адекватно реагирует на равнодушие собеседников.
- Вот! Я не ошибался в Вас, Игнатий. Вы сумели найти в странных действиях больного стержень адекватности. Значит, дальнейший анализ случая имеет смысл. Вот только я так и не увидел смены сюжета. Где она?
- Её трудно заметить. Я это понял скорее на интуитивном уровне. Сначала этот картонный человек был сам по себе, и эту внешнюю угрозу пациент хотел отвести от других людей. Но потом что-то произошло. И тот же самый образ стал внутренним.
- Пациент смог овладеть объектом бреда?
- Не думаю. Он скорее смирился с его существованием.
- Тогда где же тут смена сюжета?
- Пациент из наблюдателя стал созерцателем.
Профессор Кибиц посмотрел на Игнатия поверх очков. Вся мимика “старшего по званию” выражала явное неодобрение. Слишком явное, чтобы не быть постановочным отражением самоиронии.
- Аннушкин! Давайте попроще. Мы не после фуршета.
- Давайте я лучше запись включу дальше. Предоставлю слово пациенту.
- Евгений, а Вы видели картонного человека?
- Думаю, что сегодня я попробую его видеть.
- Откуда же Вы знаете, что он есть?
- Я его заметил!
- Где?
- О, доктор! Ты не поймёшь. Когда ты видишь темноту, где-то на краю скачут образы. А чуть дальше, за краем, опять темнота. Я всегда любил любоваться темнотой перед сном. Но однажды я заметил, что темнота за краем отличается. Она настоящая.
- А как Вы достигаете края?
- Просто смотрю и жду, когда появятся образы. Потом перевожу взгляд чуть в сторону.
- То есть Вы просто закрываете глаза и смотрите?
- Да. А потом начинаю замечать.
- И что же Вы заметили?
- Много интересного. Там целый мир. Он пустой. Но интересный.
- Хорошо. Мир пустой. А как туда попал картонный человек?
- Доктор, ты тупой. Я же сказал, что он там всегда был. И есть.
- И сейчас есть? То есть я могу увидеть?
- Не можешь. Потому что сегодня его буду видеть только я.
- Хм… а заметить?
- Можешь! И я его сначала заметил. Смотрел-смотрел в темноту, а он взял и пробежал мимо. Далеко и быстро. В следующую ночь он был ближе. Потом ещё ближе.
- Хорошо. Давайте я тоже попробую его заметить. Я закрываю глаза, и?
- Ты неправильно смотришь.
- Но мои глаза закрыты.
- Ты неправильно смотришь.
- А куда надо смотреть? Сюда?
- Ты неправильно смотришь.
- И здесь нам пришлось прервать собеседование. Так повторялось еще два раза.
- И где же тут персеверации? Где отказ от общения? - профессор испытующе смотрел на Аннушкина. - Он же пытался научить Вас правильно смотреть.
- Не думаю. Похоже, что он просто боялся, что я на самом деле смогу заметить этого картонного человека. И что я не пойму разницы между “заметить” и “увидеть”.
- А Вы эту разницу поняли?
- Думаю, что да. Это как раз два бредовых сюжета. Первый сюжет: пациент наблюдает за темнотой и любуется сменой образов. В этом мельтешении он замечает особенную галлюцинацию, которая становится основой бреда. Её может заметить каждый.
- И поэтому надо всех обзвонить и предупредить? Несостыковка, Аннушкин.
- В этом состоит второй сюжет бреда. Когда картонного человека можно не только заметить, но и увидеть. Вот запись второй беседы.
- Вы также отпилили себе ногу.
- Это был не я. Это сделал картонный человек. Потому что ему не понравилось, что я его увидел.
- Но Вы говорили, что картонный человек хочет, чтобы его увидели.
- Говорил. Я ошибался. Он хочет, чтобы его заметили. Но не хочет, чтобы его увидели.
- А в чём разница?
- Заметить можно случайно. Но когда ты смотришь и ждешь, а потом не отводишь взгляда. то ты видишь.
- Поэтому, если я закрываю глаза и жду, ничего не происходит?
- Ты неправильно смотришь.
- Ну и так далее, - Игнатий поставил диктофон на паузу. - После этой беседы я понял, что значит “неправильно”. Заметить можно только случайно, спонтанно. И этим пациент занимался всю первую часть своего бреда. Во второй части он стал созерцателем. И почти сразу поплатился за это ногой.
- А чем он ногу-то отрезал?
- Не знаю. Обыск проводила милиция, а они особо не отчитываются. Но разрез был очень аккуратным, ровным. И таким… решительным.
- Профессиональным?
- Да.
- А пациент?..
- Без образования.
- Привыкайте-привыкайте. Наши подопечные и не такое вытворяют. Когда дело касается воплощения в жизнь бредовых идей, нет никого смелее и способнее. Так чего добивался пациент повторением этой фразы?
- Старался спасти меня. Боялся, что я могу не просто заметить, но и увидеть.
- Заметьте, что Вы помогли пациенту убрать раздвоенность. В первой беседе он не мог разделить два действия и метался между “хочет, не хочет”.
- Да. Я уцепился за эту разницу. Предположил, что надо помочь пациенту “заметить” как можно больше внутренних образов.
- Зачем?
- Потому что пациент боялся “увидеть”. Эта граница гораздо глубже, чем кажется.
- Замечать, чтобы жить. Видеть, чтобы погибнуть?
- Как-то так. И у меня получилось. Третья беседа была практически свободна от исковерканных смыслов и туманных рассуждений. Пациент был на удивление конкретен и последователен.
- Евгений! Мне кажется, я понял, почему я неправильно смотрю.
- Да неужели?
- Да. Заметить можно только случайно. И это безопасно.
- Правильно, доктор. Но не обольщайтесь. Я тоже поначалу думал, что в безопасности.
- Что же случилось?
- Сначала я просто любовался образами в темноте. И засыпал, когда образы тонули и распадались. Но со временем сон стал задерживаться. И я мог еще несколько секунд следить за неподвижной и чистой темнотой. Это абсолютно чёрный фон, а в ушах стоит звенящая тишина.
- Да, это состояние знакомо многим людям. Мне, кстати, тоже.
- Поэтому я и звонил всем, чтобы предупредить. Однажды в этой темноте я заметил белого картонного человека. Он бежал куда-то по своим картонным делам. Я не придал этому значению. Через неделю я заметил снова. После этого я специально старался подольше не засыпать.
- Но ведь мы с Вами уже поняли, что заметить можно только случайно.
- А я тогда этого не понял. Совсем не понял. И стал следить за картонным человеком. И он стал приближаться. Он становился больше, его контуры проступали резче. И картонные грани угрожающе сверкали, словно стальные лезвия.
- То есть Вы не просто замечали, Вы видели и созерцали.
- Да! И картонный человек меня тоже увидел.
- Как Вы это поняли?
- Картонный человек обернулся. Я не знал, что плоская картонка может быть такой объемной. Он просто обернулся. И отрезал мне ногу.
- Было больно?
- Очень. Но я решил, что должен предупредить всех. И стал делать звонки. Не смотри во тьму, не пытайся заметить. Иначе увидишь.
- Кажется, я Вас понял. Хорошо. Я не буду смотреть во тьму. И всех остальных попрошу этого не делать.
- Спасибо тебе, доктор. Теперь я спокоен.
- И что?.. Что Вы теперь собираетесь делать?
- А что мне еще остаётся? Хочу последний раз посмотреть на картонного человека. Столько грации в его движениях. Его контуры точны. Он распарывает темноту и не боится пустоты моего мира.
- Вы не боитесь?
- Боюсь. Я знаю, что картонный человек не простит меня. Возможно, завтра мы с тобой уже не сможем говорить, доктор.
- Вы хотите покончить с собой?
- Это сделает картонный человек. Мне, в общем-то, всё равно.
- Вы же понимаете, что нам придётся немного ограничить Ваши движения?
- Смирительную рубаху надеть? Да не вопрос. Хоть две, доктор. Так мне будет спокойнее.
Профессору пришлось самому выключить диктофон. Игнатий впал в состояние лёгкого ступора и мелкими движениями ровных белоснежных зубов обкусывал онемевшие губы.
- Вы с нами? Игнатий! - Лазарь Базираэлевич на всякий случай достал из аптечки нашатырь. - Всё хорошо. В отчёте ясно написано, что после пары часов Вашего общения у пациента исчезла практически вся симптоматика. И это не совпадение. Вы не просто излечили душевнобольного. Вы встретили и поняли другого человека.
- Но это ведь не всё. Финал…
- А никто не обещал счастливой концовки! Это ведь психиатрия, Аннушкин. Здесь нет места счастью. Кроме того, это Ваше ночное дежурство выходит за пределы практики. Кстати, почему Вы добровольно вызвались поработать ночью?
- Не знаю.
- А я знаю. Вы волновались за жизнь своего пациента. Похвально. Но завязывайте с этим. В остальном замечаний никаких нет. Я сегодня же разошлю лучшие рекомендации о Вас в лучшие психологические центры страны. Выбирайте, какой хотите.
- А как же интернатура и прочее?
- И прочее? А Вы что, всерьёз хотите быть психиатром в России?
- Я же для этого поступал сюда, рвался именно к Вам в аспирантуру.
- Не для “этого”, а для себя. Для себя. И для себя же любимого Вам лучше сделать шаг в сторону. И уйти в более мягкую область. В гипнотерапию, скажем. Вы слишком зачарованы той реальностью, которую творит больной разум наших пациентов. И не готовы ко многим неожиданностям. У Вас ведь есть вопросы по Вашему первому пациенту?
- Есть. Куда делись его глаза? Он же был зафиксирован. И у соседей по палате возможностей двигаться было не больше. Да там больше половины под такими лекарствами, что только к вечеру проснутся! Как?!
Профессор перечитал приложение к отчёту: “Во время внеочередного ночного обхода, произведенного по инициативе дежурного врача (практиканта), пациент Вольнов Е.П. обнаружен мертвым. У трупа полностью удалены глаза, включая пару зрительных нервов. Признаков присутствия посторонних в отделении не обнаружено. Признаков насилия не обнаружено. Предварительное заключение: у пациента случился очередной приступ, во время которого он нанёс себе увечья, несовместимые с жизнью”.
- Какое жестокое самоубийство…
- Лазарь Базираэлевич! Он же был фактически привязан к койке. Его тело минут пять освобождали от “пут”.
- Ещё раз Вам советую. Бросайте медицину и мечты о клинической практике. Вы слишком охотно вкушаете плоды чужого безумия. Таких необъяснимых случаев Вам встретится ещё не одна сотня, - профессор ободряюще похлопал ученика по плечу. - Привыкайте, коллега!
Чай давно остыл. Ни Игнатий, унесенный потоком воспоминаний, ни Светлана не притронулись к напитку.
- Судя по всему, на совет мэтра ты попросту наплевал.
- Лишь наполовину, как видишь. Я всё-таки получил полное психиатрическое образование, защитился, отработал нужные часы. Интерном даже немного был. Но с того самого дня стал практиковать гипнотерапию и вообще сосредоточился на помощи относительно здоровым людям.
- И много ты таких встречал? Здоровых людей?
- Ну, ты понимаешь, в каком я смысле. Ничего серьезнее алекситимии да сексуальных проблем. А тут ты со своей чучелкой и домовыми! Конечно, сразу воспоминания взяли реванш в борьбе со спасительным забвением.
- Да, я такая. И после нашего визита к “бедной Лизе” я загорелась мыслью попробовать те же методы с дачей Розалии Львовны.
- Ты это серьезно?
- Более чем. Я давно знаю фрау Альтман. На неё слишком много испытаний свалилось за последний год, чтобы просто сломаться. Есть ведь такие люди, у которых снежный ком проблем вызывает дикое вдохновение и буквально омолаживает организм. К Розе это относится больше всех на свете. Она вернулась из Аргентины довольная, спокойная, посвежевшая. Мы возобновили с ней нашу давнюю терапию. И целый месяц было ощущение: кто-то планомерно уничтожает все наши совместные терапевтические достижения.
- И ты хочешь выяснить, кто?
- Хочу. Поэтому сейчас допью чай. А еще лучше заварю новый. Заодно и завтрак мужу приготовлю. И поеду на покинутую злосчастную дачу. Ты со мной?
- Почему бы и нет? Всё равно собирался взять отпуск. Даже запись на этот месяц заморозил. А ты разве умеешь готовить?
- Научилась, когда проходила практику в реанимационном отделении одной сибирской больницы. Пекла пирожки для всего врачебного состава. Мы располагались на территории бывшей воинской части, и кухня там неплохо сохранилась. Духовка, например, работала на славу. И противень там был как половина гостиной.
- Могу представить...
Светлана ушла собирать мужа на работу, какой бы банальной задачей это ни было для лучшего психотерапевта страны. Всё же русская женщина всегда остаётся хранительницей очага, даже если прорваться к очагу сквозь сомкнутые ряды профессиональных проблем удаётся не часто.
А Игнатий вспомнил последний вопрос профессора Кибица. “Аннушкин, а почему Вы вдруг устроили этот внеплановый и внеочередной обход? Прогуляться захотелось? Или почуяли неладное?”. Тогда аспиранту удалось забыть истинную причину, да и наставник не особо требовал объяснений. Но сейчас пришлось вспомнить ответ. Вспомнить с невыносимой ясностью.
Дело в том, что Аннушкин в то время еще не имел опыта ночных дежурств. Поэтому, сидя в ординаторской, он и не заметил, как начал дремать. Его разбудил едва уловимый шорох в коридоре. Или мысль о шорохе. Или сон, где ему приснилась мысль о шорохе. Разум, встревоженный не пойми чем, стал было уже снова сбавлять обороты. Сознание вернулось в объятия ночной тьмы, которая сгустилась за окошечком ординаторской и обрела очертания длинной трубы коридора. И тут по этой трубе пробежал белый картонный человек, сложенный из остроугольных треугольников, плоский, невзирая на множество сгибов.
Практикант в ужасе проснулся, поняв, картонный человек направлялся аккурат к палате пациента Вольнова Е.П.
Ключевые слова: Психиатр пациенты странные люди неожиданный финал существа картонный человек Игнатий Озёрская психология воспоминания увечья звонки авторская история избранное